Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"

Автор книги: Валентин Овечкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Павел. Откуда вы это взяли, Кость Романович, что я от людей прячусь?

Кость Романович. Ну сторонишься как-то, мало с ними разговариваешь, весь ушел в свои переживания. Я был сегодня у вас в эмтээс. Ваши трактористки не знают даже, где сейчас фронт проходит, какие города вчера освободила Красная Армия. Никто сводку им не сообщил. Не нравится мне такая работа. Вас там с директором двое коммунистов.

Катерина(придвигает к Кость Романовичу тарелку с едой). Кушайте, Кость Романович!..

Кость Романович. Что ты там, товарищ Чумаков, затеял с теми тракторами, что во дворе у вас стоят?

Павел. Ничего такого… Хочу отремонтировать их.

Кость Романович. Но у них же задние мосты не годятся?

Павел. Не годятся… Мы их в сводке вам не показывали. Двадцать машин, которые комиссия приняла, – те на ходу, будут работать, не беспокойтесь. А эти пять я собрал из выбракованных деталей.

Кость Романович. Что же ты хочешь с ними сделать?

Павел. Хочу испробовать одну штуку… Вот шестеренки. (Вытаскивает из кармана шестеренку, показывает.) Это из коробки скоростей. Стерлись зубья с рабочей стороны, не берут, оскальзываются. И заменить их нечем. Самые дефицитные детали.

Кость Романович. Где же ты достанешь их?

Павел. Достать негде… Хочу повернуть их другой стороной. Чтоб это ребро было рабочим. Так они походят еще сезон. А повернуть можно. Всю коробку скоростей.

Кость Романович. Только всего? Просто.

Павел. Не так-то просто. Чтоб скорости не пошли назад, надо и мотору дать обороты в другую сторону. Не задом же наперед ездить?

Андрий. А ты сообрази чего-нибудь, Павло Тимофеевич.

Павел. Вот соображаю. Перестраиваю моторы под левые обороты.

Кость Романович. А нельзя там еще штук пять таких машин собрать?

Павел. Посмотрю… Но уж кто после меня будет работать в нашей эмтээс, тот из этого утиля больше ничего не выжмет. После меня – только на переплавку.

Андрий. После тебя? А ты что, уезжать собираешься?

Павел(ловит на себе взгляд Катерины). Нет, никуда не собираюсь уезжать. К слову пришлось…

Вера(Катерине, тихо). Береги свое счастье, Катерина!

Катерина. Как его убережешь…

Кость Романович. Так чего же ты молчал? Придумал такую штуку – и молчит!

Павел. Не кончил еще.

Кость Романович. Время идет! У нас же и другая эмтээс есть. Я сегодня ночью вызову оттуда директора, расскажу ему. У него восемь машин не собрано из-за коробок скоростей. На старые трактора ведь вся надежда. С заводов новые не скоро получим, танки нужны еще фронту. Эх ты, изобретатель!

Катерина. Запевай еще, Вера!

Мусий Петрович. Что ж никто не пьет, не подносит? Ну и компания собралась! У того живота нету, тот (на Павла) чего-то задумался, у того должность партейная. Наливай, Нюрка! Выпьем за наше соревнование.

Нюрка. Чтоб знамя за весенний сев первой бригаде досталось. Эге? (Выпивает.)

Ариша. Я тебе говорю, Андрий, – больше доверяй нам, бабам. Мы все вытянем, мы жилистые. Прямо тоску наводит он на меня своими думками. Ночью курит и курит и ворочается с боку на бок. Да что ты, говорю, так задумываешься. Посеем! Что мы вытерпели здесь без вас – одним нам только известно. Хуже было – пережили.

Андрий. Ну, за доверие бабам! (Выпивает.) Да оно уже немножко вроде проясняется. Если вот Павло Тимофеич еще тракторами поможет… Мне твоего сада жалко, Иван Назарович. Шел сегодня мимо двора – одни пеньки торчат.

Стешенко. Своими руками порубал… Откуда ни заедут немцы – все ко мне. Обозы, кухня – вода у меня лучшая на все село. И сад. Машины под деревья маскируют от наших самолетов. Да будь вы, думаю, прокляты! Для вас защиту делал? Наточил топор, вышел ночью, порубал все под корень. И подался в лес, к партизанам… А питомника не тронул. Я же мечтал всем колхозникам такие сады насадить.

Павел. У каждого своя мечта была в жизни…

Кость Романович. Была и есть. Ты, Андрий, пеньки видел, а я уже и ямки видел у него, между пеньками. Весной опять посадишь молодняк, Иван Назарович?

