Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"

Автор книги: Валентин Овечкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

Он работал раньше на грузовой машине, а когда колхоз купил в воинской части старый «газик», стал возить председателя на «газике». Тут-то и наболел этот вопрос – о взяточничестве.

– Душа уже не терпит, Петр Илларионыч, – говорил шофер Терехов. – Как едем в город, в какой-нибудь снаб, так везем в машине мешок яблок, либо свиной окорок, либо пару гусей. Я уже говорил Демьяну Васильичу: «Как комсомолец, отказываюсь такие грузы возить!» Ну, опять же и председателя винить нельзя. Не для себя достает – для колхоза. Нам и гвозди нужны, и кровельное железо, и запчасти, и немало нам всего этого нужно. Хозяйство большое! Не добудем – все дело станет. Там в гутапе один кладовщик есть, ну, негодяй, до чего же обнаглел! Приедешь к нему с пустыми руками – и разговаривать не хочет! «Нет таких подшипников». А как ты его проверишь – есть или нет? Он же не допустит тебя в склад, копаться на полках. А привезешь чего-нибудь – с пол-оборота все найдет, выпишет без задержки. Брали вагоны на железной дороге, картошку в Таганрог возили – и там опять же не обошлось без подмазки. Когда же мы эту болячку ликвидируем, Петр Илларионыч? На моих глазах Демьян Васильич, честный человек, тоже в преступника превратился. Его же давно судить пора, если строго по закону! А за что судить? Надо и в его положение войти. Он – хозяйственник. Вы же первый с него спросите, если у него в хлебопоставку машины будут стоять без резины… Хапуги проклятые, ненасытные! Государственным добром торгуют! Я бы их!.. А знаете, как это дело можно изжить? Ехали мы вчера вечером с Демьяном Васильичем из города, я и надумал. Сейчас у нас как по кодексу законов? И тот отвечает, кто взял взятку, и тот, кто дал. Оба – преступники. Значит, у них круговая порука, один другого не выдаст. Потому и трудно разоблачить того, кто берет. И берет он смело: знает – не донесут. А надо сделать так, чтобы тот, кто дал взятку, не отвечал перед судом. Не от хорошей жизни он дал. Разбить надо круговую поруку! И – кончится сразу! А, ты, мол, даешь да еще свидетеля подставишь, шофера своего либо грузчика, тебе – ничего, а меня в тюрьму загоните? Иди ты подальше со своими гусями! Никто не решится взятки брать. Да еще про старые дела немало расскажут те, кому приходилось их давать!..

Мартынов исписал листок в настольном блокноте и пообещал Терехову, что его предложение особой докладной запиской пошлет в Москву, в Министерство юстиции.

Следующим вошел в кабинет ветеринарный фельдшер из села Круглого, кандидат партии Кусков.

– Мне по роду моей работы часто приходится объезжать колхозные фермы, – начал Кусков. – Лечу скот, в разных колхозах бываю и вижу, где как дело поставлено. Вы не задумывались, товарищ Мартынов, над таким вопросом: нужны ли нам эти, как их называют, кормодобывающие бригады, не подчиняющиеся заведующим фермами? Кто их выдумал?

– По инструкции создали их. Погодите минутку.

Мартынов встал, прошел к двери, распахнул ее.

– Не скучно вам здесь сидеть, товарищи? – обратился он к ожидающим очереди. – Чтобы не думалось вам, что секретарь пустяками, может, занимается, а вам приходится ждать, – заходите все, веселее вам будет. У нас не секретный разговор. Послушайте, о чем говорим. А кто хочет со мною с глазу на глаз – придется немного подождать, пока других отпущу. Заходите!

В кабинет вошло человек семь, среди них трое, которым разговор о животноводстве был небезынтересен: председатель колхоза, секретарь парторганизации другого колхоза и зоотехник.

Мартынов сел за стол.

– Продолжай, товарищ Кусков. Что говоришь – не нужны кормодобывающие бригады?

– Не нужны! За зимовку скота отвечает один бригадир со своими людьми, а корма заготавливает ему другой бригадир, другие люди. И валят вину друг на дружку: «Ты не обеспечил ферму кормами на зиму!» А тот: «Вы не умеете наши корма использовать!» Сущая обезличка, товарищ Мартынов!

