Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)
– Нет, не нужно ждать, пока в шею толкнут: «Оце ж вам, сукины сыны, ваш поезд отправляется, чего же вы сидите?» В крайнем случае на мое место пришлют работника из областной прокуратуры. Там штаты большие. А насчет того, что я с расхитителями социалистической собственности не боролся, что у меня чутье притупилось, тут ты не совсем прав, товарищ Мартынов. Не было разве таких случаев, когда совершил коммунист преступление и надо его судить, а вы, райком, не исключаете его из партии – строгий выговор ему с последним предупреждением. Борзов тут три года покрывал одного крупного вора на мелькомбинате. Сколько я с ним спорил! Конечно, нужно тщательно проверять поступившие на коммуниста материалы. Да, кстати сказать, как и на всякого гражданина. Но было время, когда мы особенно осторожно подходили к таким материалам на коммунистов. Классовая борьба, кулачество, белогвардейщина – мало ли чего эти враги могут наклеветать на нашего парня? И сейчас нужно очень тщательно разбираться, где правда, где наговор. Но если уж точно установлено, что залез в государственный или колхозный карман, – зачем же такого миловать?.. Один мерзавец, растратчик до чего обнаглел! Я завожу на него дело, а он мне заявляет: «Значит, хотите меня в тюрьму упрятать? Неужели вам какие-то несчастные десять тысяч дороже хорошего коммуниста?» Ну ладно, в «Борьбе»-то я порядок наведу! Прошу считать и меня добровольцем.
Инспектор по определению урожайности Бывалых сказал:
– Пойду в колхоз, если Москва разрешит такие эксперименты.
Директор мясокомбината Корягин заявил, что у него обострился аппендицит и он не может ехать сейчас в колхоз, должен лечь на операцию, чему очень удивились присутствовавшие на собрании коммунисты-врачи из районной поликлиники – на здоровяка Корягина у них даже не было заведено «истории болезни», никогда не жаловался он ни на какие боли.
Отмолчались на собрании только Жбанов и Коробкин. Однако когда поставили на голосование проект решения, в котором были и их фамилии, – подняли руки «за».
И в конце собрания – опять не в обычном порядке, уже после принятия решения – с заключительным словом выступил Мартынов.
– Все вы, товарищи, бывали в колхозах уполномоченными по многу раз, село знаете, колхозное строительство для вас дело не новое. Но одно дело, когда вы приезжали туда временно, когда ваши семьи, квартиры были где-то далеко в городе, когда кто-то больше вашего отвечал за неполадки, а вам в конце концов можно было от этих неполадок и уехать домой, отдохнуть там. С глаз долой – из сердца вон. И совсем другое дело будет, когда вы разъедетесь по колхозам на постоянную работу. Навсегда. Ну, может быть, и не навсегда, не до самой смерти, неизвестно, как у кого сложится дальше жизнь, но, во всяком случае, не на день и не на два. Нужно ли вас утешать, что, мол, ничего, привыкните, со временем даже понравится?.. Попадаются у нас в газетах статьи, написанные в таком утешительном тоне: «В Н-ском районе специалисты сельского хозяйства и товарищи из партактива не хотят ехать на работу в колхозы. Какое заблуждение! Сколь благородна их миссия! Сколь хороша жизнь на лоне природы! Сколь полезен для здоровья деревенский воздух!» В одной статье, помнится, утверждалось даже, что щи, сваренные в деревне в русской печи, вкуснее, чем те же щи, сваренные в городе на газовой плите.
В зале смеялись. Мартынов продолжал, без улыбки, серьезно:
– Авторы таких статей смахивают на попов из «Армии спасения». «Какое заблуждение! Сколь прекрасна жизнь среди полей и лесов!» Евангелистские проповеди! Не так надо разговаривать с людьми, едущими в отстающие колхозы. Надо разговаривать по-мужски, прямо, откровенно, не боясь напугать трудностями. А деревня пугливых и не любит, не нуждается она в пугливых… Так вот, говорю, совсем другое дело, когда вы теперь разъедетесь по колхозам на постоянную работу. Первая мысль у вас будет, когда вы приедете в колхоз и окинете взглядом все вокруг: «Навсегда…» Другими глазами посмотрите на то же самое село, глазами человека, которому здесь жить. И куда лучше станете работать, чем работали, будучи уполномоченными! Некому давать теперь указания, установки – самому себе! И товарищ Николенко не будет уже теперь привозить в райком из своего куста «мешок недостатков» и считать, что на этом его роль закончена. Никуда не денешься от этих недостатков, сам и должен их изживать… Вам самим жить в колхозе и семьям вашим, женам, детишкам, – и для них нужно постараться.
