Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)
– Нет, нет, никуда мы отсюда не поедем. Лет пять хотя бы пожить. А, Надя? Полюбился мне этот городишко, район. Надо поработать здесь. Так поработать, чтобы люди потом добрым словом поминали нас!..
1954
Трудная весна
1
В конце февраля Мартынов, директор Надеждинской МТС Долгушин, председатель колхоза «Власть Советов» Опёнкин и новый председатель райисполкома Митин ехали из К-ска в Троицк, возвращаясь с пленума обкома.
Мартынов уступил место впереди толстяку Опёнкину, иначе Долгушин, Опёнкин и Митин, тоже крупный, полный мужчина, не уместились бы втроем на заднем сиденье «Победы». Ехали с приключениями: застревали в балках, оборачивались на полном ходу задом наперед, на горки толкали машину. Всю дорогу в ветровые стекла хлестал крупный дождь.
Стояла странная, необычная для средней полосы зима. В ноябре и декабре давили сильные морозы, выпало много снегу. А с января пошли дожди, чуть не каждый день ливни, по-летнему бурные, тучевые. В ночь под Новый год была даже гроза. Хлеборобы тревожились за озимые. Дожди вперемежку с морозами превратили снег на полях в толстый слой льда, под которым озимые задыхались.
Выехали из города в два часа и к вечеру не проехали и половины пути. Шофер Василий Иванович рано зажег фары. От напряжения лицо его покрылось мелкими капельками пота, он скинул шапку и то и дело вытирал рукавом стеганки лоб. Дорогу плохо было видно за дождем и туманом, поднимавшимся в низинах от нерастаявшего снега. Местами ехали по лужам воды, перед буфером вздымались фонтаны, задок заносило в кюветы. На ночь оставалось ехать еще километров шестьдесят, по льду и воде, при фарах. И было впереди опасное место, которое особенно беспокоило шофера, – Долгий Яр под Анастасьевкой, большой подъем с крутым обрывом у самой дороги.
– Можно бы на Кудинцево объехать, кабы знать, что там мост целый, – бормотал Василий Иванович, вытирая шапкой вспотевшее изнутри стекло. – Может, закончили уже ремонт. А тут как мы на гору выберемся?..
– Подтолкнем, – угрюмо отозвался Мартынов.
– Далеко толкать! Целый километр!..
Опёнкин – по привычке старого председателя колхоза использовать для сна каждую свободную минуту на заседаниях и в дороге – дремал, откинувшись головой на спинку сиденья. Долгушин рассказывал Митину что-то из своей московской жизни. Мартынов молчал, отвернувшись, глядя в окно, за которым, вырванные из темноты боковым отсветом фар, изредка показывались то скирда соломы на полевом току, то одинокий столб на развилке дорог со стрелкой-указателем расстояния до ближайшей деревни…
Мартынов вспоминал вчерашний разговор с секретарем обкома – не очень приятный разговор, с оттенком выговора ему.
Еще в декабре Крылов, побывав в Троицке, поездив с Мартыновым по району, посоветовал ему ввести в колхозах с нового года ежемесячное денежное авансирование колхозников. Мартынов согласился, что дело это хорошее, пообещал секретарю обкома обсудить его предложение с председателями колхозов, но сам как-то не очень загорелся, и кончилось тем, что авансирование ввели только в трех колхозах. Мартынову даже подумалось тогда, что секретарь обкома забегает вперед, увлекается нереальными на сегодня вещами. Ежемесячное авансирование, полагал Мартынов, можно вводить лишь в самых богатых колхозах, с устойчивыми доходами, без риска, что окажешься в конце года вралем перед колхозниками и не покроешь всем годовым фондом распределения выданных месячных авансов.
Крылов после пленума зазвал Мартынова к себе в кабинет и сердито отчитал за потерю времени.
