Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)
– От Борзова на прощанье слышал эти слова и от тебя слышу, – нахмурился Мартынов. – Какие горки? Еще спрашиваешь, откуда взялся страх! Вот вы сами такие и выдумываете себе страхи! Собственной тени стали пугаться.
– Ну, положим, когда запишут тебе строгий выговор в личное дело, – это уже не тень…
Глотов мягко, как-то необычно для его тяжелого, оплывшего, неподвижного лица, улыбнулся, тронул за плечо Мартынова:
– Ладно, не сердись, Илларионыч! Так, по глупости сказал… А меня не торопись сдавать в архив. Устал – это еще не дуба дал. Устал, отдохнул – и дальше пошел!..
4
В Доме культуры проходило собрание районного партийного актива.
Доклад об итогах недавно состоявшегося пленума обкома сделал председатель райисполкома Руденко: Мартынов, простуженный, осипший, с обвязанным шерстяным шарфом горлом, не мог громко говорить, а второй секретарь райкома Медведев был в отпуску.
Собственно говоря, доклад был не сделан, а прочитан, и поручить читку можно было любому человеку, даже техническому секретарю, лишь бы голос у чтеца был звучный. Или даже можно было совсем, для экономии времени, не читать – заранее отпечатать доклад в сотне экземпляров и разослать всем приглашенным на собрание.
Пленум обкома обсуждал два вопроса: о состоянии массово-воспитательной работы в колхозах области и мерах подъема и развития животноводства. О решениях пленума по этим вопросам и докладывал Руденко: полтора часа монотонного чтения, ни на минуту не оторвался от текста, подготовленного для него работниками райкома и райисполкома, ни разу не поднял головы, не глянул в зал перед собою. В зале кто дремал, кто шептался с соседом, кто – в задних рядах – украдкой покуривал в рукав.
Мартынов сидел в президиуме злой, нервно вертел в пальцах карандаш, бросал на Руденко исподлобья свирепые взгляды.
Вопросов к докладчику не было. Записавшихся в прениях – только два.
Первым выступил инструктор райкома Николенко. Все десять минут, положенные ему по регламенту, он перечислял недостатки в работе колхозных партийных организаций его куста: там не проводятся по три месяца собрания, там растеряли агитаторов, там не выпускают стенгазету, там коммунисты пьянствуют на престольные праздники. Как будто в этом только и заключались его обязанности: ездить из колхоза в колхоз и старательно фиксировать все «упущения», «сигнализировать» о них членам бюро райкома. Его речь не улучшила настроения Мартынова.
После Николенко он предоставил слово колхознице Гончаровой, заведующей свинофермой.
В зале погасло электричество, и, хотя собрание проходило днем, за столом президиума на сцене было темновато – обмерзшие, запорошенные снегом окна пропускали мало света. Женщина читала речь по бумажке, мучительно запинаясь на каждом слове:
«Наши достижения… результат упорного… труда и высокосознательного отношения… исключительно большое внимание… мы уделяем выращиванию поросят… опорос производится в чистом… продез… инфицированном станке… Применяя обильное и разнообразное… кормление свиней… и молодняка, создавая для них благоприятные условия, мы добились… получения от свиноматок здорового и жизнеспособного приплода… Сейчас мы ставим перед собой… задачу… и тем самым повысить… доходность от животноводства».
Запиналась она даже в таких местах речи, где предполагался подъем, пафос.
«Развернув живой… живое… соревнование, мы обязуемся…»
Под конец выступления она перепутала листки, сбилась, растерялась и, так и не договорив фразу, сошла вниз.
В президиуме все сидели, потупив головы от неловкости.
Мартынов встал, чтобы объявить перерыв.
– Есть здесь секретарь парторганизации «Дружбы?» – простуженным, сиплым голосом спросил он.
– Я, – поднялся в задних рядах мужчина в офицерской шинели без погон.
– Это ты, товарищ Мостовой, сочинял речь для нее?
– Я… С председателем колхоза.