Мартынов поглядел на сидевшего в первых рядах Долгушина, на главного инженера Семидубовской МТС Чумакова, на агрономов, присланных из области.
– Вот тут у нас есть товарищи, приехавшие к нам на работу из Москвы, из областного центра. Вероятно, и их резнула по сердцу разница между той жизнью, что оставили они где-то в городах, и тем, что увидели в наших селах. Что же, эту разницу мы сгладим. Но сгладить ее можно только собственными руками! Район наш пока не передовой, и область не из самых богатых, не Кубань, средняя область. И посылаем мы не в такие колхозы, где уже миллионные доходы, дома под железом, «Победы» в правлении. Там уже дело налажено. Если бы всюду было так, то мы бы уже и не нуждались в кадрах. Посылаем в отстающие колхозы, где ничего этого пока нет. Но – будет. Будут и коттеджи с ванной и душем, и асфальтированные тротуары, и мичуринские сады, и собственные колхозные санатории, и Шекспир в сельском Доме культуры. Будет, если сделаем. Но делать это все нужно своими руками! Вот когда это дойдет глубоко до сознания каждого – работа у нас закипит! Своими руками… Завтра в десять утра – заседание бюро. Приглашаются все, кто в этом списке. Утвердим решение партактива и договоримся, кого куда, на какую работу будем рекомендовать.
Собрание разошлось не сразу. Разбившись на кучки в зале и коридорах, долго еще обсуждали отдельные выступления, спрашивали Коробкина и Жбанова, почему они отмолчались, посмеивались над аппендицитом директора мясокомбината Корягина и дружескими шаржами в «Колючке».
Посохов с фотоаппаратом выскочил за Мартыновым на улицу.
– Петр Илларионыч! Там товарищи просят, чтоб я отпустил их в парикмахерскую побриться. Обещают прийти через час. Можно?
– Кто просит?
– Жбанов, Нечипуренко, Сазонов…
– Не отпускай! Снимай так, небритых, а то еще кто-нибудь раздумает. И – в номер! И в областную газету передай материал… Хотя нет, туда погоди передавать. Сообщим, когда уже выберут всех в колхозах. Не отпускай никого! Снимай так. Прокурора рассмеши, чтоб улыбнулся. Очень уж у него мрачный вид.
4
Хорошо, как и ожидал Мартынов, принял народ в колхозах посылку на село видных районных работников. Всюду на выборных собраниях колхозники, уже читавшие в местной газете отчет о районном партактиве, чуть ли не овации устраивали добровольцам. Лишь кое-где были заминки.
В колхозе «Красный пахарь», куда сам Мартынов возил рекомендовать в председатели заведующего районо Плотникова и где он встретил старого знакомого Тихона Андроныча Ступакова, горючевоза тракторной бригады, колхозники не то чтоб возражали против смены руководства (возражать было нечего, старого председателя привлекали к уголовной ответственности за бесхозяйственность и растраты), а просто выступления пошли по другой линии.
Начал опять же дед Ступаков:
– Помните, товарищ Мартынов, как вы приезжали к нам в общежитие трактористов и зашла у нас речь о совхозе и вы сказали, что это я, как говорится, загнул? Вроде бы это только у одного меня желание в совхоз, а больше вы ни от кого таких речей не слыхали. Так вот послушайте, что вам целое собрание скажет – не я один.
Колхозники зашумели:
– Согласны все, хоть сегодня!
– Против товарища Плотникова мы ничего не имеем, может, он хорошим председателем будет, да лучше бы перевели на совхоз!
– К Андрею Макарычу будем проситься! Пускай принимает нас со всем имуществом! Отделение пусть сделает у нас.
