Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)
«Учитель Сорокин:
Мы пришли в нашей жизни к интересному конфликту – в вопросе о молодежи. И конфликт этот идет не от каких-то недостатков нашего строя, а, наоборот, от его положительных сторон. Некоторые из рабочих и крестьян, когда свершалась революция, мечтали: «Ну, мы отмучились в шахтах, котельных, на пашне за сохой, зато детям нашим теперь уже не достанется этого испытать. Из кожи вылезем, но добьемся детям высшего образования! Будут наши дети инженерами, профессорами, артистами, художниками, директорами, пойдут по чистой работе, им-то уж другая жизнь предстоит». Так оно отчасти и вышло. Вот мы иногда ругаемся: много развелось у нас чиновников, служащих в разных нужных и ненужных учреждениях. А кто они? Это же те дети рабочих и колхозников, что получили образование. Очень плохо, что у нас много лет прививался через семью, да и через некоторых горе-педагогов взгляд на образование как на средство получения чистой должности – и только. «Учись, Васька, негодяй! Ты же с такими плохими отметками ни в какой институт не поступишь! Колхозником хочешь остаться? Быкам хвосты крутить?» Жили мы как-то сегодняшним днем и не заглядывали в будущее. Считалось доблестью, если парень хорошо учился в десятилетке и успешно сдал экзамены в институт. И комсомол таких хвалил, ставил другим в пример. А на того парня, что после десятилетки дома остался, смотрели даже с презрением. «Дурак! Сколько лет учился, и без пользы! Прицепщик – со средним образованием!» Этакий старомужицкий взгляд на школу: ходить в школу, бить обувь, тратить деньги на учебники – надо же, чтоб потом это окупилось хорошей должностью. Учился парень – значит, должен стать писарем, не меньше. А что же здесь постыдного, если прицепщик со средним образованием? С каждым годом у нас все более сложные машины появляются. Посмотришь на свеклокомбайн, на кукурузный комбайн – да это же целый завод на колесах! Чтоб такой машиной управлять, нужен чуть ли не инженер! Очень хорошо, если бы все трактористы и комбайнеры были у нас со средним образованием! А дальше как будет? Мы же не ограничиваем для молодежи возможности получения образования. В институты труднее стало поступать не потому, что мало институтов, а потому, что слишком много желающих учиться. Больше, чем нам нужно инженеров, бухгалтеров, адвокатов, архитекторов. А как будет при коммунизме? Рядовые работы ведь останутся и при коммунизме. А пути к образованию будут еще шире. Но разве образование нужно человеку только для чистой должности? Да ведь образованному человеку интереснее жить на белом свете! Расширяется круг вещей, доступных его пониманию, его интересуют и литература, и искусство, и философия. Ему есть о чем поговорить с друзьями, с женой, которая, будучи девушкой, может быть, училась с ним в одной школе. Образование нужно просто для себя, для души, для полноты жизни! Для духовной жизни человека! Чтобы не кротом слепым существовать на земле!»
Приписано Мартыновым через несколько дней и подчеркнуто красным карандашом:
«Да, этот молодежный вопрос – очень большой вопрос! Это – будущее нашего государства. Только самый распоследний эгоист, такой, что «после меня хоть потоп», не задумывается о молодежи… А я комсомолом не занимался. Тоже «не дошли руки». Посмеивался только, что у наших комсомольцев бюрократизма развелось побольше, чем у их «старших братьев». Смешочками дела не поправишь. Надо как-то практически помогать им выбираться из нудной канцелярщины, из этого мертвящего все живое, как суховей, формализма!»
9
Но оказалось, что в таком колхозе, например, как «Власть Советов», где двенадцатый год председательствовал Демьян Васильевич Опёнкин, никакого, собственно, «молодежного вопроса» и не существовало.
Долгушин, когда начинал свое знакомство с колхозами Надеждинской МТС, интересовался всем: и сколько свадеб сыграли за год, и сколько детей в селе родилось, и возвращаются ли домой демобилизованные солдаты, и куда деваются выпускники десятилеток. Заходил к колхозникам домой – не по выбору, а просто так, на какие хаты глаз глянет, – любил обстоятельно побеседовать с хозяевами обо всем: и кто это у них на фото, и кто вот это, и как жили они до войны, и что было здесь при немцах, и о бюджете семьи, и о детях, присутствующих и отсутствующих. Заглядывал как бы невзначай – попить воды или расспросить дорогу к правлению колхоза, а уходил из этого дома уже своим человеком, хорошим знакомым, к которому при случае в Надеждинке можно было и в гости завернуть.