– Потрудились!.. Лучший животновод в районе, сделал ферму образцовой, на это у нее хватило способностей, а выступить здесь, рассказать о своей работе – на это, боитесь, способностей не хватит?.. Не смущайся, товарищ Гончарова, что плохо выступила. Это не тебе стыд, это нам стыд… Прежде чем объявить перерыв, я вот что хочу сказать, товарищи. – Мартынов покосился на сидевшего в президиуме инструктора обкома, предчувствуя стычку с ним. У него с этим инструктором, Голубковым, часто приезжавшим в их район, были давние нелады. – Давайте так договоримся: кому нечего дельного сказать, пусть лучше не выступает здесь, не отнимает время у себя и у других. Нам не нужна активность для отчетности: «На собрании выступило столько-то процентов присутствующих». А о чем говорили, для чего говорили? Николенко вот пересказал здесь свою докладную записку, которую мы читали уже три дня тому назад. Партактив собирается для делового обсуждения вопросов, а не для речей ради речей. Объявляется перерыв на пятнадцать минут.
Расходились покурить как-то не сразу, в недоумении.
Голубков, задержав Мартынова на сцене, сказал:
– Ты что, Петр Илларионыч, нездоров? Температура? Ну шел бы себе домой, в постель. Есть тут члены бюро, без тебя проведем. Хочешь сорвать партактив? «Не умеете выступать – не выступайте».
– Не так же я сказал, товарищ Голубков!
– С профессорами, что ли, имеешь дело? Здесь в зале – половина колхозников. Зачем ты их запугиваешь? Эта Гончарова – она же малограмотная! Ей нужно помочь!
– А я не для малограмотных сказал это, – отмахнулся Мартынов. – Для очень грамотных! Для тех, что мозоли на языках понабивали себе на таких собраниях!
– Непонятно, – пожал плечами Голубков. – Не знаю, что из вашего партактива получится. Как бы не пришлось Руденко сразу после перерыва делать заключительное слово.
– Может быть, и придется… Для тебя, Николай Архипович, это, конечно, большая неприятность. Чрезвычайное происшествие в твоем кусту! Собрание партактива сорвалось! Два человека только выступило. Как докладывать обкому? Тем более что сам присутствовал.
– Думаю, что это и для тебя не очень большая приятность.
Подошел Руденко. Мартынов бросил ему:
– Черт бы вас побрал, таких читателей лекций о вреде табака!
– Петр Илларионыч! – взял его за плечо Руденко. – Ведь не было времени подготовиться!
– Пять лет работаешь в районе. Людей знаешь. И умеешь ведь поговорить с людьми! Пересказал решение обкома. Да его уже без тебя все успели прочитать! А своих мыслей – ни одной!.. Какой доклад, такие и прения!
– Иссякло мое красноречие. Пятый день разные заседания! Я думал, ты будешь делать доклад, а тебя угораздило заболеть.
После перерыва, несмотря на предупреждение Мартынова, первым выступил оратор именно из таких, с мозолями на языке, Коробкин, заведующий отделом райисполкома по сельскому строительству. Без пламенных речей Коробкина в районе не обходилось ни одно собрание.
Долговязый, в длинном черном драповом пальто, с высоким (за счет лысины) лбом, грозно размахивая руками над столиком для тезисов, он выкрикивал каждую фразу, как лозунг на площади перед многотысячной толпой. От его голоса вздрагивали и позвякивали стекляшки на люстре под потолком.
– Товарищи! Корма – это основа животноводства! Но некоторые товарищи упорно не желают этого понять, преступно недооценивают заготовку кормов для животноводства!
Вол – это, товарищи, рабочее тягло! Рабочее тягло нужно беречь!..
Свинья дает нам, товарищи, мясо, сало, кожу, щетину! Свинья очень полезное животное! А как мы относимся к свиньям? По-свински, товарищи!..
Животноводство, товарищи, нуждается в теплых благоустроенных помещениях. Корова, товарищи, в тепле и чистоте дает больше молока, чем на холоде, в грязи! А некоторые председатели колхозов недооценивают строительство коровников!..
Переходя к массово-политической работе с колхозниками, я должен здесь, товарищи, со всей прямотой сказать, что мы плохо работаем с колхозниками!..