– Три месяца прошло после нашего разговора, и ты, по существу, ничего не сделал! Я пощадил тебя и не распушил на пленуме только потому, что ежемесячное авансирование еще никем не декретировано. Это наше местное начинание, нельзя ругать человека за невыполнение того, чего по закону с нас еще не требуют. Эх! Понадеялся на тебя, как на руководителя, не лишенного чувства нового. Подвел, подвел, товарищ Мартынов! Ведь дал слово, что сделаешь. Я бы с другими секретарями райкомов договорился.
Мартынов, оправдываясь, стал высказывать свои опасения, что в колхозах с неустойчивым доходом рановато еще вводить такой порядок оплаты трудодней. Секретарь обкома перебил его:
– Если бы авансирование касалось только самых богатых колхозов, это было бы не так важно для нас. Я вижу здесь именно один из рычагов, который поможет нам поднять отстающие колхозы!
Только теперь, при вторичном разговоре с Крыловым, после довольно резкого упрека в консерватизме, Мартынов понял до конца мысли секретаря обкома, «диалектику» его предложений.
– В отстающих колхозах упала материальная заинтересованность колхозников в общественном труде, – вот тут-то и надо применить авансирование! – говорил Крылов. – Именно там, где есть опасение, что годовой доход будет низок, надо пойти на «риск», чтобы поднять трудовую активность. И председателей колхозов мы заставим этим ежемесячным авансированием в двенадцать раз лучше работать!
– Почему в двенадцать раз? – спросил Мартынов.
– По количеству месяцев в году.
«Да, – думал теперь Мартынов, сожалея, что сразу «не дошло» до него, – это, конечно, намного повысит ответственность каждого председателя. Грубо-арифметически – в двенадцать раз. То он один раз, после первого января, с бухгалтером костяшки подбивал, а то каждый месяц будет следить за движением хозяйства. Раз в году распределить доход – это очень уж спокойная жизнь, фаталистом можно стать. Что уродит, мол, то и пожнем. Легче всего свалить на бога неудачи. А уж если пообещал людям по три рубля на трудодень за такой-то месяц, тут само дело заставит председателя вертеться вьюном!.. Поеду в один колхоз, засядем вместе с правлением и с карандашом в руках подсчитаем все возможности. Все до копейки, что можно выкроить в хозяйстве для авансирования. Составим месячные приходо-расходные сметы. Молока за месяц каждая доярка должна надоить столько-то, а все вместе столько-то. Свиней на ферме должно быть откормлено столько-то, да такого-то веса. Пилорама стоит, не работает, а стройтрест в городе нуждается в досках – взять подряд на распиловку. Старики слоняются по селу без дела, а все мастера – кто корзины плести, кто веники вязать, – засадить всех за работу. Лишнее тягло, что простаивает и зимой и летом, пустить на извоз, на лесозаготовки. Да мало ли откуда можно выбить живую копейку! И уж если колхозники твердо усвоят, что для получения такого-то аванса за такой-то месяц нужно обязательно выполнить приходную смету, тут все станут контролерами да ревизорами. Доярка Марья не надоила за месяц положенного количества молока – к ответу Марью перед народом, на собрание! «Срываешь нам план, отщипываешь от нашей мартовской трешки гривенники!» Не только ревизионная комиссия, весь народ будет контролировать! И на работе это так скажется, что в конце года потом к той трешке еще, может, столько же добавят… Да, неладно получилось. Консерватором обозвали, и поделом! Не текучка ли стала заедать тебя, Петр Илларионыч? Теряешь вкус к таким новшествам!..»
Были вчера еще неприятности у него.
Мартынов перебрал в памяти разговор в редакции областной газеты, куда он заходил после пленума.
– Заставь дураков богу молиться… – вслух сказал Мартынов. – Придется еще одну статью писать.
– О чем ты? – проснулся Опёнкин.
– Оказывается, товарищи, – обратился ко всем Мартынов, – у нас в области завелась уже «мартыновщина». Пишут об этом в редакцию областной газеты.
– Как это понимать?
– «Мартыновщина» – сиречь головотяпство в подборе колхозных кадров.
– Что, что?..
