Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)
Вот так и получилось, что Медведев, став во главе районной партийной организации, воспринял все распространенные пороки плохих секретарей райкомов, и среди них наиболее чреватый последствиями порок – равнодушие к людям. Председатели колхозов и директора МТС были для него не товарищами по работе, а лишь промежуточными рычагами для нажимания на них и выполнения на местах спущенных сверху директив. О рядовых колхозниках уж и говорить нечего – на них он смотрел только как на виновников «срыва» того-то или того-то.
За время весеннего сева Медведев успел так прославиться всюду своей грубостью, что им уже в колхозах матери стали пугать детишек:
– Вон погоди, приедет на зеленой «Победе» тот дядька в золотых очках, что на нас в поле кричал, я ему расскажу, как ты балуешься!..
Флегматичный Глотов показался вначале Медведеву человеком безответственным. После нескольких осечек с Долгушиным, который за словом в карман не лез и при нападках на него давал отпор, Медведев стал наседать больше на Глотова, ездил чаще всего в колхозы Семидубовской зоны. Старик принимал указания Медведева, в открытые споры не вступал, если Медведев приказывал пускать бороны по мокрой зяби, со своей стороны тоже давал распоряжение бригадиру налаживать и заводить машины, но лишь только райкомовская «Победа» скрывалась за бугром, останавливал тракторы и продолжал делать все по-своему. Трактористы, народ сообразительный, называли такие действия своего многоопытного, умудренного жизнью директора «тактикой мирного неповиновения». Бывало и хуже. Если Медведев очень уж нажимал, чтобы начинали сеять в холодную почву просо или кукурузу, грозя за промедление карами, Глотов давал указание бригадирам обойти загоны сеялками по разу и на этом пока прекратить, а сам сообщал в район, что посеяно тридцать – сорок гектаров (чтобы открыть сводку и этим успокоить Медведева), а после этого еще несколько дней не сеял, выжидал теплой погоды. Это уже было: борьба с преступлением методом преступления же, но не столь губительного своими последствиями для урожая, как посев поздних культур в непрогретую почву. Лавируя так и сяк, невозмутимый, спокойный на вид Глотов сумел все же выдержать хорошее качество обработки земли и наилучшие сроки сева всех культур.
На севе кукурузы Медведев приехал в колхоз «Родина», где председателем работал Дорохов, бывший лесник. У большой проезжей дороги на хорошо разработанном поле сеяли специальной сеялкой, с мерной проволокой, точно по квадратам. Присутствовал на севе и директор МТС. У Медведева за время его поездок по колхозам стал уже вырабатываться глазомер. Он окинул взглядом поле.
– Но это же не вся ваша кукуруза. Здесь будет всего гектаров пятьдесят. Где еще сеете?
Дорохов указал рукой.
– Вон там, за той лесополосой.
– Поедемте туда.
– Туда сейчас не проедем на машине, – замялся Глотов.
– Почему?
Там мостик через речку неисправный, провалимся. Надо ехать через село, назад, кругу давать километров пятнадцать.
– Да вот же накатанная дорога, прямо в ту сторону. Куда же ездят по ней? Свежий машинный след.
Дорохов переглянулся с Глотовым.
– А может, уже исправили. Я давеча говорил бригадиру…
Поехали на другое поле. Мост оказался починенным и, как видно, уже давно, свежая стружка на бревнах настила успела потемнеть. Кукурузу на этом поле, укрывшемся между оврагами и лесополосой, сеяли обыкновенными сеялками – междурядья положенной ширины, но рядок сплошной, не гнездами.
Медведев схватился за голову.
– Это что ж такое делается? Где же у вас тут квадраты?..
– Не беспокойтесь, Василий Михайлович, – ответил ему Глотов. – Квадраты здесь будут еще лучше, чем на том поле. Потерпите до первой культивации.
– Как – потерпеть?..
Дорохов стал объяснять:
– Когда появятся всходы, мы пустим тракторные культиваторы и вдоль и поперек рядков. Ножи сами прорежут поперечные междурядья на нужную ширину, а те растения, что останутся, будут как бы гнездом, получатся правильные квадраты.
Медведев уничтожающе мерил Дорохова взглядом.