Стенная газета, товарищи, – это печать. А печать – это острейшее оружие нашей партии! Но во всех ли колхозах у нас выпускаются стенные газеты? Нет, товарищи, не во всех колхозах у нас выпускаются стенные газеты!..
Мартынов морщился, как от сильной головной боли.
– Это же нужно уметь, – просипел он на ухо сидевшему рядом с ним Руденко, – десять минут болтать и ни слова путного не сказать!..
В зале зашумели:
– Зачем выходил на трибуну, товарищ Коробкин?
– Что ты сказал нам полезного?
– Что свинья дает сало!
– А корова молоко!
– Просили же по делу выступать, а не отнимать зря время у нас!
Мартынов постучал карандашом по столу:
– Кто следующий?
Минут пять длилось тягостное молчание. Никто не просил слова. Казалось, действительно на этом и придется закрыть собрание. Голубков, бросив возмущенный взгляд на Мартынова, с треском отодвинул стул, поднялся, ушел за кулисы курить. Видимо, и Мартынов в эти минуты чувствовал себя неважно… Но вдруг в зале поднялась одна рука, другая, третья. Человек пять сразу попросили слова.
…На клубную сцену, к столу президиума, грузно ступая по лесенке, поднялся председатель колхоза «Власть Советов» Демьян Васильевич Опёнкин. Не спеша расстегнул пальто, достал из кармана пиджака очки, тетрадь, протер стекла очков полой пиджака, развернул тетрадь, откашлялся.
– Это у меня не тезисы, товарищи, – начал Опёнкин. – Это дневник председателя колхоза. То есть лично мой дневник. Я записываю сюда каждый день – где был, что делал. Ежели меня когда-нибудь за развал работы потянут к прокурору – это мое оправдание. Прокурор прочитает, поймет и посочувствует. Скажет: «Удивляюсь, товарищ Опёнкин, как ты все же успевал что-то делать в колхозе!»
При настороженном внимании зала Опёнкин продолжал, перелистывая тетрадку:
– Вот давайте подсчитаем – на котором это я уже заседании сижу за полмесяца и сколько их еще будет до конца месяца?.. Второго был пленум обкома. Я – член обкома. Вызвали, поехал. Два дня заседали, потом депутатам облсовета велено было сразу, не уезжая домой, остаться на сессию. Остался. Еще два дня. Дорога туда-сюда – в общем, неделю дома не был. Потом – здесь в районе: пленум райкома, сессия райсовета, сегодня вот партактив. Короче сказать, за эти полмесяца я был в колхозе всего два дня. Так это еще не все. Послезавтра сессия нашего сельсовета, мой доклад: об итогах сессии облсовета. Двадцатого по плану партсобрание в колхозе, тоже итоги пленума обкома будем обсуждать. Теперь еще посчитайте, товарищи, сколько раз в месяц вызывают председателя колхоза на бюро, в исполком. А там еще какие-нибудь комиссии. Да ведь мне времени не остается дома работать! А заседания все по вопросам: как улучшить дело, как то поднять, то укрепить. Но когда же поднимать и укреплять, если на разговоры об этом все наше время уходит?.. Партсобрание – закрытое, пленум, конечно, закрытый, партактив – закрытый, на сессию тоже только депутаты приглашаются. А речь ведем о том, как с народом работать. Закроемся в четырех стенах и убеждаем друг дружку, что надо лучше с народом работать!.. Так можно, товарищи, до чего-то нехорошего докатиться! Самообманом занимаемся. Двадцать заседаний в месяц – вот работа кипит! А заседания-то все закрытые, сами себя тут агитируем! А общие собрания колхозников в некоторых колхозах раз в году проводятся, от отчета до отчета!..