В Верхне-Никольском и Подгорном накуролесили с кадрами. Сделали по нашему примеру, и ничего у них не вышло. И колхозы не укрепили, и учреждения оголили.
– Как же это получилось? – Долгушин повернулся к Мартынову. – Интересно!
– Интересно, да. Клянут меня там люди. Сам читал. Возмущенные письма от колхозников, сельских учителей, коммунистов… В Верхне-Никольском прочитали ту мою статью, что я написал после собрания партактива, и сделали точь-в-точь по-нашему: послали председателями колхозов и предрика, и прокурора, и начальника милиции, и управляющего госбанком, и судью. Но управляющий госбанком у них горький пьяница и исключался из партии за многоженство; начальник милиции – страстный охотник, тридцать пять зайцев убил за зиму и успел уже сгноить в колхозе пятьсот центнеров семенной пшеницы; прокурор – юноша двадцати трех лет, из горожан, в сельском хозяйстве, как вот Демьян Васильевич в индийском балете, разбирается; а судья на двух протезах, полуслепой, через дорогу не перейдет без поводыря и к тому же болен туберкулезом. А в Подгорненском районе поехали под шумок председателями те, которым уже в райцентре не улыбалось получить должность. И совсем прекратили в этих районах выдвижение кадров в самих колхозах.
– Но ты разве писал в своей статье, что надо брать кадры только из районных учреждений? – спросил Митин.
– Нет, не писал. Может, как раз в этом и ошибка моя, что не написал, сколько у нас выдвиженцев работают председателями: Дорохов – в «Родине», Самойлова – в «Красном Октябре» из бригадиров выдвинули, Григорьев – в «Искре», бывший тракторист. Мы же сочетаем одно с другим.
– Так как же можно называть «мартыновщиной» этакое обыкновенное тупоумие? – пожал плечами Долгушин. – Вы-то при чем, если кто-то где-то натворил глупостей?
– По-моему, ни при чем. Я писал для тех, у кого есть голова на плечах. О дураках не подумал, каюсь. Выпустил таких из виду. Полагал, что это само собою разумеется – надо продолжать и местные кадры выдвигать и специалистов направлять в колхозы.
– Дело же в принципе, – заметил Митин, – а не в том, чтобы скопировать в точности.
– Прокурор прокурору рознь, – сказал Опёнкин. – Мы своего послали в колхоз не по чину, а по его хлеборобской душе. А у них в Никольском, может, свои председательские таланты скрывает уполномоченный Министерства заготовок или начальник политотдела железной дороги. Район крупный, при железнодорожном узле, там поискать – найдешь кадров даже больше, чем нужно, необязательно посылать в колхоз больного судью, которому три дня до смерти осталось.
– Вот и надо это все разъяснить, – сказал Мартынов. – Придется мне еще раз писать в газету.
– А как? В какой форме? – спросил Митин. – Ты же не секретарь обкома, чтоб поправлять ошибки в других районах.
– Ту первую статью я написал по предложению Алексея Петровича. Не подумайте, что хотел прославиться как инициатор некоего «мартыновского движения». Он мне два раза звонил. Нужно было, чтобы я рассказал для всей области, как мы провели партийный актив. Ну а теперь опять надо писать. Раз моя фамилия становится нарицательной: «По методу Мартынова наломали дров». Какой же это мой метод?.. Жаль, когда был у товарища Крылова, не знал еще про эти письма, я бы поговорил с ним. Приедем – позвоню ему по телефону.
За косыми потоками дождя перед машиной в неярком свете фар забелели хаты.
– Ровно половину проехали. Ногаевка, – сказал шофер. – «Шесть сестер», – кивнул он на огромное дерево – липу, распростершую могучую ветвистую крону над окраинными строениями придорожного села. Казалось, что это одно дерево с густым сплетением веток – летом под его листвою в тени укрылась бы целая рота солдат, – но это были шесть лип, выросших ствол к стволу, в родственных объятиях. Так и прозвали их проезжавшие через село путники, всякий раз любовавшиеся этим чудом природы: «Шесть сестер».