– Ваша собственная выдумка?.. Что ж, придется судить за грубое нарушение агротехники на севе кукурузы. Самой ценной зерновой и фуражной культуры!..
– Погодите, Василий Михайлович, – вмешался Глотов. – Если его судить, то меня надо судить в первую очередь. Это не его выдумка. Это я ему посоветовал так посеять. Вся Кубань так сеяла до войны кукурузу, и получались прекрасные квадраты. Я же ее знаю очень хорошо, эту культуру, имел с нею дело, три года работал на Кубани управляющим отделения совхоза. Квадратно-гнездовых сеялок тогда еще не было, сеяли ее простыми зерновыми сеялками, сплошным рядком, а потом прорезали поперек культиваторами и так и обрабатывали вдоль и поперек. Те же квадраты. Только называли тогда букетировкой.
– Ни в каких агроправилах вы не найдете такого способа!
– Да, нету в агроправилах, не знаю почему, а способ хороший, при нехватке нужной техники, – продолжал настаивать Глотов. – Вот мы выждали наилучшее время для посева и за два дня все это поле засеем. Через неделю уже всходы будут. А руками сеять – на десять дней растянем, до суши. Здесь у них, правда, пойдет лишних семян килограммов по пять на гектар. Но семена у них есть. В «Родине» колхозники давно сеют кукурузу на усадьбах, в каждом дворе она есть, собрали семян даже с излишком. А вот с рабочей силой у них вопрос стоит остро. И специальных сеялок для квадратно-гнездового не хватает еще у нас. Им есть смысл потратить и десять килограммов лишних семян на гектар, лишь бы вовремя посеять и не снимать людей со всех работ сюда для ручной посадки.
– Значит, квадраты появятся только после первой культивации?
– Будут квадраты, – уверял Дорохов. – Как рассказал мне Иван Трофимыч, я подумал, подумал: конечно, получатся квадраты. Приезжайте, Василий Михайлович, недели через две, посмотрите, какие будут здесь квадраты.
– Через две недели? А сегодня как мне сообщить об этом посеве? Вы знаете решение обкома? Весь посев кукурузы должен быть произведен только квадратно-гнездовым способом! Сегодня же это еще не квадраты? Как мне в сводке писать?
– Напишите: посеяно столько-то гектаров будущими квадратами.
– Вы еще собираетесь, кажется, шутить, товарищ Дорохов? – грозно повысил голос Медведев.
– Какие уж тут шутки, – угрюмо ответил Дорохов, отворачиваясь, глядя себе под ноги, чтобы не встречаться глазами с Медведевым. – Кукурузы вы заставляете сеять много, трудности с нею без специальной техники будут большие, да если еще вы не даете нам соображать своей головой, как ее лучше посеять и обработать, – тут уж нам не до шуток!..
– Вот что у вас тут завелось! Оказывается, у вас тут свой Совет Министров? Сами себе издаете обязательные постановления! Ну, погодите, дорогие друзья! Созовем пленум райкома, там поговорим обо всем, подведем итоги сева! Извиняюсь, товарищ Дорохов, я все забываю, что вы беспартийный. Вас-то мы на пленум не пригласим. Но вот директор МТС старый коммунист! Учит беспартийных председателей заниматься очковтирательством! Обманывать райком партии! Мостик, видите ли, у них неисправный! У дороги сеют кукурузу квадратно-гнездовым, а там – как попало, туда, мол, секретарь райкома не заглянет! Но и на вас, товарищ Дорохов, мы найдём управу! Не позволим и вам безобразничать! Воздадим и вам по заслугам! И поставим на ваше место человека, который способен правильно понимать политику партии на данном этапе!..
Вот так приезжал Медведев в колхозы. Малейший проблеск самостоятельной мысли казался ему злостным нарушением дисциплины. Сам же он не осмеливался никогда ни на волос отступить от областных директив, не решался даже подумать, что есть, возможно, при сложившихся условиях, какое-то другое, лучшее решение вопроса.
Люди после его отъезда долго ошалело качали головами:
– Как же с таким секретарем жить?..
До пленума райкома Медведев успел ожесточить против себя всех председателей. Что-то должно было неминуемо произойти.
