Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)
Дождь не утихал. По балкам бежали ручьи, как весной. За селом спустил баллон. Шофер промок до нитки, пока сменил скат. Мартынов заставил его снять стеганку и верхнюю рубаху, дал ему свое пальто. В машине было жарко от печки. Поехали дальше.
Из Долгого Яра машина выбралась своим ходом лишь до половины горы. Подъем пошел круче, колеса забуксовали на ледяной, омытой дождем дороге, «Победа» дергалась из стороны в сторону и не подвигалась вперед ни на сантиметр, даже как бы сползала понемногу назад, вниз. Слева от дороги показывался в свете фар молодой березовый лесок, справа, за редко расставленными полосатыми столбиками, чернел глубокий обрыв.
Как ни уютно было в теплой машине, под непромокаемой крышей, надо было вылезать на дождь и толкать.
– Эх, погодка! – открыв дверцу, прокричал Опёнкин. – У кого папиросы в кармане, советую выложить. А ты сиди, Илларионыч. Хоть ты не мокни. Сиди для груза, сцепление будет лучше.
Втроем стали подталкивать «Победу», оскальзываясь на льду в темноте, падая в лужи. Натужно ревя мотором, по метру в минуту машина двигалась вперед.
– Идет, идет! – поддавая могучим плечом под задок кузова, покрикивал нараспев Опёнкин. – Раз, два, взяли-и! Еще разок! Иде-ет! Еще раз! Недалечко!..
И тут вдруг навстречу с бугра, из-за поворота узкой дороги, блеснув фарами, высунулся грузовик. Громадная пятитонная машина шла на хорошей скорости, и зад ее забрасывало по льду то вправо, то влево. Водитель ее либо принял в попутном селе граммов двести «от сырости», либо ни рулевое управление, ни тормоза уже не слушались его на скользком спуске – машина неслась с горы прямо на буксовавшую у края дороги «Победу».
Опёнкин, Митин и Долгушин еле успели отскочить в сторону. Рев мотора пятитонки, звон бьющегося стекла, скрежет железа… Последнее, что слышал Мартынов, теряя сознание от удара обо что-то головой, был отчаянный крик Василия Ивановича: «Что же ты делаешь, бандит? У меня же люди…» – и «Победа» покатилась по крутому откосу, несколько раз перевернувшись, в глубокий, метров пятьдесят, яр. А грузовик с залепленными снегом и грязью номерами и без фары сзади, пройдя немного «юзом» и чуть не сорвавшись тоже в обрыв, выровнялся, свернул опять на дорогу и скрылся под горою за поворотом, в темноте.
…Пока Опёнкин с Долгушиным выносили из яра живых, дышавших, но не приходивших в сознание Мартынова и Василия Ивановича, Митин добрался до ближайшей деревни на горе, взял там в колхозе лошадей с повозкой и примчался к месту аварии. В ту же ночь Мартынова и шофера доставили в районную больницу.
Василий Иванович, с проломами черепа и разбитой грудной клеткой, умер ночью в больнице на операционном столе. Мартынов к утру очнулся. У него были переломаны ноги, руки и ключицы. Врачи за жизнь его не опасались, но пролежать в больнице, в гипсе и бинтах, ему предстояло несколько месяцев.
Не вовремя и надолго вышел Мартынов из строя.
2
Вторым секретарем в Троицком райкоме партии работал Василий Михайлович Медведев. К нему и перешли временно обязанности первого секретаря.
Дел Медведев от Мартынова никаких не принимал, напутственных слов не выслушивал – врачи с неделю не допускали к Мартынову никого, кроме жены, – обстановка в районе ему была известна, просто пересел из своего кабинета в кабинет первого секретаря и оттуда стал разговаривать по телефону с директорами МТС и председателями колхозов уже более требовательным и строгим голосом, нежели позволяло ему раньше его скромное положение второго секретаря.