Опёнкин, вообще редко выступавший на пленумах и активах, на этот раз разошелся:
– Я не возражаю, товарищи, посидеть в этом зале и час, и два. Послушать, скажем, хороший доклад, лекцию о международном положении, что ли. Пусть знающий человек расскажет нам, чего мы сами не успели прочитать или, может, в чем не сумели разобраться. Он нам расскажет – мы потом людям передадим. Но когда вот тут товарищ Коробкин доказывает нам, что свинья животное полезное!.. Этого же невозможно терпеть! А что греха таить, и на областных заседаниях немало приходится слушать таких речей. Выйдет человек на трибуну и тарахтит, тарахтит, как по коробке! После станешь вспоминать: о чем же он говорил? Да ни о чем! Все вот такое же: «мобилизовать усилия!», «поднять на высоту!» Иногда и председатель не остановит. Кричат уже все: «Довольно!», «Регламент!» – а он тарахтит. Будто ему сдельно за каждое слово платят. А мы сидим в зале и думаем: а кто же наше время оплатит? Пятьсот человек сидят здесь – сколько ты нашего времени загубил! Пересчитать бы его на человеко-часы! Шоферов за холостые пробеги милиция штрафует. Там – тонно-километры. Тут – человеко-часы. Тоже ценность немалая! И некому штрафовать этих расхитителей времени.
Опёнкин сошел вниз под одобрительный смех в зале и аплодисменты.
И почти все, кто выступал после Опёнкина, – а выступило еще человек десять, так что по «цифровым показателям» собрание партактива прошло «на уровне», – почти все говорили о том, как вредно отражаются на работе обилие заседаний, долгие словопрения, келейность обсуждения таких вопросов, какие нужно решать с народом.
Редактор районной газеты Посохов, сидевший в президиуме позади Мартынова, усмехаясь, нагнулся к нему через спинку стула:
– До чего же страшна сила инерции, Петр Илларионыч! Смотри-ка, задал ты тему для разговора – о вреде пустословия, – и уж который человек об этом говорит, повторяют друг друга!.. «Еще одно заседание относительно искоренения всех заседаний!»
Секретарь райкома комсомола Рыжков говорил:
– В древние времена в Спарте считалось доблестью, если человек сумел в двух-трех словах высказать то, что другой и в часовую речь не уложит. Не следовало бы нам возродить эти спартанские традиции?
Ему бросили реплику из зала:
– А сам не уложился в регламент, тринадцатую минуту уже говоришь!
Выступил секретарь парторганизации колхоза «Дружба» Мостовой, тот самый, что сочинял речь для заведующей свинофермой, и резонно, с фактами отчитал работников аппарата райкома за канцелярские методы руководства.
– Приезжает к нам в первичную организацию инструктор райкома. Что он проверяет, чем он интересуется? Когда партсобрания проводили, какие вопросы обсуждали. Опять же – сколько человек выступило в прениях, достаточна ли была активность. Ну, протоколы прочитает – грамотно ли написаны. План работы спросит – какие читки, беседы в бригадах наметили, проводим ли их? А что в нашей жизни изменилось после этих собраний – это его не интересует! Вот в такой-то бригаде проводили беседу о решениях пленума. А как оно там после этого пошло дело? Лучше ли стали работать колхозники? Может, новые передовики в этой бригаде появились? Соревнование закипело? А ежели никакого сдвига – как же вы, товарищи, проводили беседы? Чего-то, значит, не довели до сознания. А ну-ка, пойдемте вместе, еще поговорим с людьми, и я вам помогу! Так бы нужно. Но у нас так не делается. Бумажки, бумажки!.. Как говорится: можешь и не уметь работать, умей отчитаться гладко по бумажке – и все будет в порядке! Сами вы, товарищи райкомовцы, приучаете нас к этому! А вы, товарищ Мартынов, видимо, совсем не занимаетесь своими инструкторами. Прямо через их головы, по крутой траектории, достаете в колхозы. Хотите, чтоб в колхозах был порядок, а до сих пор не навели порядка в своем аппарате! Под носом у вас, в самом райкоме, и бюрократизм и канцелярщина – все то самое, за что и нас ругаете!..
Мартынов почесал затылок. Что верно, то верно. До самого близкого у него как-то «не дошли руки». Не собирал он ни разу инструкторов, не беседовал с ними по душам, не учил их на практике живым методам партийной работы. Отношение секретарей к работникам аппарата райкома оставалось старое, по привычке – как к обычным «уполномоченным», которых всего проще и удобнее посылать в колхозы потому, что они всегда под рукой.