И когда наконец пленум собрался – в середине июня, в междупарье – поначалу это было нечто похожее на судилище над доброй половиной председателей колхозов и директорами МТС. Доклад Медведева состоял из протокольного перечисления всех ошибок и упущений, обнаруженных лично им и работниками райкома в колхозах за время весеннего сева и начала прополки. Соответственно тяжести совершенных ошибок виновные обзывались «саботажниками», «срывщиками планов», «дезорганизаторами» и даже «вредителями колхозного строя». Долгушин попал в разряд «государственных нахлебников».
С Надеждинской МТС Медведев начал свой доклад, ею и закончил. Нужды нет, что колхозы Надеждинской зоны выделились на весеннем севе организованностью работ и что и по животноводству, надоям молока, откорму свиней именно этим колхозам принадлежали лучшие показатели. Медведев припомнил Долгушину все его грехи, начиная с того дня, как тот впервые переступил порог директорского кабинета: и перерасход ремонтного фонда, и аварию с дизелем в мастерской, и зафиксированное актом пожарного инспектора нарушение правил складирования горючего, и незаконное израсходование денег МТС на покупку минеральных удобрений для колхозов, и выборы нового правления в «Рассвете». Особенно же навалился Медведев на Долгушина за то, что в зоне Надеждинской МТС было за время сева, как выявила специальная комиссия, больше всего случаев повторных перепашек.
– Дорого обойдется ваш хлеб государству, товарищ Долгушин, если будете дважды пахать каждый участок! – гремел Медведев с трибуны. – Вы там, в Надеждинке, к середине лета все годовые лимиты перерасходуете! В трубу вылетите!
По этому делу Долгушин давал объяснение Медведеву еще до пленума – почему в МТС так много случаев перепашек:
– Вы думаете, в прошлом году в Надеждинке меньше было брака на пахоте? В других МТС меньше брака, чем у нас? Не меньше. Но здесь сложились уже такие дурные традиции – не выносить сора из избы. Колхозный бригадир принимает плохую пахоту, не составляя актов на бракоделов, потому что, если он рассердит трактористов, те тоже предъявят ему счет: тогда-то простояли полдня без воды, тогда-то семян не подвез, тогда-то прицепщиков не дал. Круговая порука безответственности: ты меня не трожь, и я тебя не трону. Конфликты улаживались домашним путем: пол-литра с нарушителя агротехники, и все. Мы решили предать гласности такие факты. Колхозы не должны страдать от недобросовестности трактористов. Наша вина, нам и отвечать. Мы сами выводим на чистую воду бракоделов, и колхозы просим не жалеть их. Акты на перепашку подписывает наш главный агроном. Но нельзя же делать из этого вывод, что МТС стала хуже работать. Брака у нас сейчас не больше, чем было раньше, – меньше. Больше стало случаев выявления этого брака и наказания виновных. Но это же разные вещи!
Объяснение не удовлетворило Медведева, и на пленуме он целых двадцать минут говорил об этих перепашках.
– Так всякий сумеет получить высокую урожайность, если дважды пахать землю! Но сколько будет стоить нам этот урожай! Или вы привыкли, товарищ Долгушин, по своим московским масштабам, бросаться миллионами на ветер? Безобразие! Не работа, а сплошной брак! А на уборку будете просить добавочные лимиты горючего? Государство для вас – дойная корова?..
То, что долго нарывало, прорвало наконец на этом пленуме.
