Текст книги "Прошлое с нами (Книга вторая)"

Автор книги: Василий Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

Шведские могилы

Движение с каждым часом становилось оживленней. За Лосиновкой в основное русло с запада и востока вливались новые потоки.

Тут уже происходили сцены, свидетельствовавшие об упадке духа и о дезорганизации. Командиры не выполняли свои обязанности. Некоторые старались уравняться с рядовыми: убегали пораньше в укрытия, проходили мимо раненых, не пресекали беспорядков.

16-го сентября колонна 2-го дивизиона вошла в Яблоновку. Было 14 часов. Ни проехать, ни пройти. Улицу изконца в конец запрудили машины. Поиски объездов длились долго. Наконец, колонна тронулась в обход и остановилась в зарослях юго-восточнее села.

– Обстановка усложняется, – сказал командир дивизиона. – Сведения разноречивы... одни говорят, что наши части на северном участке фронта удерживают рубеж Лосиновка... Згуровка, другие – что оборона прорвана. Противник из района Козельца продолжает двигаться на юг...

Наш полк, согласно приказанию командира пятнадцатого СК генерал-майора артиллерии Москаленко, выведен из резерва и направляется для поддержки сто тридцать четвертой СД. Ее части сохраняли боеспособность и отдельными подразделениями продолжают действовать в районе Серебровка... Лукьяновка. К исходу шестнадцатого сентября они отойдут на рубеж Туровка... Сергеевка... Крутояровка. Линии фронта не существует. В ряде мест немцы вклинились, движение колонн парализовано. Второй дивизион имеет задачу установить связь с подразделениями пехоты, которые действуют в районе Крутояровка... Белошапка, обеспечить прикрытие узла дорог у Яблоновки...

4-я и 5-я батареи занимали закрытые позиции в районе Бубновщнны. Наблюдательные пункты – развилка дорог западнее Крутояровки. Задача 6-й батареи – прикрыть дорогу южнее хутора Козин, которая вела к Яблоновке, а также подступы к позициям других батарей. В 4-й батарее имелось всего четверть БК. Если боеприпасы подвезены не будут, задачи приказано выполнять стрелковым оружием. КП 2-го дивизиона и командира полка – у Яблоновки, высота с геометрической точкой 139,9. Связь через посыльных.

В заключение командир дивизиона сказал:

– Сведения о подразделениях сто тридцать четвертой СД будут уточнены штабом дивизиона в ближайшее время. Извещаю также, что обеспечение горючим и боеприпасами с этого дня возлагается целиком на командиров батарей... необходимо самим принять меры. Инженерное оборудование... по усмотрению командиров батарей. Готовность к открытию огня... девятнадцать ноль.

Дороги забиты сгоревшими в брошенными машинами. 6-я батарея миновала Белошапку, двинулась по полю и, преодолев заболоченную лощину, вошла в хутор Козин. Позиции 2-го огневого взвода – западная окраина хутора, 1-го – курган на юго-востоке.

Впереди стволов – Яблоновка, узел дорог. Со всех сторон ползут колонны. Начался очередной налет.

Васильев ушел к своему орудию. 1-й огневой взвод оборудовал ячейки на северо-западных склонах кургана, взвод управления – на юго-восточных.

Грохот бомбежки затих. Стали слышны звуки артиллерийской стрельбы. Снаряды рвались на север от Яблоновки.

Подошли Варавин, Савченко и Смольков.

– Наши это или немецкие? – спросил Савченко, прислушиваясь к разрывам снарядов.

– Кто знает... – ответил Смольков. – Сам черт голову сломит. Наши колонны, рядом... немецкие... вот, смотрите, – он указал на восток, где параллельно двигались две колонны, – вот то... наша.

Втроем они стоят возле кучи сгруженных приборов, наблюдают в бинокли. Приехали командир полка, комиссар. После осмотра позиции комиссар ушел во 2-й огневой взвод. Командир полка стал говорить о положении.