Присутствовавшие в кабинете председатель колхоза и зоотехник выразили полное согласие с Кусковым:

– У семи нянек дитя без глазу!

– Вододобывающие бригады еще бы организовать, чтоб за водопой третий бригадир отвечал!

– Надо передать тех людей, что в кормодобывающих бригадах числятся, – продолжал Кусков, – в полное подчинение заведующему фермой или завживотноводством, и пусть они, животноводы, сами себе подвозят, заготавливают корма. Так лучше будет, товарищ Мартынов! И людей, и тягло, и инвентарь, какой есть, – все передать им. Чтоб один начальник полностью за все животноводство отвечал – и за заготовку кормов, и за содержание скота. Не будут тогда кивать Иван на Романа, а Роман на Петра!.. И слово-то какое выдумали: кормодобывающая! Добыть – это я понимаю: выпросить, либо украсть, либо из-под земли достать, как уголь или нефть. А чего ж добывать-то сено? Оно – сверху. Если посеял клевер, суданку, так добудешь сено. Скосить, заскирдовать вовремя – вот и есть корма, добыл без громких слов.

– Что ж, – заключил Мартынов, – в пятницу у нас будет районное совещание животноводов. Обсудим ваше предложение, товарищ Кусков. Предложение, мне кажется, дельное…

Грузный, широкоплечий седой человек, с могучей, атлетической шеей, остриженный «ежиком», в старомодном длинном, в обтяжку пиджаке придвинулся со стулом к столу, привстав, протянул Мартынову через стол широкую, как малая саперная лопатка, руку.

– Житель вашего района, пенсионер, бывший цирковой борец Андрей Кожемякин.

– Слышал, слышал, как же! – воскликнул Мартынов, с опаской вкладывая руку в ладонь Кожемякина. – Знаю, что есть у нас в районе такая знаменитость. Мальчишки однажды на базаре мне показывали: «Вот Кожемякин идет!» Садитесь, Андрей…

– Маркович.

– Что-то не часто видно вас в городе?

– В Озерках живу. В глушь забрался.

– На отдых? Как Поддубный? Поддубный, кажется, в Ейске жил на пенсии?

– В Ейске. Он-то родом был сам не из Ейска – с Полтавщины. А Озерки – родина моя. Домишко там у нас. Сад посадил, пасекой обзавелся. Вот привозил сегодня на базар мед продавать… Поддубного вспомнили?.. Между прочим, могу похвалиться – встречался с Иваном Максимычем на ковре. Правда, положил он меня на шестнадцатой минуте. А кого он не клал? Эх! Были богатыри!..

Старик, заметив, что собравшиеся у секретаря райкома люди и сам секретарь не прочь послушать его, стал рассказывать о своих встречах на ковре, о поездках по разным странам, о победах сильнейшего борца мира Ивана Поддубного, о европейском чемпионате 19… года, в котором он сам вышел победителем. Мелькали французские, турецкие, немецкие, английские имена борцов, забытые и полузабытые ныне. Вошел второй секретарь райкома Медведев, хотел что-то спросить у Мартынова и тоже заслушался, уселся на диван.

– Когда же вы бросили борьбу и сколько вам сейчас лет? – спросил Медведев.

– Лет мне сейчас шестьдесят пять. (Все сидевшие в кабинете заулыбались, переглянулись: попадись в «двойной нельсон» такому старику!) А с манежа я ушел в тридцать шестом году. Работал в Мухине, на механическом заводе. В военное время эвакуировался с заводом на Урал. Там еще в заводском клубе немножко тренировал молодежь по французской борьбе, – сейчас-то она называется классической, а после войны совсем пошел на отдых. Приехал в Озерки к своим родителям – отец мой с матерью еще живы были.

– А чего вы вздохнули, Андрей Маркович: «Были богатыри»? – спросил Мартынов. – И сейчас у нас есть хорошие борцы.

– Есть, есть… Я-то к вам, товарищ секретарь, по делу пришел.

– Слушаю вас.

Мартынов придвинул к Кожемякину коробку папирос.

– Спасибо, не курю. Никогда не занимался. Считаю, что легкие человека приспособлены для вдыхания чистого воздуха, не дыма, не в обиду вам, курящим, будь сказано.

Старый борец гулко, басом, откашлялся, окинул взглядом всех сидевших в кабинете.

