Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Глава восьмая
Огонек во тьме

Летело по степям «великое ухо»; стоглазое – всё видит, стоязыкое – всё передает, стокрылое – все расстояния покрывает. Летело «великое ухо» [20]20
  «Великое ухо» – так скифы образно называли слухи.


[Закрыть] от долины до кряжа, от дороги до тропы, от колодца до табуна, от табуна до кочевья… Летело, вести несло…

Встречаются в степи двое кочевников.

После обычных приветствий:

– Здоров ли ты?..

– Здоров, а ты? Да дарует тебе Папай здоровья!

Сразу же:

– Что слышно в степи? Какие новости?

– О, много новостей в степи. А первая такая: Тапур с тысячей всадников ходил к грекам и взял себе в жены дочь их архонта. Такая красивая!.. Ни у кого из вождей нет такой гречанки.

– Бывай!

– Бывай!.. Спешу передать новость.

И летит дальше «великое ухо»:

– О, новостей много, а первая такая: Тапур собрал всех своих людей и напал на греков. Захватил много рабов, целые караваны добра нахватал.

– И везет же этим хапугам!

– Ага, обогатились. А мы тут сидим на одном месте, и кибитки наши совсем пусты… Бывай!

– Бывай!..

И снова летит «великое ухо» по степям, разнося весть об удачном походе Тапура к грекам, о богатствах, которые он у них захватил… Долетело «великое ухо» и до владыки Иданфирса: Тапур на греков у лимана напал, греков разорил, богатств набрал, нахватал, нагреб…

Вспыхнул гневом владыка.

– Мы с греками в мире, а Тапур посмел на них нападать! Гонца!

***

Гонцы с гневом владыки Скифии никогда не медлили. Быстрые кони несут их, как на крыльях, и они прибывают всегда негаданно, не вовремя…

Вот и к Тапуру негаданно примчался гонец. И прилетел он в желтом плаще, а желтый плащ – знак гнева владыки. Но, как велит обычай, Тапур принял гонца как гостя, пригласил его в белый шатер.

С любопытством разглядывал он молодое лицо гонца с мягкими, женственными чертами, с редкой бородкой, что только-только начала пробиваться. Должно быть, знатного рода, раз такого молодого поставили гонцом. А что гонец не простой, свидетельствовал знак на его куртке: солнце, на котором скрещены три стрелы.

Солнце – символ владыки, значит, гонца нужно принимать почтительно, а скрещенные три стрелы означают, что Иданфирс – владыка неба, земли и людей Скифии.

– Я слушаю тебя, гонец самого владыки, – с показной ленью цедил Тапур, полулежа на кошме, а сам гадал: что это гонца принесло, с какими вестями? Взяв из рук слуги чашу с кумысом, он оперся локтем на подушки, потягивал напиток. – Какие вести?.. – Кивнул слуге, чтобы тот угостил гонца. – Как поживает владыка? Боги, как всегда, не обходят его своей милостью?

– О да, – ответил гонец, принимая из рук слуги чашу с кумысом. – Владыка Скифского царства приглашает вождя Тапура прибыть к нему и выпить у шатра золотую чашу вина.

«У шатра?.. – мысленно отметил Тапур. – Так приглашают виновных. Но чаша золотая. Значит, владыка еще чтит меня. Хотя что-то затевает…»

Гонец перевел дух, допил кумыс и закончил:

– Владыка в гневе великом!

– Чем же Тапур прогневил самого владыку?

– «Великое ухо» принесло дурные вести: Тапур напал на греков у лимана, разорил их, набрал себе немало добра.

– «Великое ухо» не всегда правду несет, – спокойно сказал Тапур.

– Владыка в гневе великом за поход Тапура к грекам!

Тапур промолчал, ибо не пристало ему, вождю, оправдываться перед гонцом.

– Иданфирс приглашает Тапура выпить чашу с завязанными глазами!

Вон оно что! Владыка уже вынес ему смертный приговор. Только благородный. Даст на выбор три чаши с вином. В одной будет яд… Гм… Тапур оправдываться не станет.