– Все равно наши отходники из каждого двора у него в совхозе работают.
– Осталось только законно оформить.
– В совхозе – твердая зарплата.
– Там и порядки другие. Дисциплина! Потому и урожаи у них, и коровы по пять тысяч литров молока дают!
– Уж там бригадир не выйдет на работу пьяным.
– Оно-то и колхоз наш можно поднять при хорошем руководстве, но и насчет совхоза – не возражаем.
– Слыхали, Петр Ларионыч? – поднялся опять Ступаков. – Это уж не я один – народ говорит. Да вы у нас тут ни одного возражающего не найдете! Чего ж возражать? Если, скажем, сделать у нас отделение совхоза – живи на том же месте, огород при тебе, корова, поросенок, все, как и было, а работай в совхозе, на зарплате. За эти деньги купишь хлеба, и больше они ни на что и не нужны, приварок свой, остальное – на одежду, обувку. Чем не жизнь? Были колхозники, станем рабочими – так это ж лучше, все ближе к коммунизму! А насчет этой самой… моби-ли-зации или как?.. нацилизации…
– Экспроприации, – подсказал кто-то.
– Во-во! Об этом вы не сомневайтесь. Не будем в обиде, если наше колхозное имущество в совхоз перейдет. Верно говорю, давно уж забыли люди, что они обобществляли, когда сходились в колхоз. Никто не бережет тех актов. И опять же, что уже гуртом нажили в колхозе, постройки там какие, инвентарь, – пусть и это переходит в совхоз. Рано или поздно все равно ж придем к тому, что все будет одного хозяина – народное!
– Если это, может, не по закону – просто забрать у нас наше колхозное имущество, – пусть государство его выкупит.
– Да оно ведь и мы должны немало государству по всяким долгосрочным кредитам. Может, никому ничего и не придется приплачивать.
Колхоз «Красный пахарь» находился в полуокружении землями крупного животноводческого совхоза «Челюскин». Хозяйство там велось образцово, директора совхоза Андрея Макаровича Кулебякина знали по всей округе как хорошего организатора, образованного, талантливого агронома, строителя. Рабочие совхоза на глазах у колхозников ежегодно, при любой погоде, даже в засуху, убирали прекрасные урожаи хлебов и кормовых трав. В совхозном клубе, куда собиралась по вечерам молодежь из окрестных колхозов, все стены были увешаны дипломами и почетными грамотами, присужденными совхозу за хозяйственные достижения. Поголовье скота на фермах росло, возводились новые постройки, совхозу требовалось все больше рабочих, и много колхозников из «Красного пахаря» работало уже там, в порядке отходничества, не порывая пока совсем с колхозом.
Человек пятнадцать выступили на собрании после Ступакова, и все говорили о том, что можно бы присоединить их колхоз к совхозу «Челюскин», преобразовав его в отделение совхоза.
– Насчет других колхозов ничего вам не скажем, товарищ Мартынов, – заключил один колхозник, – не знаем, как там народ настроен, а про себя вот говорим – согласны. Ежели только по этой части сомнения: как, мол, понравится ли нам, если станем мы рабочими? – а чего ж, понравится! Где рабочий класс, там порядку больше.
Мартынов договорился с колхозниками так: ни в коем случае не ослаблять работу по укреплению колхоза, обновить руководство (Плотникова избрали председателем единогласно), продолжать работать на Уставе сельхозартели, как раньше, а тем временем, если уж здесь назрело, вынести постановление общего собрания, что все колхозники единодушно просят присоединить их хозяйство и земли к совхозу «Челюскин» и сами желают стать рабочими совхоза, и послать это постановление в Москву, в Совет Министров.
В другом колхозе, «Памяти декабристов», с Мартынова семь потов сошло, пока он добился решения собрания о снятии старого председателя, горького пьяницы. И против нового председателя колхозники не возражали – Мартынов рекомендовал собранию члена райкома, управляющего госбанком Щукина, – и старого, Грищенко, не хотели снимать. Грищенко, бывший летчик-истребитель, капитан запаса, с орденскими колодками в три ряда, сидел за столом президиума и всем своим жалким видом подтверждал, что дальше его никак нельзя оставлять на ответственной работе в колхозе, – опухший с тяжелого похмелья и, кажется, успевший уже «заложить» с утра, сонный, небритый, безучастный ко всему, что происходило в зале колхозного клуба.