– Ехал я сюда на колхозной машине и по пути, в селе Кудинцево, обратил внимание на такую картину: в одном дворе на крыше хаты – мельничный жернов. По размеру – пятерик, пудов двадцать пять. Как же он туда попал? Не святым духом, конечно, – люди его туда втащили. Кто? Зачем?.. И вспомнилась мне моя молодость, как мы в Озерках по ночам гуляли, разбойничали. И ворота, от нечего делать, от одного двора к другому переставляли, и амбары переносили. Силушки много, дури еще больше! А то, бывало, уснет хозяин летом во дворе на телеге на сене, мы возьмем его с телегой на руки, чтоб не разбудить стуком – и в речку на мелководье. Так, должно быть, и в Кудинцеве жернов на крышу попал. Гуляли ребята, пока улица разошлась, проводили девушек по домам, ночь длинная, спать не хочется, – чего бы еще такого сотворить? А давайте-ка вот этот жернов кому-нибудь на крышу втащим! Пусть потом хозяин попробует снять его оттуда! Попыхтели, должно быть, пока втащили!.. А не лучше бы эту силу молодецкую на полезное дело направить?

В дверь заглянул высокий парень в лыжной куртке, с русыми, пышными, зачесанными назад волосами, с двумя авторучками в нагрудном кармане.

– Ну-ка, зайди, – кивнул ему Мартынов. – Этот вопрос, кажется, и тебя касается. Познакомьтесь. Наш секретарь райкома комсомола. Товарищ Кожемякин, бывший чемпион…

– Знаю, знаю! – перебил Мартынова вошедший парень. – Был в Озерках, показывали мне и дом, где он живет. Здравствуйте! Рыжков.

– Не обращайте внимания на его спортивный костюм, Андрей Маркович, – сказал Мартынов. – Для фасону носит. Спортом не занимается. Погряз в бумажках. Ни разу не видел его на лыжах. Организу-уют, организу-уют всё товарищи! Кроссы, велопробеги, а сами не принимают участия. А вам бы вот, комсомольцам, в первую очередь райкомовцам, поучиться у товарища Кожемякина классической борьбе! Не в каждом районе найдешь такого учителя!

Широкое, скуластое, с мелкими оспинками лицо старого борца расплылось в улыбке.

– Товарищ секретарь! Да вы же угадали мои мысли! Я за этим к вам и пришел!.. Хочу переселиться из Озерков в город. Надоело уж мне что-то с огородом да пасекой возиться. Хутор – двенадцать дворов, до села далеко. Могу переехать сюда, если пожелаете. Сын у меня механиком в Олешенской МТС работает. Отдам ему всю домашность. А себе куплю здесь домишко. Только дайте мне занятие! Допустите меня к вашим школам. Буду ребятам борьбу преподавать. Могу и по самбо тренировать. А это же, знаете, какая борьба!

– Самооборона без оружия, – сказал Рыжков. – Особенно разведчику полезно знать самбо.

– Да, да, молодой человек! Очень полезно! Из разных видов борьбы отобраны приемы. И джиу-джитсу, и бокс, и монгольские приемы, и индейские. Каждый должен знать их. Чемпион-то не из каждого выйдет, но для себя нужно знать, для дела. Вдруг какой-то бандит на вас набросится – как его обезоружить, чтоб он и глазом моргнуть не успел? Или – как в разведке часового снять без шума, без выстрела?..

– Небось сколько нас тут есть: один, два, три… – пересчитал Медведев сидевших в кабинете, – от всех отбились бы приемами самбо?

– А выходите!..

Дружный хохот остановил увлекшегося старика, направившегося уже на середину комнаты, на ковер.

– В другой раз как-нибудь, Андрей Маркович! – смеясь, сказал Мартынов.

Старый борец, молодецки подкрутив усы, сел на место.

– А все же, товарищи руководители, нужно думать и о будущих чемпионах, – продолжал он. – Вы меня спросили, Петр Илларионович, отчего я вздохнул? Да вот – вспомнили Поддубного. Говорите – и сейчас есть хорошие борцы. Есть, но все же про таких богатырей, каким был Иван Максимыч, еще не слыхать. Так надо же их выращивать! Учить, тренировать нужно молодняк, который сызмальства силу и способности проявляет! Сам Иван Максимыч признавался, что от упражнений и борьбы стал втрое сильнее, чем был отроду. Мне, товарищ секретарь, – почти умоляющим тоном закончил старый борец, – и жалованья за это не нужно. По-любительски буду работать. Очень уж я соскучился по этому делу! Под старость даже как-то хуже стало. Так все в памяти прояснилось!.. Сам уже не могу выйти на манеж, так хоть на других полюбуюсь. Передам молодежи свое. Что ж мне его – в могилу уносить?..