– Может, заночуем здесь?..
– А к утру, думаешь, улучшится дорога? – отозвался Опёнкин. – Дождь, видно, на всю ночь зарядил. Нет уж, лучше ехать.
Мартынов зажег свет в машине, вынул из кармана пальто исписанный листок бумаги, развернул:
– Вот взял в редакции одно письмо, анонимное. Подписано: «Группа коммунистов». Вероятно, кто-то из тех писал, кого наметили послать в колхоз. Пишет: «И если товарищ не может ехать на постоянную работу в колхоз по какой-либо причине, по слабости здоровья или потому, что не чувствует призвания работать в сельском хозяйстве, то его сразу причисляют к лику «коробкиных» и отбирают у него партбилет. Так можно без партии остаться, всех переисключаем… И опять же получается, что мы навязываем колхозникам в председатели людей со стороны, нарушаем колхозную демократию. Я думаю («я» – это группа-то пишет!), что наши руководители поторопились с подражанием Троицкому райкому. Этого Мартынова и редактора, который напечатал его статейку, по головке не погладят».
– Не чувствует призвания в колхозе работать. Ишь ты! – усмехнулся Опёнкин. – А в партию вступал по призванию? Небось, когда подавал в партию, писал в заявлении: «Буду выполнять любые задания, готов отдать жизнь за идеи коммунизма!» Портфельщик какой-то пишет, не обращай внимания, Илларионыч.
– Вообще-то, Петр Илларионыч, в вашей статье – я уж после, когда прочитал ее в газете, думал об этом – есть скользкие места, к которым можно придраться, – заговорил Долгушин с сердитым выражением на лице. – Вот вы там бросили, помнится, такую фразу: «Те бреши, что образуются в районном аппарате, куда легче заполнить, чем подобрать хороших председателей колхозов». Но ведь из аппаратов взяли не технических секретарей, а ответственных работников. Значит, вы их цените ниже председателей колхозов? В колхоз – самого крепкого человека, а на пост председателя райисполкома можно кого-нибудь и послабее? Недооценка руководящей роли районных организаций! Нигилизмом попахивает! Или вы считаете, что колхозы с хорошими председателями просуществуют и без районного руководства?
Сердито-грубоватое выражение лицу Долгушина, будто он не разговаривал спокойно, а всегда спорил или огрызался, придавал глубокий шрам на щеке, искрививший его рот. Странно контрастировали с этой застывшей на губах презрительно-злой гримасой глаза его, черные, цыганские, внимательно всматривающиеся в собеседника, чуть подернутые грустинкой, умные, добрые глаза.
– Та-ак… Еще где там, по-вашему, в статье нигилизм? – нахмурившись, покосился Мартынов на Долгушина.
– Потушите свет, Петр Илларионыч, – попросил шофер. – Совсем не вижу дороги, когда в машине свет горит.
Мартынов щелкнул выключателем.
– Я не сказал, что это, по-моему, нигилизм, – продолжал Долгушин. – Вот еще уязвимое место… Речь в вашей статье шла только о председателях колхозов. Не об укреплении колхозных парторганизаций, не о бригадирах, заведующих фермами, специалистах, а только о председателях. Значит, председатель – единственно важная фигура в колхозе? Культ председателя!
– Ого!
– Да, да. И к тому же вы как-то перевернули с ног на голову обычную, нормальную ступенчатость выдвижения кадров. Вы писали: «Мы послали на работу в колхозы районных работников и ждем, что на их места нам дадут товарищей из области, а обком пусть просит работников из центральных аппаратов». Стало быть, вы предлагаете передвижку кадров сверху вниз. Но всегда было так, что кадры росли снизу вверх. Да иначе какой же это рост, если не снизу? Я не работал в деревне, но, вероятно, обычно лучших организаторов из села выдвигали в район, из района – в область. Так ведь? А в армии? Пополнение кадрами идет от командиров взводов, рот к командирам батальонов, полков, дивизий, отнюдь не в обратном порядке. Да вот я из своей практики работы в промышленности знаю: если на должность директора какого-нибудь небольшого заводишка в захолустье присылают проштрафившегося работника из министерства, он смотрит на свое назначение как на ссылку, работает спустя рукава, с пренебрежением к такому ничтожному участку и все мечтает, как бы удрать снова в столицу. А выдвинь директором этого заводика хорошего мастера из местных – это для него рост, движение вперед, новые масштабы, он будет работать в полную силу, с увлечением. Видите, Петр Илларионыч, сколько спорных положений в вашей статье.