Когда он приехал первый раз во «Власть Советов», глубокой осенью, село ему не приглянулось. Старое русское село, обычное для средней полосы: избы густо прилепились одна к другой, улицы кривые, на холмах, посреди села глубокий яр, крыши все соломенные, мало деревьев. Но от избы к избе тянулись электрические провода, и приятно удивило его, что до глубокой ночи, часов до двенадцати, почти всюду светилось. Его, городского человека, больше всего удручал в деревенском пейзаже в иных местах мрак, в который погружалось село часов с семи вечера и до утра. Сразу видно, что главное удовольствие там у людей зимою – сон.
Целый день осматривал Долгушин хозяйство колхоза: скот на фермах, силосные сооружения, электростанцию, мельницу, теплицы. А на другой день сказал Опёнкину: «Все ясно, Демьян Васильевич. Хозяйство у вас прекрасное, колхоз богатый. Давайте теперь посмотрим: к чему это все. Как вы этим богатством пользуетесь, как люди живут». И они пошли по селу, к колхозникам.
Прочная привязанность людей к родному селу, к своему колхозу – вот что прежде всего бросалось в глаза. Не все мужчины, уходившие на фронт, остались в живых, но кто остался – все вернулись в колхоз. Среди полеводческих бригадиров было два старших лейтенанта; племенной конефермой заведовал майор в отставке; строительной бригадой руководил капитан, бывший командир саперной роты; на огородах закладывал парниковое хозяйство главный старшина Морфлота; колхозный автопарк был вручен командиру танка, лейтенанту; за бухгалтерским столом в конторе сидел майор интендантской службы, начфин дивизии, инвалид на протезе. Свои знаки различия и старые мундиры все берегли для парадного случая. В клубе Долгушин видел групповую фотографию, снятую в колхозе в День Победы, – Опёнкин с бригадирами, членами правления и завфермами. Группа смахивала скорее на командный состав полка, нежели на колхозный актив, от звездочек на погонах, орденов и медалей в глазах рябило. Один Опёнкин стоял в штатском пиджаке со своей скромной единственной партизанской медалью на груди. Сколько ни припоминали колхозники, перебирая подряд все дворы в селе, так и не назвали ни одного фронтовика, который бы застрял где-то на какой-то легкой работе, вроде заведующего буфетом, и не вернулся из армии в свой колхоз.
Была ли это просто крестьянская любовь солдат-колхозников к своей извечной земле, селу, где они родились и выросли, к земледельческому труду «на лоне природы» и нежелание менять приволье деревенской жизни на городскую тесноту и сутолоку? Вряд ли только это. Многие фронтовики еще в армии знали из писем от родных, что председателем в их колхозе работает честный, хозяйственный человек, что колхоз сразу же после освобождения от немцев пошел в гору и по трудодням люди получают столько, что ни в каком буфете не заработаешь. Образовался тоже «заколдованный круг», но совсем иного порядка, нежели в некоторых других колхозах: фронтовики возвращались из армии домой потому, что в колхозе было хорошо, а дела в колхозе еще больше улучшались оттого, что прибывало мужчин и сколачивался крепкий актив.
И в этом колхозе, как и в других, было много вдов, война и здесь оставила свои непоправимые последствия – осиротевшие семьи. Но время шло, дети, которым в начале войны было лет по шесть, семь, стали уже взрослыми людьми. Среди молодежи убыль мужчин не так была заметна. Количество свадеб в селе приближалось уже к «довоенному уровню». В подворных сельсоветских списках появилось много новых молодых семей и новых жителей, родившихся в последние годы. «Если поработать над этим вопросом, – серьезно заявил секретарь сельсовета, – то можем догнать по приросту населения, в процентном отношении, Китай».
Во «Власти Советов» Долгушин встретил немало молодежи, окончившей десять классов и оставшейся работать в колхозе. Были в колхозе и свои специалисты, окончившие техникумы: электрик, лесомелиоратор, ветфельдшер. На медпункте работала врачом местная жительница, молодая женщина, бывшая колхозница. Среди учителей средней школы были тоже «свои» колхозники. До этого Долгушин знал уже из рассказов людей и собственных наблюдений, что в некоторых случаях молодежь уходит даже из богатых колхозов. Что тому причиной? «Не единым хлебом жив человек»? Культуры мало еще в селе? Нет таких перспектив для личного роста, как в городе?