– Нельзя его снимать, товарищ Мартынов! – доказывали колхозники. – Ведь хороший человек был! Простой, обходительный. А колхоз наш как поднял! Первые два года он так работал, что мы за него богу молились, чтоб ненароком не забрали его от нас на другую должность. Ночей не спал, мотался по полям, по фермам. Уговорит, докажет, расскажет человеку, закоренелого лодыря в сознание введет!
– С таким председателем нам – жить и помирать не надо!
Мартынов недоумевал:
– Поднял колхоз – и сам же его и посадил?..
– Что верно, то верно. Посадил… Теперь вот опять попали в самые отстающие.
– Значит, надо снять его с поста председателя, как не оправдавшего доверия народа. Кто за это предложение?..
В зале не поднималась ни одна рука. Женщины всхлипывали, утирали кончиками головных платков глаза.
– Жалко человека, товарищ Мартынов! Как же так – снять? Позор ему какой!
– Сколько сил положил на наше хозяйство!
– А водки выпил еще больше!.. Нет, товарищи! Пьяницы причинили столько вреда колхозному делу, что мы должны поднять всенародный гнев против них! И уж оставлять их в руководстве мы не намерены нигде! Ведь, говорят, дня не бывает, чтоб ваш председатель не напился? Да он и сейчас, полюбуйтесь, пришел на собрание в нетрезвом виде.
– То старый хмель, товарищ Мартынов.
– Проспиртовался. Если б он теперь и бросил, так еще с месяц бы дух из него не выходил.
– Кто за то, чтобы Грищенко снять?
– И опять – никакого движения в зале, две-три руки за снятие, вздохи, всхлипывания…
– Товарищ Мартынов! Да ведь мы сами человека испортили, – заговорила одна колхозница. – Сами испортили, мы виноваты, а теперь заставляете нас голосовать против него!.. Колхоз большой, нас много – он один. Там крестины, там поминки, там свадьба, там новоселье. А у нас совести нет, зовем его: «Да зайди, Николай Андреевич, уважь, не погребуй нашим хлебом-солью!» Того не понимаем, что, если он у каждого выпьет по стакану, сколько же это получится? Мы – бессовестные, вот кто, а не он! Вот он и привык к этому зелью так, что теперь дня не может без него прожить!
– Там свадьба, там крестины, а там подводу дай съездить на базар, – опять пол-литра ему на стол?..
Весь зал возмущенно загудел:
– Нет, чего не было, того не было!
– Напраслину на него не возводите, товарищ Мартынов!
– Такими делами он не занимался!
– Не взяточник!
Мартынов немного смущенно, виновато покосился в сторону клевавшего носом за столом Грищенко.
– Прошу прощения. Значит, просто честно – спился?
– Честно, честно!
– Только пьет, больше никаких грехов за ним не водится!
– Но, вероятно, кто-то этим у вас в колхозе пользуется, – продолжал Мартынов. – Раз председатель вечно пьян, хоть и сам не безобразничает, – другим раздолье.
– Что раздолье, то правда ваша. Как говорится: гуляй, черти, пока бог спит!
– Петушиную ферму организовали.
– Какую петушиную ферму?
– Да это у нас тут у одного бригадира компания собирается, в карты играют под деньги, в «петушка». Мы их прозвали «петушиная ферма».
– Вот к этим-то, на «петушиную ферму», без пол-литра не ходи, если в чем нужду имеешь!
– Для нас поросят продажных нет, а себе по свинке и кабанчику в счет трудодней выписали!
– Колхозное сено пропили!
– Которое пропили, которое погноили. Некому было присмотреть за кормачами. Сметали стога так, что в дожди до самого исподу протекло.
– Вот, все это происходит потому, что колхоз ваш – без головы, – настаивал Мартынов. – Такое положение дальше терпеть нельзя.