– Стриг черт свинью – визгу много, шерсти мало, – так начал свою речь в прениях рассвирепевший флегматик Глотов. – Как нам это надоело, товарищ Медведев! Крик, крик, крик: «Срывщики!», «Саботажники!» Получается, что вроде ты один в районе за Советскую власть, а мы все какие-то враги народа. Новый ты человек в районе, молодой секретарь, а за такую старину принимаешься, что нам, пожилым, она уже все печенки и селезенки проела! В тридцать седьмом году ты, видно, мальчишкой еще был, голубей гонял, но если б тогда уже был в силе, ого! – чего бы ты по тем временам натворил!.. Чего ты взъелся на товарища Долгушина? Человек работает во всю силу. Года еще нет, как он стал директором МТС, а уже мне, старому хлеборобу, есть чему у него поучиться! Цека отобрал таких людей нам в помощь. Рабочий класс шел навстречу деревне и в тридцатом году, и сейчас идет. Только тогда тот двадцатипятитысячник Давыдов простым слесарем был, а сейчас нам инженеров дают. Понять надо по-человечески: товарищу Долгушину нелегко было на шестом десятке ломать жизнь, привыкать к деревне после Москвы, переучиваться с металлурга на хлебороба. А как ты ему помогаешь, как поддерживаешь его настроение? Так поддерживаешь, что, был бы он послабее характером или из тех коммунистов, которым партбилет только для блага жизни нужен, давно бы уже под каким-нибудь предлогом удрал обратно в Москву! Вот он сейчас прослушал твой доклад, и вид у него такой, будто мыла наелся. И меня тоже что-то тошнит. Разве ж это руководство? Я просил тебя как-то: помоги нам перейти на круглогодовой ремонт тракторов, мы сами не можем решить этого дела, тут надо ломать порядок финансирования ремонта и снабжения нас запчастями. Что ты сделал? Поставил этот вопрос перед областью, министерством? Звонил куда, писал? Ничего не сделал! Ты даже боишься этот вопрос поднимать самостоятельно! А вдруг это какая-нибудь ересь – «круглогодовой ремонт»? Ты надсмотрщик и погоняло, вот кто ты есть, товарищ Медведев, а не руководитель, секретарь райкома!..
Руденко, тоже обозлившийся до предела, говорил:
– Брось эти методы, Василий Михайлович! До тебя тут уже кое-кто пытался такими методами районом управлять и доуправлялись до того, что вот пришлось нам, членам бюро райкома, идти председателями колхозов. Ты с Борзовым не знаком, с Виктором Семенычем, что был у нас тут четыре года секретарем райкома? Посмотреть на вас – вроде как ты его меньшой брат. Ежовые рукавицы и страх – это для нас не открытие, верно Глотов сказал. Другое требуется сейчас, товарищ Медведев: учить людей думать своей головой, воспитывать в них смелость, честность перед партией и своей совестью. А смелость не палкой воспитывается. Отстаешь ты от жизни! Как на охоте случается: по старому следу пошел. Не убьешь на этом следу зайца, след-то еще позавчерашний!..
Грибов говорил о работе на сводку, на рапорт:
– Вы назвали председателей колхозов вредителями, но больше всех вредите урожаю вы, товарищ Медведев! Дорого обходятся колхозам ваши фельдфебельские методы! Вот мы – я, Руденко, Плотников, Опёнкин – не испугались ваших угроз, сумели посеять все в свое время. А поезжайте теперь в те колхозы, где председатели не выдержали, посеяли кукурузу в холодную почву, – что там сейчас? Черное поле, стебелек от стебелька на десять метров, и всходов там уже не прибавится. И это все ради сводки, ради того, чтобы побыстрее отрапортовать об окончании сева, выслужиться. А теперь вы небось не показываете в отчетах эти погибшие посевы кукурузы? Площадь кукурузы, что вписана в сводку, ни в коем случае не должна сократиться! И не разрешаете колхозам пересевать погибшую кукурузу другими культурами. Заставляете эти лысины подсевать кукурузой же, вручную. Сколько это займет времени? Месяц будут еще колхозницы там ползать по рядкам! А когда эта кукуруза теперь взойдет? Что из нее получится? Вот где самое настоящее преступление! Вы своими «командами» погубили тысячи тонн урожая!..
– Один красивый рапорт о весеннем севе, – говорил Нечипуренко, – еще ничего не решает. Целое лето впереди! Да и рано посеять – это еще не значит хорошо посеять. Такие секретари райкомов, как ты, Василий Михайлович, заставляли председателей колхозов соревноваться – кто быстрее запряжет. Воспитывали лихачей, кучеров, а не хозяев! Кто наловчился быстро запрягать, с шиком подавать карету к крыльцу – тот и «передовик»! Но ведь гораздо важнее не то, кто как запрягает, а кто сколько потом грузу везет!..
Председатель райисполкома Митин сказал:
– Боюсь, Василий Михайлович, что мы останемся без помощников, если будем налегать исключительно на административные меры. Отступится народ от нас.