Мартынов с настороженным интересом слушал директора Надеждинской МТС, человека, безусловно, умного, образованного, начитанного, но во многом для него еще не понятного. Долгушин попал к ним на должность директора МТС с большой работы в Министерстве черной металлургии, и в районе многие были убеждены, что неспроста попал. Сам Мартынов с трудом перебарывал подозрение, что Долгушин в Москве где-то в чем-то провинился. Велика сила привычки. Не так уж много приходилось Мартынову видеть людей, по доброй воле менявших должности с высокими окладами и удобства жизни в больших городах на деревню.
– Христофор Данилыч, на самом деле считаете мою статью путаной? Я в статье описал только то, что мы сделали. Значит, по-вашему, мы наломали дров? Но ведь вы же тогда на партактиве, если мне не изменяет память, были согласны с нами.
– И сейчас полностью согласен, – ответил Долгушин, улыбаясь одними глазами и с той же неизменной отталкивающе-презрительной гримасой на губах. – Согласен полностью. Не вижу никакого нигилизма в вашей передвижке кадров. Я говорю: это может показаться кой-кому нигилизмом или головотяпством. Догматикам, формалистам. Могу и объяснить, почему я с вами согласен.
Долгушин, помолчав минуту, продолжал развивать мысли, не сегодня, видимо, пришедшие ему в голову:
– Да, сейчас мы все внимание направили на укрепление кадров председателей колхозов. Действительно, это главная фигура в колхозе, и «культ» тут ни при чем. Но сама жизнь выдвинет перед нами и другие задачи. Одно потянет за собой другое. Представьте себе, что все председатели колхозов у нас будут прекрасные хозяйственники, с хорошим образованием, талантливые организаторы. На две головы выше тех председателей, которым мы сейчас даем отставку. Вот такие, – Долгушин показал рукой, коснувшись пальцами потолка кузова машины. – А райком, значит, должен быть еще выше? Еще на голову, на две выше? Конечно. Таких председателей нужно уже учить не азбуке колхозного строительства, а вершинам этой науки. Согласитесь, Петр Илларионыч, что вот таких председателей колхозов, – Долгушин опять коснулся рукой потолка кузова, – может не удовлетворить нынешний стиль работы некоторых районных организаций. Уполномоченных к ним не следует посылать, чтоб ходили за ними по пятам, подсказывали, когда начинать пахать, сеять. Неграмотного лектора такой председатель может, пожалуй, и в шею погнать из колхоза. Да и агронома иного поучит творческому отношению к делу. И легче с такими председателями, но и труднее. Руководить ими труднее будет. А? Как вы думаете, товарищи?
Мартынов, переглянувшись с Митиным, кивнул головой.
– Мы и сейчас уже это испытываем.
