Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)
Степан Романович. Хватит! Пора домой.
Дарья Мироновна. Ты тоже, как Лошаков!.. Степан Романович. Довольно, говорю! Ишь, разгулялась! А завтра буду тебе поясницу горячим утюгом растирать?.. Пойдем туда, кума встретим вон там еще какая-то машина подошла. И – домой!
Дарья Мироновна (уходя).
Мой миленок невелик,
В ноги кланяться велит.
Поклониться не беда,
Куда деться от стыда?
Уходят.
Соловьев. Не утерпели, товарищ Лошаков? И статейку в газету написали!.. Я же вам сказал, что двадцать девятого будет партсобрание и мы ваше заявление разберем.
Лошаков. Я почувствовал по вашему несерьезному настроению, что вы склонны замять это дело. Вы не дали должной политической оценки поведению Глебова. И даже когда я посоветовал вам прочитать постановления партии и правительства об МТС, то вы мне ответили: зачем?
Соловьев. Что?.. Я сказал: зачем оставлять мне книги, они у меня есть.
Лошаков. Я вас так понял.
Шубин(оглядел опустевшую улицу). Эх! Навели порядок, разогнали людей! Нехорошо!.. Так довольны были все! Провели весело время. Никто не напился, не безобразничал.
Лошаков. Вот и пусть идут по домам, пока – без происшествий.
Шубин. Ты прямо как тот унтер!
Соловьев. Пришибеев.
Лошаков. Не знаю никаких унтеров. Ни в царской, ни в белой армиях не служил.
Уходят. Минуту улица пуста. Слышны вдали песни и музыка.
Идут Андрей и Вера.
Андрей. Ну вот, я тебе все и рассказал… Что молчишь?
Вера. Трудная будет у тебя жизнь, Андрей.
Андрей. Почему так думаешь?
Вера. Сужу по началу.
Андрей. Что, плохое начало?
Вера. Я не говорю – плохое. Трудное.
Андрей(помолчав). Посидим здесь?
Вера. Давай посидим немножко.
Садятся на лавочку у забора.
Вон еще машины едут. Должно быть, последние.
Слышны песни, баян.
Молодежь не расходится, ей еще бы погулять. А неплохо прошел праздник. Да?
Андрей. Неплохо…
Долгая пауза.
Вера. Ну что ж, Андрей, я думаю, что все эти обвинения отпадут, если ты мне правду рассказал об институте и об этой девушке. Останется только этот разговор о продаже тракторов. А по этому вопросу тебе надо будет сказать, что вот, мол, я обдумал все, осознал, я тогда ошибался, а сейчас перечитал все постановления и признаю свою ошибку. И ничего тебе не будет.
Андрей. Я тебе целый день толкую, почему я пришел к такому убеждению, а ты мне: обдумал, осознал. Да ничего я не осознал!
Вера (сухо). Ну, тем хуже для тебя.
Пауза.
Андрей. Вера! Ты немногим больше меня работаешь здесь. Но откуда у тебя такая зрелая житейская мудрость?
Вера. Мудрой я себя не считаю, а просто – не дура.
Андрей. Просто – не дура…
Вера. Живи просто, проживешь лет до ста.
Андрей. Ты другой смысл в эту пословицу вкладываешь. Рано вставай, рано спать ложись, ешь простую пищу – будешь здоров и долго проживешь. Вот как наши деды говорили.
Вера(смеется). Ну и я тоже рано встаю, рано ложусь, целый день провожу на воздухе.
Андрей. Не хитри. Я тебя, кажется, начинаю понимать… Сколько еще неустройства в колхозах! Как бы все хорошо жили, если бы все-все делалось по-умному! Сколько есть еще таких людей, что ради сводки, ради того, чтоб сегодня им чем-то щегольнуть, готовы рубить и тот сук, на котором сидят! А ты как-то смотришь на все равнодушно… Вот ты, Вера, всего три года работаешь агрономом, а успела уже за это время и отречься от тех авторитетов, которым поклонялась в институте, и опять признать их. Успела и распахать в колхозе клевера и опять их посеять.
Вера. Чего меня стыдишь? Покрупнее меня специалисты, академики, и те отрекались.
Андрей. У академика своя совесть, у тебя своя. Не надо прятаться ни за кого.