– Владыка Скифии своими устами сказал: если у Тапура сердце льва, то пусть прибудет к нему. Если же у Тапура сердце зайца…

Тапур швырнул чашу с кумысом, рванулся вперед, вцепился в кошму.

– Что-о??? Я – трус??? Твой владыка думает, что Тапур – последний трус и не явится к шатру владыки? И тогда над ним будут потешаться все степи?

Гонец молчал. Он свою задачу выполнил, все, что велено, передал, а остальное его не касается.

– Мне пора… – поднимается он.

– Где сейчас кочует владыка? – прохрипел Тапур.

– Владыка у реки Тирас, – ответил гонец, вставая. – Он поехал приложиться к следу Геракла.

– Передай владыке, что Тапур… Тапур немедля примчится к нему в гости, и владыка еще убедится, у кого какое сердце!

Гонец поклонился и быстро вышел из шатра, и тут же послышался топот копыт его коня. Тапур закружил по шатру, как раненый зверь. Хрипел, что-то выкрикивал, хватался за рукоять акинака… Но гнев жег его огнем и не давал покоя. Наконец Тапур выбежал из шатра, вскочил на своего коня и помчался в степь.

А когда вернулся, конь его был в пене и мелко дрожал. К коню было кинулись слуги, но Ольвия жестом велела им отойти, вырвала пучок ковыля и сама принялась вытирать мокрые бока коня, сгоняя вниз белую пену… Тапур потоптался возле нее, а потом вырвал и себе ковыля и принялся вытирать коня с другого бока. Так они молча делали свое дело, пока не встретились у головы коня.

– Владыка вздумал посмеяться надо мной, – пожаловался ей Тапур. – Да так посмеяться, чтобы потом меня презирала вся Скифия. А степь никогда не прощает трусости!

– Ты поедешь к нему? – с тревогой спросила она.

– Непременно. Я докажу ему, что у Тапура сердце не зайца. Тапур выпьет чашу с завязанными глазами!

– Не езди… – вырвалось у нее.

Он яростно сверкнул глазами.

– На такое приглашение не откликнется только последнее ничтожество! После такого позора мне придется бежать из скифских степей и навеки покрыть свое имя бесчестьем! Лучше выпить чашу с завязанными глазами и уснуть вечным сном, чем жить с сердцем зайца!

– А я?.. – дрожащим голосом спросила она.

Он помолчал, а потом сказал со злостью:

– Если судьба обойдется со мной жестоко, ты тоже отправишься со мной в мир предков!

…Войлок глушит звуки; тишина в шатре такая, что хоть кричи о помощи. И – душно. Гнетуще… Сон бежал от нее; она сидела на кошме, обхватив колени руками и уронив на них голову.

Тапур поехал к владыке.

За жизнью своей поехал или за смертью?

Честь свою он сбережет, а жизнь?

И ей уже видится то черная повозка, в которой его везут от владыки, то глубокая яма, которую уже копают ему у кургана Ора, то волосяная петля, которой ее будут душить, чтобы положить в могилу вождя. Но ни страха, ни отчаяния она не чувствовала. Было только душно, гнетуще, и еще хотелось, чтобы рядом была хоть одна живая душа… Никогда еще одиночество не давило на нее так, как в эту ночь.

Она застонала сквозь стиснутые зубы.

Еще тяжелее стало на сердце.

– Да есть ли кто живой в этой Скифии?.. – вырвалось у нее. – Кончится ли когда-нибудь эта черная ночь?!

Что-то словно повеяло на нее, где-то мелькнул осколок света, и она рывком подняла голову. В шатер неслышно вошла слепая рабыня, неся перед собой глиняный светильник. Огонь слепой был не нужен – она несла его для своей госпожи.

– Милена?! – радостно воскликнула Ольвия и почувствовала, что ей стало немного легче. – А я о тебе и забыла. Как хорошо, что ты есть… С ума сойти можно в этой Скифии!