Стешенко. Обязательно… Хотя ямок-то я еще не копал… Понимаю, товарищ командир!..

Женщины поют.

Вера(после песни). Забудешься на час, а как вспомнишь, что в пустую хату идти… Я своего Мирона уже раз было похоронила. Он с финской два месяца не писал. Товарищи его, с которыми пошел, пишут, а от Мирона нет писем. Нет и нет. Потом приходит сам. В шинели, в шапке со звездочкой, черный, как цыган, не узнать. От морозов почернел, прямо опалило его всего. Живой. Только вот тут, на щеке, царапинка от пули… А теперь, должно быть, не дождусь ни беленького, ни черненького. (Плачет.)

Катерина(встает). Я, бабы, хочу выпить… Сегодня наш день. И праздник наш, и слезы наши, все – нам. И посевная будет наша, бабья, и лето будет наше. Нам, бабам, досталось в этой войне больше всех. Кто дальше живет, до тех хоть фронт не доходил. А мы фашистов повидали… Давно они тут жили? Вот за этим столом пили пиво, пели свои песни.

Нюрка. Ну и песни у них: «Ай, цвай, гав, гав!..»

Катерина. Сколько наших людей погубили проклятые! Разорили нас. Пришли вы ко мне в гости – посадить не на что. Пустая хата. Ну, это наживем опять. А вот молодость свою не вернем. Наша молодость короткая. Сорок лет – бабий век. Прошла она в труде, в войне. Строили, строили и опять строим… Ну что ж, на нас враги и так, и этак, пусть они что хотят, а мы – свое!.. Построим, бабы, снова все, как и было! Нерушимо, навеки! Нам – на здоровье, тем, кто зла нам желает, – на погибель. За детей ваших! За хорошую жизнь! (Выпивает, садится.)

Мусий Петрович. За хорошую жизнь!.. По всему свету!.. (Выпивает.)

Все немного захмелели, беседа становится беспорядочной.

Стешенко(Павлу). Четыре года пожил я всего с женой, Павло Тимофеевич. Двое ребят остались. И не женился. Вот ее сватал (на Марфу), она тогда еще девушкой была. Не пошла за вдовца… А сейчас сыны на фронте, сестра померла. Один душою живу… Посватать разве опять Марфушу?

Марфа, нагнув голову, теребит концы платка.

Катерина. Возьмите меня в свахи. Я ее уговорю.

Кость Романович. Андрий Степанович! Скоро подадут лошадей?

Андрий(смотрит на часы). Через двадцать минут. Вы же заказали к десяти. Подседлают, верхом поедете.

Марфа(Стешенко, который что-то говорил ей тихо). Не надо сейчас об этом, Иван Назарович… Вон Павлуша закурить у вас просит, сверните ему.

Кость Романович(задумчиво). А мы – свое… Хорошо сказала ты, Катерина!..

Вера(подходит к Кость Романовичу, обнимает его за плечи). Эх, товарищ секретарь, Кость Романович. Посеем! Все выполним!.. Нам бы еще гектара два мужиков таких, как вы, посеять!

Женщины поют.

Андрий(Мусию Петровичу). За все наступление от Сталинграда до Днепра ни одного дня не был полк без хлеба. Каждую неделю весь личный состав через походные бани пропускал. Так у меня ж там, дед, и народ был! И повара были – гвардейцы, и сапожники – гвардейцы. А что я тут с тобой, старым хреном, буду делать?

Мусий Петрович (не расслышав). Эге, правильно говоришь! Старый конь борозды не испортит.

Кость Романович встает, одевается.

Павел. Уезжаете? За что вы меня, Кость Романович, постыдили? Я тоже немало потрудился для народа. Не сторонился я людей. Пять премий получил от Наркомзема. Не за плохую работу я их получил…

Кость Романович. И еще придется нам потрудиться, Павел!.. В нашей жизни есть место большим чувствам. Врагам отплатим. Кто-то за нас дойдет до Берлина. Но одной ненавистью нельзя жить. И любить у нас есть кого… А горе – у всех… (Отходит к окну и до конца сцены стоит там, одетый в полушубок, смотрит в темное окно.)

Катерина(Павлу). Его сын был вместе с ним в партизанском отряде. Лет шестнадцати парень. Такой красивый, весь в отца, и ростом ровный с ним. Идут, бывало, рядом – не различишь издали, который отец, который сын.