Вера. Что я могла сделать? Как сказано было про травопольщиков, что их систему нельзя применять шаблонно, так и получили мы директиву из района: распахать клевер, весь до гектара, и на семена не оставлять.
Андрей. Что могла сделать? Лечь перед трактором! «Не пущу плуги на клеверные поля! Не позволю!»
Вера. Ох, какой героизм! Лечь под трактор!
Андрей. Можно было, конечно, под трактор и не ложиться. Но ты даже не возмущалась, когда рассказывала мне это. Другой агроном просто плакал, с ума бы сходил, что собственными руками сделал преступление! А ты – ничего. Рассказывала и смеялась: распахали, мол, а теперь, когда разобрались, что эти слова насчет шаблона не к нашей зоне относились – опять рекомендуют нам сеять клевер.
Вера. Чего еще недоставало, чтоб мне с ума сходить из-за клевера! Если все так переживать, как ты говоришь, так мне нервов и на пять лет жизни не хватит.
Андрей. Знаю, знаю, слышал уже: живи просто. Очень ты себя бережешь… Зачем же выбрала такую беспокойную профессию? Почему ты стала агрономом?
Вера. А я тоже, как и ты, люблю село. Я не горожанка и не очень гонюсь за всякими там театрами, музеями. У меня мать в Березниках живет, у нас там и дом свой. Если не переведут меня в тот колхоз, мы тот дом продадим, а здесь купим. Я очень люблю, когда во дворе есть сад, хозяйство. На городской квартире, где-то на седьмом этаже, я бы просто зачахла с тоски… А в общем, довольно меня допрашивать: почему я агроном, почему я так делаю, а не так. (Встала).
Андрей(удерживает ее). Обиделась?
Вера. Не любовь, а какая-то самокритика!
Андрей. Погоди, сядь.
Вера садится.
Поговорим еще… Больше всего мне хотелось, чтобы ты была согласна с моими мыслями, чтобы ты меня поняла!..
Вера(мягче). Ты – хороший, Андрей. (Положила руку ему на плечо.) Только ты немножко похож на тех старичков, что когда-то правду искали. А чего ее искать? Правда сама возьмет свое, пробьется, если она правда.
Андрей. Да? Сама возьмет свое?..
Вера. Нравлюсь я тебе?
Андрей. Чего бы я сидел здесь с тобою, если б я тебя не любил! (Обнял Веру.)
Вера. Какие у тебя сильные руки. Большие руки, как у кузнеца… (Поцеловала Андрея.) Тебе было бы со мною хорошо, да?.. Эх, Андрей, Андрей! Все я знаю, все понимаю, и меня жизнь уже кой-чему научила. С тобою жить – и дня не будешь спокойной. Не за себя, так за тебя будешь душою болеть. Да и не уживешься ты долго на одном месте. Такие не уживаются. Вот снимут тебя здесь с работы и погонят куда-нибудь на целину. А оттуда на Камчатку. А там еще куда-нибудь. А я не большая охотница до таких переездов… Боюсь я неудачников. Очень боюсь!
Андрей(отстранился). Это еще неизвестно, неудачник я или удачник.
Вера(помолчав). Значит, не принимаешь моего совета?
Андрей упрямо покрутил головой.
Не хочешь вот так на собрании сказать, что ошибся?.. Все не правы, один ты прав?.. Слово скажи – и отвяжутся от тебя… Не хочешь? Беды себе нажить хочешь? Очень жаль… (Встала). Ну что ж, пойдем… Только не верь ты, пожалуйста, этой болтовне Федьки Карасева, будто меня женихи избегают. Я не такая уж старуха. Не тороплюсь – как-нибудь, лишь бы выскочить замуж.
Андрей(встал). Мне, Вера, что-то расхотелось провожать тебя домой.
Вера. Да?..
Андрей. Ночь светлая, народ на улицах, собак не слышно – дойдешь одна благополучно. Идти недалеко… Напротив почты угловой дом под черепицей, окошко с переулка…
Вера. Даже не проводишь?
Андрей. Нет.
Вера отошла на несколько шагов
Вера!..
Вера(остановилась). Что?
Андрей. Нет, ничего… Иди.
Вера. Ну что ж… (Уходит.)
Андрей стоит один посреди улицы. Идут Степан Романович, Семен Ильич и Дарья Мироновна.
Семен Ильич. Ну вот и я на вашем празднике погулял!.. А ты, кума, небось уже подумала, что я в Семеновку на улицу к девчатам подался?