– Эх, товарищ Грищенко, Николай Андреич! – хлопнув шапкой по скамейке, с горечью и болью в голосе сказал один колхозник. – Ежели б ты с самого начала не пошел в тот первый дом, куда тебя позвали, – все было бы в порядке! Сказал бы, мол: извиняюсь, не могу, медицина запретила, и не приставайте ко мне, капли в рот не возьму, – так бы и привыкли люди к тому, что ты, стало быть, непьющий, и не обращали бы на тебя внимания. А раз пошел к одному, то надо уж и к другому, и к третьему, – не то обидятся. Как же так, мол, товарищ председатель, у таких-то на свадьбе гулял, к таким-то на именины ходил, а наше новоселье не хочешь почтить? Вот тут-то тебя и закружило. Слабость твоя! Не выдержал характера!
– А не выдержал – значит, не годен я в председатели, – встал проснувшийся Грищенко. – И нечего вам тут время терять. Голосуйте. Сам буду голосовать за то, чтоб сняли меня… Потерял скорость… Верно говорю, товарищи. Я уже стал для вас вроде обледенения на крыльях, тяну колхоз вниз… Выбирайте вот товарища Щукина!.. Я его знаю по госбанку. Ругался с ним. Хозяин! Во!.. Всё…
И, тяжело качнувшись, сел опять, почти плюхнулся на стул.
Мартынов, подумав, уточнил свое предложение:
– Наказывать мы его не будем. Человек болен, его надо лечить. Есть специальные больницы для таких больных алкоголизмом. И попробуем вылечить, вернуть его к нормальной жизни!.. Давайте запишем так: «Освободить товарища Грищенко от должности председателя колхоза и направить его на лечение». Вот так. Не снять, а – освободить… А новому председателю, товарищу Щукину, если выберете его, это – серьезное предупреждение! Выдержать характер – с самого начала! И вы, товарищи колхозники, тоже сделайте для себя выводы. Не докучайте ему своим гостеприимством. «Не введи во искушение». Тоже – с самого начала! Не зовите его в посаженые отцы, в кумовья. Справляйте свои свадьбы и новоселья без председателя. Действительно, таким колхозом, как ваш, – восемьсот дворов, – можно не только человека, слона можно споить!..
Так, со смехом и со слезами, колхозники все же проголосовали за освобождение Грищенко и выбрали председателем колхоза Щукина.
Жбанов поехал секретарем парторганизации в Олешенскую МТС, Бывалых – председателем колхоза. Оба не торопились перевозить свои семьи из райцентра: один, видимо, надеясь на то, что высшие инстанции не санкционируют перемещения его в колхоз с поста инспектора по определению урожайности, другой – неизвестно на что, может быть, на постепенное выдвижение со временем опять на какую-нибудь районную должность.
Директора мясокомбината Корягина, видимо, кто-то из знакомых с медициной «проконсультировал», как симулировать острый приступ аппендицита. Скорая помощь увезла его в больницу. Там ему сделали операцию, аппендицита не обнаружили, вырезали червеобразный отросток слепой кишки, зашили живот и сказали: «Ну, теперь, как отлежитесь после операции, можете смело ехать в самый неблагоустроенный колхоз, где даже фельдшерского пункта нет: полная гарантия, что аппендицита у вас никогда не будет».
Коробкин на другой день после собрания партактива пришел в райком к Мартынову бледный, осунувшийся, похудевший за одну ночь.
– Не могу, Петр Илларионыч, но могу!.. – простонал он, присев к столу, опустив голову, нервно потирая ладонью восково-желтую лысину. Казалось, и лысина его, обычно блестевшая, точно лакированная, сегодня как-то потускнела, сморщилась. – Не могу… Я сойду с ума там. «Навсегда»!.. Поймите по-человечески! Кто к чему приспособлен… Может быть, это у меня болезнь. Что-то, может быть, еще в детстве потрясло меня на всю жизнь… Эта осенняя грязь, эти долгие зимние ночи при керосиновой лампе, вой собак. Такая тоска!.. Я не могу без ужаса подумать об этом. Я там потеряю и сон и аппетит. Просто тяжело заболею и выйду из строя. Не принесу никакой пользы…
Мартынов удивленно моргал глазами, слушая Коробкина. До чего же жалки были слова и вид этого представительного детины, всегда такой уверенной походкой входившего в кабинеты, с таким апломбом выступавшего на пленумах райкома: «Некоторые председатели колхозов преступно недооценивают значение строительства силосных башен. Я предлагаю указать товарищам на недопустимость срыва строительства силосных башен!..» Как его оглушило! Действительно, пошли такого слабонервного в отстающий колхоз – припадки начнут его бить.