– Товарищи командиры, нужно ожидать появления танков... вам известно?

Варавин болезненно поморщился, промолчал.

– ...нет снарядов... знаю... но воин должен сражаться тем оружием, которое имеет... Части пятнадцатого стрелкового корпуса располагают необходимыми силами для обороны на рубеже Яблоновка... прояснится обстановка, поступят боеприпасы. Соберите бутылки у населения, наполните бензином. Обучите метанию. Оборудовать позиции со всей тщательности), обороняться, не оглядываясь по сторонам.

Командир полка умолк и долго смотрел на людей, рывших окопы. Потом все направились на НП. Оборудованная наполовину траншея огибала серую гранитную глыбу. Майор Соловьев взглянул на карту.

– ...Мы у шведских могил... Этот камень... надгробие. Прекратить работы... не следует нарушать покой усопших... перенесите траншею.

Телефонист очистил поверхность. На сером замшелом камне сохранилась насечка – крест, следы надписи старославянской вязью. Дальше другие камни выступали из-под земли. Кто похоронен под ними? Трабанты Карла XII? Гвардейцы императора Петра? Казаки, сложившие в жаркой сече свои головы?

Пронеслись «мессершмитты», обстреляли курган. Командир полка подал команду укрыться, опустился в траншею. Люди взялись за оружие.

* * *

Никто не нарушал покой древнего воинского кладбища.

8 этом я убедился два года спустя, день в день – 16-го сентября 1943 года. Дороги войны снова привели меня на склоны кургана «Шведские могилы».

Колесо военной судьбы вращалось вспять. Немецкие войска после провала операции «Цитадель» поспешно отходили к Днепру, оставляя позади дым пожарищ. Соединения 40-й армии Воронежского фронта энергично преследовали противника. 1850-й ИПТАП [26] 26
  ИПТАП – истребительно-противотанковый артиллерийский полк. – Авт


[Закрыть]32-й ОИПТАБр РВИ, командиром которого я состоял, поддерживал 309-ю СД. После форсирования реки Удай и освобождения Пирятина пехота продолжала наступление в направлении Яблоновки.

В селах царило радостное возбуждение. Население о восторгом встречало первый день своего освобождения. Слышались приветствия, букеты цветов украшали щиты орудий, броню тягачей. Солдат был желанным гостем в каждом доме.

В Пирятине 1850-й ИПТАП получил задачу выдвинуться на рубеж станции Давыдовка и обеспечить с открытых огневых позиций растянутый фланг наших частей.

Две батареи 1850-го ИПТАП двинулись в район позиций, остальные вместе со штабной батареей повернули вслед за моей машиной в Давыдовку. За обочинами там и сям в бурьяне – кучи ржавого хлама: остовы машин, тягачи, орудия, сожженные «юнкерсами» в сентябрьские дни 1941-го года.

На площади, окруженной пышными кленами, собралось все население Давыдовки, чтобы приветствовать первых вошедших в село воинов. Командный пункт командира полка обосновался в восточной части площади. У забора приткнулись командирские «виллисы» и бронетранспортеры. Работала радиостанция, поддерживавшая связь с командирами батарей. Во дворе хозяйка накрывала стол с помощью повара Сазонова и ординарцев – Павлова и Пирогова.

Явился начальник штаба полка капитан Кулемин с радиограммой – немцы перешли в контратаку, пехота отходит. Отставить обед!

Спустя десять минут мой «виллис» подъезжал к небольшому кургану в стороне от дороги, которая ведет на Бубновщину и Яблоновку. КНП 1850-го ИПТАП. На склонах рвались немецкие снаряды. С недалеких ОП вели ответный огонь орудия 2-й батареи. Шел бой.

Когда грохот затих, явился старший лейтенант Лещенко – помощник начальника штаба полка – и представил карту с данными о противнике. В глаза бросилась надпись под треугольником КНП: курган «Шведские могилы». Я огляделся, в бурьяне на гранитном камне пятнистый полуистертый барельеф.