Дарья Мироновна. Так и подумала. Там в Семеновке девчата тебя ждут не дождутся. Как же! Такой кавалер!..
Степан Романович. Кавалер!.. Сел за кустом переобуться и заснул!
Семен Ильич. Заснул, да. Кабы шофер фарами туда не посветил, я бы и сейчас там спал… И машина моя там осталась, под кустом.
Степан Романович. Никто ее не украдет, твою машину. Завтра найдешь на том же месте.
Семен Ильич. А если и украдет, далеко не уедет на ней. (Увидел Андрея.) А, товарищ инженер! Наше вам!
Дарья Мироновна. Виделись уже в роще, который раз здороваешься.
Степан Романович(поглядел вслед уходящей Вере). Чего ж, Андрей Николаевич, девушку не провожаешь?
Семен Ильич. Да, да! Пошла одна домой. Нехорошо!..
Андрей. Пусть идет.
Степан Романович. Чего так строго?.. Должно быть, из-за того письма?
Андрей. Нет… Вам Соловьев показывал письмо?
Степан Романович. Рассказывал.
Андрей. Не все там правда, в том письме.
Дарья Мироновна. А что, Андрюша, говорят про вас, будто вы девушку с ребенком где-то бросили?
Семен Ильич. Кого что, а женщин больше всего это интересует!
Андрей. Никакого ребенка у меня нет, Дарья Мироновна! Это выдумки!
Дарья Мироновна. А девушка была?
Андрей. Девушка была…
Семен Ильич. А у кого их не было?
Дарья Мироновна. И где же та девушка осталась? Почему не поженились?
Андрей. Осталась в городе. Вышла замуж там.
Семен Ильич(поглядел в ту сторону, куда ушла Вера). Значит, это тебе уже со второй девушкой не повезло?
Андрей. Со второй…
Степан Романович. Ну ничего, может, с третьей повезет!
Семен Ильич. А вообще, Андрей Николаич, насчет удачной женитьбы – вот мы со Степаном люди старые, бывалые, – я тебе такой пример приведу, не при куме Дарье будь сказано. Возьми ты – что? (пошарил в карманах) – вот этот орех, расколи на две половинки и брось эти половинки – ну куда? – в Черное море, одну с нашего берега, а другую с турецкого, и ежели эти две половинки сплывутся на середине моря, вот это значит – удачно женился, счастливый брак!.. (Отдал половинки расколотого ореха Андрею.)
Андрей. Спасибо, утешили…
Дарья Мироновна. Ну ты, Семен Ильич, в самом деле, как скажешь! Человек в расстройстве, а ты еще печали ему придаешь! Не верьте ему, Андрюша! Много есть хороших девушек!
Семен Ильич. Все девушки хороши, а откуда злые жены берутся?..
Дарья Мироновна. Себя спрашивайте! Берете хороших, а почему плохими делаемся?
Степан Романович. Когда я на тебе женился, в тебе и трех с половиной пудов не было. С чего ж это ты так раздобрела? Муж виноват?
Дарья Мироновна. А, мужья! Вот – каков гусь, полюбуйтесь! (На Семена Ильича). Уехал один на праздник гулять, а жену дома бросил!
Семен Ильич. У меня, кума, сегодня выходной. Понятно? Вы-ход-ной! Могу, стало быть, выйти из дому и – куда глаза глядят!.. Ну пойдем, Степан Романыч, по домам. Надо и ангелам покой дать.
Дарья Мироновна. Каким таким еще ангелам?
Семен Ильич. Ну, знаешь же, по Священному писанию – у каждого человека есть свой ангел-телохранитель. И вот пока тот человек не спит, колобродит, и ангел ходит за ним следом, оберегает его от всякого греха…
Дарья Мироновна. То-то вы, смотрю, такие береженые, не грешные, прямо святые!
Семен Ильич. Да. А когда человек уснет, то, значит, и ангел-телохранитель ложится отдыхать.
Степан Романович. А у Андрея тоже ангел есть?
Семен Ильич. Андрей человек молодой, у него и ангел молодой. Пусть со своим ангелом еще погуляют!
Улицей идут Федор, баянист, парни, девушки. Музыка, песни.
Вон сколько их! Одна другой краше!..
Степан Романович(приосанился). Где наши двадцать лет!..