– От керосиновых ламп есть спасение, – сказал Мартынов. – Электростанцию построишь. Тебе не привыкать строить. Ты же заведовал отделом строительства.
– Не шутите, Петр Илларионыч!.. Не только в керосиновых лампах дело. У меня вообще отвращение ко всему укладу деревенской жизни. Это у меня – в крови. Меня всегда тянуло в город, к рабочему классу!..
– Постой, постой, товарищ Коробкин! Почему – в крови? Насколько мне помнится – я смотрел твою учетную карточку, – ты же сам из крестьян, вырос в деревне?
– Из крестьян, да… Но я не думал навсегда оставаться в деревне. Я даже не ходил за плугом. Я не умею лошадь в телегу запрячь. Когда я вступил в комсомол, мне сразу дали должность делопроизводителя в сельсовете. Потом заведовал паспортным столом. Ушел от отца, жил на квартире в культурной семье, у ветфельдшера. Чисто, уютно. И когда меня приняли в партию, я тоже в колхозе не работал. Пошел по госстраху, потом был председателем сельпо, директором инкубатора, заведовал мельницей. Потом, после пожара, когда мельница сгорела, меня взяли в район… Петр Илларионыч! – взмолился Коробкин. – Пошлите меня на учебу в областную партшколу.
– Боюсь, что теперь тебе придется все же поработать в колхозе. С учебой погодим.
Коробкин засунул руку за борт пиджака, дрожащими пальцами вытащил что-то из внутреннего кармана, положил себе на колени, накрыл ладонью.
– Что это? – спросил Мартынов.
– Если так… В таком случае… Я вынужден. Если вы не входите в мое положение…
– Что ты вынул из кармана?
Коробкин показал Мартынову партийный билет.
– Поймите, Петр Илларионыч, мне нелегко решиться на этот шаг. Но я вынужден… Не могу!.. И жена моя ни за что не поедет в колхоз. Что же нам – разводиться? Я пятнадцать лет с нею живу, дети есть…
– Ну что ж, раз сам отдаешь… – Мартынов вынул из крепко сжавшихся, точно сведенных судорогою пальцев Коробкина партийный билет, открыл сейф, положил его туда, замкнул на ключ. – Пока на сохранение. На бюро все же мы тебя вызовем.
И, желая до конца изведать этого человека, сделал усилие над собою, изобразив на лице нечто вроде сожаления о случившемся, стал расспрашивать Коробкина участливым тоном:
– Ну, а что же ты думаешь делать дальше? Чем будешь жить? Понимаешь, товарищ Коробкин, ведь теперь нам неудобно оставлять тебя на руководящей работе в райисполкоме.
– Сам знаю, что неудобно… Что ж, найду работу. Все же человек я грамотный, имею опыт… Не та, правда, зарплата будет… Жена у меня бухгалтер, при месте. Дом свой. Сад у нас хороший… Проживем.
Мартынов встал, прошел по кабинету.
– К рабочему классу, говоришь, тебя тянуло? Почему же не поехал еще в молодости, комсомольцем, в Магнитогорск? А здесь у нас в Троицке – какие же заводы?.. К чернильнице тебя тянуло, а не к рабочему классу! Волостной писарь!.. Легко с партбилетом расстался.
И – не выдержал. Подошел к двери, резким толчком локтя распахнул ее, осиплым, сорвавшимся голосом негромко сказал:
– Уходи, шкура!..
Коробкин, сгорбившись, сразу укоротившись на целых полметра, вздрагивая спиной, выскользнул в дверь.