Мартынов поглядел на Медведева, на секретаря райкома комсомола.

– В школьных программах нет таких часов, – сказал Медведев, – чтобы можно было в учебное время борьбой заниматься.

– Как же нет! – возразил Рыжков. – А часы для физкультуры!.. А впрочем, я думаю, надо сделать иначе. Надо при клубе организовать кружки. В вечернее время. Если поздно придется домой возвращаться, Андрей Маркович, вас комсомольцы будут домой провожать, чтобы кто-нибудь в темном переулке вас не обидел.

Мартынов спросил у секретаря райкома комсомола:

– А тебе, Рыжков, известно, что в Лиственничном произошло?

– Нет, не знаю, Петр Илларионыч, что произошло.

– Плохо, что не знаешь. В Лиственничном трое учеников средней школы спутались с бандитами, участвовали в поджогах и грабежах. Прокурор мне сегодня утром докладывал. Серьезный сигнал.

– Так я же говорю, товарищ секретарь, сегодня жернов на крышу втащат, а завтра скирд подожгут!

– Да, одними политзанятиями молодежь не заинтересуешь…

– Учителя вот жалуются, Петр Илларионович, – продолжал Кожемякин, – что мальчики шумят на уроках, балуются. А я им все про спорт толкую: «Пусть побольше на переменах шумят! Пусть там они свою силу расходуют! Чемпионаты, соревнование за первенство! Дайте разгуляться силе молодецкой – в другое время, в другом месте, не в классе, не за партой. Тогда и на уроках будет тишина!»

– Договорились, Андрей Маркович! – встал, крепко, двумя руками, пожал руку Кожемякину Мартынов. – Переезжайте из своих Озерков в райцентр. В чем будет нужна вам помощь – поможем. И вы нам поможете. Не во всех районах есть чемпионы Европы. Уж из этого-то мы сумеем извлечь для себя пользу! Может, и нас вот с товарищем Медведевым подучите на всякий случай самбо?..

– А все же, товарищ секретарь райкома, – остановившись на пороге, приоткрыв уже своим могучим плечом дверь, сказал Кожемякин, – как-то у нас за последнее время насчет чемпионов ослабло. Не про борьбу говорю, а вообще… Помните, как было до войны? Валерий Чкалов – через Северный полюс. Вслед за ним – Громов. Девчата на Дальний Восток без посадки несколько тысяч километров пролетели. Папанин – на льдине. Коккинаки в гору лез, мировые рекорды покрывал. На стратостатах до седьмого неба добирались. Вот они, русские богатыри!.. Может, это только мне запомнилось потому, что у меня такая азартная душа? Всю жизнь на том провел: кто кого? Нет, вся Россия переживала! У радио толпы собирались. Газеты нарасхват. За папанинской льдиной целый год следили. Все ребятишки в зимовщиков играли. Интересная жизнь! А почему же сейчас затихло? Что у нас, нынче Чкаловых нет? Быть не может, есть они! И техника куда посильнее! Теперь уж можно без посадки подальше залететь! На планету Марс пора лететь!.. Каналы, колхозы, то, се? Так надо бы и этому внимание уделять. Вот о молодежи мы говорили. А это тоже влияет на молодежь – геройство, романтика! Опять же – первенства нам нельзя упускать! А то вдруг какой-нибудь черт возьмет да и махнет на эти планеты раньше нас?..

– Урожайный у нас сегодня день на людей, – сказал Мартынов, возвращаясь к столу. – Ну что ж, от борьбы и полетов на Марс – к нашим районным будням?.. Чья очередь?