Дарья Мироновна. Ну вы, старые пеньки! Пошли, пошли! Вам тут нечего делать. Они (на девушек) лучше нас Андрюшу развеселят.
Степан Романович, Семен Ильич и Дарья Мироновна уходят. Девушки, парни окружают Андрея. «Пойдем с нами, Андрей Николаич!», «До старой мельницы пойдем!», «Эту ночь никому спать не дадим!», «Гулять так гулять – до утра!», «И день тракториста и ночь тракториста!», «Пойдем, инженер, догуливать!».
Федор(берет Андрея под руку, отводит в сторону, декламирует). «Эх, товарищ, и ты, видно, горе видал, коли плачешь от песни веселой!..» Чего ж она пошла одна?
Андрей. Не по пути нам.
Федор. Не по пути?..
Андрей. Боится, что на моем пути кочек будет много.
Федор. Вон что!.. Верно я подметил, Андрей Николаич: есть какой-то скрытый недостаток!
Андрей. Не пойду я сейчас с вами гулять, Федя. Не могу. Мне что-то совсем невесело.
Федор. Да не горюй ты! Не только свету, что в окне! Полюбуйся, сколько их! Глаза разбегаются! И вообще не смотри ты на это высшее образование, не избегай наших колхозных девушек, сам же колхозником был! Образование – дело наживное, подучится заочно и такая ж будет культурная, как и ты. А вот когда у нее вместо сердца кусок вареной свеклы…
Андрей. Не надо, не говори так.
Федор. «Ка-ак мно-ого-о де-евушек хоро-оших!..»
Андрей. Не так просто. Одну – потерял, другую – нашел…
Федор. Да ты что, всерьез?.. Хорошо, что вовремя ее раскусил! А то женись, а потом разводись! Так лучше, меньше волокиты!
Андрей. Брось, Федя, балагурить. Верно говорю – мне сейчас очень тяжело.
Федор отходит к своей притихшей компании, делает знак, чтобы удалялись.
Федор. Пойдемте. Человеку не до нас. Бывает такое.
Уходят, баянист тихо наигрывает. Андрей садится на лавочку. Через минуту к нему возвращается Федор, садится рядом, трогает Андрея за плечо.
Пусть идут без меня. Я уже нагулялся… А она там сидит, Андрей, за углом, возле парка… Одна.
Андрей сделал движение, будто хотел встать, но остался сидеть.
Андрей. Я, кажется, грубо с нею поступил…
Федор. Что? Обидел?.. Ну пойди, извинись.
Андрей. Нет… Она меня больнее обидела. Ничего не поняла!.. Говорит: неудачник я.
Федор. У меня, Андрей, тоже плохо вышло с девушкой. Вот смеюсь, смеюсь, а иной раз, как схватит за сердце тоска!.. Ну, у меня другое – сам виноват… Папиросы у тебя есть?
Андрей достает пачку, дает Федору, сам берет папиросу. Не закуривают.
Шурой зовут ее. Из нашего села. Сейчас в Ленинграде учится на врача. Договаривались, что будем ждать друг друга, пока она институт закончит. И дернул меня черт тут с одной вдовушкой!.. В город съездил с нею на областную выставку, два раза. Сообщили ей – полгода не пишет мне. Домой шлет письма, а мне – ни слова… Эх! Вот она какая, проклятая любовь! Полюбишь – сам не знаешь за что. Шурочка и не очень красивая, худенькая, росточком не вышла, но так она мне в душу запала! Умненькая, ласковая… А там, в институте, небось много ребят почище меня. Образованные! Чего я жду, на что надеюсь?.. Мне бы самому учиться поехать, да вот беда – не пошла наука. Два года сидел в седьмом, так в восьмой и не перелез. По математике совсем никаких способностей, одни двойки да колы носил. Поступить бы в какое-нибудь театральное училище в Ленинграде, где на артистов учат, – и там, говорят, на экзаменах за десятилетку спрашивают… А спички есть?
Андрей достает спички.
Не горюй, Андрюша! Давай закурим по одной!
Закурили, сидят молча, слушают баян и песню.
Занавес.
Действие третьеКартина четвертая
Те же декорации, что во второй картине – комната партбюро, но уже обжитая, все развешено, расставлено в порядке. Соловьев и Андрей то присаживаются к столу, то ходят по комнате, то останавливаются у раскрытого окна.