Моя стереотруба стояла в том самом месте, где стереотруба Варавина. Под могильным камнем кучей лежали позеленевшие винтовочные гильзы, оставленные кем-то из взвода управления 6-й батареи.

От лица солдат 1941-го года

Вечерело. Майор Соловьев уехал. Варавин опустился на бруствер.

– Товарищи командиры! Если вдуматься, то нет ничего особенного в нашем положении... Вы понимаете? Пока подадут боеприпасы, мы должны оборонять позиции... Все ли сделано для этого? Знают командиры орудий свои секторы? Инженерные работы продолжать. Смольков! Поезжайте на НП дивизиона... ищите пехоту... три часа. Все.

...Я знаю состояние человека, который взял на себя труд говорить о сентябрьских днях 1941-го года. Его язык бессилен, ибо слова обрисуют лишь контуры событий, напоминающие то, что происходило в действительности, не более чем плоская канава, поросшая бурьяном, – траншею полного профиля.

...Идут бесконечно колонны... Ложится бугром выброшенный из щели орудийным номером грунт... падает в отвесном пике «юнкерс»... грохочет, сотрясая землю, разрыв... тяжелый удушливый запах воронки... свист пуль...

У многих читателей складывается обо всем этом плоское, одномерное представление. Ни в душе, ни в мыслях не остается следов. Люди послевоенного поколения воспринимают войну «о стороны и не способны понять даже то немногое, о чем говорится в книгах или в кинофильмах, если не находят сравнений с явлениями повседневной жизни. Они не чувствуют ужас орудийного номера, переживаемый всякий раз с одинаковой силой, когда опускается с леденящим воем снаряд. Им неведомо свойство человеческой натуры, создающее у многих людей впечатление, будто пикирующий «юнкерс» непременно попадет в щель, что грохот разрывов поражает не только слух, но все человеческое существо, что надрывный крик раненого исходит не от кого-то, а из его собственной груди, и что осколок, вонзившийся в тело, вызывает непередаваемую никакими сравнениями невообразимую боль... Они не имеют ни малейшего представления о самоотрешенности воина, бегущего в атаку, и не знают, что такое паника. Им неизвестно духовное и физическое состояние во время обстрела и течение мыслей того, кто подвергается десяти бомбежкам за день. Они не знают безмерной власти воинской дисциплины, побуждающей военного человека жертвовать жизнью. Они не испытали страх – не житейский, нет, не то пугливое чувство, заставляющее отпрянуть, заслониться руками. Нет! Речь идет о психике воина, мужественного человека, о состоянии души, которое вызвано присутствием смерти, когда она изо дня в день, из месяца в месяц хозяйничает на одном с ним пространстве и уносит по своему непостижимому выбору близких ему людей, то одного, то другого.

Для солдата сама собой разумеется та истина, что обслуживание оружия, стрельба и все в совокупности, что делает на позициях и наблюдательных пунктах артиллерист или пехотинец в траншее, не имеет ничего общего с производственной деятельностью людей. Солдат повинуется присяге, иными словами, делает дело, которое требует полного подчинения личности понятию долга, он действует в условиях, лишенных какой-либо меры и ритма. Состояние покоя внезапно сменяется колоссальным напряжением. Прилив духа возносит его в заоблачную высь, в одно мгновение он испытывает столько, сколько иные люди за всю свою жизнь.

Особый характер сохраняют отношения к службе, к товарищам и старшим. Все несет на себе печать общности, которая сближает людей перед лицом смерти.

Каждый день – испытания, но воин не получал возмещения ресурсов – физических и духовных – сообразно с тем, как их расходовал. И в то же время требования повышались на унылом, безрадостном фоне.

Когда орудийный номер занимал свое место, в поисках опоры он обращался к собственному самосознанию. Те, кто обладал силой духа, никогда не расставались с надеждой на лучшее будущее и в этом находили поддержку.