– Моя, товарищ Мартынов, – отозвался мужчина лет сорока пяти, заведующий мастерскими колхоза «Искра», он же секретарь колхозной парторганизации, сам по профессии кузнец, Герасим Иванович Храпов. – Вот об этих самых буднях… Наш вопрос тоже жерновов касается, про которые этот борец рассказывал. Только с другой стороны… Почему этот жернов в Кудинцеве валялся не на своем месте, не на мельнице был? Так в Кудинцеве ж мельница уже лет десять как не работает!.. Товарищ Мартынов, товарищ Медведев! Вот мы на большие дела замахиваемся, всякие планы строим, чтобы и то было в деревне, и то было, мечтаем, чтоб со временем деревня с городом поравнялась, а самого маленького, простого для удобства жизни – нету! Мельниц в селах нет! Негде колхозникам муки себе смолоть. В Сухановский район возят – за восемьдесят километров. Ближе нету мельницы.

– А почему вы, товарищ Храпов, пришли с этим вопросом в райком? – спросил Мартынов. – Дело хозяйственное. Почему не в райсовет?

– Посылали мы в райсовет протокол общего собрания, – махнул рукой Храпов. – И я лично от себя писал письмо товарищу Руденко. Не только про наш колхоз, а вообще – какое нынче положение с мельницами. Ответили нам: «Ваши жалобы пересланы в облисполком»… Мой отец, товарищ Мартынов, был мастер по мельничным установкам, большой специалист, и я с детства ходил с ним по селам, помогал ему. Где строили мельницу, где ремонтировали, где жернова наковывали. Сколько было мельниц в округе – ни одна наших рук не минула. Уж я – то знаю, что было здесь, как было. И как теперь стало. Об этом я и писал товарищу Руденко. Было – в каждом селе не ветряк, так водяная мельница, а то и две-три. У кого и лошади нет – взял мешок на плечи, отнес, смолол. Близко, удобно. А сейчас одна мельница на район осталась в райцентре. По два месяца ждали люди очереди на помол. Закрылась на ремонт – и вовсе беда. Хоть в Сухановский район, говорю, вези. Да хоть по десять килограммов на трудодень давать колхозникам – мало радости людям, если негде смолоть! А сколько фуража зря переводим! Разве можно цельное зерно скармливать скоту? В навоз зерно идет. И половины нет той питательности, что в муке…

– В самом деле, – откинувшись на спинку стула, задумался Мартынов, – почему у нас мельничное хозяйство пришло в такой упадок?..

– Почему? А я расскажу вам, товарищ Мартынов, почему… Мельницы были кулацкие. Кулаков ликвидировали, а мельницы как-то к порядку не произвели. То колхозам их передавали, то трестам, то другим организациям. Не было хозяина. Опять же – глупости всякие. Скажем, плохо идут в области хлебозаготовки или семенные фонды не засыпаны. Распоряжение: закрыть мельницы! Чтоб зерно не утекало, чтоб не перемололи, часом, лишнее зерно, которое можно в заготовку сдать. Закрываются мельницы, специалисты уходят кто куда, оборудование портят, растаскивают. Объявление: можно пустить опять мельницы. А там уже пускать нечего и некому. И гарнцевым сбором прижимали. Хороший ли урожай, плохой ли, много ли дней в году работала колхозная мельница или, может, больше стояла, чем работала, а гарнец – сдай, сколько начислено! Выгоднее совсем закрыть мельницу, чем работать. Вот так оно и заглохло дело… А как же можно в сельском хозяйстве без мельниц? Если даже одна большая вальцовая мельница на район – и то мало! В каждом колхозе надо иметь мельничку – для хозяйства, хотя бы простого помола. Не водяную, так ветрячок. А где торфом богаты – локомобиль поставить. Но сейчас, должно быть, и заводов таких нет, где бы оборудование для маленьких мельниц выпускали?..

– Я, товарищ Мартынов, – продолжал Храпов, – и кузнец, и по мельничному делу мастер, могу камень наковать, веретено установить. Я и колесник и плотник… Вот еще в чем беда у нас. Одни старики остались в колхозах по мастерству. Помрут – нету смены им. Молодежь нынче прямо на большую технику прет, в МТС, на трактора, комбайны, а к ремеслу как-то уже не то рвение. Что ж, МТС, конечно, дело великое, там вся механизация. Но и коня в колхозе надо уметь подковать! И колесо ошиновать, и сани смастерить, и избу срубить! И эту самую мельницу установить!.. Какую бы тут работу провести, товарищ Мартынов, с народом, как бы рассказать, доказать, что это дело, мол, тоже нужное? Чтоб и к ремеслу у молодежи не пропадал интерес?.. Может, выставку такую сделать в районе – лучшие работы лучших колхозных мастеров? Прославить этих мастеров в газете, премии им дать?..