Медведев долгое время не то не находил себе места среди других руководителей района, не то неуверенно чувствовал себя в малознакомой сельской обстановке – был он тем «пятым колесом» у машины, без которого ехать можно и которое возят лишь про запас, на случай аварии. Молчаливый, с неизменной предупредительной улыбкой на лице, когда к нему обращались, вежливый, обходительный, как будто даже слабохарактерный, он иной раз с утра до вечера просиживал в райкоме за подготовкой очередной лекции или чтением полученной райкомовской библиотекой новой литературы, и за целый день его никто не беспокоил ни телефонным звонком, ни посещением. Коммунисты из колхозов, приезжая в район по разным делам, заходили к нему лишь в том случае, когда, кроме него да дежурного по общему отделу, в райкоме больше никого не было.
Медведев окончил педагогический институт в 1939 году и успел поработать учителем в своем родном городе Низовске до войны всего один год. Первые месяцы Отечественной войны он провел на фронте, был ранен под Смоленском, около года пролежал в госпитале в Саратове, потом, встретив в городском военкомате родственника, устроился туда делопроизводителем, там и находился до конца войны. Демобилизовавшись, вернулся в Низовск, к матери, поработал немного на старом месте учителем, а затем получил назначение на должность директора семилетки.
Учился Медведев в свое время в школе и институте отлично. Не пропало для него и время службы в Саратовском горвоенкомате: много читал, посещал вечерние курсы марксизма-ленинизма. В Низовске вскоре обратили внимание на образованного коммуниста, точного в формулировках, с хорошей памятью на цитаты, способного прочитать лекцию на любую тему: «О диалектическом и историческом материализме». «О противоречиях между американским и английским империализмом», «О коммунистической морали и этике». Его зачислили в лекторский актив. В школе у него дела шли неплохо, успеваемость была приличная, никаких жалоб из школы от учителей и учащихся в городские организации не поступало. Молодой, статный, благообразный, с высоким лбом философа, всегда чисто одетый, в толстых очках с золотой оправой, директор школы Медведев становится все более заметной фигурой в городе. Через год-полтора его взяли на работу в горком партии пропагандистом, а еще через год он стал заведующим отделом агитации и пропаганды и был избран членом бюро горкома.
Прошлой весною его вызвали в обком и спросили, не хочет ли он переехать в Троицкий район, к Мартынову вторым секретарем? Медведев слышал от работников обкома о Мартынове, что это человек с тяжелым характером, заносчивый, что к нему хорошо относится первый секретарь обкома и он поэтому зазнался; что из-за него «полетел» опытный старый кадровик Борзов, что с ним нелегко сработаться, что он третирует работников своего аппарата, что вообще держится на своем месте лишь до «больших перемен» в области и прочее. Подумав, Медведев дал согласие. Отказываться от такого быстрого продвижения на партийной работе не следовало. А насчет «больших перемен» в обкоме действительно ходили тогда упорные слухи: Крылова хотели забрать будто бы в Москву, в аппарат ЦК.
Но и Крылов остался пока на месте, и Мартынова никто не собирался снимать. И у Медведева, вопреки ожиданиям, за все время, что он работал в Троицке, не было крупных стычек с Мартыновым. Сам Медведев старался всегда обойти спорные вопросы, чаще отделывался молчанием на бюро или осторожно присоединялся к большинству, когда уже было ясно, как поделятся голоса. Да и Мартынов не проявлял недобрых чувств к нему, не «зажимал» и не третировал его.
Не было стычек, но не было у них и душевной близости. Мартынов не очень загружал его колхозными делами, больше требовал от него помощи по части партийной учебы, лекционной пропаганды, работы с интеллигенцией. В хозяйственной жизни района ближайшим его советником был Руденко, а после него новый предрайисполкома Митин. Часто Мартынов то с Руденко, теперь с Митиным засиживался в своем кабинете до поздней ночи. Медведева не звали, да и сам он не заглядывал к ним «на огонек», даже когда шел мимо райкома домой из кино или с какого-нибудь собрания. Не очень интересовали его эти беседы, мечты вслух о будущем района, строительство в тиши ночной «воздушных замков». Если какие-то вопросы назрели, можно о них и днем поговорить, в официальном порядке, на заседании бюро или исполкома райсовета.