Колхоз «Власть Советов» тоже не блистал пока особенной культурой быта: не было еще в селе асфальтированных тротуаров и троллейбуса. Но то простое и небольшое, что надо было делать, чтобы молодежи, да и всем колхозникам жилось интереснее, правление колхоза делало: не жалело денег на колхозную библиотеку, на художественную самодеятельность, на клуб, на учебу колхозников. Два хороших человека, два энтузиаста – молодая девушка-библиотекарь и музыкант-любитель, заведующий сельским отделением связи, бывший полковой капельмейстер, сумели привить людям любовь к тому, чем сами увлекались. Не было в колхозе дома, где бы не читали книг, и очень много завелось среди колхозников музыкантов и певцов самого разного возраста, от школьников до дедов. В селе было два оркестра, духовой и струнный. Хор «Власти Советов» ездил на областной смотр. Был и драмкружок, участвовало в нем человек пятьдесят, ставили чуть ли не каждое воскресенье новые спектакли.
Опёнкин рассказывал Долгушину:
– Один представитель сделал нам замечание, что мы, дескать, разжигаем в колхозе собственнические тенденции – за то, что мы особое внимание обратили на помощь молодым семьям. Были у нас одинокие парни, из остатков тех семей, что разорила война, поженились, а жить в зятьях им не нравится. Все вроде как на квартире, у жинкиной родни из милости. Мы им помогли отделиться. Живите самостоятельно, собственным домом. Дали им хорошие усадьбы, выделили лесу для построек, провели несколько воскресников, гуртом поставили на ноги. Живите, укореняйтесь, будьте родоначальниками новых дворов в селе. Я этому представителю ответил, что такой вид собственности не страшен, когда колхозница свою хату белит, а муж ее по-хозяйски обносит плетнем усадьбу. То страшнее, когда все дворы разгорожены и у людей руки не поднимаются на своем же доме крышу починить.
Опёнкин был по-настоящему талантливым хозяйственником. И он не упускал возможности поторговать с выгодой на колхозном рынке, и он не прочь был использовать какую-то временную доходную «ситуацию», но никогда не строил он своих хозяйских расчетов только на этих случайных вещах.
– В первый год, как меня выбрали здесь председателем, – рассказывал он, – мы даже вениками торговали. Посеяли два гектара веничного проса, старики зимою навязали веников, а мы их продали облпотребсоюзу на пятнадцать тысяч рублей. Все годится в хозяйстве. Можно и на конопельке отхватить миллиончик, пока эта культура пользуется привилегией, можно и маком поторговать, и стригуновским луком, и махоркой. Все полезно, что в колхозную кассу полезло. Но увлекаться этим – боже упаси! А вдруг завтра по твоему примеру все колхозы нажмут на мак? И домохозяйки в городе не возрадуются, ежели на рынке, кроме мака, не будет ничего, и ты шиш получишь от своей коммерции. Нет, на это нельзя делать ставку. Если сумел сегодня взять на чем-то временном крупные деньги, надо опять же вкладывать их в развитие тех отраслей, на которых никогда не прогоришь. В животноводство надо вкладывать, в коров, в свиней! Хорошее животноводство – вот где самые верные деньги! Молоко, мясо, сало, бекон, масло – это дело вечное, всегда был спрос на эти продукты и будет.