– Вот, вот! Руководить такими председателями, что много знают, много умеют, – надо самому знать еще больше, видеть дальше, чем они видят! Значит, придется укреплять и районное звено. В общем, Петр Илларионыч, чего вы не договорили в своей статье, сама жизнь договорит. Не останутся районные работники в обиде, что о них забыли. Начнут и вашего брата подтягивать «к уровню»!.. А возражения насчет обратной передвижки кадров тоже нетрудно опровергнуть. Мне в Московском комитете, когда вызвали меня для направления в МТС, прочитали одно место из статьи Ленина «О продовольственном налоге». Помните, где говорится о перемещении некоторых работников с центральной работы на местную? Там Ленин вспоминает польскую войну, когда не боялись отступать, как он говорит, от бюрократической иерархии, перемещать членов Реввоенсовета на низшие места. И теперь, говорит Ленин, почему бы не переместить некоторых членов ВЦИК и членов коллегий на уездную и волостную работу? Не настолько же мы «обюрократились», чтобы смущаться этим. Найдется много центральных работников, которые охотно пойдут на это. И дело хозяйственного строительства очень выиграет от этого. Не помню дословно, но смысл таков. Значит, естественное выдвижение кадров снизу может благополучно сочетаться в некоторых случаях с такими нарушениями «бюрократической иерархии». К тому же, – добавил Долгушин, – вы не проштрафившихся районных работников послали в колхозы, а хороших коммунистов. Таких, что сами поняли, где их настоящее место.
– А вообще-то за все время Советской власти слишком много мы навыдвигали работников снизу верх, – сказал Опёнкин. – На кой-какие кресла, что освобождаются сейчас в учреждениях, можно бы совсем никого больше и не сажать. Или хотя бы повременить, присмотреться хорошенько: а как оно, не будет большой беды, если эту должность совсем упразднить? Вот же инспекцию по определению урожайности ликвидировали как класс – и ничего, живем не хуже, как и жили.
– Аппараты у нас разбухли непомерно, – согласился Долгушин. – То, что намечено сейчас по сокращению аппаратов и передвижению оттуда людей на производство, я думаю, это только начало большого государственного дела. Очень трудного дела! Сопротивление ему будет яростное. До сих пор, сколько мы ни сокращали, заметных результатов не видно. В одном учреждении сократят штаты, в другом раздуют, из одной графы штатного расписания вычеркнут работника, в другую впишут – и опять все по-старому.
Дорога за селом пошла лучше – старый, запущенный грейдер с почти заровнявшимися кюветами. Разбитый лед перемешался с талым снегом и песком. Машина не скользила. Шофер Василий Иванович попросил у Мартынова папиросу, закурил, откинулся на спинку сиденья, отдыхая.
– Штаты нужно сокращать так, как при товарище Дзержинском беспризорников ловили, – сказал он. – Я тогда работал шофером в нашем уездном наробразе, знаю, отвозил их в детские колонии.
– А как их ловили? – поинтересовался Опёнкин.
– В одну ночь сразу во всех городах. Кинутся из Белгорода в Харьков – и там их ловят. В Курск – и тут на них облава. Некуда податься!
Все засмеялись.
– Значит, рекомендуешь в один день по всему Советскому Союзу, во всех учреждениях на столько-то процентов?
– Ну да. Чтоб без перебежек…
– Всякий раз, когда мы заводим речь о сокращении аппаратов, мне кажется, что мы не добираемся до главного, – вступил в разговор Митин. – Ведь не только в каком-нибудь маслопроме сидят лишние писаря. В самих партийных и советских органах много ненужных должностей. Ей-богу, у меня в райсовете столько работников, что иной раз приходится придумывать, чем их всех занять, чтоб не зря жалованье получали. А в области! Насмотрелся я там чудес, когда работал по орошению. Сколько параллелизма, лишней суеты! И в обкоме партии, и в облсовете одни и те же отделы, одними вопросами люди занимаются, одинаковые решения готовят, только там подписи, печать обкома, а там – облсовета. Или вот учреждение – облплан. Во всех отделах облсовета есть плановики, а в областном Управлении сельского хозяйства есть своя плановая группа и еще, кроме того, облплан. Тридцать человек изнывают от тоски, некуда день убить. Вот и планируют, сколько должны сдавать колхозы кож крупного рогатого скота поквартально, при таком-то проценте падежа.