Руденко однажды пошутил: «На Кавказе часы проверяют по реву ишаков, а у нас их можно проверять по приходу товарища Медведева на службу и уходу домой – каждый день минута в минуту!»
Когда зимой перед памятным собранием партактива Мартынов, раздумывая, как «сломать лед», завел разговор с Руденко и Медведевым, что надо бы кому-то из них начинать, и Медведев отделался кислыми шутками, понял Мартынов, что, если нажать и заставить его все-таки подать заявление о посылке в колхоз, толку из этого не будет. С тех пор он просто как бы не стал замечать Медведева. Встречался и разговаривал с ним только по делу. Не мог забыть того ночного разговора в райкоме и перебороть в себе неприязнь к Медведеву. По должности были они люди самыми близкими друг к другу – первый и второй секретари, а по душе – чужими.
И вот случилось, что Медведев на неопределенное время стал первым секретарем Троицкого райкома партии.
И, как бывает иногда с такими, как будто не уверенными в своих силах, на вид мягкими и деликатными людьми, лишь сел Медведев за стол первого секретаря, как появился у него и крик, и стук кулаком по столу, – возможно, от этой самой неуверенности, – и такие выражения в телефонную трубку, что у девушек на почте уши краснели, и начальственная осанка, и первые признаки молодого, еще не окрепшего, не развившегося по-настоящему самодурства.
Троицкие коммунисты наблюдали за ним с удивлением, не веря своим глазам и ушам: наш ли это тишайший, добрейший Василий Михайлович Медведев, не подменили ли человека?..
Недели за две до начала полевых работ проходил пленум райкома. Обсуждался вопрос о весеннем севе. Это был первый пленум, который самостоятельно проводил Медведев. Доклад сделал Митин. Развернулись, как всегда, прения.
Выступил инструктор райкома по зоне Надеждинской МТС Зеленский и рассказал, что делается в колхозах, где четыре месяца тому назад были выбраны новые председатели. В его группе было три таких колхоза: «Борьба», где председателем работал бывший райпрокурор Нечипуренко, «Вехи коммунизма», куда поехал Руденко, и «Рассвет», где выбрали председателем бывшего инспектора по определению урожайности Бывалых.
Зеленский рассказал много хорошего о работе первых двух председателей, взявшихся за дело энергично, с душою, и обрушился на Бывалых, который, по его мнению, просто саботировал: тонко придерживался такой грани, чтоб и не потерять партбилет за полный развал дела, но и чтоб не держали его там долго, чтобы все же удрать из колхоза не позднее лета.
Говорил Зеленский и о предстоящем весеннем севе, о посевах кукурузы и закончил свою речь в смысле внутренней логики вообще-то правильно, но по форме выражения так, что кой-кому резнуло ухо:
– Все же, товарищи, нам нужно продолжать укреплять колхозные кадры, а таких бездельников, где они еще остались, гнать в шею! И тогда мы справимся со всеми нашими задачами! Кадры решают все! С хорошим председателем, с хорошими бригадирами никакая кукуруза не страшна!
В зале засмеялись, а Медведев, строго нахмурившись, не сводя глаз с усевшегося на место Зеленского, тут же вышел из-за стола к трибуне и «дал отпор» его выступлению.
– Что хотел сказать товарищ Зеленский этими словами: «никакая кукуруза не страшна»? Значит, по его мнению, кукуруза – культура страшная? С нею страшно, опасно иметь дело? Да, такой вывод можно сделать из его слов. Он не сказал об этом прямо, но это мы уловили между строк. Видимо, товарищ Зеленский против решения Цека и обкома!..
Сразу же после закрытия пленума Медведев позвал членов бюро в свой кабинет, чтобы обсудить «антипартийное» выступление Зеленского.
Растерявшийся Зеленский не знал, что и сказать в свое оправдание.
– Да я же ничего, товарищ Медведев! Я же не против кукурузы. Зачем вы цепляетесь к слову?
За него вступился Нечипуренко – он, Руденко и Жбанов оставались еще членами бюро до очередной партийной конференции.