Борзова говорила:
– Вот вы, Василий Михайлович, делаете все то, что и товарищ Мартынов до вас делал: и совещание передовиков созывали, и собрание механизаторов, и партактив, а пользы от этих собраний – никакой! И доклад, и выступления – все как нужно, форма та же, а за душу никого не берет. Сидят люди и слушают: «вы должны», «вы обязаны», «надо мобилизоваться»… Лишь бы отчитаться перед обкомом, что провели такое-то количество совещаний. Если у вас нет вкуса к партийной работе, то лучше бы вам по-честному признаться, что вы это дело не любите. Может, вы больше пользы принесли бы на таком месте, где не с живыми людьми приходится иметь дело, а с какими-нибудь документами, архивами? А так же ведь нельзя: должность первого секретаря райкома партии любить, а партийную работу не любить.
Выступал и Опёнкин:
– Товарища Долгушина уважает народ. Он умеет работать с людьми, а у тебя, Василий Михайлович, такого уменья нет, в этом вся причина, потому ты и злобишься на него. Но нет! Такого директора мы тебе на расправу не дадим! Осень придет – урожай покажет его работу. Я многих директоров МТС перевидал на своем веку, это, может, первый настоящий директор, которого председатели колхозов и без приказа слушаются. Слушаются потому, что он, прежде чем нам чего-то предложить, и у нас совета спрашивает. Такие люди нам в районе нужны!..
До такой степени коммунистам было уже невмоготу – вспомнились и Борзов, и некоторые его предшественники, – так возмутил и разозлил всех «прокурорский», казенный (и угрозы даже читал по бумажке) доклад Медведева, что, когда заведующий отделом пропаганды райкома вышел с проектом решения, его сразу же остановили вопросами:
– Сколько страниц?
– То же самое, что и в докладе мы уже слышали?
– Нового ничего?
Поднялся Рыжков, секретарь партийной организации «Борьбы», бывший секретарь райкома комсомола, и предложил вместо этой заготовленной, видимо, Медведевым же резолюции принять другое, короткое решение: «Объявить секретарю Троицкого райкома партии товарищу Медведеву выговор за возрождение в районе борзовских методов руководства колхозами».
И за предложение Рыжкова проголосовали почти все члены райкома.
На третий день после пленума в райком приковылял на костыле выписавшийся из больницы Мартынов.
В жаркий полдень на улицах городка было пусто. У райкома Мартынов встретил Рыжкова с перевязанной щекой, приехавшего в Троицк рвать больной зуб.
– Что ж это вы, умники, натворили? – хмуро спросил его Мартынов. – Какой-то небывалый пленум. Таких решений по докладу секретаря о весеннем севе, вероятно, еще нигде не принимали.
– Да так как-то получилось, Петр Илларионыч, – смущенно оправдывался Рыжков. – Очень уж надоело нам все это!
– Решение, в общем-то, половинчатое, куцее решение, – пожал плечами Мартынов. – До конца всего не договорили… Вы подумали о том, что после такого случая ему невозможно здесь работать?
– Ничего мы не думали. Пусть теперь обком думает!.. А может, и думали, – хитровато подмигнул вдруг Мартынову Рыжков. – Вот это самое и думали: что теперь, после такого скандала, он у нас не останется!..
Медведева не было в райкоме – выехал куда-то. Не заходя в кабинет, Мартынов от Трубицына позвонил в обком. Там из секретарей он застал только Масленикова. Доложил, что выписался из больницы, что совсем уже здоров, немного только побаливает нога, но ходить на костыле и ездить в машине уже может, врачи разрешили. Спросил: приступать ли ему к работе в райкоме или, может быть, есть уже какое-то другое решение?
Маслеников ответил, что никакого другого решения пока нет, что, если здоровье ему позволяет, надо начинать работать, оформив свое возвращение на пост первого секретаря через бюро райкома.