Свои взгляды на капитальное строительство Опёнкин излагал так:
– Очень важно уловить момент, когда именно можно и нужно начинать большое строительство в колхозе. В ином колхозе не навели самого малого порядка на животноводстве, нет постоянных кадров, нет кормов, а затевают сразу строить кирпичные коровники под шифером. Ухлопают сотни тысяч, залезут по уши в долги – и никакой отдачи в хозяйстве от этого строительства. Скот стоит голодный, грязный, только и удовольствие коровам, что вода сама течет в поилки, а на асфальтированных дорожках навозу по колено, удои низкие. Как человек одевается, по порядку, – сначала наденет нижнее, потом брюки, сапоги, пиджак, так и хозяйство, по-моему, надо поднимать. Если сначала сапоги наденешь, как же потом в них штаны заправлять? Когда средств еще мало, тут-то и нужен точный расчет – куда их в первую очередь вложить, чтоб был от тех денег оборот в хозяйстве, а с того оборота уже дальше дела делать. Больно смотреть, как иной председатель, чуть войдет во власть, начинает швырять направо и налево сотнями тысяч. Без денег худо, никакой мудрец ничего не сделает без них, но и с деньгами можно по-разному обернуться. Одному председателю дай для начала двести тысяч, а другому дай миллион, и может так случиться, что первый председатель с тех двухсот тысяч через три года три миллиона наживет, а другой загонит сразу все средства в тупик, в строительство, откуда никакого оборота, так и останется при одних шиферных крышах и автопоилках. На брюхе шелк, а в брюхе щелк. Если животноводство слабое, не дает дохода, но все же какие-никакие постройки есть, скот не под открытым небом – надо о кормах позаботиться, людей хороших подобрать на фермы; те коровники, свинарники, что есть, подремонтировать, утеплить, пережить еще какое-то время под соломенными крышами, но обязательно добиться от ферм продуктивности, дохода. А с того дохода начинать уже и капитальное строительство. Но опять же, если построили образцовый коровник, надо, чтобы и удои молока поднялись, а иначе для чего же и строили его? Для красоты только? В хорошем помещении лучше условия для ухода за скотом, а от хорошего ухода должно больше продукции быть, ясное дело! Не только силос и концентраты – и шифер должен прибавку молока давать! Так надо поставить дело, чтоб и самое строительство в несколько лет окупилось повышенным доходом от животноводства. Золотое слово «оборот»! Уметь надо каждый рубль в хозяйстве истратить так, чтобы он через какое-то время колхозу трешницей, а то и пятью рублями обернулся!.. Вот и были у нас тут чудеса, когда все строительство в колхозах планировалось сверху. Дают району: построить в этом году столько-то новых коровников, свинарников, птичников, а район механически разверстывает по колхозам. Да откуда вам известно, что этим колхозам именно сейчас приспело время начинать капитальное строительство? И какое вы имеете право так грубо распоряжаться колхозными средствами? Деньги-то колхозные, правление и общее собрание колхозников – хозяин этим деньгам. Если у председателя есть голова на плечах, дайте ему самому думать этой головой! Ему на месте виднее, куда лучше вложить сейчас средства, чтобы в оборот их пустить, а не в тупик загнать, не заморозить их мертвым капиталом на много лет.
Опёнкин интересно воспитывал колхозный актив. Вот как во «Власти Советов» избирали правление – не первый год уже.
Обычно повсюду в колхозах в правление избирают всю начальствующую «головку»: бригадиров, заведующих фермами, председателя, завхоза. Получается не правление, а колхозный «генералитет». Бригадиры контролируют сами себя. Соберутся на заседание правления, и некому покритиковать их со стороны, все бригадиры связаны общей принадлежностью к «генералитету». Опёнкин предложил отступить от этих традиций. Совсем необязательно, чтобы все бригадиры были членами правления, и ни в каком уставе не записано, что правление колхоза должно состоять исключительно из руководящих лиц. Стали избирать правление из пятнадцати человек, три-четыре человека из руководства, остальные – рядовые колхозники из разных бригад и отраслей. Такой состав правления колхоза оказался более тесно связанным с массой колхозников, чем штатные «начальники», лучше знающим настроение и нужды рядовых колхозников. Член правления в бригаде не подменял бригадира, но мог, отведя в сторонку, чтоб не подрывать его авторитета, сделать ему какое-то замечание, дать совет. На заседания правления ворвалась жизнь, горячие споры, безбоязненная критика. Колхозники поправляли ошибки своих бригадиров, невзирая на их лейтенантские и майорские чины.
На очередном отчетно-выборном собрании обычно избирался новый состав правления – не потому, что старые члены правления плохо работали и потеряли доверие, а чтобы приучить и других людей к управлению хозяйством. Колхоз был большой, семь полеводческих бригад, две садово-огородные, две строительные, четыре фермы; одних демобилизованных офицеров не хватало на все руководящие должности, да и колхоз все же не стрелковый полк; иная женщина, не знакомая с тактикой ведения уличных боев, но надоившая от закрепленных за нею коров уже не одну сотню тысяч литров молока, может быть, справится с заведованием молочной фермой не хуже участника штурма рейхстага. И вот из этих рядовых колхозников, прошедших школу управления хозяйством, проверенных на деле, выдвигали потом и бригадиров, и завфермами, если где-то требовалось укрепить руководство. Управленческий актив колхоза подобрался, таким образом, из разных людей: и фронтовиков, и женщин, и стариков, и молодежи.