– Что мы тут делаем из мухи слона? К чему такая архибдительность? Ничего антипартийного не вижу в выступлении Зеленского! Ясно же, что он хотел этим сказать. Что хороший председатель справится с этой культурой, сумеет и посеять сколько нужно, и убрать, и засилосовать. А плохой председатель завалит это дело. Факт! И есть еще у нас такие председатели!
Бывшего прокурора поддержал Руденко:
– Зачем нам глаза закрывать на правду? Действительно, кукуруза – новая у нас культура, нет еще у нас опыта, как ее выращивать. Если от нее хозяйству большая выгода, то и трудности будут большие, особенно на уборке. Время подойдет и сахарную свеклу копать, и зябь пахать, и озимые сеять. Траншей надо много вырыть под силос, облицевать их. Куча работы! А товарищ Зеленский вот сообщает, что в «Рассвете» по-прежнему половина колхозников сидит дома, семена некому чистить. Какая же там будет кукуруза? Ее же обрабатывать некому будет. А если и уродит, так осенью до ума не доведут, не уберут, не засилосуют. Я так понял Зеленского: чтоб был в колхозе хороший урожай, нужен хороший председатель. Правильно сказано! О чем спорим? Не все наши добровольцы работают на совесть. И Корягин в «Пятилетке» тоже воет на луну, поглядывает, как бы махнуть через тын. Аппендицит вырезали – теперь на сердце жалуется, в обморок уже два раза падал на заседании правления. Не на то порох тратим, Василий Михайлович! Не Зеленского бы нам тут распинать, а подумать о таких колхозах, что с ними делать. Стоит ли держать там дальше в председателях этих нытиков припадочных?..
Митин и другие члены бюро тоже не нашли повода, чтобы «распинать» Зеленского. Медведев остался в меньшинстве. За его предложение объявить выговор Зеленскому голосовали только он и Жбанов.
Закрыв заседание бюро, Медведев встал, рывком отодвинул кресло, вышел из-за стола, повернулся к окну и стоял молча, не оборачиваясь и не прощаясь, пока все разошлись.
Руденко и Нечипуренко, пройдя длинный темный коридор и выйдя на крыльцо, переглянулись с невеселой усмешкой и разом тяжко вздохнули: «Охо-хо-хо…» Руденко пропел сквозь зубы, застегивая крючок под воротником овчинного полушубка: «Начинаются дни золотые-е…»
Нечипуренко сразу поехал домой на попутном «газике» Долгушина, а Руденко постоял немного, подумал, зашел в магазин, купил банку клубничного варенья и пяток лимонов, разыскал во дворе райкома своего конюха с санями и подъехал к больнице, где лежал Мартынов, большому красивому, в готическом стиле дому, принадлежавшему некогда князю Барятинскому, в сосновом парке на окраине Троицка. Врачи допускали уже к Мартынову посетителей, и редкий день у него обходился без гостей из колхозов.
До поздней ночи стояли сани Руденко в затишке под каменной оградой больницы, конь, привязанный вожжами к телеграфному столбу, подбирал, нагибаясь и позвякивая удилами, брошенное ему под ноги сено, сторожко поводил ушами, прислушиваясь к глухому гудению проводов в вышине на сыром мартовском ветру, а конюх, опорожнив перед дальней дорогой четвертинку и закусив домашним салом, сладко храпел на санях под двумя тулупами.
Ушел Руденко от Мартынова, наговорившись вдосталь обо всех районных делах, лишь когда дежурная сестра стала уже гасить свет в палатах. Закурив папиросу, умащиваясь поудобнее в санях, спиною к ветру, оглядываясь на высокое, со шпилями, исчезавшее в темноте за поворотом дороги здание больницы, Руденко бормотал про себя: «Нас – на передовую, а сам – в медсанбат… Непорядок, непорядок! Угораздило же тебя, Илларионыч! Кого оставил за себя? Хлебнем мы, кажется, с этим ортодоксом горячего до слез!..»