Вот почему обязанности орудийных номеров, невесть какие сложные, в атмосфере тех дней ложились жерновным камнем на плечи. Но в большинстве своем они добросовестно делали свое дело, отодвинув прочь все личное. В моей душе и – я уверен – у всех, кто участвовал в боях тех дней, никогда не изгладится чувство признательности к нашим товарищам, начальникам и подчиненным. Они проявляли величайшую выдержку и терпение – качества, всегда свойственные русскому воину, они жертвовали жизнью во имя правого дела.

«Что ж... обыкновенные люди, – скажут читатели, – подчинялись требованиям времени и выполняли то, что приказано... поется же в песне... «когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой».

Нет... это лживая песня. В природе обыкновенных людей вообще не существует. Каждый живет своими чувствами, мыслями, своей судьбой. В особенности – на поле боя.

Воин нес службу, отдавал все свои силы общему делу. В такой же мере, как дисциплина, орудийных номеров 6-й батареи связывало сознание того, что они шли стопами отцов, сохраняя солдатскую верность слову присяги. Они пели их песни, шагали в ритме их маршей, говорили их речью и превыше всего на свете чтили их идеалы.

Воины 6-й батареи считали себя преемниками того мира, который существовал тысячу лет и был обновлен преобразующим дыханием революции, трудом и кровью предшествующих поколений, и не желали быть никем иным.

Воины 6-й батареи не позволяли себе упреждающих жестов и не выказывали намерений относить себя к сонму героев. Героизм – явление, свойственное войне. Герой-топограф был одним из их числа. Они знали о его подвиге и знали, что далеко не каждый несет в груди его бестрепетное сердце – сердце человека, который отдал жизнь, повинуясь зову чистой солдатской совести.

Воины тех дней совершали великие подвиги, они закрыли грудью не амбразуры, но всю ширь земную и гибли в безвестии во имя грядущих побед.

Окружение

В темноте пылают машины. Тянет гарью. Чьи-то орудия ведут огонь. Со всех сторон полыхают зарева.

Варавин закончил осмотр позиции и направлялся на НП. Я провожал его, когда вернулся лейтенант Смольков. Вести малоутешительные. В районе Сергеевки, села, лежавшего в 12–15 километрах, автомобиль Смолькова обстреляли немецкие бронетранспортеры. Спасаясь от преследования, Смольков неожиданно попал на КП полка. Из должностных лиц нашел только лейтенанта Кобца. Сведений о пехоте тот не имел. Командир полка, начальник штаба и другие командиры находились в боевых порядках подразделений. Лейтенант Кобец сказал, что батареи 3-го дивизиона вели огонь по немецким колоннам в районе Гнилицы, урочище Селецкие Левады.

В десяти километрах северо-западнее Яблоновки Смольков встретил отдельные группы нашей пехоты разных частей и ни одного пехотинца из 134-й стрелковой дивизии. Смольков заехал в штаб дивизиона. Старший лейтенант Юшко подтвердил задачу 6-й батарее и приказал передать: вести разведку в радиусе 7–8 километров. Штабу дивизиона известно о замечаниях, сделанных капитаном Рахнием.

Варавин отправил Смолькова обратно, он обязан найти подразделения 134-й СД.

– Где пехота? – спрашивал Варавин. – Мы остаемся островитянами, отрезанными наводнением от прочей суши.

В 24.00 старший лейтенант Юшко объявил отбой. Двигаться дальше на села Белошапки и Бубновщина. Завтра к 10.00 прибыть в Линовицу. У железнодорожного переезда получить новую задачу.

По обочинам дороги – остовы машин. Те, что подожжены днем, светятся в темноте красными пятнами. Бредут толпами люди. Направление – на юг.

На переезде остановка. У всех на языке зловещее слово «окружение». Кто произнес его первым? В поле на северной стороне железнодорожной насыпи толпятся люди. «Окружение...», «окружение».

17-е сентября. Рассвет. Со всех сторон тянет дымом и вонью горящей резины и металла. Вдоль дороги полоса шириной в полкилометра сплошь уставлена брошенными машинами.