Соловьев. Ты еще совсем молодой коммунист. Нельзя, слушай, Андрей, так легкомысленно относиться к своему положению члена партии! Запачкать партбилет, заработать взыскание – это в самом начале жизненного пути! Партбилетом надо дорожить.
Андрей. Простите, Виктор Петрович, я что-то не совсем вас понимаю. Как я должен, по-вашему, дорожить партбилетом?.. Чтобы не запачкать партбилет, я должен, значит, на собрании выступить и сказать, что я не я и хата не моя? Вчера я думал так, но я ошибался, а сегодня я уже все пересмотрел, думаю совсем иначе. Так? То есть должен обмануть партийную организацию? Чему вы меня учите?..
Соловьев. Но ты же теперь небось прочитал решения об МТС? Те материалы, что я тебе дал? Вдумался в них? В самом деле, о чем в них говорится? О какой роли МТС? А «Экономические проблемы социализма» читал?
Зазвонил телефон на столе.
Андрей. То все было написано и сказано в свое время. Но жизнь движется вперед. Нельзя превращать в догмы то, что было сказано о вчерашнем дне.
Соловьев. Ну и нельзя также открыто осуждать те решения партии, которые пока что не отменены!
Андрей. Вот и вы уже так говорите: осуждать решения партии. Да ничего я не осуждал!..
Соловьев. Ну как же! Раз ты считаешь, что МТС не нужны, значит, этим самым ты ставишь под сомнение правильность самой идеи создания машинно-тракторных станций!.. Кажется, телефон звонил? (Снял трубку, послушал, положил трубку.)
Андрей. Все было правильно, Виктор Петрович, для своего времени. Что вы мне говорите! Я же в колхозе вырос, жил, все видел. Сам прицепщиком работал с одиннадцати лет. Было время – на МТС все держалось. Но теперь нам эта двойственность в руководстве колхозами уже сильно мешает. Колхозы-то уже выросли. Зачем кормить ребенка с рук, когда он сам умеет держать ложку!..
Соловьев. Конечно, МТС не является раз навсегда застывшей формой. Но почему ты убежден, что именно в этом направлении пойдет их перестройка? А может быть, начнем преобразовывать их в совхозы? Все-таки высшая, последовательно социалистическая форма – это совхоз! Завод на земле, сельскохозяйственный завод!
Андрей. Совхоз – это дело добровольное. Нужно согласие колхозников.
Соловьев. А мы в руководстве деревней никогда не полагались на самотек. Мы – организаторы. Выдвигаем идею и мобилизуем массы, боремся за ее претворение в жизнь!.. Нет, все же надо бы признать, что ошибся, не разобрался, наболтал лишнего и это послужит тебе уроком на будущее: не заниматься отсебятиной в таких серьезных вопросах, в каких ты еще слабо подкован и теоретически и практически.
Андрей(вздохнув). Отсебятина… А есть еще слово – инициатива…
Опять зазвонил телефон. Соловьев не берет трубку.
Соловьев. Инициатива?.. Ну, не всякая инициатива нам на пользу.
Андрей. Ленин говорил, что нам надо научить каждую кухарку управлять государством… Виктор Петрович! Может быть, и на совхозы дело повернет, может, еще иначе как-либо решится. Но я могу свои предложения высказать? Неужели у Ленина про кухарку – это только художественный образ?..
Соловьев. Нет, конечно, не только образ.
Андрей. А как же мне их высказать, свои предложения?.. Я бы написал статью, послал в газету, но ведь не напечатают. И там скажут так же: пересмотр старых решений.
Соловьев. Не знаю. Напиши, пошли… Значит, упорствуешь? Хочешь, чтобы осложнилось дело? (Помолчав.) Я же не могу просто порвать это заявление!
Андрей. А я этого и не прошу.
Соловьев. Понимаешь, Андрей, как все складывается… Если ничего тебе не записать, представляешь, какая заварится каша! Этот же Лошаков будет писать в райком, в обком, в ЦК! Тогда уж он не одного меня обвинит в попустительстве и либерализме, а всю парторганизацию! Нам придется возвращаться к твоему делу еще сто раз!.. (Садится за стол, перебирает бумаги.)
Андрей. Виктор Петрович! Меня ждут в мастерской. Там привезли с завода станки с каким-то браком. Надо составить акт. Я могу идти?