3
Особенно трудно пришлось без Мартынова директору Надеждинской МТС Долгушину. В сложный переплет попал этот человек в свою первую деревенскую, за пятьдесят с лишним лет жизни, весну…
Из всех горожан, приехавших на работу в Троицкий район, Долгушин был, пожалуй, самым «высокопоставленным» по должности, занимаемой до посылки в деревню, – заместителем начальника главка в Министерстве черной металлургии. В его учетной карточке значились такие посты: уполномоченный Наркомтяжпрома на крупном строительстве на Востоке, директор завода в Донбассе, заместитель директора треста. В гражданскую войну он служил в ЧОНе (части особого назначения), был в комсомоле с 1918 года, в партию вступил в 1925 году.
Среди других приехавших в деревню специалистов Долгушин повел себя необычно. Не обращался в райсовет за помощью насчет жилья, снял себе комнату, пока был еще без семьи, в доме одного бригадира на усадьбе МТС, получил сразу же в госбанке причитающийся ему долгосрочный кредит и стал понемногу закупать лес и прочие материалы для строительства собственного дома в Надеждинке.
Медведев заметил тогда Мартынову:
– Хочет показать, что приехал к нам навсегда и не думает о возвращении в Москву. Пыль в глаза пускает. Как будто нельзя продать дом в случае, если будет отсюда удирать. Еще заработает на этом доме тысяч пять.
На что Мартынов неопределенно пожал плечами.
– Поживем – увидим. Ему уже пятьдесят четыре года. Он мне говорил: «Много шатался но свету, а теперь уж буду устраиваться так, чтоб здесь и доживать на пенсии, когда выйду по старости в тираж». Посмотрим, как будет работать. Зачем заранее плохо думать о человеке.
А работать оказалось нелегко. Знал Долгушин, когда ехал в деревню, что ему предстоят большие трудности, но такого все же не ожидал.
Надеждинка была одной из тех забытых министерством и областью молодых, организованных после войны на голом месте МТС, которым как дали в первом году тракторы, прицепной инвентарь, несколько изношенных станков для ремонтной мастерской и мизерную сумму денег на самое необходимое обзаведение, так с тех пор и не отпускали больше ни копейки на капитальное строительство. Тракторы, комбайны, сеялки, культиваторы – все зимовало в снегу, да и ремонтировалось почти на снегу, если не считать сарая, крытого соломой, с жердевыми необмазанными стенами, куда можно было загнать на ремонт сразу не больше трех тракторов.
О Надеждинке забыли, да и сам бывший, последний перед Долгушиным, директор МТС Зарубин не очень старался напоминать о ее существовании, чтобы не нажить себе лишних хлопот в виде строительства новой мастерской или общежития для трактористов. Зарубин был бесцветной личностью, из тех руководителей, о которых в народе после их снятия «ни сказок не рассказывают, ни песен не поют». Единственное, чем вспоминали Зарубина, – поразительное незнание им дорог в зоне своей МТС. За три года, что пробыл директором, он запомнил дорогу только в колхоз «Верный путь», где его жена работала акушеркой, да еще в один-два самых богатых колхоза, хотя и сам водил «газик». Однажды заехал в тракторную бригаду, стал ругать трактористов за то, что плохо пашут, а те смотрят на него с удивлением: откуда ты взялся у нас, такой начальник? Оказалось, не в свою бригаду попал, по ошибке в соседний район заскочил. Ни дорог в колхозы не знал, ни своих трактористов в лицо.
Кроме того, Зарубин не отличался большой точностью в сводках областным организациям. После уже, когда Долгушин стал немного разбираться в тракторах, а Зарубина отозвали из района и он уехал по торговой части куда-то на Камчатку, Долгушин обнаружил, что семь дизелей в числе принятых им ходовых машин, деньги на ремонт которых получены и уже израсходованы, нуждаются не в капитальном даже, а в восстановительном ремонте.
Принял он МТС с арестованным счетом в госбанке, с двухмесячной задолженностью по зарплате рабочим и служащим, с перерасходованным лимитом горючего, без ремонтной базы, с почти голой усадьбой. Даже лампочку над письменным столом в обшарпанном директорском кабинете Зарубин выкрутил, как собственную, и унес домой.