Павел. Погиб?

Катерина. Ранило его тяжело. До сих пор в госпитале лежит. Врачи говорят – слепым останется.

Баба Галька. Катерина! Закуски не хватает. Вареники там остались?

Катерина идет к печке с чашкой.

Андрий(Арише). Хороший тост подсказала ты, Ариша. С таким тостом можно еще выпить… За доверие бабам! (Выпивает.)

Мусий Петрович. По всему свету!..

Вера запевает: «Теплый ветер дует, развезло дороги, и на Южном фронте оттепель опять, тает снег в Ростове, тает в Таганроге, эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…» Павел сидит, опустив голову.

Затемнение.

Картина третья

Когда сцена освещается вновь, гостей уже нет. Стол отодвинут в сторону. Павел с Катериной сидят на лавке.

Павел. Знаешь, Катя, что такое сальские степи?

Катерина. Я там не бывала, не знаю…

Павел. Море. Будто море замерзло – такая равнина. С кургана глянешь – на пятьдесят километров видны впереди села. Лесов у нас нет. Ковыль да камыш на Манычах. И ветер. Круглый год ветер. Ветру там простор. Летом песок несет из пустынь, мгла стоит над землей, солнце, как в дыму, всходит и заходит, а зимою снег метет.

Катерина. Что ж у вас там хорошего?

Павел. Что хорошего? Не знаю, Катя… А вот один боец из моей роты, тоже сальский, пока жив был, носил под гимнастеркой в ладанке щепотку нашей земли… Наш край – родина колхозов. Оттуда началось. У нас еще до сплошной коллективизации коммуны были. Мой колхоз с двадцать четвертого года существует, двадцать лет. Приходили отцы наши с гражданской войны и начинали социализм строить. Командира полка выбирали председателем коммуны, а сами за плуг становились… Наши места, Катя, знаменитые. О совхозе «Гигант» слыхала? Фабрика зерна. Это – у нас. Сколько мы хлеба давали! Идешь, идешь степью, пшеница шумит по обе стороны дороги, километров на двадцать.

Катерина. А послушать тебя – вроде пустыня там, сушь.

Павел. Сушь, да. А земли у нас очень плодородные. Там и была пустыня, до советской власти. Дикая степь, табуны ходили. Потому и дорого оно, Катя, что все нами построено. На глазах выросло. Я как стал трактористом, восемь лет в одном колхозе землю пахал. А зимою по хозяйству работал. Я много сделал для своего колхоза. Три водокачки-ветрянки сделал и движок для электростанции. Легкие были на ходу, от самого маленького ветерка крутились. Жил я как раз возле мэтэфэ, так, бывало, и засыпаешь под музыку – крутятся лопасти, как веретено жужжит, и просыпаешься рано утром, скотину уже поят, слышишь – работают мои движки… Механики называют ветер – голубой уголь.

Катерина. Почему – голубой уголь?

Павел. Ну, уголь, потому что заменяет горючее для машин, а голубой – с воздуха, с неба… Я учиться хотел, собирался, парнем еще, в город ехать, да так как-то жизнь сложилась, не пришлось. (Достает из кармана гимнастерки фотокарточки, показывает Катерине). Наш колхоз… Это наши фермы. Это клуб, правление… Сад. Видишь, какой сад был? А раньше считалось, что в нашей местности сады не могут расти… У нас был и виноградник. И в степи сажали лесополосы у дорог, чтобы защитить посевы от суховея… Это – эмтээс. Моя бригада в полном составе. Хорошие ребята! Этот, писали мне, – командир танковой роты. Этот Героя получил за Днепр. Этот погиб… А это мое семейство… В последний день снялись. Меня двадцать третьего июня взяли в армию…

Катерина(долго рассматривает карточку). Маленький – сын?

Павел. Сын. Сына мало помню, не успел к нему привыкнуть, а дочка все стоит перед глазами – как она в Сальске на вокзале прощалась со мной. Дочке двенадцать лет было.

Катерина. На тебя похожа. Плакала, слезинки на глазах… А у жены лицо суровое. Красивая… Брови нахмурила… А может, чуяло сердце муки впереди… Как ее было звать?

Павел. Наташа.

Катерина. Ты ее очень любил?