Продолжать прием Мартынову не пришлось, хотя среди тех, с кем он еще не говорил, тоже, вероятно, были пришедшие в райком не по пустякам. Позвонили из обкома: срочно выехать в Л-ский район, к часу дня, на кустовое совещание первых секретарей райкомов «по вопросу зимних мероприятий по повышению урожайности».

Второй секретарь Медведев увел Храпова и остальных, кого не успел принять Мартынов, в свой кабинет.

– Чем только не приходится заниматься секретарю райкома партии! – сказал Мартынов, застегивая пальто и втаптывая валенки в калоши. Шутливо перекрестился на стенные часы. – Господи боже, дай мне такую голову, чтоб вмещала все, что за день услышишь, увидишь! У министра и то, должно быть, работа проще, чем у секретаря райкома. Там – одно ведомство, выпуск такой-то продукции. А тут – и хозяйство, и идеология, и классическая борьба, и здравоохранение, и революционная законность, и детские сады!.. А все же работа у нас в райкоме интересная! Чем сложнее – тем интереснее!..

3

Провожая Марью Сергеевну Борзову на работу в Семидубовскую МТС, Мартынов давал ей такой совет:

– Когда подъезжаешь или подходишь в поле к колхозникам – подходи с опаской, бойся их.

– Зачем же бояться?

– Пойми меня правильно. Может, я не так сказал, не подберу слово… Не их бойся – себя. Не робей, но чтоб все же было в сердце беспокойство: сумею ли поговорить с народом не впустую, а так, чтобы надолго след остался? Понимаешь меня?

– Кажется, понимаю…

– У нас, партийных работников, обязанности как будто несложные. Мы не врачи, не агрономы, не инженеры, не специалисты, в общем. За рабочим столом у нас никаких инструментов, кроме пера и чернил. И в поле выйдешь – ни рулетки в руках, ни гаечного ключа, ни теодолита. Чем работать? Одно орудие у нас – слово. Грубо выражаясь, языком работаем. Но языком можно по-разному работать! И дьячок языком работает… Слово – вещь неосязаемая. Ни металл, ни дерево, ни зерно. Но наше слово может стать и металлом и зерном! Смотря какое слово… И зерном и металлом может стать, – но может стать и ширмой для бездельников. Собрал людей, отбарабанил доклад, – грамотному человеку не так уж трудно прочитать по бумажке то, что слово в слово выписал из «Блокнота агитатора», – подсчитал количество выступивших – активность достаточная, ставит птичку в плане работ: «Мероприятие проведено». А подвинуло ли это «мероприятие» жизнь хоть на сантиметр вперед?

Вот еще что мне иногда приходит в голову, – продолжал Мартынов. – Опять же насчет встреч с народом… Скажем – секретарь обкома. Область большая, ведь он за всю свою жизнь не успеет побывать во всех колхозных бригадах. Разве только так: «здравствуйте-прощайте». Так не нужно! Так лучше к колхозникам не показываться. Но он должен суметь побывать в одной бригаде так, чтоб люди три года вспоминали и всем рассказывали: как он с ними разговаривал, что сделал у них, чем помог. Главное – что сделал. Чтобы не просто вспоминали его шутки и что он в ответ какому-то местному острослову отмочил, а вспоминали бы его стиль работы! Другим руководителям, большим и маленьким, – в пример!.. Каждая наша встреча с народом – это слово, которое должно быть обязательно воплощено в дело. Бойся бесплодности, пустоты!..

– Когда я сама была трактористкой, – сказала Марья Сергеевна, – то видела и таких руководителей, что по-настоящему людей боятся. Приедет иной начальник из района и идет мимо вагончика в поле, подальше, колоски рвет, зерно щупает, подзовет учетчика, дневную выработку запишет, плуги, культиваторы целый час с таким интересом рассматривает, будто первый раз их видит. А нас, трактористов, зло берет: чего ж ты от нас, живых людей, к мертвому железу убегаешь?..

– Инженеры человеческих душ…

– О ком ты? – спросила Борзова.

– О нас с тобою. Партийные работники – инженеры человеческих душ.