Чем больше знакомился Долгушин с положением в МТС, тем сильнее негодовал и недоумевал. Однажды, уже перед весною, он зашел в райком к Медведеву и высказал ему свое возмущение.
– Вот только сейчас, Василий Михайлович, когда растаяли сугробы, я вижу все хозяйство МТС, вижу наш инвентарь и в каком он состоянии. И я просто поражаюсь: как Петр Илларионыч, вы и товарищ Руденко – он тогда был председателем райисполкома, – как вы отпустили с миром из района Зарубина. Ведь за такие дела расстреливают! Это же государственные миллионы!
Медведев выслушал его с неудовольствием.
– Не с того начинаете, товарищ Долгушин. Этим не поправите положение, что будете валить вину на предшественника. Пора уже самому что-то сделать видное в МТС. Для того вас и послали туда, чтобы вы наладили дело.
– Сам знаю, – отвечал Долгушин, – что это не бог весть какая доблесть охаивать все, что было до тебя, и в этом искать оправдание сегодняшним непорядкам. Но, знаете ли, то, что я увидел, переступает всякие границы терпимого. Не могу молчать об этом. Если я поработаю в Надеждинской МТС года три и в таком виде стану передавать ее новому директору – и меня нужно будет судить как вредителя… Два года тому назад МТС получила пять новеньких льнокомбайнов, хотя, как вам известно, льна мы не сеем ни гектара. Какой-то растяпа, если не хуже, заслал их в нашу область вместо другой области – Псковской, может быть, не знаю, где лен сеют. И Зарубин ничего не сделал, чтобы эти льнокомбайны перебросили куда следует. Не писал в министерство, не обращался ни в областное управление, ни в обком, никуда. Поставили их на усадьбе МТС на проходном месте, кому нужны гайки, болтики – идут, откручивают, и сейчас от этих комбайнов остались одни скелеты. Новые машины, каждая стоит десятки тысяч рублей. А жнейки! Я принял в числе прочего инвентаря двадцать конных жнеек. Они были переданы под сохранные расписки в колхозы. На прошлой неделе я проверил в четырех колхозах, где эти жнейки, в каком они состоянии. И следа от них не нашел! В «Коммунаре» только видел на поле колеса и раму от одной нашей жнейки. Оказывается, их в колхозах растащили по частям и употребили на ремонт своих жнеек. Боюсь, что все двадцать постигла такая участь. Из пяти новых зерновых комбайнов, полученных в прошлом году, два, как мне доложил главный инженер, требуют уже капитального ремонта. Да что ж это такое? И человек, который отвечает перед государством за эти миллионы, благополучно, с партийным билетом, уехал в другую область на новую работу!
– Он был не в нашей номенклатуре. Не мы ведаем перебросками таких работников.
– «Не мы ведаем»… Он коммунист, Василий Михайлович, и мы коммунисты! – возражал Долгушин. – Ведь он же где-то и там, на Камчатке, будет губить народное имущество, разваливать дело! Скажите просто: умыли руки. Не захотели затевать скандала. Надо выносить решение, а потом отстаивать его перед областью, Москвой. Пусть уж убирается от нас с богом. Где угодно пусть вредит государству, лишь бы не в нашем районе… Я не понимаю, как можно было за три года ничего не построить на усадьбе! Трактористы за пятнадцать километров ходят из сел на ремонт тракторов. Три-четыре часа поработают и идут домой. Нет общежитий. Не давали ему средств на капитальное строительство, так можно было что-то сделать, хоть немного, своими силами, хозяйственным способом, мобилизовать как-то народ! Собрал бы жен трактористов – осенью, когда еще было тепло, – привез бы их на усадьбу: «Вот смотрите, в каких условиях ваши мужья ремонтируют тракторы», – и они бы, в порядке воскресника, обмазали глиной этот сарай, что мы называем мастерской. Чтоб хоть снегом станки не засыпало.