И выступила еще раз, уже без шпаргалки, Гончарова. Женщина, собравшись с мыслями, просто и интересно рассказала, благодаря чему их ферма стала образцовой. Рассказала, как они перевезли из села дома всех работников фермы, и там, в десяти километрах от села, образовался целый новый поселок, люди обосновались на жительство прочно, обзавелись садами, держат много птицы на хуторском приволье, и за последние годы из ее свинарок ни одна не ушла с фермы, рассказала, как добилась – не без скандала в правлении колхоза, – что учеников с их хутора, детей свинарок, теперь ежедневно возят в село в школу на санях. Рассказала, как она, чувствуя ответственность не только за производство, но и за хорошую жизнь колхозников в ее бригаде, организовала людей, и прошлым летом в свободное время они своими силами восстановили плотину на речке у старой мельницы. Колхоз с помощью шефов-железнодорожников электрифицировал ферму и хутор – теперь у них там и свет и радио, по вечерам работает школа для взрослых, все свинарки учатся на зоотехнических курсах; сообщила, что полученные в премию деньги от областного управления сельского хозяйства они решили затратить на экскурсии – все свинарки за зиму по очереди побывают в лучших колхозах области, посмотрят там порядки в животноводстве, может быть, переймут оттуда для себя хороший опыт.
– Вот теперь нам понятно, товарищ Гончарова! – сказал Руденко. – Дело, стало быть, не только в дезинфенкции и культурном опоросе? Можно было подумать, что тебя только свиньи интересуют. А ты – со свинарками работаешь! Тут-то и корень успеха!..
Мартынов не выступал на этом собрании. Не потому, что потерял голос, – как-нибудь прохрипел бы. Видимо, не все еще обдумал, чем ответить Опёнкину и другим коммунистам, которых сам же вызвал на сегодняшний откровенный, взволнованный разговор. Так нельзя проводить собрания, как проводили до сих пор. А как можно?
Проект решения, подготовленный в аппарате райкома, читал заведующий отделом пропаганды и агитации Жбанов. Читал без малого час.
– Черт побери! – сгорбившись, опустив голову на руки, выругался Мартынов. – Не посмотрел перед собранием их сочинение. Ну и насобачились же пудовые резолюции писать!..
В проекте решения, в так называемой «констатирующей части», в сотый раз констатировалось то, что констатировалось и в решениях прошлых пленумов и партактивов: отставание такого-то участка, запущенность такой-то работы. Эти страницы были просто списаны из старых резолюций. Но и в «постановляющей части» мало было свежих, новых слов. И эта часть подозрительно смахивала на что-то очень много раз уже читанное с этой трибуны, перед таким же собранием. Все тоже: «обязать», «обратить исключительное внимание», «направить усилия», «поднять на должную высоту». В проекте было охвачено буквально все, чем только ни приходится заниматься райкому партии и первичным парторганизациям: и радиофикация, и колхозная самодеятельность, и наглядная агитация, и борьба с эпизоотиями, и ремонт дорог.
После проголосования проекта «за основу» Мартынов внес – опять к удивлению и возмущению Голубкова – предложение: сократить его раз в десять.
– В самом деле, – сказал он, – следовало бы, как вот говорил здесь Опёнкин, наказывать тех товарищей, которые не щадят нашего времени!.. Кто его будет читать, такое решение на пятьдесят страниц, в колхозных парторганизациях?
За сокращение проекта в десять раз взметнулся лес рук.
Голубков встал, хотел, видимо, что-то возразить Мартынову, но раздумал, махнул рукой…
Впопыхах никто не внес никаких изменений и добавлений к проекту.
Так, почти со скандалом, и закончилось собрание партактива.
Схватились Голубков с Мартыновым уже вечером, в райкоме.
– Мне неудобно было обрывать и поправлять тебя, первого секретаря, там на собрании, – говорил Голубков. – Но это же черт знает что, товарищ Мартынов! Ты воспитываешь у коммунистов неуважение к партийным документам, к нашим решениям!