Его исключили из партии на первом заседании бюро. На том же бюро исключили и Федулова. В этой фигуре, при ближайшем рассмотрении, тоже ничего сложного не оказалось. Тоже «волостной писарь», к тому же еще и жулик. Как выяснилось, кроме леса для постройки дома в городе, много еще всякого добра потянул он из амбаров и кладовых колхоза «Борьба» – «по себестоимости». И глушил все сигналы о неблагополучии в этом колхозе, поступавшие в райисполком. Федулова исключили из партии и отдали под суд. Разбор дела Корягина о симуляции аппендицита пришлось отложить до выхода его из больницы.
Через неделю во всех колхозах, где намечено было сменить руководство, выбрали уже новых председателей. Руденко, Грибов, Николенко сразу перевезли и семьи на новое местожительство. В районных учреждениях за выбывших товарищей работали пока временные заместители.
Много получил Мартынов в эти дни телеграмм, много было звонков из областного центра и даже из Москвы.
– Товарищ Н. состоит в нашей номенклатуре. Как же вы без согласования с нами перевели его на другую работу.
– На какую другую работу, давайте уточним. На очень важную работу. Мы же не газированную воду послали продавать. На передний край послали – председателем колхоза.
– Самоуправство!..
Когда голос в телефонной трубке переходил на крик, Мартынов говорил:
– Жалуйтесь на нас в ЦК. Мы так поняли решения сентябрьского Пленума: лучших людей – в колхозы. Если неправильно поняли – поправят нас. Жалуйтесь, жалуйтесь, не теряйте времени.
После чего обычно разговор обрывался и трубки на обоих концах провода клались на вилку аппарата.
Поздно ночью – Мартынов был дома, собирался уже ложиться спать – раздался звонок, которого он давно ждал. Телефонистка предупредила: «Будете говорить с секретарем обкома».
– Алло!.. Ты, Мартынов?
– Я вас слушаю, Алексей Петрович!
– Как живешь?
– Ничего, спасибо.
– Здоровье как? Семейство?
– Все в порядке.
– Дуги гнешь, говорят?
– Нет, Алексей Петрович, такого производства у нас в районе нет. Колеса делаем, хомуты шьем, кирпич выжигаем, а дуги не делаем.
– Я говорю: гнешь дуги, как медведь… Ты чего там с кадрами натворил?
– А-а…
Слышимость в телефоне была такая резкая, что жена Мартынова, Надежда Кирилловна, и не желая, все равно подслушала бы разговор. Взглянув на серьезное лицо мужа, приложив руку к сильно забившемуся сердцу, она опустилась на диван рядом с ним.
– Тут на тебя, брат, у нас в обкоме жалоб – целая куча.
– Почему целая куча, Алексей Петрович? Большинство товарищей поехало в колхозы добровольно. На что же им жаловаться?
– Ну, не куча, есть, в общем, письма… Так как ты думаешь дальше жить – без председателя исполкома, без прокурора?..
Мартынов начал было подробно излагать свой план – секретарь обкома перебил его:
– Ладно, понятно… Будете просить у нас кадры? Ну конечно, я так и подумал, сразу догадался, когда мне рассказали. Раскусил. Знаю уже тебя немного… Председателя райисполкома мы вам дадим. Знаешь, кого? Начальника Управления водного хозяйства Митина. А? Главного водолея области. Это по должности его так прозвали, а на самом деле – толковый парень. На его место попросим министерство прислать человека. Прокурора тоже дадим, кого-нибудь из областного аппарата. Мы тут тоже, пожалуй, разошлем народ в районы, может быть до второго секретаря включительно. В некоторых районах надо нам укрепить руководство… Это все хорошо, правильно, товарищ Мартынов. Но вот тут есть жалоба на тебя: неколлегиально ты это как-то сделал, без решения бюро.
– Как – без решения бюро? Мы потом утвердили это все на бюро. В бюро у нас девять человек, Алексей Петрович, а на партактиве было двести человек. Мы предварительно посоветовались с партийным активом района. Чем плохо?
– Так, так… Значит, потом рассмотрели этот вопрос на бюро?
– А как же!
– Но почему же, товарищ Мартынов, я узнаю обо всем этом не от тебя лично, а от своего аппарата, из писем ваших обиженных? Почему, когда ты задумал эту операцию, не сказал мне сразу? Не позвонил? Боялся? Чего?