Медведев, перелистывая бумаги на столе с видом очень занятого человека, которому не до лишних разговоров, кисло усмехнулся:
– Ну вот посмотрим, посмотрим, как у вас пойдут дела, как вы там будете мобилизовывать народ.
– Я прошу, товарищ Медведев, – твердо сказал Долгушин, – не только смотреть, как у меня пойдут дела, но и помогать мне.
– Вот как! – поднял голову Медведев. – Значит, вы считаете, что райком вам не помогает?
– По совести сказать, пока что помощи я видел мало, – сказал Долгушин, глядя в толстые стекла очков Медведева, за которыми нельзя было разобрать ни цвета его глаз, ни их выражения. – Когда вы мне звоните и требуете, чтобы к такому-то числу был закончен ремонт последних тракторов, нельзя сказать, чтобы вы раскрывали передо мною какие-то новые перспективы, которых я сам еще не видел. Я был бы круглым идиотом, если бы не понимал, что перед весенним севом полагается отремонтировать весь тракторный парк. Но как инженер, имевший дело с машинами, я знаю, что тракторы должны быть не только в срок отремонтированы, но и хорошо отремонтированы. Мне уже известно, что в прошлом году Зарубин первым по области рапортовал об окончании зимнего ремонта тракторов, а на весеннем севе у него половина машин стояла… Когда я сижу на заседании бюро райкома и три оратора подряд называют меня человеком, лишенным чувства ответственности, не дорожащим государственными интересами, непонимающим, недооценивающим, неуважающим, несознающим и так далее, – не могу и это признать помощью. Вряд ли это может кого-нибудь окрылить в работе. Я выхожу из райкома просто в недоумении: зачем же меня, такого ничего не понимающего бездельника, назначили директором МТС…
– Насколько мне помнится, бездельником вас еще никто не называл, – сказал Медведев.
– Хуже! Преступником называли!.. – рассмеялся Долгушин. – И не кто иной, вы сами называли, Василий Михайлович! Когда вы говорите на бюро, не указывая на меня пальцем, что Надеждинская МТС преступно срывает ремонт тракторов, то кто же все-таки там этот первый и главный преступник? Конечно, я, директор МТС.
Медведев, выпрямившись в кресле, начал нервно постукивать согнутыми пальцами по столу.
– Ну, это вы, дорогой Христофор Данилович, бросьте! Это мы вам не позволим! Не удастся! Не выйдет!
– Что?
– Вам не удастся лишить нас, райком партии, права руководить! Требовали и будем требовать от всех наших коммунистов ответственности в выполнении государственных заданий! Не вы руководите районом, а мы! А в какой форме требовать, это уж разрешите нам знать. У нас не институт благородных девиц, в выражениях мы не стесняемся. И исключений не делаем никому. Для нас все директора МТС и председатели колхозов равны. Мы не будем смягчать форму наших требований для некоторых товарищей, принимая во внимание их высокое положение в прошлом.
Долгушин пожал плечами.
– Дело не в прошлом моем положении, а в настоящем… Я помню первый наш разговор, в этом же кабинете, с товарищем Мартыновым и с вами, когда я приехал. Мне была обещана помощь.
– Какой же вы еще хотите помощи?
Долгушин помолчал минуту.
– Я прошу вас, товарищ Медведев, усилить политическую работу в нашей МТС. У нас есть зональный секретарь товарищ Холодов, ему надо помочь нащупать главное. Он, может, человек и не пустой, но как-то не нашел еще себе места. То он пытается встать надо мною в роли начальника политотдела, то превращается в мою тень, ездим вместе, и он повторяет вслед за мною те же слова, что я говорю колхозникам. Было бы бестактно, если бы я стал учить его, как ему следует построить свою работу. А вам это можно и нужно сделать… И еще прошу вас: займитесь колхозными парторганизациями.
Медведев снял очки, протер носовым платком стекла. Глаза его были опущены, глядели в чуть выдвинутый ящик стола. Лицо, обычно свеже-розовое, с приятным матовым оттенком кожи, словно припудренное, покраснело. Одна бровь подергивалась.