Люди орудийных расчетов сидят в полудреме на станинах, иные слоняются от орудия к орудию. Меня поражает перемена в поведении. Когда это произошло? Уже нет нужды ни уговаривать, ни спешивать. Никто не спал, ни на ходу, ни на остановке.

Под насыпью – полураскиданная куча шпал. Капитан Значенко вызвал командира батареи, замполита, кажется, там находятся старший лейтенант Рева, Юшко, Устимович, Миронов.

Варавина нет и нет. Что делать? Я жду уже полчаса. Тягачи расходуют топливо неравномерно. Нужно заправлять либо перераспределить остатки того, что имеется в баках.

Подошел Васильев, молча опустился на гусеницу. Следом – Орлов и другие командиры орудий. По какому поводу?

– Товарищ лейтенант... разрешите доложить, солярка в баке кончается, – Орлов умолк, явно не закончив фразу. Подождем командира батареи.

– Товарищ лейтенант... люди спрашивают... обстановку... не понятно, – начал командир 4-го орудия, – и опять... сколько обещали... снаряды... а теперь и не вспоминает никто... Что же будет?

– Снаряды доставляют артснабженцы, товарищ сержант, а сведения о противнике, – Васильев задумался, – это обязанность штаба... получим разведсводку, я скажу...

– ...трое суток не евши, – продолжал командир орудия, – что с кухней?

– Кто знает? – Васильев сослался на бомбежки. – Придет командир батареи... выясню...

– Товарищ лейтенант... оно, конечно, не до еды... не поймешь, что творится, – снова Орлов, – да ведь от голода живот подводит...

– Едут ж едут, – снова командир 4-го орудия, – а куда?

– Товарищ лейтенант, – заговорил молчавший Дорошенко, – болтают, что немцы зашли в тыл... перерезали все дороги, – выдержка сержанта, по-видимому, объяснялась опытом службы в 92-м ОАД.

– Говорите прямо, – Васильев терял терпение, – я не затыкаю уши и слышал, о чем толкуют люди.

– Заколдованный круг, – Орлов оглядел сержантов, – никто не знает, отделываются обещаниями... – и снова о бомбардировке, окружении, неразберихе.

Всякий военнослужащий имеет право обращаться к начальнику за разъяснением. Командиры орудий вместо ответов по существу слышали лишь обещания, слова о том, что должно быть. Доверие в огневых взводах нарушилось. Старший на батарее не в состоянии объяснить обстановку. Это необходимо! Командиры орудий сомневаются в целесообразности требований, которые их принуждают предъявлять к орудийным номерам.

– Товарищи сержанты... поговорили... и хватит, – Васильев поднялся. – Мы умели выполнять осмысленные приказания... ну, а... действовать... так... без всяких раздумий... во много крат тяжелее... Я понимаю вас... но дисциплину необходимо соблюдать во всякой обстановке... такой, как вчера... сегодня... и похуже... никаких послаблений... мы военнослужащие... по местам!

Прошло четверть часа. Вернулся Варавин.

– Товарищи командиры... обстановка изменяется... Начальник штаба полка сообщил, что немцы прорвались на флангах и пытаются окружить наши войска... точнее, ту группировку, что сражалась под Черниговом и в районе Киева. Подробности пока не известны. Приказано двигаться в южном направлении. Начальник штаба полка сказал, что задачи будут уточняться... Наш полк остается в непосредственном подчинении начальника артиллерии пятнадцатого стрелкового корпуса...

Относительно боеприпасов ничего нового. Обеспечение горючим возлагается на подразделения. Чтобы облегчить снабжение, дальше двигаться побатарейно. Маршрут: Линовица – Маклаки – Кроты – Курбитцы – Леляки – Карлинцы – Пирятин – южная окраина по дороге на село Запорожская Круча.

– ...Я вас встречу... – Варавин поднял голову.

Летят «юнкерсы». «В укрытие!». Началась бомбежка. Рядом с 4-м орудием остановился легковой автомобиль – эмка.