Павел. Любил… Первое время мы хорошо с нею жили. А потом профессия моя не понравилась ей. Не нравилось, что все лето в степи живу, домой грязным прихожу. Она, когда я еще комсомольцем был, хотела, чтобы я в сельсовет поступил или в кооперацию, на должность, чтоб и ей в колхозе не работать… Ну и трактористы разно жили. Иной парень прославится выработкой, глядишь – дом ему сельсовет строит новый, усадьбу большую отводит. Я ни у кого ничего не просил. Плохим был хозяином. А ей хотелось хорошую обстановку купить, цветы любила. Цветов у нас в хате полно было, на всех столах, подоконниках, мне со своими чертежами и примоститься было негде. Случалось даже – скандалили с ней из-за этого. Я ее цветы – за окно, а она мои чертежи – в печку. Ну да что теперь вспоминать это… (Прячет карточки в карман, свертывает одной рукой папиросу, достает из кармана зажигалку – зажигалка не горит.)

Катерина. Постой, у меня где-то кресало было. (Находит на припечке кресало.) Только я кресалить не умею. Это бойцы у меня забыли.

Павел. Вместе выкрешем. (Дает ей трут и кремень.) Держи так, а я буду кресать. (Крешет, трут долго не загорается.) Тоже – техника…

Катерина. Ой! (Подносит палец к губам.)

Павел. По пальцу? Больно? Вот беда тебе со мной! Прости, Катя, это я с левши, еще не научился. (Обнимает ее).

Катерина. Ничего. Прикуривай, загорелось. (Машет трутом, раздувая искру.)

Павел прикуривает.

Павел. Нелегко, Катя, забыть родные места. Сколько мы вложили труда в свою землю! У нас природа немилостивая. У нас там дуром ничто не вырастет. Посадил деревцо – поливай все лето, только тогда примется. Я на сорок первый год намечал и в степи построить водокачки. Хотел ветром поднять воду, насосами. Пустить ее на поля, в сады…

Катерина. Ты хочешь уехать, Паша? (Обнимает Павла). Чтоб опять я осталась тут одна?.. Не рви ты мне сердце. Я твою боль, как свою, чувствую.

Павел. Нет, я тебя не покину… Если уедем, Катя, так вместе. А?

Катерина(долго молчит). А я Украину не видела в крови, в пожарищах? Не хочется разве мне увидеть ее опять счастливой?.. Вот так вы, мужчины, всегда. Свое… вам – дороже…

Павел. Сердишься, Катя?

Катерина. Нет…

Павел. Не уеду я…

Катерина. Да?.. Паша, я всю жизнь одна. Я еще и жить не начинала. Дура-баба, два раза замужем была, а говорит – жить не начинала. Нет, Паша, правда.

Павел. Верю…

Катерина. Знаешь, как я выходила за Матвея? За первого, которого бросила? Тебе, может, говорили уже: «Муж у нее кулак был…» Когда наш отец умер, мать осталась одна, братишка, сестренки маленькие, хозяйства нет, нечем нам жить, и тут посватал он меня. Он вдовец был, ему хозяйка была нужна. Крепко жил, скотом торговал, сеял много, и жена его как раз в жнива померла от заражения крови, косой порезалась. А мы голодали… Мать говорит: «Иди, хоть сама не будешь голодать, а может, и нам пособишь». Подумала, подумала, деваться некуда – пошла. Как чужие жили мы с ним. Он свое, я свое. Первый год при колхозе он кладовщиком был. Каждую ночь у него банда собирается, водку пьют, власть ругают. Я от него еще до высылки ушла. Все люди скажут. Первой бабой была я на селе такой, что мужа бросила нелюбимого… Загубила только молодость свою.

Павел. Долго прожила с ним?

Катерина. Три года. Как сон страшный вспоминается то время… А второй, Василь, тот хороший был человек. Работал в колхозе неплохо, не совестно было за него перед людьми. Только тихий, робкий. На людях чтоб ему выступить, слово сказать – ни за что! Спору, крику, как огня, боялся. Пасечником он работал. А в армию его взяли, как оно называется, в пэвэо, что ли, вот те лебедки крутить, что воздушный шар поднимают… Когда передали мне люди, что он в лагере под Черкассами, в плен попал, я все продала, что было, тряпки, какие оставались, продала, телку продала – заплатить начальнику лагеря, чтоб выпустил. Пришла туда, смотрю: ходят за проволокой не люди – тени. Вызывают Василя Дорошенко. Вышел он за ворота – если б встретила на улице, не узнала бы. Потому и выпустили, что уже помирал. Черный, худой, волосы клочьями, штаны, оборванные до колен, а рубахи совсем нет, дерюжка на плечах. А был мужчина полный, видный такой. И не улыбнулся мне. Довела я его до речки, обмыла, надела чистую рубаху, стала его кормить – не ест. «Не могу, говорит, глотать, в середке все побито». Пятнадцать километров прошли до хутора, тут нас одна старуха пустила переночевать, он как лег, два дня пролежал и скончался там…

Павел. Сын от первого мужа был?