– Да? Вы советуете нам заняться колхозными парторганизациями? – насколько смог спокойно сказал Медведев. – К вашему сведению, мы всегда ими занимались и занимаемся. Этого от нас требуют обком и Цека. Мы не ждали ваших указаний по этому поводу… Насчет Холодова я запишу и проверю, что у вас там получается, кто над кем пытается встать. – Медведев сделал пометку в настольном блокноте. – А колхозы вообще-то не ваша печаль, товарищ Долгушин. Знайте свой тракторный парк, комбайны, трактористов, прицепщиков и не лезьте, куда вас не просят.
– Нет, простите, товарищ Медведев, – тоже подчеркнуто спокойно возразил Долгушин, – я не собираюсь уподобиться бывшему директору Зарубину, который не знал дорог в колхозы. Я буду знать эти дороги, буду ездить по ним, уже езжу. В решениях пленумов Цека записано, что машинно-тракторные станции отвечают за все колхозное производство, за урожай, за надой молока, за настриг шерсти. И не только за производство. Заготовки, строительство, учеба колхозников – за все отвечает МТС. Как же я могу не лезть в колхозы?.. Я не знаю, Василий Михайлович, как вы занимаетесь колхозными парторганизациями, но я встречаюсь кое-где с такими фактами, что у меня с непривычки, после работы в промышленности, волосы дыбом встают. На заводе ведь не бывает, чтоб половина коммунистов, состоящих в парторганизации, болталась без определенных занятий и не принимала никакого участия в производственной жизни. Можно ли себе представить, чтоб там собирались на партийное собрание и обсуждали вопросы жизни завода коммунисты, не имеющие никакого отношения к заводу, к производству? Праздношатающиеся коммунисты? Начальники без портфелей? Этого на заводе не бывает и быть не может. А в колхозе «Рассвет» у товарища Бывалых именно так обстоит. Там четыре бывших председателя колхоза, снятых за всякие провинности, бывший заготовитель, бывший кладовщик. На рядовые работы не идут, слоняются по селу без дела, ожидают, пока подвернется еще какая-нибудь должность, хотя бы экспедитора в сельпо или заведующего паромом. Что же это за парторганизация? А на секретаря Чайкина у меня в МТС уже десять жалоб от колхозников. Он заведует молочносливным пунктом. Обсчитывает колхозников на процентах жирности… Вы спрашиваете, товарищ Медведев, чем мне еще нужно помочь. Не мне – колхозам нужно помочь. Если мы хотим добиться большого подъема в массах колхозников, то надо же в первую очередь коммунистов поднять. Так всегда было в нашей партии – коммунисты шли в авангарде.
– Спасибо за сообщение, – Медведев склонил голову в вежливом полупоклоне. – У нас в плане работ на апрель записано: провести через нашего инструктора обследование работы парторганизации колхоза «Рассвет» и заслушать на бюро отчет секретаря товарища Чайкина. Как видите, и без вас информация к нам поступает. Ваши новости не первой свежести.
– Тем хуже! Чего же вы терпите там такое положение?
– А что прикажете сделать? Снять секретаря? Исключить из партии бывших председателей? Избиение учинить? Кто нам утвердит такое решение?..
– Не знаю, кто утвердит. Поговорить надо с этими неработающими коммунистами. Если не проймет, может быть, придется и исключить кой-кого из партии. Надо разобраться, во всяком случае, с этой парторганизацией!..
– Разберемся. А вы, товарищ Долгушин, во всяком случае, учтите, что с вас, директора МТС, мы в первую очередь все же будем спрашивать за работу тракторов, за качество сева, за сроки выполнения спущенных вам производственных планов, а не за воспитание коммунистов и не за колхозные избы-читальни. Не отвлекайте наше внимание в другую сторону. – Тут голос Медведева сорвался наконец на крик. – И колхозы мы вам на откуп не отдадим! Райком партии руководил и будет руководить колхозами! Мы свои обязанности знаем! А вы, товарищ директор МТС, знайте свое место!..