– Да нет, Алексей Петрович, я не боялся…
– Но все же сомневался – разрешим ли? Давай-ка, мол, для верности поставлю обком перед фактом. Да?.. Напрасно молчал столько времени. Ведь и в других районах нам нужно укреплять колхозные кадры. Вы нашли форму, как лучше двинуть это дело. Надо поделиться с другими. Ты – старый газетчик, а ну-ка распиши это все для нашей газеты – как проходил у вас партактив… Когда пришлешь? Завтра? Хорошо.
Надежда Кирилловна заглянула смеющимися глазами в лицо мужу, запустила пальцы в его густые волосы, взлохматила их. Тот нетерпеливым жестом слегка отодвинул ее.
– Слушай, товарищ Мартынов…
– Я слушаю.
– Вот мы тут будем тоже делать передвижку кадров. Кого в районы, кого из районов… Если мы заберем тебя в обком, а?
– Как – в обком?
– Ну как – на работу в обком. Подберем тебе что-нибудь по плечу. Не инструктором – покрупнее дадим работу. А? В обкоме ведь тоже люди нужны.
– Ну вот!.. – вырвалось у Мартынова.
– Что – «ну вот»?
– Да зачем же меня срывать с района? Я еще тут ничего не успел сделать. Нет, нет! Ни за что!..
– Подумай.
– И думать об этом не хочу! Не буду думать!
– Зачем же так капризно отвечаешь? Ты не девушка, тебя не замуж сватают.
– Простите, Алексей Петрович. Не пойду я в обком. Никуда из района! Если только, может, снимете меня… Мы тут говорили как-то с товарищами: когда офицер много лет батареей командует – батарея стреляет хорошо. Зачем же меня так быстро выдвигать в область? Я еще района не освоил… Нет, Алексей Петрович, прошу вас – оставьте меня здесь. Только стало дело налаживаться! Мне ведь тоже хочется сделать что-то в районе своими руками… Нет, нет! Не надо. Очень прошу!..
– Не хочешь?.. Эх, брат, если бы ты знал, как мне трудно в обкоме!.. Ну ладно, спи спокойно. Не будем тебя пока трогать. Привет супруге!
– А вот она тут рядом со мною сидит. И вам привет передает.
– Спасибо. Может быть, я найду в ней союзницу? Вместе уговорим тебя?..
– Нет, не хочет, крутит головой.
– Значит, оставить тебя навечно командовать батареей?.. Тоже не совсем правильно. А кто же будет дивизиями, армиями командовать?.. Тридцатого – пленум обкома. Получил телеграмму? Приезжай пораньше, зайдешь ко мне перед пленумом, потолкуем обстоятельно о кадрах – какое тебе требуется подкрепление, на какие должности… С огоньком работаешь, товарищ Мартынов. Молодец. А хитрить не надо. В таких делах ты всегда найдешь у нас поддержку. Ну, спокойной ночи. Всего доброго!
– До свиданья, Алексей Петрович!
Надежда Кирилловна, сияя от радости, крепко обняла мужа и поцеловала.
– За что? – спросил Мартынов, вытирая тыльной стороной ладони губы.
– Ни за что… За то, что все хорошо кончилось!
– А, за это! Значит, если б выговор мне влепили, не поцеловала бы?
– Дурень! – рассмеялась Надежда Кирилловна.
– Вот-вот! Чего еще скажешь?.. Секретарь обкома не поругал, а от нее слышу: «Дурень».
– Критика снизу, товарищ секретарь! Похвалили его, предложили в газету написать о собрании!.. Зазнаетесь, кажется?
И долго еще Мартынов и Надежда Кирилловна разговаривали о событиях последних дней, подшучивали друг над дружкой, болтали о всяких пустяках, возбужденные и радостные оттого, что все закончилось благополучно и можно ждать завтрашнего дня без особых треволнений.
И утром, лишь только проснулся Мартынов и подошел к окну, откуда открывался вид на крутой спуск к реке, луг и молодые березовые рощицы за рекой и села на далеком взгорье, – первые его мысли были о ночном разговоре с секретарем обкома.