– Именно из уважения к партийным документам, – отвечал теряющий самообладание Мартынов, – нельзя писать так резолюции! Топим главное в словесной воде! Двадцать раз «исключительное внимание»! А что же на самом деле требует исключительного внимания?.. Эго вы, вот такие канцеляристы, превращаете партийные документы в пустую бумажку! Наш грех – у нас инструкторы плохо работают. Но и ты же, когда приезжаешь к нам, обращаешь исключительное внимание только на бумажки: как решения написаны? Это для тебя наши товарищи такие всеобъемлющие резолюции пишут. Чтоб, боже упаси, не придрался к чему-нибудь! «А где же стенная печать? Где работа среди учителей? Стало быть, вы этими вопросами не занимались?» – «Нет, шалишь, не придерешься! Занимались! Вот тут все написано. В десяти решениях эти пункты записаны!»
– Ты увел собрание партактива от основных вопросов! – стоял на своем Голубков. – Вы по существу и не обсудили итоги пленума обкома. Видите ли, сомнения у них появились: не слишком ли часто проводим пленумы, собрания? Не слишком ли много заседаем? Эти собрания – школа коммунистического воспитания!
– Они должны быть школой коммунистического воспитания, – отвечал Мартынов. – Какое собрание, как провести его! Если тебе поручить провести собрание, боюсь, что не та школа получится!
– Вот ты провел сегодня актив так провел!.. Я доложу, что, вследствие неподготовленности, твоего мальчишества, несерьезного отношения к делу и еще черт знает каких заскоков, ты сегодня почти сорвал партактив!
– Валяй докладывай! – Терпение у Мартынова лопнуло, и он стал убирать бумаги со стола в сейф. – Докладывай! Только поскорее. Время – к весне, пусть новый секретарь хоть успеет с районом познакомиться… Но только я не думаю, товарищ Голубков, что в обкоме все такие… как ты. Разберутся!..
Утром Руденко заглянул к Мартынову домой. Мартынов, Надежда Кирилловна и сын их, Димка, завтракали в столовой.
– Присаживайтесь, Иван Фомич, – придвинула к столу четвертый стул Надежда Кирилловна.
– Спасибо, – отказался Руденко. – На работу иду. Такого случая не было, чтоб жена выпустила меня из дому голодным.
Присел на диван:
– Не жалеешь, Петр Илларионыч, о вчерашнем?
– Нет, не жалею. Будь что будет!.. – Мартынов допил чай, протянул стакан жене за добавкой. – Вот послушай, Фомич, до чего это доходит. Димка! Расскажи, что ваша пионервожатая на прошлом сборе говорила.
Димка, мальчик лет десяти, очень похожий на отца, такой же синеглазый, черноволосый, встал из-за стола, потянулся к окну, где на ручке переплета висел его ученический портфель с книжками и тетрадями.
– Она нам сказала: «Не надо, ребята, смущаться, когда выходите на трибуну. Это не речь: два слова – и назад. Надо долго говорить. Кто научится долго говорить, тот будет большим начальником, когда вырастет».
Мартынов и Руденко расхохотались.
– Смеемся, а в общем не смешно – грустно, – сказал Мартынов.
Надежда Кирилловна, убирая со стола, вопросительно взглянула на мужа:
– О чем у вас речь? «Будь что будет!» Опять что-то начинается?
– Да ничего особенного, Надя, – успокоил Мартынов жену. – Повздорил с инструктором обкома. Он, конечно, напишет докладную записку секретарям, кой-чего переврет, сгустит краски. Но и я же могу дать объяснение.
– Вот сушитель мозгов, этот Голубков! – покрутил головой Руденко. – И зачем держат таких на партийной работе?
– Это он был у вас уполномоченным обкома, когда Глотова заставили свеклу по грязи сеять? – спросил Мартынов.
– Он, он! С Борзовым у них контакт был. В четыре руки кулаками по столу стучали!