Катерина. От первого был сынок, Ваня, семи лет утонул в озере. И больше не было детей… Видишь, Паша, какая у меня жизнь!

Павел свертывает папиросу.

Опять кресать будем? Нет, уж теперь ты держи, а я буду кресать. (Выкрешивает огонь, Павел прикуривает.)

Павел. Не пара я тебе, Катя. Тебе муж нужен, хозяин в доме нужен. А какой я хозяин без руки? В эмтээс я работаю – трактористы мне помогают. А тут я что ж, по теории буду тебе рассказывать, как плетень починить или крышу перекрыть? Колодезь вон завалился, к соседям по воду ходишь. Телка растет, сарай надо строить. А я и папиросу прикурить сам не могу.

Катерина. Паша, глупый ты! Мне не хозяин нужен – человек, ласка твоя. У меня руки здоровые, я сама все сделаю. Мы за войну все научились сами делать. Полюбила я тебя, привыкла к тебе, будто мы с тобой век живем. Не уходи от меня. Я вижу – томишься ты. Не бросай меня одну. Я такого, как ты, всю жизнь ждала. Не уходи, Паша!..

Павел. Ждала?.. (Долго, чуть отстранив ее от себя, смотрит в лицо Катерине, осторожно приглаживает ее волосы.) Нет, не уйду…

Занавес.

Действие второе

Картина четвертая

Тихий вечер в поле. Солнце на закате. Степь местами черная, недавно вспаханная, местами покрытая зелеными всходами. На заднем плане – Горюнова балка, место расстрела звена Ольги Хромченко. У братской могилы памятник – кирпичный, побеленный известью, украшенный свежей зеленью обелиск. Где-то вдали гудит трактор. Слышна песня – идут с поля женщины. Время – канун Первого мая. Дорогою проходят Андрий и Мусий Петрович, поднимаются на курганчик у дороги – старый дзот.

Андрий. Первые всходы хороши. Уже ворона спрячется. Пошло все в рост… А жито какое на той высотке! А мы ж там и не пахали.

Мусий Петрович. Жито? Доброе жито будет.

Сзади к Мусию Петровичу и Андрию подходит Максим Трохимец с топором и пилой.

Максим. Пáдалица. То мы при немцах там сеяли жито и не убрали его. Осыпалось и выросло опять само.

Андрий. Сколько его там?

Мусий Петрович. Сколько? Да гектара два будет. Пудов сто возьмем… Только кого туда пошлешь косить, когда поспеет? Тот бугор раз десять из рук в руки переходил, по нем и наши лупили и немцы. Там неразорвавшихся мин – как на бахче кавунов в урожайный год.

Андрий. Саперов бы туда сначала…

Максим. Однолично убрал бы хозяин. По колоску бы повыдергал осторожненько.

Андрий. Одна у тебя песня, Максим… Где был?

Максим. У бабы Гальки на огороде.

Андрий. Что там?

Максим. Рассаду поливают. Чигирь наладил им. Крутится…

Андрий. А тут видал, как крутится? Колосовые кончаем. А ты что говорил?

Максим. Что я говорил? Ничего не говорил… Посеем, конечно. Для того и земля, чтоб пахать ее и сеять… Только если б единолично работали, я бы вон там огреха не бросил. (Показывает рукой.) Ишь, какой просев! От края до края порожней сеялкой проехали… Хлеборобы!..

Мусий Петрович. Какой просев! Присмотрись лучше. То там окоп, траншея. Объехали ее. Ты мою бригаду не позорь.

Идут Нюрка с девчатами. Тарахтят повозки, слышно: «Гей, гей! Цоб, цоб, лыса! Цобе!»

Нюрка. Дальше объезжайте, девчата! Туда, аж за курган.

Андрий. Куда направляешься, Нюра?

Нюрка. Идем вторую бригаду на буксир брать.

Андрий(Мусию Петровичу). Слышишь, Мусий Петрович? Тебя – на буксир.

Мусий Петрович. Меня? Дида своего лысого пусть возьмут на буксир! Я еще вчера кончил.

Андрий. Как – вчера?

Мусий Петрович. Вчера. А то что ж, прохлаждался бы тут с вами? Бригада там, а я тут.