Соловьев. Иди. В шесть часов – партсобрание.
Андрей уходит.
(Один, задумчиво.) Чему вы, говорит, меня учите?..
На минуту гаснет свет.
Картина пятая
Те же декорации. Партсобрание. За столом, на диване, на стульях у стены сидят: Соловьев, Шубин, Степан Романович, Татьяна Ивановна, Лошаков, еще человек шесть-семь коммунистов. Андрей стоит у окна.
Андрей(продолжает давать объяснение). Насчет института я уже рассказывал Виктору Петровичу. Да, исключали меня. В пятьдесят третьем году. Я тогда учился на втором курсе. Меня послали на практику в Касиновский район. Там мне пришлось поработать и в колхозах и в МТС. Ну, вы знаете Касиновский район, сколько лет он был отстающим. Очень тяжелое положение было там в колхозах. На трудодни давали граммы, копейки, трактористы разбегались, на уборке работали одни мобилизованные, колхозники сидели дома. Вернулся я в институт и в своем отчете показал все, как оно было. Это не относилось к теме моей работы, но я описал подробно, что видел там в колхозах. Думаю, может, по моей записке все же примут какие-то меры. Ну вот тогда меня и исключили из института – за клевету на нашу колхозную действительность. Комсомольская организация меня поддерживала, но дирекция – ни в какую! «Что он врет, где он видел в наших колхозах такие страсти-мордасти?» Ровно десять дней не ходил я на лекции. Учебный год начался первого сентября, а седьмого открылся Пленум ЦК, сентябрьский Пленум. А на том Пленуме тогда было все сказано откровенно о положении в сельском хозяйстве: и насколько сократилось поголовье скота, и что с зерном у нас плохо, и что убита материальная заинтересованность колхозников. Я как прочитал газету, сейчас же побежал в институт. Ну а там товарищи тоже уже поняли, что перегнули палку. Через два дня директор отменил приказ о моем исключении, и я стал опять учиться.
Шубин. Так, ясно…
Андрей. Можете написать в институт, проверить.
Татьяна Ивановна. А что у вас, товарищ Глебов, было в Каменевской МТС?
Андрей. Так. В Каменевской МТС. Там у меня было другое. Туда я ездил уже с четвертого курса. Тоже на уборку. Ну, там меня использовали не как специалиста, а просто прикрепили уполномоченным к комбайну. Убирали мы сортовой участок, семена. И вот налетел один толкач из района. Завтра пятидневная сводка, ночью надо как можно больше зерна отправить на элеватор – заставляет колхозников везти эту сортовую пшеницу. Два года колхоз выводил свои семена, сорт признали очень хорошим, высокоурожайным, и – гони его на элеватор, сыпь в общую кучу! Я не дал. «Вы, говорю, уполномоченный, и я здесь тоже уполномоченный, и не позволю такими глупостями заниматься!» А тут и агроном разволновался, подъехал председатель, тоже набрался храбрости. В общем, не дали мы ту сортовую пшеницу пустить в хлебозаготовку. Ночью нам подбросили еще один комбайн, переключили всё на другие участки и оттуда возили зерно на элеватор. Не знаю, что потом этот человек рассказал обо мне в районе. В письме написано, что мне там строгий выговор объявили. Это неправда. Никакого выговора не было, но дали мне такую характеристику с практики, что хоть не появляйся с нею в институте. Волчий билет. Я пошел в обком. Несколько раз ходил, потом меня принял секретарь обкома. Я рассказал ему все, как было. Он звонил в Каменевку, а те ничем не могут подтвердить характеристику. Не дал вывезти сортовые семена – только всего. Он страшно возмутился, порвал ее на моих глазах, ругался. В общем, дня через три я получил по почте совсем другую характеристику. Вот что было в Каменевской МТС.
Молчание.
Шубин. А все-таки ты, Андрей Николаич, скрыл это, не написал в автобиографии, когда поступал к нам.
Андрей пожимает плечами.
А, впрочем, чего ж писать, самому на себя пятно класть, поскольку все это другим концом обернулось? (Оглядывает собрание). А?..
Андрей. И я так подумал. Ведь отменено же все.
Степан Романович. А расскажи, товарищ Глебов, кто это написал на тебя анонимку из Каменевского района? Что за приятель такой?