– Да озарит покой тебя, моя добрая госпожа, как ласковое весеннее солнце озаряет степь, – тихо отозвалась рабыня мягким, успокаивающим голосом. – Спи, госпожа, Милена будет стеречь твой сон.

Ольвия смотрела сверху вниз на свою послушную и покорную рабыню. Она уже привыкла к ее слепоте; пустые глазницы рабыни больше ее не пугали. Милена всегда управлялась ловко, проворно исполняла повеления своей госпожи, словно была зрячей, ибо никогда не сбивалась с пути и не натыкалась на преграды. Но разве ей – жестоко ослепленной – легче от этого?

– Милена…

– Спасибо тебе, госпожа.

– За что ты благодаришь? – удивилась Ольвия.

– За то, что зовешь меня, как человека, по имени, а не рабыней. Не скотиной и не собакой, как зовут меня скифы.

Ольвия вздохнула.

– Милена, ты хотела бы побывать в Греции?

– Нет, госпожа, не хотела бы.

– Гм… Но ведь ты гречанка, и тебя должно тянуть на родину. Даже журавлей весной тянет в родные края.

– У журавлей есть место на родине, а у меня… Да и какая я теперь гречанка?

– Была гречанкой.

– Когда-то была… – согласилась Милена. – А что было, то быльем поросло.

– Не отчаивайся.

– А чему мне радоваться? – спросила Милена. – Я рабыня. А какая родина у рабыни? Да что там… Я уже и здесь привыкла. В Греции у меня никого нет, и никого я уже там не увижу. Так зачем мучить душу? Если позволишь, госпожа, я доживу свой век при тебе. Его у меня осталось, что у зайца хвоста. Куда на старости лет срываться? У скифов я рабыня и дома, разумеется, госпожой не стану. Так не все ли равно, где свой проклятый век доживать?

– А жить хочешь?

– Раз уж родилась, то надо жить. Пока господин мой желает, до тех пор и буду жить. А скажет: сдохни! Сдохну!

Она помолчала, и вот какая-то слабая улыбка мелькнула на ее сморщенном, измученном личике.

– Спрашиваешь, госпожа, хочу ли я жить?.. Жить, конечно, хочется. Что уж там… Хоть и слепая, хоть и рабыня, а жить хочу. Потому что жизнь – она одна, какой бы горемычной ни была, а другой не будет. А что зло… Так ведь должно же где-то быть и добро. Иначе для чего боги зажгли белый свет? Для добра же… Ибо для зла и тьма годится. Вот только не знаю, где оно, это добро? Но верю: есть добро, госпожа моя хорошая, есть. Вот и ты добрая, значит, все-таки есть добро в мире. Есть! – Она повела пустыми глазницами в сторону Ольвии. – А желание мое… Хочется посмотреть на тебя, госпожа моя. У тебя такой красивый голос. Когда слушаю его, что-то волнует меня, что-то далекое чудится. Сама не своя становлюсь. Будто юность свою слышу… Ой, что же это я… Не слушай, госпожа, что бормочет старая рабыня. Рабам не велено изливать душу перед господами.

Она умолкла, шевеля губами.

– Что ты шепчешь? – спросила Ольвия.

– Твое имя, госпожа, – после паузы ответила рабыня. – Тебя так странно зовут… Ольвия… Ольвия… В юности я знала один город на берегу лимана с таким именем.

– Он и до сих пор есть, – ответила Ольвия. – Я оттуда. Почему ты так вздрогнула, Милена?

– Ты хорошая, добрая, моя госпожа, а город твой – страшный. – Милена обхватила руками свою седую голову. – Ох, злой это город, госпожа, лучше бы его никогда не знать!

Ольвия с жалостью смотрела на несчастную женщину.

– Тебе причинили горе в моем городе?

– Не вспоминай, госпожа, о том городе. Он и так укоротил мне жизнь… – Помолчала. – Ох, не столько город, сколько та любовь…

– Ты… – удивленно воскликнула Ольвия, – любила?