Нюрка. Кончили? А то чьи люди работают? (Показывает вдаль.)

Мусий Петрович. Люди? Мои люди. То они сверх плана сеют.

Первая девушка. Ой, пойдем, диду, перемеряем!

Вторая девушка. Плохо наше дело, Нюрка! Пропало знамя…

Андрий. А говорил вчера – восемь гектаров осталось?

Мусий Петрович. Сбрехал, Андрий Степанович. Согрешил на старости лет.

Андрий. Усыплял бдительность противника?

Мусий Петрович. Эге, напускал туману, чтоб эти сороки не пронюхали, что кончаем.

Первая девушка. Нечестно, диду!

Мусий Петрович. Эх вы, первая бригада! Названием только первая!

Нюрка. Ничего, диду Мусий. Еще посмотрим. Еще пропашные впереди.

Мусий Петрович. Чтоб я им поддался – да никогда! Я ж тебе говорил, Андрий Степанович: старый конь борозды не испортит.

Нюрка. Ну, довольно, расхвастались… Так что будем делать, девчата? Назад ехать? (Одной из девушек.) Санька! Сколько у нас ячменя осталось? До вечера высеем? Андрий Степанович! Можно тут загон отмерить?.. (Кричит поехавшим на коровах.) Эй, девчата! (Свистит.) Стой! Заворачивайте сюда! (Девчатам.) Посеем и мы сверх плана, в фонд Красной Армии. А?

Первая девушка. Да уж от них не отстанем.

Нюрка(за сцену). Загоняйте отсюда все плуги в одну борозду, вон на тот кустик. А ты, Санька, налаживай сеялку.

Мусий Петрович. Не так, не так, Нюрка! Нельзя пахать на гору. Пойдет дождь, и вся вода стечет по бороздам. Надо так, поперек косогора. Эх вы, пахари!

Нюрка. Ну, хватит вам, диду Мусий, не дразните, а то заплачу. Тут так хотелось на первой посевной прославиться!..

Первая девушка. Мы и чехол сшили для того знамени от дождя, чтоб брать его с собой в поле…

Андрий. Дид Мусий поставит его у себя на высоком кургане, и вам будет видно.

Вторая девушка. Говорили тебе, Нюрка: пошли кого-нибудь к ним в разведку, чтоб в точности узнать, когда они кончать собираются. Мы бы и домой не пошли, ночью бы досеяли. Ночь была такая месячная.

Нюрка. Говорили, говорили!.. У тебя мать во второй бригаде работает, не могла у матери выпытать. (Плачет.)

Мусий Петрович. Верно – плачет! Перегнули немножко, Андрий Степанович!.. Вот так всегда: пошумят, покричат – и в слезы. Морока с ними!.. Ну, пойдемте, девчата! Не падай духом, Нюрка! Сама же говоришь – еще пропашные впереди. Пошли! Помогу вам обойти загон. Как шнуром отобьем! Пойдем, Максим, с нами. Станешь за маяка посреди загона, на тебя будем держать направление. Здоровый маяк, далеко видно! (Уходит с девчатами и Максимом.)

Андрий(уходящим). Работать до темноты, а потом сюда все собирайтесь. Проведем митинг, и будете заступать по очереди в почетный караул.

Подходят Катерина, Вера, Марфа с сыном, Павел.

Кончили ранние колосовые, Павло Тимофеевич.

Павел. А нам подарок к Первому мая – четыре новых трактора получили. С Алтайского завода. Вон откуда идут машины к вам на Украину!

Андрий. И трактора гудят, и коровы мычат, и лопатами землю копаем – такой посевной на моей памяти еще не было.

Марфа. Не было, не было такого… Ой, болят рученьки-ноженьки! (Садится на землю.)

Павел. Здесь будет митинг?

Андрий. Здесь. Кость Романович обещал приехать.

Катерина(Павлу). Вот в этой балке расстреляли девчат… И пятеро бойцов тут лежат. Освободители наши… И Михайло Стеблицкий.

Павел(отводит Андрия в сторону, приглашает взглядом и Катерину подойти к ним). Андрий Степанович! Почему ты в тракторной бригаде одной только Бабичевой сказал, чтоб пришла сюда в почетный караул? Там еще есть достойные.

Андрий. Кто?

Павел. Первая ударница – Гаша Пономаренко. Незнакомую машину освоила, трофейную. Одна, без напарника, вспахала за посевную больше всех.