Сильно было влияние Опёнкина в колхозной партийной организации. Вступил он в партию в 1927 году, еще когда был трактористом первого в Троицком районе товарищества по совместной обработке земли, и с тех пор, третий десяток лет уже, ни на один день не отрывался (исключая время немецкой оккупации, партизанщину) от колхозного строительства. Работал он и бригадиром тракторного отряда, когда в Семидубовке организовалась МТС; был и полеводом в своем родном колхозе в Олешенке, и завхозом в другом колхозе, и секретарем парторганизации в третьем. Сколько повидал он по району разных председателей колхозов с разными «стилями» работы! Сколько колхозов на его глазах от этих разных «стилей» либо круто шли в гору, либо скатывались в число самых отстающих, бесхлебных и безденежных. Было на чем поучиться трудному искусству управления большим общественным хозяйством – и на чужих ошибках, и на собственных.
В 1943 году, сразу после освобождения, райком партии порекомендовал Опёнкина председателем в колхоз «Власть Советов». Первое время ему пришлось быть там и секретарем партийной организации. От некогда большой парторганизации осталось три коммуниста. Потом стали возвращаться фронтовики, старые коммунисты и вступившие в партию в армии. Секретарем парторганизации избрали главного старшину Морфлота Демченко, у которого после тяжелой операции желудок совершенно не принимал спиртного. Избрали его, конечно, не только за это достоинство, а за то, что он хорошо работал как бригадир огородной бригады и от других коммунистов требовал в первую очередь образцовой трудовой книжки. Верно взятая с самого начала линия в партийной работе оберегала парторганизацию от белоручек и болтунов, росла она за счет настоящих передовиков, которые, и вступив в партию, не стремились уйти с поля или фермы в какую-нибудь канцелярию, оставались на своих местах и старались, получив партбилет, работать еще лучше.
Опёнкину и Демченко нетрудно было воспитывать молодых коммунистов, для этого им не надо было придумывать какие-то особые формы воспитательной работы и произносить длинные речи-проповеди на собраниях. В их личной работе и жизни не было фальшивой поповской раздвоенности на слова и дела. Колхозники не помнили дня, ни зимою, ни летом, чтобы солнце застало председателя колхоза и секретаря парторганизации в постели. Первые два года Опёнкин жил в землянке, как и многие колхозники, у которых немцы при отступлении сожгли избы, и построил себе дом, когда уже почти все семьи были водворены в новое жилье. Ни килограмма меда, ни охапки сена не выписал он себе сверх того, что причиталось.
Партийная организация во «Власти Советов» выросла до двадцати восьми человек. В колхозной комсомольской организации было около ста парней и девушек. Комсомольцы брали во всем пример с коммунистов. И Долгушин убедился здесь, что в богатом и здоровом колхозе нет никакого особого «молодежного вопроса». Смена старикам растет хорошая, трудолюбивая. Отношение к «простым» работам в поле и на животноводстве уважительное, молодежь не бежит из сельского хозяйства, располагается жить в родной деревне прочно и надолго. Не часто можно услышать в других местах, а здесь он услышал, и даже не от одного парнишки школьного возраста: «Кем хочешь быть?» – «Колхозником».
И еще – очень продуманно, по-человечески правильно был решен во «Власти Советов» вопрос обеспечения потерявших трудоспособность стариков и инвалидов. Старость – по закону природы, к сожалению, завтрашний день каждого человека. Молодежи несвойственно преждевременно задумываться о старости, но человеку пожилому, особенно одинокому, нет-нет да и придет в голову: «Ну ладно, сейчас-то мне в колхозе живется неплохо, есть еще сила в руках, трудодней у меня много, и трудодень в колхозе не пустой, а что будет, когда уже не смогу по старости работать или заболею? У рабочих и служащих есть пенсии, а меня здесь кто докормит до смерти?» В иных колхозах старикам давали продукты из специального фонда, если после госпоставок и первоочередных отчислений оставалось из чего создать такой фонд. Бывало, это снабжение стариков и инвалидов носило характер подачек из милости. Выпросит какая-нибудь престарелая бабка у председателя пол-литра масла и десять килограммов муки – ее счастье, в добрую минуту, значит, подвернулась. Да еще скажет ей председатель, подписывая накладную: «Вечером придешь в кладовую получить, а то понесешь днем через село, все узнают, что выписал я тебе продукты, припрутся все просить. Как вы мне, черти старые, надоели!»