– Можно мне еще слово сказать? – оглянулся на Мартынова Василий Иванович, пожилой человек, далеко уже за пятьдесят, седой, шофер с тридцатилетним стажем. – Еще хочу сказать о штатах… Я в нашем райкоме партии работаю с тридцать первого года. «Студебеккер» был у нас тогда легковой, напополам с райисполкомом. Откуда он взялся у нас, не знаю, должно быть, еще в революцию у какого-то помещика отобрали. Секретаря райкома возил и предрика. И жалованье мне платили сообща – половину райком, половину рик. Так вот, ежели припомнить то время, легче или труднее было работать районным руководителям? Район был большой, потом его разукрупнили, два района из него сделали. Коллективизация только начиналась, все еще не построено, не налажено. Раскулачивание проходило, банды были. Каждую ночь то в одном селе, то в другом какое-нибудь происшествие. Труднее, по-моему, было тогда работать. И сколько ж было народу в райкоме? Ну, секретарь, конечно. Тогда не называли еще первый или второй, просто секретарь. Заместителем у него был зав… забыл, каким отделом.
– Заворготделом, – подсказал Опёнкин.
– Так, заворг его звали. Ну, культпроп еще, тот больше по массовой работе, с докладами выступал. Потом еще была у нас по женской работе, женорг, товарищ Змиевская, рябая, некрасивая, трубку курила, как калмычка. Еще пара инструкторов, управдел, он же и на машинке печатал, конюх при выездных лошадях, ну и я, стало быть, шофер, пол-единицы, так меня и звали шутейно: в райкоме звали Василием, а райисполкоме Иванычем. Вот и весь аппарат. Работали, не гуляли. Управлялись. Для перекурки, правда, времени мало оставалось. Так же и в райисполкоме, лишних не было. Раз, два – и обчелся. Райисполком помещался в том доме, что сейчас пионерам отдали. Кабинет председателя и три комнатки небольших – все там умещались. Работы было больше, а работников меньше.
– Правильно, – подтвердил Митин. – У меня отец работал в те годы председателем Ясновского райисполкома, я всех помню, кто к нам в гости приходил. На Первое мая все сотрудники за одним столом усаживались. А сейчас, если мне пригласить на праздник в гости мой аппарат, надо иметь в квартире такой зал, как в Министерстве иностранных дел для приемов. Четырнадцать отделов. Два освобожденных заместителя! Зачем они нужны?..
Мартынов только кивал головой и изредка вставлял в разговор слово-два, соглашаясь с тем, что говорили Василий Иванович, Долгушин и Митин. Он уже не хмурился, посматривая на Долгушина: директор Надеждинской МТС достаточно ясно изложил свои взгляды на вопросы, одинаково, оказывается, волновавшие их.
– И главное зло тут, по-моему, даже не в том, – сказал Мартынов, – что мы расходуем лишние миллионы рублей на зарплату управленческим работникам. Это материальные убытки. Но мы расплачиваемся за раздутые штаты еще и другим, что дороже всяких денег. Мы портим людей. Десять человек должны подписать какую-то важную бумажку, и никто не решается первым сказать «да» или «нет». Прячутся один за другого. Есть кому и за кого спрятаться. Перестраховка и безответственность – вот к чему привыкают люди там, где громадные штаты. Сокращение аппарата нужно в первую очередь для него же, для аппарата! Для улучшения его работы!
– А коллегиальность? – легонько толкнул Мартынова локтем в бок Долгушин.
– Вот у нас и коллегиальность некоторые поняли так, как в Верхне-Никольском мою статью, – сердито возразил Мартынов. – Шиворот-навыворот поняли! Согласовывать и увязывать до бесчувствия – так поняли коллегиальность. Пять человек на такую работу, где и один может справиться. Это уже не коллегиальность, а коллективная бестолковщина!
– Я не совсем еще вошел в курс дела, – сказал Долгушин, – но кажется мне, что даже у нас, на самом низу, в МТС много лишних людей в администрации.
– Да, если посчитать, на сколько прибавилось штату во всех наших трех МТС, пожалуй, больше окажется, чем было раньше в райсельхозотделе, – кивнул Опёнкин.
– Но тогда все специалисты жили в райцентре, а теперь все же ближе к колхозам спустились, – заметил Митин.
– Еще ближе надо бы кой-кого спустить! Прямо в колхоз, на трудодни!