– Давай, давай приступай! – повысил голос Маслеников, сразу беря деловой тон в разговоре уже не с больным человеком, а с возвращающимся к своим обязанностям секретарем райкома. – Нажми на молоко! С четвертого места на девятое съехал район за последние пятидневки. Лукашевцы вас обогнали. Позор! С ремонтом комбайнов у вас неважно. Там у вас Долгушин все мудрит, на качество ссылается, будто мы не требуем хорошего качества ремонта! Само собою разумеется, что надо ремонтировать и быстро и хорошо! Да разберись в ближайшие дни, товарищ Мартынов, кто там у вас партийную организацию баламутит? Что это за дикий случай на пленуме райкома? Как можно без согласования с обкомом допускать такие вещи? Кто выносил это предложение? Кто голосовал? Какой-то цирк устроили! Безобразие! Мальчишество! Мы думали, что у нас в Троицке зрелая партийная организация! Хоть это случилось и в твое отсутствие, но с тебя ответственность не снимается! Твое воспитание!..
– Разберемся, Дмитрий Николаевич, – ответил ему Мартынов. – Много тут, кажется, накопилось такого, что придется как следует разобраться. А насчет воспитания не торопитесь меня ругать. Надо еще посмотреть – за что же ругать? Когда коммунисты выступают так, как на этом пленуме выступали, критикуют секретаря, о котором в обкоме еще не предрешен вопрос, не боятся, что им худо будет, если он останется на месте, не дрожат, в общем, за свою шкуру, – я думаю, это неплохое воспитание. Во всяком случае, я доволен, если тут есть результат и моей работы.
11
Так соскучился Мартынов в больнице по степному приволью, солнцу, людям, что в первые дни, не засиживаясь в райкоме, почти не заглядывая в свой кабинет, все ездил в колхозы, на поля. А в полях было хорошо! В начале весны обстановка складывалась тяжело, большая часть озимых погибла от февральской гололедицы, но их пересеяли, быстро и хорошими культурами, яровой пшеницей, ячменем; шли дожди, дули влажные, мягкие западные ветры, и сейчас яровые почти догоняли в росте озимую пшеницу на уцелевших участках. Хороши были всходы сахарной свеклы. Заметно бросалась в глаза всюду лучшая обработка почвы против прошлых лет, особенно на массиве Надеждинской МТС. Можно было ожидать неплохого урожая.
Прихватив в новый вездеход Долгушина, который остался без колес, так как старый его «газик» окончательно рассыпался, а областное Управление сельского хозяйства, в наказание «за непочитание родителей», не торопилось дать ему новую машину, Мартынов ехал по полям колхоза «Вехи коммунизма».
– Завернем к нашему главному инженеру? – спросил Долгушин.
– Это куда же?
– В тракторную бригаду, к Андрею Ильичу Савченко. Помните такого человека?
– Бригадира? Как же, помню. Давайте завернем. А почему вы называете его главным инженером?
– Потом расскажу.
На бригадном стане было тихо и малолюдно. Один трактор стоял разобранный – какие-то части с него увезли в мастерскую для ремонта, – кухарка у костра чистила картошку, два тракториста окапывали землею бак для горючего, в вагончике сидели бригадир Савченко и председатель колхоза Руденко, и между ними шел спор не спор – крупный разговор.
Поздоровались. Савченко продолжал горячо доказывать председателю:
– Разве ж это работа? Два трактора пашут пар на Лужках, за три километра отсюда, один свеклу мотыжит в пятой бригаде, черт-те где, за пять километров, два кукурузу культивируют в разных местах, а лесом и вон там, возле Сейма, а к вечеру им придется переезжать на ту кукурузу, что на прифермском участке. И свекла у нас в пяти местах, и пар клочками по всем полям. Где бы я ни стал вагоном, все равно не соберешь машины в кучу. Кухарка понесет обед трактористам – пятнадцать километров избегает по полям со своими кастрюлями! Вот вам тут все – и экономия горючего, и техобслуживание!
– О чем разговор? – спросил Мартынов.
– Все о. том же, Петр Илларионыч, – ответил Руденко. – О севооборотах.
– Если мы не наведем порядка на полях, – сердито говорил Савченко, – тогда покупайте мне вертолет, чтоб я успел за сутки побывать возле всех машин!
– А почему же ты, Андрей Ильич, – заметил Долгушин, – ничего не говоришь о засоренности почвы, о разрушении структуры? Разве только в том беда, что тебе и кухарке далеко бегать от трактора к трактору? Учу и учить буду всех вас, работников МТС: не отрывайте наших механизаторских забот и печалей от урожая!