Андрей. Я не могу точно утверждать, что именно он, но догадываюсь. Больше некому. Был такой парень, вместе с ним учились, сейчас он в Каменевской МТС работает, на такой же должности, как и я здесь. Вот он прочитал в областной газете статью товарища Лошакова, узнал мой адрес, видит, что у меня тут большие неприятности, решил еще добавить… Что за человек? Очень грязный человек. Получал повышенную стипендию по подложным справкам, живого отца сделал покойником по документам. Брал у наших студенток деньги и не отдавал. Одну зиму я жил с ним в общежитии в одной комнате. Дня не проходило, чтоб не поругались. Только и разговору было: деньги, деньги, деньги. Кто как устроился, кто выгодно женился, кто сколько зарабатывает.
Шубин. Это вы с ним девушку не поделили?
Андрей. С ним. Но за девушку он никак не может на меня обижаться. Она же не вышла за меня… О ребенке еще раз говорю: не бросал я нигде никаких детей. Это уж он просто из пальца высосал. Решил – гадить так гадить. Я дам адрес этой девушки, напишите ей. Она уже замужем. Не я виноват, что она не захотела со мной регистрироваться, не поехала в село. Она хоть и немножко такая, легкомысленная, но совесть у нее есть, напишет вам правду, врать не будет.
Пауза. Андрей сел.
Коммунист. Да… Такие-то дела…
Лошаков(поднимает руку). Разрешите, товарищ Соловьев? (Встает.) Для меня это все новость – письмо, исключение из института, брошенные дети. Меня перед собранием никто об этом не информировал. Пусть не все было так, как объяснил нам сейчас товарищ Глебов, но в данный момент нам не представляется возможность проверить его утверждения. Это нужно было раньше сделать, товарищ Соловьев, такую проверочку! Написать в институт, в Каменевскую МТС, той девушке или женщине, о которой здесь говорилось, а потом уж выносить все на широкое обсуждение. Ну ладно, оставим это пока. Меня удивляет, почему товарищ Глебов ни слова не сказал о самом главном?
Андрей. А что самое главное?
Лошаков(развернув газету, указывает на свою статью). Вот. Ваша агитация против МТС. Об этом пишет областная газета. Не обращайте внимания на подпись. Тут могла бы стоять подпись и не «Лошаков», а, скажем, «Сидоров» или «Иванов». Пока статья или заметка только написана, она является личным достоянием автора, выражает только его личное мнение. Но с той минуты, как она напечатана в газете, это уже слово органа областного комитета партии. Что вы на это ответите?
Коммунист. Да что ему об этом говорить! Он написал объяснение, мы его все читали, и вашу статью, товарищ Лошаков, мы читали. Что двадцать раз об одном и том же! Давайте прямо обсуждать!
Лошаков. Правильно. Давайте обсуждать. (Сел.)
Соловьев. Кто хочет взять слово?
Длинная, очень длинная пауза. Кто-то закашлялся, кто-то вытащил папиросы, ищет по карманам спички, кто-то пересел с места на место, кто-то налил в стакан воды из графина, но не пьет.
Кому дать слово?.. Никто не хочет?.. Так что, перерыв, что ли, объявить?..
Степан Романович. Можно, Виктор Петрович? (Встает.) Я хочу сказать о нашем главном инженере, о товарище Глебове… Я на тракторах работаю уже двадцать пятый год, ну, если фронт откинуть, три года, значит, двадцать второй. Не могу сказать, чтобы мне, как старому практику, очень уж помогал наш главный инженер.
Коммунист с удивлением взглянул на Степана Романовича, громко крякнул.
Да, да! Такого не было, чтоб какая-то там техническая причина, и вот товарищ Глебов пришел, указал мне на мою ошибку, и я понял, что вот этого я, старый тракторист, до сих пор не знал. Как он учился в институте, силен ли он по теории, не знаю, но практики у него маловато. Был даже случай, когда они с Михаилом Кравченко полдня с новым дизелем возились, не могли его запустить, а я видел, в чем там дело, но не могу же я подрывать авторитет главного инженера перед трактористами. Я отвел его в сторонку и шепнул: загляни вон туда. И он пошел, сделал это, и сразу запустили мотор. Как инженер, он еще, конечно, слабоват… Ну ладно, что ж. Раз прислали нам молодого инженера, будем работать с молодым. Но я вот скажу, как товарищ Глебов к делу относится. Очень хорошо относится! И к делу своему и к людям. Были мы на ремонте – не вылезал из мастерской, вместе с нами с начала и до конца. Не из тех начальников, что даст команду и пошел или что боятся руки об грязное железо запачкать. Опять же, придет на поле – и в вагончике с нами заночует, а не то и под копной, и книжку ребятам прочитает, и поговорит с ними, пошутит. Душевный парень, простой. И еще скажу. Вот я пожилой человек, он мой начальник. Ни разу мне не «тыкнул», всегда: Степан Романович, вы. Это тоже приятно – вот такое отношение. Не зазнается. В общем, мое мнение: главный инженер у нас на месте, свою должность оправдывает. (Сел.)