– ...какого полка? – спросил подполковник, открыв дверцу...

– Двести тридцать первого КАП!

Ответ Варавина привел подполковника в гневное изумление. Он поспешно вышел из эмки.

– Как?! – подполковник не обращал внимания на «юнкерсов». – Двести тридцать первый КАП должен находиться на огневых позициях... совершенно в другом месте! Да знаете ли вы, что это значит? Где командир полка?

Подполковник захлопнул с силой дверцу.

Много лет спустя я встретился с полковником в отставке Соловьевым и узнал то, о чем не сказал подполковник. Еще 13-го сентября артиллерийским частям, сохранившим боеспособность, было приказано сосредоточиться в районе Лохвицы, где предполагалось создать крупную артиллерийскую группировку. На железнодорожных путях, которые вели к сахарному заводу, по словам полковника Соловьева, были поданы эшелоны со снарядами. На рубеже севернее Лохвицы вплоть до 15-го сентября существовала возможность задержать передовые части 3-й танковой дивизии противника и обеспечить нашим войскам условия для отступления на восток. От Нежина Лохвица и Пирятин на одном удалении.

* * *

Налет закончился. Я просил командира батареи указать пункт встречи по возможности точнее. До Пирятина около 50 километров.

Варавин в недоумении огляделся. Мне казалось, обстановка требует постоянных контактов. Что делать, если, предположим, встреча в Кротах или Леляках не состоится? Ждать? Как долго?

– ...не могу обещать, – развел руками Варавин. – Ждать не более получаса... и двигаться... двигаться. Оба вы, товарищи лейтенанты, помните... на вас ложится огромная ответственность... не останавливайтесь... не угодите под бомбы... надеюсь, вы справитесь...

Мы «оба» тоже питали надежды на это, не особенно, впрочем, твердые.

– Товарищ младший лейтенант, разрешите доложить... горючего во втором огневом взводе на тридцать-тридцать пять километров, – сказал Васильев.

Варавин, зная склонности шоферов ловчить, потребовал точных сведений. Но вторая и третья проверки не изменили уровня горючего в баках. Орудия могли покрыть не более того расстояния, которое назвал Васильев.

Появились «юнкерсы». Начался очередной налет.

– Вот что, товарищи лейтенанты, – Варавин стряхнул с плеч землю. – Я полагал, что вы лучше запомнили посещение капитана Рахния... Но вы хотите задавать вопросы... будто я скрываю от вас запасы... не обольщайтесь... у меня ничего нет... По пути осматривайте брошенные машины, забирайте все, что найдете. Понятно?

– ...до этой остановки орудия буксировали тягачи, а дальше что же... тащить по-бурлацки?.. – спросил Васильев.

– Ну вот, – невесело улыбнулся Варавин, – сравнение вполне отражает суть дела. На Пирятин. Все по местам!

Движение продолжается с большим трудом. Разбитые, горящие машины сплошь загромождают дорогу. Слева вплотную подступает болото.

В деревне Кроты, в поисках объездов, я попал в тупик. Осталось только одно – через овраг. Тягач второго орудия потерял на крутизне управление, подмял человека и едва не опрокинулся.

В небе «юнкерсы». Люди уже почти свыклись с ними. Пугают не столько бомбы, сколько то, что на остановках приходится глушить двигатели. Горючее будто испарялось из баков литр за литром. Я не мог заметить ни машин, ни орудий нашего полка.

После очередного налета тягач 2-го орудия остановился. Двигатель заглох. В баке пусто. Дорошенко прилег на гусенице. Водитель остался в кабине.

Двигаться огневые взводы не могли. Васильев собрал полусонных людей, образовалось три группы.

– На пути столько машин, брошенные... не все же с пустыми баками, – он отправлял людей на поиски горючего, – возвращайтесь в срок...

Орудия стоят четверть часа, еще и еще столько же. Безветрие. Нещадно жжет солнце. Ни дерева, ни кустика.