Андрий. Она и до войны была хорошая трактористка. Я помню.

Павел. Обиделась она на тебя. У нее сестра здесь лежит…

Андрий. Знаю. А что делать? Вот давай посоветуемся… Если по работе ее ценить, то, конечно, заслуживает…

Павел. А в чем же дело?

Андрий. Муж ее – дезертир. Замаранная семья.

Катерина. Кто вам говорил?

Андрий. Да рассказывали люди…

Катерина. Не тех людей вы спрашивали, Андрий Степанович. Видно, тех спросили, которые, может, даже радуются, когда заметят на человеке пятнышко.

Андрий. Не знаю, я здесь не был тогда. Но это же правда, Катерина, что Митька от своей части отстал, когда мы отступали, и тут при немцах занимался хозяйством, крупорушку завел? Люди головы лишались, а он богатеть собирался. Так?

Катерина. Так… Когда Красная Армия вернулась, его расстрелять хотели, а потом взяли опять в солдаты.

Павел. Это она мне рассказывала.

Катерина. По мужу ее не суди, Андрий Степанович. Я знаю, как они жили. Она была стахановкой, а он ее премии пропивал да ревновал к трактористам. Все ходил вокруг вагончика, подслушивал, с кем она разговаривает… Она, может, и сама не рада была ему, когда он вернулся. Но все-таки муж, дети от него, жалко.

Павел. А как она раненых спасла?

Катерина. Двух раненых красноармейцев выходила. В клуне прятала под соломой, кормила, перевязывала. И Митька не знал. Потом баба Галька вывела их к партизанам…

Андрий. О раненых я не слыхал…

Катерина. Я же и говорю – не тех людей спрашивали… Опорочить ее не трудно, да трудно будет потом ей жить.

Павел. Если к ней тут такое отношение, я ее пошлю в другой колхоз.

Андрий(долго молчит). Прибавили проклятые фрицы работенки председателям колхозов. Кто как прожил без нас это время – и это все надо теперь разобрать… Где она? В бригаде?

Павел. Там.

Андрий. Ну иди за нею, зови ее. Вон уже знамя несут.

Павел уходит. К Андрию подходят Нюрка и девушка из ее бригады.

Ну что? Обошли загон?

Нюрка. Пашут. Кончат к вечеру…

Девушка(смотрит на дорогу). Знамя несут.

Нюрка(оборачивается). Уже?.. Здесь будете вручать?.. А знамя какое дорогое! Старое знамя… (Умоляюще). Дядя Андрий! Вы бы качество посмотрели. Ни одного огреха. Углы все распахали. По-над дорогами прошли сеялкой поперек. И на сколько мы там отстали от дида Мусия – на один день!

Андрий. Сегодня, Нюра, не будем вручать знамя никому. Подождем до полного окончания посевной. Управитесь со всеми культурами, тогда уж подведем итоги.

Нюрка. Да? Ну тогда мы нагоним свое! Санька, слышишь? Еще потягаемся со второй бригадой. Беги, скажи девчатам. А то расхлюпались все. Одной рукой коров погоняют, другой слезы утирают.

Андрий. С бригадира пример взяли.

Нюрка. Это я дома такая слабая на сердце стала. Свои люди – и поймут, и пожалеют. А в Неметчине, верите, дядя Андрий, как было тяжело, а не плакала. Там над моими слезами только посмеялись бы.

Андрий. Не вспоминай ту Неметчину сегодня, будь она проклята. Смотри вон – поля зеленеют. Наши поля. А солнце какое красное… Как там на фронте бойцы наши встретят Первое мая? Какие города еще возьмут?..

Нюрка. И рада бы не вспоминать, да подружки мои там остались… На ветер заря горит… А может, к дождю.

Андрий. К дождю, к дождю. К урожаю!..

Затемнение.

Картина пятая

Через минуту, когда загорается опять свет, на сцене те же декорации. Вокруг памятника и на переднем плане много колхозников. Луна и фонарь освещают развернутое под обелиском красное знамя.

Андрий(стоит на возвышенности у памятника, заканчивает речь). Мы честно потрудились, чтоб приблизить победу над врагом. Ко дню Первого мая закончили сев колосовых. И мы пришли встретить этот светлый праздник к нашим братьям и сестрам, которые лежат здесь… У этого старого знамени будут стоять в почетном карауле те, кто крепко держит его сегодня и несет вперед. (Сходит вниз, делает знак Мусию Петровичу и одной женщине, чтоб подошли.) Становись, Мусий Петрович. А ты, Трофимовна, сюда. (Подает им винтовки, взятые у кого-то из толпы.) Возьмите оружие.