– Насколько мне помнится, – возразила Марья Сергеевна, – это было сказано о писателях.

– Ничего. Писатели не обидятся, поделятся с нами этим званием. К нам оно тоже подходит. Во всяком случае, партработники должны быть инженерами человеческих душ!.. А кадры, Марья Сергеевна, и в МТС и в колхозах нужно искать поглубже. Не всегда они – на виду. Если бы кадры дефилировали прямо по улицам перед нашими окнами, целыми толпами, чего проще – зови, выбирай, кто тебе больше понравится, и посылай на любую работу. В том-то и дело, что хороший человек сам не придет к нам и не скажет: «Я – хороший. Давайте мне ответственный пост». Искать надо кадры. Если бы их так легко было находить и не было бы трудностей с кадрами – вообще не было бы у нас уже никаких трудностей!..

Спустя неделю, встретившись с Мартыновым на сессии райсовета, Марья Сергеевна сообщила ему:

– Интересный человек есть у нас в Марьине, Петр Илларионыч! Дорохов, не слыхал о таком? Работал когда-то председателем колхоза «Родина» и, говорят, очень хорошо работал, при нем этот колхоз гремел. Еще в сороковом году окончил заочно агротехникум. С войны пришел майором.

– Где же он сейчас?

– В Марьинском лесничестве. Лесник. Почему он не попал после войны опять в «Родину» председателем – он сам тебе расскажет, если вызовешь его. Целая история! Из партии его исключили, судили. Десять лет, кажется, дали. Верховный Совет помиловал. Но как его там, в колхозе, вспоминают! Как отца родного!

– Что ж, – сказал Мартынов, – я завтра утром буду в Марьине. В лес оттуда километра три. «Газиком» проедем? По пути заеду в Семидубовку, захвачу тебя или Глотова. Посмотрим, что за Дорохов. За что его судили?

– За дуэль.

– Что-о?..

– Так мне люди говорили, не знаю точно. Надо, в общем, все выяснить подробно.

– Ладно, поедем выясним.

«Газик», взрывая буфером свежевыпавший глубокий снег на лесной дорожке, подъехал к одинокому жилью лесника, остановился у закрытых высоких тесовых ворот. Шофер просигналил два раза и заглушил мотор.

В старом темном лесу было сумрачно, тихо. Величественные дубы, «озимые», с засохшими, но не опавшими листьями, чуть слышно шелестели верхушками. Огромная ель у самой избы склоняла на крышу отягченные снегом разлапистые ветки.

Дверь рубленой избы приоткрылась, женщина в наспех накинутом платке с порога всмотрелась, крикнула кому-то через двор:

– Вася! Охотники приехали!

Из сарая вышел высокий человек лет сорока пяти в стеганке и ушанке, с вилами, открыл ворота, впустил «газик» в огороженный плетнем двор и, лишь когда машина остановилась у порога избы, заглянув в нее, поинтересовался – кто к нему приехал.

– А, товарищ Мартынов! – Скупо улыбнулся. – Товарищ Глотов! Ошиблась жена. Кажется, не охотники.

– Знаете меня? – спросил Мартынов, вылезая из машины и протягивая руку.

– Знаю. Видел вас в городе на Октябрьском митинге.

– А я вас не знал. Приехал познакомиться. Товарищ Дорохов?

– Дорохов. Что ж, милости прошу – в избу.

В чистой комнате, со свежевымытым полом, с репродукциями картин Репина и Левитана из «Огонька» на стенах, было уютно, тепло, но темно – от черных веток ели, свисавших на окна. На столе горела семилинейная керосиновая лампочка. От самовара пахло перегоревшими еловыми шишками. Мартынов, Глотов, шофер и Дорохов – сурового вида мужчина, с лохматыми русыми бровями и такими же русыми усами, – сидели за столом. Жена Дорохова в другой комнате, в кухне, рубила солдатским ножом-финкой в деревянном корыте тыквы на корм свиньям.

Дорохов взял поллитровку, в которой оставалось немного водки, поглядел на свет.

– На слезы оставили. Давайте уж допьем.

Разлил водку по стопкам.