Минул срок, назначенный Васильевым, но ни одна группа не возвратилась. Все, кто остался, укрылись в тени под станинами. Мимо непрерывно двигалась колонна.

Прошел час, другой. Движение замедлялось. Скоро дорога опустела. Лишь изредка проезжали, не останавливаясь, одиночные машины.

Медленно тянется время. Вернулась группа сержанта Смолина. За станицей Давыдовка обнаружена цистерна с керосином. Смолин принес ведро.

– Нужна солярка... на обмен взял керосин что ли, вы... техник? – спросил Васильев.

– Товарищ лейтенант, лучше керосин, чем ничего, – ответил Смолин.

Слабое дыхание ветра доносит горячий воздух неубранных полей. На бугре маячат три-четыре стога прошлогодней соломы. Васильев вернулся к 4-му орудию. Смолин дремал, прислонясь спиной к гусенице. Рядом ведро с керосином, прикрытое ветошью. Смолин встал, приподнял его, как бы взвешивая, и молча опустил обратно.

– ...столько рылся в металлоломе... и керосин... – с досадой проговорил он.

Пришел Васильев. Проводив взглядом летевшие «юнкерсы», он осторожно поднял ведро.

– Товарищ сержант, сколько керосина в цистерне? – Васильев присел на корточки, глядит в ведро.

– ...не меньше тонны...

– Тягачи есть? Заглянул в баки?

– Так точно, товарищ лейтенант... – с обидой ответил Смолин, – не пройду мимо...

– Отвечайте на вопрос, – оборвал его Васильев.

– ...Все осмотрел, до последнего... в баках, как в опрокинутом котелке.

Васильев снова обратил взгляд в ведро. Что он там увидел? Отражение лица, поросшего рыжей щетиной, или перевернутый вверх колесами «юнкерс» с крестами из стаи, которая плыла в тот момент над дорогой? Смотрел Васильев долго и сосредоточенно. Потом решительно встал, поднял ведро и осторожно опустил на место.

– Я что-то придумал, – объявил он. – Мы дотянем до цистерны, если разделить остатки поровну... из двигателей возьмем автол, добавим в керосин и получим... солярку.

Смолин взглянул на Васильева.

– Да... пожалуй... я, значит, не зря тащил бадью три километра!

Спустя пять минут орудия развернулись и двинулись в обратном направлении. Целый ряд брошенных машин. Будто прошел ураган. Дверцы распахнуты, сиденья выворочены.

Тягачи, на крюках 152-миллиметровые гаубицы. И ни одного снаряда – ни в передках, ни в кузове. Приткнулась к гаубичному колесу перекошенная цистерна. Открыты заправочная горловина, сливной кран. Содержимое цистерны вытекло, но часть его осталась в углу на дне.

Водитель черпал котелком керосин и переливал в ведро. Когда оно наполнялось, Васильев добавлял автол. Орудийный номер размешивал досыльником все это, пока жидкость не принимала цвет солярки.

При смешивании происходили какие-то превращения. Но становилось очевидным, что автол растворялся в керосине под действием досыльника лишь отчасти. Как только жидкость приходила в состояние покоя, автол начинал опускаться на дно.

Орудийные номера высказывали разные мнения. Водитель первого тягача ныл: пользы не будет. Двигатели перегреются, заклинят поршни, оборвутся шатуны и т. д. Другие возражали. На малой скорости, с остановками, можно двигаться. Все готовы ехать на чем угодно, лишь бы не стоять на месте.

Заправка продолжалась, вызывая споры. Но все умолкли, когда появился Орлов. Он вместе с орудийным номером ходил за продовольствием в Давыдовку.

– Товарищ лейтенант, – кричал издали Орлов, – в Давыдовке немцы... на мотоциклах... уехали на Бубновщину...

Наступила тишина. За бугром, который лежал на севере, послышалась автоматная очередь. Спустя минуту она повторилась. По-видимому, немцы не так далеко.