Коммунист. Разрешите, товарищ Соловьев? (Встает.) Что ты, Степан Романович, тут сморозил: главный инженер он не очень знающий, слабый инженер. Да ведь он всего год как из института! Разве большие специалисты так сразу ими и родятся? А ты сам сразу, что ли, стал таким передовым бригадиром? Не вместе ли мы с тобой на курсах учились? Не варил ты в радиаторе картошку? Помнишь, как я тебя застукал на этом деле, а ты говоришь: «Ну что ж такого, не пропаду, туда керосин не проходит». Изучил уже технику, узнал, что в радиатор керосин не попадает! Да не о тебе, говорю, печаль, твоему луженому брюху, может, и от керосина ничего не станется, так соты, трубочки забьет картошкой разваренной! Так же и я всякие штуки откалывал. Однажды так подтянул подшипники, что как дал хорошие обороты, так сразу все четыре шатунных и сгорели!.. Специалисты были! А сейчас вот уже ничего, кой-чего смыслим… Неопытность, молодость, Степан Романович, – это не грех. Этого недостатка в человеке с каждым днем убывает. (Сел.)
Степан Романович. Да ты меня не понял, Кузьма Филиппыч! Я не говорю: плохой он инженер, я говорю: опыта нет.
Коммунист. А! Это дело наживное!
Степан Романович. Ну, конечно, наживное! И я ж тебе об этом толкую!..
Соловьев(стучит карандашом по столу). Ясно!.. Кто еще хочет сказать?.. Прошу все-таки говорить по существу вопроса: о статье товарища Лошакова. В статье обвиняются два человека: товарищ Глебов – в агитации против МТС и я – в попустительстве. Так вы уж о нас обоих и говорите.
Шубин. Разреши, Виктор Петрович. (Встает.) Я тоже не против молодых специалистов. Каждый старый человек был в свое время молодым, каждый молодой станет стариком. Конечно, много у нас всяких ненормальностей. Колхозы на нас обижаются, что мы не болеем об урожае и гонимся зачастую только за голыми гектарами, за выработкой. Что ж, обижаются, надо сказать, правильно. Но опять же, с этим вопросом надо разобраться! Не от хорошей жизни мы гектары нагоняли, планирование было такое!.. Я шестнадцатый год работаю директором МТС. Здесь я недавно, но общие порядки знаю. И у вас было то же самое.
Голоса: «Было, было!», «И сейчас еще есть!», «Никак те порядки не изживем!».
Очень много неувязок и в самой нашей системе, и в наших взаимоотношениях с колхозами. И дело так дальше не пойдет, если мы…
Соловьев(постукивает карандашом). Павел Арефьич! Ты говори о Глебове.
Шубин. А что я могу сказать о Глебове? Человек и года еще не работает. Но вижу – берется за дело неплохо, старается. У меня, как директора, никаких претензий к нему нет. Есть кое-что, но об этом мы с ним в рабочем порядке поговорим. (Сел.)
Лошаков. Товарищи умышленно уходят от существа дела! И Глебов молчит!
Второй коммунист. Это верно вы сказали, Павел Арефьич: Глебов и года у нас еще не работает. И вообще – человек молодой. Не он это все строил. Потому так легко и рассуждает: мэтэесы не нужны! А я здесь с первого дня! Один дом стоял кулацкий – контора, да два станочка в сарае вертелось. А теперь – вон какое хозяйство! Тут нашего пота пролито!..
Степан Романович. Ну что ж, Макарыч, и я – с первого дня. Но если видим мы, что…
Соловьев. Просите слова!
Лошаков. Вопрос ставится ребром: говорили вы, товарищ Глебов, что трактора надо продать колхозам?