– Так это, я считаю, всем ясно, что без правильного севооборота мы и урожая хорошего не получим! – сказал Савченко. – Что говорить, вот на моих глазах, за то время, что работаю в Надеждинской МТС, земля стала хуже родить. Раньше тут у стариков была поговорка: «Два дождя в маю;´ – и на агротехнику наплюю!» А теперь, я замечаю, эта поговорка уже недействительная. Мало двух дождей в мае месяце. Пусть даже весь май льют дожди, а если в июне засуха, хлеба не будет. Озимые, может, выйдут, а яровые погорят. Земля стала неструктурной, комочков нет, распыленная, как зола, не держит влагу. На такую землю чуть не каждый день нужен дождь и в мае и в июне – тогда только будет хороший урожай.
– Прав Савченко, и вы правы, Христофор Данилыч, – соглашался Руденко. – Без севооборотов мы допашемся до ручки! Знаешь, Илларионыч, как тут пахали, сеяли? Уборка срывается, какие-то культуры еще не убраны, а надо уже озимую сеять. Выбирают свободные участки и сеют где попало. Так же и под зябь пахали. Где чистая стерня, свезли солому – там пашут, где не свезли – там бросают. А потом весною, которые культуры поценнее, те размещают по зяби, что второстепенное – по весновспашке. Я в ужас пришел, когда наша агрономша еще зимою составила карту полей. Восемьдесят семь участков! И квадратами, и клиньями, и кругами, и гитарами, и балалайками! Укрупняли колхозы, чтоб увеличить и земельные массивы, чтоб был простор машинам, а тут размельчили участки и совершенно уничтожили севообороты! Что же это получается?
– Что получается? – усмехнулся Мартынов. – Об этом ты, Фомич, спроси бывшего председателя Троицкого райисполкома товарища Руденко, у которого, кстати, был и районный отдел сельского хозяйства с огромным аппаратом специалистов.
– А этих специалистов, – взвился Руденко, – не спрашиваясь товарища Руденко, товарищ Борзов посылал уполномоченными в колхозы! Что мог сделать районный землеустроитель, если он все лето сидел уполномоченным в одном колхозе? Да и вообще тогда не очень-то считались с райисполкомом и с его специалистами, нет, давай уж о прошлом не вспоминать, а то много насчитаем виноватых!..
Мартынов увидел в вагончике на полке книги, поднялся, поглядел на корешки. Среди брошюр по сельскому хозяйству и художественной литературы отдельной стопкой были сложены учебники для старших классов средней школы.
– Кто это у вас в школу ходит? – спросил он у Савченко. – У вас же в Надеждинке нет вечерней средней школы. Да и занятия уже всюду закончились.
Савченко замялся.
– Да это так… Для повторения. Когда свободное время есть…
Руденко стал рассказывать Мартынову о делах в колхозе:
– Все оказалось гораздо труднее, чем представлялось мне, когда я шел в колхоз. Помнишь наши речи на том партактиве? «Сделаем своими руками!» Одних благих намерений мало, чтобы поднять хозяйство, когда приходишь на пустые амбары и пустую кассу. Ведь я же, кроме долгов, ничего не принял от Гусельникова. Колхозники-то мне верили, что я пришел сюда работать, не мух ловить, но все же присматривались: а как он сумеет в таком положении обернуться?.. Обернулся. Теперь уже легче. Скоро урожай начнем убирать, уже видим его. Свинины продали на восемьдесят тысяч и еще пятьдесят голов на откорме. За свеклу получаем уже по контрактации. Начиная с марта авансы даем по два рубля. Но чего мне это стоило! – Руденко снял кепку, потеребил свои рыжие волосы, покрывшиеся каким-то странным пепельным налетом, будто ему припудрили голову – потускнело золото. – Видишь? Седеть начал. Это все за прошлую зиму…