На улице, по пути в райком (райисполком помещался в том же дворе, в другом доме), Руденко говорил Мартынову:
– А Демьян правильно поднял вопрос! Двадцать закрытых заседаний в месяц, а колхозные собрания – раз в год. Как же мы работаем? Что это за работа? Есть над чем призадуматься! И проводим мы свои заседания зачастую так, будто обряд какой-то справляем. Для формы. «Да выступи, скажи чего-нибудь! Надо же активность проявлять!» И выступают, и болтают «чего-нибудь», лишь бы считалось, что собрание проведено. Иной раз просто стыдно, когда сидишь на таком собрании!
– Согласен с Демьяном? А в заключительном слове ничего не сказал об этом.
– Так мы итоги пленума обсуждали, а не вопрос о количестве заседаний.
– Осторожничаешь, Фомич!.. Все видят, чувствуют, что нельзя дальше так, а сказать не решаются. Эх вы, друзья-помощники! Пусть Мартынов начинает? На чужом лбу шишку видеть приятнее, чем на собственном?..
Подошли к райкому.
– А почему ты не дал хода письму Храпова насчет мельниц? – спросил Мартынов, занеся уже ногу на ступеньку. – Вот ругают нас, райкомовцев, за то, что мы слишком много хозяйственными вопросами занимаемся, за советские органы работаем. Поневоле приходится, раз вы сами ничего самостоятельно не решаете! Это же интереснейшее дело для вас! Провести подробное обследование, поставить вопрос перед областью о состоянии мельничного хозяйства. И свои ресурсы надо выявить – что мы сами в силах сделать. Привыкли за райкомом как за нянькой ходить!
– Обследовали уже. На следующем исполкоме стоит этот вопрос, – ответил Руденко. – Прежде чем кричать, спросил бы. Не с той ноги встал? Голубков расстроил тебя, а на первом встречном зло срываешь.
Через неделю Мартынова вызвали в обком партии.
Он сидел у заведующего сельхозотделом со своими перспективными планами, когда туда позвонили из приемной первого секретаря и пригласили Мартынова зайти.
Секретарь обкома в этой должности, в разных областях, пребывал уже лет десять. Пожилой, за пятьдесят, участник гражданской войны, а в Отечественную войну – член Военного совета одной из армий на юге. Небольшого роста, сухощавый, с непокорным, молодившим его чубом прямых русых волос, то и дело спадавших на лоб. Страстный любитель, как говорили о нем, парусного спорта и охоты: все выходные дни проводил либо на Монастырском озере, на водной станции, либо в Чугуевских лесах.
Это у Мартынова была первая встреча с ним, первый большой разговор, не считая коротких встреч на пленумах и на двух заседаниях бюро обкома: когда снимали Борзова и второй раз – когда его, Мартынова, рекомендовали первым секретарем райкома.
– У вас, Алексей Петрович, это, может быть, не так наболело, как у нас, низовых работников, – говорил Мартынов. – А нам, поверьте мне, это уж невтерпеж! Вам меньше приходится видеть плохие собрания.
– Ты что хочешь сказать, – недовольно поморщился секретарь, – что мы, обкомовцы, жизни не знаем, оторваны от жизни?
– Нет, я не это хочу сказать… Если вы приезжаете на собрание и видите, что оно идет вяло, люди выступают без души, лишь бы только чего-то для протокола наговорить, – вы же не выдержите, вмешаетесь, разожжете страсти! Повернете, в общем, собрание куда нужно. При вас – собрание хорошо прошло. А вот как оно без вас прошло бы – этого же вы не могли видеть!
– Хитер, вывернулся! – рассмеялся секретарь обкома. – Пей чай. – Придвинул к Мартынову стакан крепкого чая с лимоном. – Больше, прости, у нас в обкоме посетителей ничем не угощают. Возьми печенье.
– Ну, у нас в райкоме и чаю для посетителей нет, – сказал Мартынов, разламывая печенье над стаканом. – Ваш финсектор на это денег нам не дает… Между прочим, Алексей Петрович, раз уже заговорили о финсекторе. Дело небольшое, но все же три тысячи висят на моей шее…
– За что?