Опёнкин повернул дело по-иному. Назначенная правлением комиссия разработала нечто вроде колхозного положения о пенсиях: с какого возраста считать стариков и старух нетрудоспособными, сколько начислять им трудодней, в процентах, от средней выработки за те годы, когда они еще участвовали в колхозных работах, как брать в расчет состав семьи и т. п. Это дополнение к Уставу утвердили на общем собрании, и оно стало законом их жизни. Старикам и инвалидам трудодни записывали в книжку одновременно со всеми колхозниками, и получали они по трудодням продукты и деньги из общего фонда распределения. Жить в колхозе, при таком твердом порядке обеспечения нетрудоспособных, стало спокойнее и уютнее не только старикам – всем.
Была у Опёнкина особенность – не любил он газетчиков, на областных совещаниях убегал от них, неохотно «давал интервью» и в колхозе принимал корреспондентов не слишком хлебосольно – чтобы не зачастили к нему.
– А ну их, этих писателей! – отмахивался он. – Они меры не знают. Как насядут на один колхоз либо на какого-нибудь передовика, как начнут восхвалять да возносить – не отстанут, пока не испортят человека.
Может быть, вследствие прохладных отношений Опёнкина с областными и приезжавшими из Москвы журналистами, колхоз «Власть Советов» реже хвалили в печати, чем он того заслуживал, и его лучшие передовики были несколько обойдены славой по сравнению с передовиками других видных колхозов, но Опёнкина это не огорчало.
– Вот только и поработаем спокойно, пока еще не растрезвонили о нас на весь Советский Союз, – говорил он. – А как, не дай бог, прогремим, вроде Дубковецкого или Прозорова, как поедут к нам одна за другой делегации – американцы, индусы, французы, – то уже будет не работа, а сплошная сельскохозяйственная выставка, и я из председателя в экскурсовода превращусь, буду с киём ходить и диаграммы показывать, а на поле – хоть волк траву ешь!..
У Долгушина, после того как он обстоятельно познакомился с колхозом «Власть Советов», был большой разговор с Опёнкиным о будущем.
– Хоть вы, Демьян Васильевич, и боитесь чересчур громкой славы, но все же двигаться вперед надо и даже побыстрее, чем двигались вы до сих пор, – говорил Долгушин. – Денег у вас в колхозе и у колхозников достаточно, чтобы начать по-настоящему перестраивать деревенскую жизнь. Колхозные ребята у вас в обиде на телят и на поросят.
– Почему – в обиде? – не понял Опёнкин.
– А вот почему. В телятниках и свинарниках у вас площадь, кубатура, свет, вентиляция – все рассчитано по научным нормам. Строите прогулочные дворики, откормочные площадки, ванные – чтоб молодняк рос здоровым, упитанным. А в избах колхозников есть эти нормы света и воздуха? Это по-научному, когда семья в шесть, семь душ живет в одной комнате? Колхозные коровы у вас пьют воду из автопоилок. А колхозница, чтобы чаю согреть, идет по воду к колодцу, а колодцев с хорошей водой всего два на все село. Кому же лучше живется у вас – коровам или колхозницам? Телятам или ребятам?
– А телята – это наше колхозное добро, – возразил Опёнкин. – Нельзя бесхозяйственно к нему относиться. Доход от животноводства поступает нам, колхозникам. Нам же польза от того, что телята и коровы у нас в хороших условиях.
Конечно. Без хорошего помещения и ухода не получишь высокой продукции. Это понятно. Но все же как-то странно получается, что у животных их условия жизни – применительно, конечно, к их потребностям – обставлены куда культурнее, чем у хозяев этих животных – людей. Разве так и должно быть вечно? Ведь все же мы на лошадях ездим, а не лошади на нас! Коровы для нас, а не мы для коров! Я думаю, Демьян Васильевич, ваши животные в благодарность за человеческое к ним отношение накопили уже достаточно денег колхозу, чтобы у их хозяев дома были просторные, многокомнатные, с нужной кубатурой воздуха. Можно бы уже начинать вам строить новую деревню. Это не те, конечно, капиталовложения, что немедленно дадут оборот. «Трешницу за рубль» тут, может быть, не получите, но получите другое – хорошую жизнь людей. Разве четыре килограмма пшеницы и пятнадцать рублей на трудодень – предел всех потребностей колхозника? Засыпать хлебом чердаки, и пусть гнилые балки рушатся людям на головы?