– Закусывайте грибами. Вот еще штука – моченый терн… Чем хороша лесная жизнь, уж этого добра – грибов, ягод всяких – пропасть! Рыбы здесь в речке, не полениться – каждый день будешь со свежачком. Охота хорошая, особенно в перелет, на Чистом озере. Между прочим, знаю место, где волки держатся, два старика и два переярка. Можно обложить. Если занимаетесь этим делом, товарищ Мартынов, приезжайте с ружьем – организуем облаву.

– Да надо бы как-то вырваться к вам сюда на денек, отдохнуть.

– Тихо здесь у вас, – сказал Глотов.

– Не всегда тихо. В бурю ух как шумит лес! Земля стонет. Вот эта ель так качается – того и гляди угол избы свернет. И рубить – жалко. Красавица!..

Дорохов налил всем чаю, подвинул на середину стола тарелку с сотовым медом:

– Кушайте. Тоже – своего производства.

Мартынов с аппетитом выпил два стакана чаю, устало откинулся на спинку деревянного крашеного дивана.

– А говорили мне, товарищ Дорохов, что вас судили за дуэль.

– Какая дуэль! – угрюмо усмехнулся Дорохов. – С чего бы это я стал старые офицерские обычаи возрождать? Да и не тот случай, когда на дуэль вызывают. Просто – убийство, самое настоящее. Я и на суде так говорил: «Разбирайте мое дело как убийство. Если он случайно жив остался – то мне не в оправдание. Если бы та женщина не подтолкнула меня, я бы ему попал куда нужно! На таком расстоянии, на пятнадцать метров, я из хорошего пистолета в гривенник не промажу».

– Какая женщина? Жена?

– Нет…

– Так ты уж расскажи нам все по порядку, Дорохов, – сказал Глотов. – Что за человек, как вы с ним встретились, из-за чего это у вас получилось?

– Да, видно, придется рассказать…

Дорохов оторвал угол газеты, которой поверх скатерти был застлан стол, свернул толстую цигарку, прикурил от лампы.

– Встретились мы с ним в поезде, когда ехал я домой после демобилизации. Фамилия его Калмыков, четыре звездочки было на погонах – капитан. Разговорились, – оказывается, в одной дивизии служили и даже в одном госпитале лежали, только в разных отделениях. И ехать нам по пути: мне в Марьино, ему в Соломенский район, двадцать километров дальше… Пришли мы со станции пешком в село. Устали, напрямик шли без дороги, снег глубокий, по колено. Часа два было, солнце по-зимнему уже – к закату. Ему уж сегодня домой не дойти. Ну, где бы нам тут заночевать?

– У тебя что – никого родных не было в Марьине? – спросил Глотов.

Дорохов помолчал:

– Были. Жена была… Не эта. Первая жена. Но к ней я не пошел. А больше родных не было… Там, в Марьине, как перейдешь мост, жила одна наша колхозница, Полина Егоровна Черноусова, тетя Поля мы ее звали. До войны работала кухаркой в тракторной бригаде. Долго работала, лет семь. А после освобождения, когда восстановили МТС, – года два, да пока и война кончилась, работала бригадиром тракторной бригады. Вы должны бы ее знать, товарищ директор.

– Нет, не знаю, не слыхал.

– Да, вы сюда позже приехали… Вот к этой тете Поле мы и завернули с капитаном. Обрадовалась, захлопотала! Я же у них председателем был до войны. Затопила печку, курицу стала ловить в сенях. «Да что мы, говорю, фрицы, чтоб твою последнюю курицу сожрать?» Не дали ее зарезать. В хате бедность, сорок четвертый год. Топчаны немецкими травяными мешками застланы, стол из снарядных ящиков, консервные банки вместо тарелок. Так меня эта бедность резанула но сердцу! Они хорошо жили, Черноусовы, два сына ее работали в бригадах, трудодней до тысячи имели семьею, одного хлеба получали тонн по пять… Сварила она щей, картошки, самогону принесла. И у нас был спирт, консервы. Сели обедать. Она нам рассказывает, что они переживали тут при немцах, кто был в партизанах, кого повесили, кого расстреляли, как разорили колхоз и с чего они начали после освобождения, как тракторы из выбракованных деталей собирали, как она подучилась на месячных курсах и сама села на машину – некому было больше, старики да детишки остались… Спросил я ее про жену. Подтвердилось, о чем мне на фронт писали. «Ну что ж, говорю, тетя Поля, мы у тебя здесь и заночуем. А завтра подумаю – где жить, как жить…»