– Ну, тебе дай волю, Демьян Васильич, ты бы и самого секретаря райкома перевел на трудодни.
– А что? Чем плохо? И секретаря райкома, и председателя райисполкома. Не на трудодни, но все же надо как-то увязать вашу зарплату с колхозной доходностью. Чтоб был вам интерес лучше руководить колхозами!
– Демьян Васильич давно мне об этом толкует, – сказал Мартынов. – Вообще-то резонно. В одном районе колхозники получают по пяти рублей на трудодень, в другом – по полтиннику, а зарплата для районных работников одинаковая. Выходит: производственники все на сдельщине, а руководители на поденной оплате.
Минут пять ехали молча. Шофер вдруг рассмеялся.
– Чего ты? – спросил Опёнкин.
– Да вспомнил один случай. Как мы на том «студебеккере» ездили… Запчастей к нему не достать, резина латаная-перелатанная. Двадцать километров проедешь – десять раз баллоны накачиваешь. Света не было, а по ночам ездить приходилось частенько. Фонарь «летучую мышь» вешал на радиатор. А однажды такой был случай. Едем мы с секретарем райкома ночью из Семидубовки. На заднем сиденье у нас заврайфо товарищ Некрашевич. Верх на кузове у этого «студебеккера» был кожаный, толстая кожа, в палец толщиной, с носорога, должно быть, или с того зверя, что в воде живет, как его…
– С бегемота, – подсказал Митин.
– Вот, с бегемота. Толстая, но трухлая, потрескалась вся от давности, в дождь даже кое-где протекало. Вот едем мы, пассажиры мои дремлют, а, знаете, когда люди рядом с шофером спят, и ему трудно со сном бороться. Едем, дорожка неважная, поперек паханого поля, яма на яме. Секретарь райкома похрапывает, заврайфо носом в спину мне клюет, и у меня глаза стали слипаться. Ка-ак подбросит нас на колдобине, думал, вот тут наша катафалка и рассыплется на кусочки! Нет, едем дальше, даже мотор не заглох. Едем и слышим с секретарем: хрипит кто-то, голос откуда-то загробный, не то из-под машины, не то сверху: «Сто-о-ойте-е!» Что такое? Оглянулись, смотрим и не поймем, что случилось. Товарищ Некрашевич вытянулся во весь рост, стоит, плечами уперся в потолок, а головы не видать. Оказывается, его так подкинуло на той колдобине, что он головою тент пробил, а кожа хоть и гнилая, но твердая, толстая, взяло его под жабры и не пускает голову назад, руки в машине, а голова снаружи, повис и хрипит оттуда, со двора: «Сто-о-ойте-е!..» Вот какое было происшествие. После этого в райкоме без смеху смотреть не могли на товарища Некрашевича. Пришлось ему просить перевод в другой район.
Посмеялись. Разговор с делового перекинулся на разные воспоминания.
Опёнкин стал рассказывать, как он работал в товариществе по совместной обработке земли, еще до сплошной коллективизации, трактористом на «фордзоне»; как они выжимали из этой американской техники все, что можно было выжать: и пахали «фордзоном», и косили, и молотили, и мельницу крутили, и свадьбы гуляли, украшая трактор разноцветными ленточками и цепляя к нему целый поезд телег; как владельцы «фордзонов» устраивали на районной выставке в День урожая тракторные гонки и как он однажды завоевал первый приз на таких гонках – детекторный приемник и четвертную бутыль водки.
Митин, оказалось, в прошлом был летчиком гражданского воздушного флота и мелиоративный институт окончил уже после того, как его отчислили из авиации по нездоровью – сердце стало шалить. Он рассказал несколько случаев из своих полетов: как однажды попал в сильную грозу и чуть не погиб; как сажал машину на деревья в лесу, когда отказал мотор и небольшая высота не позволила дотянуть до поля за лесом.
Проехали еще одно село, Василий Иванович заговорил было опять о ночлеге, его никто не поддержал.