Опёнкина не пришлось особенно уговаривать. Он был не из тех мужиков, что мечтали сало с салом есть. Он и сам уже давно подумывал о переустройстве села, да не знал, с какого края взяться за это огромное дело. Денег из колхозных средств для начала можно было выделить миллион, да в каждой колхозной семье был отложен на сберкнижке для строительства нового дома не один десяток тысяч – дай только материалы, транспорт, мастеров.
Зимою Опёнкин усилил заготовки леса из Кировской области, где отводили ему делянки для разработок. Обсудили вопрос о строительстве нового села на общем колхозном собрании. Все колхозники были согласны хоть сейчас приступить к делу. Для начала решили построить кирпичный и черепичный заводы. Облисполком пообещал помочь оборудованием. Начали проектирование жилых домов, нового большого клуба с залом на семьсот мест, парка культуры и отдыха со стадионом, детсада, круглосуточных и круглогодовых детских яслей, радиоузла, гаража на двадцать машин, водонапорной установки для села и новой бани. Сверх всего Опёнкин предложил не пожалеть еще сотню тысяч рублей и построить хорошую мастерскую с слесарным, токарным, столярным и кузнечным цехами, оборудовать ее станками и инструментом и передать сельской средней школе – пусть учат в этой мастерской школьников старших классов, попутно с общеобразовательной программой, разным техническим специальностям, которые в наше время механизации пригодятся парням, на какую бы отрасль сельского хозяйства их ни потянуло.
Предложение Опёнкина о строительстве мастерской навело Долгушина на мысль, что и МТС может помочь школам в политехническом обучении – со своими новейшими сельскохозяйственными машинами и кадрами опытных механизаторов. В зоне Надеждинской МТС было еще две средние школы. Долгушин договорился с директорами школ насчет летней практики учеников в МТС при тракторных бригадах. Председатели колхозов, на территории которых находились эти школы, Золотухин и Нечипуренко, узнав о затее Опёнкина, пообещали и у себя выяснить возможности строительства школьных мастерских.
Пока Мартынов размышлял, лежа в больнице, о «молодежном вопросе», в районе начали уже практически кое-что делать для правильного решения этого в общем-то не очень запутанного вопроса.
10
Почему случилось так, что Медведев, молодой и неопытный еще руководитель партийной организации, сразу перенял все самое плохое, что только можно было перенять от некоторых других, опытных, но отнюдь не заслуживающих подражания руководителей? Работать он еще не умел. Несколько упрощая вопрос, можно сказать, что он в равной мере не умел еще совершать ни хороших, ни дурных поступков, и тому и другому ему предстояло учиться. Почему же дурное он постиг скорее и успешнее, чем хорошее?
Когда человек покупает себе в магазине комиссионных вещей одежду, он выбирает из чужих костюмов тот, который ему по плечу. Несомненно, Медведев встречал в своей жизни разных руководителей. Видел он, вероятно, и таких, у которых достоинства и недостатки переплелись, как пшеница с травой-березкой на засоренном поле. Есть такие сложные натуры. Талантливый организатор, умеющий вдохновить и поднять на какое-то важное дело все живое и мертвое, и в то же время – самодур, грубиян, честолюбец. Лично смелый в решениях человек, но – совершенно не терпящий рядом с собою других смелых и самостоятельных. Массовик, блестящий оратор, рубаха-парень (пока разговаривает с народом на собраниях), а в стенах своей канцелярии – зажимщик критики и глушитель инициативы. Искренний враг и гонитель аракчеевщины, во всем! – кроме собственной сферы деятельности. Сам не лакей и не подхалим, но не противник угодничества и подхалимажа со стороны своих подначальных. Вот из этой «сложности» натуры некоторых знакомых ему руководителей Медведев и выбирал, вероятно, для подражания то, что было ему «по плечу», на что хватало его способностей, чему проще было подражать. Недостатки, таким образом, возводились в превосходную степень, а достоинства оригинала, с которого снималась копия, полностью выпадали. Выпадали потому, что тут уж, чтобы перенять их хоть частично, нужен все же какой ни есть талант.