– Мы в декабре проводили у себя День механизатора. Надо было премировать лучших трактористов и комбайнеров. А денег в МТС нет. Что делать? Продали райкомовскую кобылу, по решению бюро. Она нам не нужна была. Две машины в райкоме, в райисполкоме четыре лошади, да и кобыла-то уже старая, и упряжи на нее нет. Продали в лесничество для объездчика. А ваш инструктор из финсектора составил на меня акт: «Не имели права продавать! Лошади, как и все имущество райкомов, числятся на балансе обкома». Но мы же ее не пропили, ту кобылу! Не на банкет деньги истратили. Купили пять штук часов, отрез на костюм, велосипед. Хорошо провели праздник! Принародно вручали премии!..
– Счета есть?
– А как же! И счета и расписки от тех, кого премировали.
– А в следующий раз – надумаешь свекловичниц премировать, что будешь продавать? «Победу»?.. Ладно, напиши заявление, оставь помощнику. Разберем.
Секретарь обкома раскрыл папку с бумагами, перелистал их.
– Так вот, товарищ Мартынов, я прочитал протокол вашего нашумевшего собрания партактива… – Он долго молчал, нахмурившись. Мартынов перестал отхлебывать чай, осторожно, чтоб не звякнуть ложечкой, отодвинул стакан. – Вот выступление Опёнкина… Вот еще выступления председателей колхозов… Неглупо… Но я с ними не согласен. Они, как хозяйственники, сугубо практические люди, все переводят на человеко-часы, в этом видят зло – в потере времени. А я, как партийный работник, вижу зло в другом… Самое страшное – не в потере времени… Если в организации такие болтуны, как ваш Коробкин, не в единственном числе, во что они могут превратить наши партсобрания? В школы пустословия?..
У Мартынова радостно забилось сердце.
– Алексей Петрович!..
– Погоди… Коробкины всерьез думают, что вот это и есть самая настоящая наша работа – произносить изо дня в день такие речи: «Корма – это основа животноводства!», «Свинья – полезное животное!» Создается видимость работы. Одни кричат так, что стены дрожат, другие бубнят эти же слова по бумажке – цена их речам одна. Пустословие – это душевная отрава, усыпляющий сознание дурман… Люди думают, что они действительно делают что-то нужное, полезное обществу. Что они таким образом руководят, воздействуют на колхозную жизнь. Отсидел на заседании шесть часов, и совесть его чиста – он сегодня славно поработал! Слушал речи о необходимости усиления массово-воспитательной работы в колхозах, сам выступал до хрипоты в горле, уставший идет домой пообедать, отдохнуть. А ведь это не работа – паразитическое приспособление к жизни. Убегание от настоящей работы в разговоры, болтовню о работе… Когда это пустозвонство становится специальностью, профессией некоторых наших товарищей – вот что самое опасное!..
Секретарь говорил ровным голосом, медленно, с большими паузами, как бы проверяя вслух перед самим собою и Мартыновым мысли, давно выношенные.
– Партсобрание, актив, пленум – не самоцель. Собрание мы проводим не ради самого собрания, а ради того, чтобы после него коммунисты ринулись в бой! В работу бы ринулись засучив рукава. Коллективно решаем дела большой важности, вскрываем недостатки нашей работы. На партсобраниях молодые коммунисты учатся впервые выступать с речами, убедительно, логично излагать свои мысли. Учатся ораторскому искусству. Чтоб потом выступать перед народом. Это тоже дело нужное: каждый коммунист должен быть пропагандистом, агитатором… Но не у Коробкиных же они должны учиться!
– В том-то и дело, Алексей Петрович! – сказал Мартынов. – Показная активность! Собрание проведено, выступления были, протокол написан – форма соблюдена. В чем, в чем, но уж в партийной работе формализм совершенно невыносим! С нас берут пример и комсомольцы и пионеры. Формализм бюрократизму – родной брат. А у Ленина в одном письме сказано: если что нас погубит, то именно бюрократизм. Этого-то мы, конечно, не допустим. Но Ленин предупредил нас, какая это серьезная опасность!..