Страшно было, Илларионыч, – говорил Руденко. – Боялся позора. Вдруг сорвусь? Здоровый мужик, сорока пяти лет, с большим опытом руководящей работы – и не справлюсь с колхозом?.. А пуще всего жены боялся, Варвары Федоровны. От колхозников, в случае чего, можно удрать, скрыться с глаз, и из района можно, на худой конец, уехать. На Камчатку можно завербоваться, где тебя еще не знают. Но от жены-то никуда не скроешься! А она у меня такая – уважает меня, пока есть за что. А случись, выгонят из колхоза, она же меня и за мужа не признает! Скажет: «Никчемный ты человек! Речи только произносил, других учил, а сам работать не умеешь. Болтун! Коробкин ты!»… Стал я осматривать хозяйство после того, как выбрали меня председателем. Пошел на птичник. Штук пятьсот кур было там. Прихожу, смотрю: стоит возле птичника что-то похожее на лошадь, скелет в коже. Стоит, расставив ноги, от ветру качается, но не падает. Должно быть, ноги закостенели на морозе так, что и упасть уже не может. Спрашиваю девчат-птичниц: «Что это у вас такое?» Они замялись. «Да вот дали нам еще при старом председателе на птичню лошадь». – «Для чего дали?» – «Воду возить, корма». Обошел я этот экспонат со всех сторон, посмотрел – почти уже и не дышит, по глазам только можно заметить, что живая лошадь, чуть мигает веками. «Ой, врете, говорю, девчата! Что на ней можно возить? А где же ваша сбруя, повозка?» Признались они. Дали им эту выбракованную лошадь, чтоб они ее убили – у них и ружье было на птичнике – и сварили мясо для кур, а им страшно ее убивать, ждут, пока сама издохнет. Две недели уже не кормят и не поят ее, а она все стоит. Пристрелил я ее. Спрашиваю: «А еще какие корма есть?» – «Да вот там привезли с мельницы два мешка отходов – одна пыль». Вот, думаю, так мы, районные организации, и планировали развитие подсобных отраслей в колхозах! Обязательно имей птицеферму на столько-то кур! А чем кормить? Потом посмотрел поголовье свиней. Страшные были свиньи! Зайдешь в свинарник – мечутся, голодные, как тигры в клетках. Станут на задние ноги, положат рыла на дверцы и орут. Того и гляди какая-нибудь за ухо тебя хватит! Сделали мы расчет, каких маток оставить на племя, сколько молодняка сберечь для роста поголовья, а сколько можно сейчас откормить и продать, чтоб и госпоставки покрыть, и на базаре, может, поторговать. Отобрали группу. А кормов у нас уже немножко завелось. Вот Христофор Данилыч помог, навозил нам эмтээсовскими машинами жома с сахзавода, выпросили у Опёнкина заимообразно сто центнеров ячменя. Золотухин пообещал нам картошки до нового урожая. Стали кормить свиней. И тут вдруг среди зимы ураганом сорвало крышу с свинарника. Там и крыша была вся в дырьях, гнилые стропила того и гляди рухнут, а тут совсем снесло, начисто. Вот в ту ночь-то мне и посыпало голову пеплом. Снег валит, морозы тридцать градусов, а свиньи под открытым небом. Законно ли, незаконно сделали мы, не знаю, но другого выхода не было: роздали свиней для откорма колхозникам по дворам. Вот тебе три головы, вот корма по нашей норме, чего не хватает – добавь, откормишь до такого-то веса – получай себе одну свинью, а две в колхоз. Больше, конечно, мы так делать не будем, но что можно было другого придумать? За трудодни никто не соглашался кормить, потеряли люди веру в трудодень. Пришлось заплатить свининой. Все же сорок голов откормили до хорошей кондиции, отвезли на поставки и на рынок. Потом продали «Победу» – те деньги пошли на детясли. На молочной ферме стали наводить порядок, послали туда заведующим хорошего парня, комсомольца. От молока появились деньжата. Прошлогоднюю коноплю довели до ума, продали хоть не первым сортом, но все же – деньги. Покопался в бухгалтерии – обнаружил дебиторов; тот должен колхозу за работу наших людей на элеваторе, тот сено для своей организации косил на наших лугах. Ну-ка, друзья, платите, не доводите дело до суда. Так и пошло и пошло. И крупные суммы, и по мелочам. Теперь уж редкий день обходится, чтоб не было поступлений в кассу. Можно уже как-то дышать. Иной раз даже и не поймешь, откуда берутся деньги. Капают и капают!..