Мусий Петрович(тихо). Сказать надо что-то?.. (Взяв винтовку, громко.) Служу Советскому Союзу! (Становится у памятника с винтовкой к ноге).

Колхозники стоят вокруг в молчании. На переднем плане – баба Галька с женщинами.

Баба Галька(тихо). На веку – как на долгой ниве. Я, бабы, и девятьсот пятый год помню… Вот тут собирал мой Иван Маркович мужиков на Первое мая, в этой самой балке. Еще только начиналось. Листовки читали. Бой был с полицией. Семь человек наших засудили на каторгу в Сибирь. Один говорил на суде: «Все ж таки одолеет трудящий народ ворогов. Может, не скоро, еще не все к полному сознанию пришли, но одолеет». А оно вон как обернулось – через малое время опять революция. И я дожила…

Андрий делает знак Мусию Петровичу и женщине, они отходят от памятника.

Андрий(передает винтовку другой женщине). Становись, мать. (Вторую винтовку передает Вере).

Женщина(тихо). О чем они думали, когда вели их сюда? Уже пушки гремели за бугром… Оля, детка, не дождалась ты светлого дня… (Берет задрожавшей рукой винтовку, становится на место Мусия Петровича. У другого угла памятника становится Вера).

Слышен шум подъехавшей автомашины. К толпе подходят Гаша, Павел и Кость Романович. Андрий и Катерина выходят на передний план.

Кость Романович(Андрию). Провели уже митинг? Опоздал я.

Андрий. В тракторной бригаде были?

Кость Романович. Где я только не был сегодня! Вот их (на Гашу и Павла) подвез… Она мне по дороге рассказывала о себе.

Гаша(Андрию). Здравствуйте.

Андрий. Здравствуй, Гаша… Тебе заступать в почетный караул.

Гаша. Так, может, домой сбегать, переодеться?

Андрий. Не надо, не успеешь.

Гаша. Я, Андрий Степанович, хотела вам сказать… И вам, Кость Романович…

Андрий. Скажи.

Гаша. Дети у меня, двое… Что я им про отца буду говорить, когда вырастут?

Кость Романович. У них и мать есть.

Гаша. Вот. Я за все должна ответить. Но за детей больше – моя кровь. Вырастут, вот тогда спросите меня: «Каких защитников родины ты воспитала?»

Кость Романович. Спросим.

Гаша. Как сама люблю эту нашу землю, так и их научу любить!.. (Отходит к памятнику в толпу.)

Павел (смотрит ей вслед). Этим словам верь, Андрий. (Отходит.)

Андрий(Кость Романовичу и Катерине). Забывает свое, стал о людях думать… Это ты ему душу отогрела.

Катерина. Не знаю… Все вспоминает свои сальские степи…

Андрий уходит к памятнику, ставит в почетный караул Гашу.

Гаша(принимая винтовку). Поклон тебе, сестричка, первомайский… И вам, девчата… И вам, товарищи дорогие, незнакомые…

Кость Романович. Незнакомые… Написали родственникам этих бойцов, что похоронены здесь?

Катерина. О четырех известили. Один родом из Канева, зимою мать приходила сюда. А у одного так залило кровью документы, что не узнали, как и зовут.

Андрий возвращается к Кость Романовичу. Павел и Катерина отходят в сторону. В степи, за людьми, собравшимися у памятника, – тихая лунная ночь. Изредка налетает ветер, качает высокую траву у дороги.

Кость Романович. В зареченских колхозах плохо дело. Придется тебе, Андрий, послать в Сосновку одну бригаду с плугами на помощь. Сам знаешь, какое там положение. Тут трудно, а там – вдесятеро.

Андрий. Ну, что ж, пошлем человек двадцать из разных бригад. И Катерину пошлем туда.

Кость Романович. Да, да. Туда таких запевал, как она, нужно!..

Отходят, разговаривая.

Катерина. Хорошо здесь ночью. Дышится вольно…

Павел. Я люблю степь. По лесу идешь, идешь, и все стена перед тобою, не видно, что впереди. А тут – простор…

Катерина. Жить будем, Паша. Погибшим – вечная память, а живым – жить… Ты и для нашего колхоза много сделаешь. Построим все, как и до войны было, зацветет колхоз – хорошо будет у нас…

К Павлу и Катерине подходят Марфа Стеблицкая и Стешенко.