– Госпожа думает, что я родилась старой, слепой рабыней?

Ольвия подсела к Милене, легонько обняла ее за худые, костлявые плечи.

– Расскажи мне о своей любви…

– О боги… – прошептала рабыня. Дрожь пробежала по ее телу, и на руку Ольвии что-то капнуло.

– Ты… плачешь?

– Плачу… Потому что странно ведь. Слепая рабыня – и вдруг – любовь… – Милена и плакала, и улыбалась сама себе. – А ведь любила… Ох, как любила… Разве смогла бы я перенести рабство, если бы не любила, если бы не было его… Понимаешь, госпожа, его… единственного… Выжила бы…

Разворошив воспоминания, Милена заговорила возбужденно, горячо:

– Без любви своей я бы сгинула, как прошлогодний снег! А то вспомню свою любовь и его… и рабства будто и не было. На душе легчает. И не слепой себя чувствую, а зрячей, молодой… Вот, госпожа, когда заблудишься в степи. Ночь, ветрище воет голодным волком, отчаяние тебя, как мошкара, облепит… С пути собьешься, мечешься туда-сюда, не ведая, где твой единственный путь… Сил уже нет. Все, думаешь, конец. И вот внезапно – блеснет на горизонте… Во тьме ночной огонь пылает… Да не огонь, а огонек дрожащий. Точечка мерцающая. Но для тебя она – спасение. Откуда только силы берутся! Ноги сами несут тебя к этому огоньку… Падаешь, встаешь и снова идешь… Так и моя любовь. Я всю жизнь иду к этому крохотному, дрожащему огоньку моей слепой жизни… И слепая – вижу тот огонек… Далеко-далеко, а вижу… И греет та любовь старую и слепую скифскую рабыню…

Ольвия молчала, пораженная услышанным.

– Немного легчает от слез, – плакала Милена. – О, если бы ты знала, госпожа, как дорого я заплатила за свою любовь. Наверное, никто такой цены не платил. И не заплатит больше. – Милена застонала и долго молчала, покачиваясь всем телом. – А ведь я была счастливой… И его любила… Ох, как любила, солнышко мое! А потом… Потом меня отдали за другого. Силой. Он был старше, нелюдим. Я не могла его полюбить. А мне говорят: живи, свыкнешься. И я жила. И родила ему ребенка. Но не свыклась, не полюбила его. Более того, я ненавидела его. Прятала в сердце свою ненависть… А потом пришел любимый. Потому что не мог меня забыть. И я его… Гори все огнем! Сбежала к любимому. Три дня была счастлива. О, те три дня!

Она умолкла, тяжело дыша.

– А потом?.. – быстро спросила Ольвия. – Что было потом?

– А потом… потом… – застонала рабыня. – Потом муж меня поймал. Он был ревнив. И жесток. О, как он издевался… Сперва хотел меня кинжалом заколоть. Передумал. Слишком легкая смерть. Ему хотелось, чтобы я мучилась всю жизнь. Как Тантал. Чтобы каралась день и ночь… И придумал… Продал в рабство скифам… А видишь – ошибся. Со мной любовь. И легче терпеть невольничьи муки. Хоть глаза у меня отняли, так сердце со мной…

– Так вот ты какая?.. – пораженно прошептала Ольвия. – Я после этого буду еще больше тебя уважать. И беречь.

Глава девятая
У стопы бога Геракла

Каждую весну, когда после зимней спячки оживают степи и все пробуждается и с новой силой идет в рост, когда скифы с южных степей перекочевывают в северные, владыка великого Скифского царства Иданфирс неизменно приезжает на берег реки Тирас [21]21
  Тирас – Днестр.


[Закрыть], чтобы приложиться к стопе бога Геракла, родоначальника и отца всей Скифии.

Одна из древних легенд рассказывает, что когда-то, в седую старину, эти степи были пустынны, и в них никто не кочевал. И жила в степи дочь Борисфена – полудева-полузмея. И жила она в большой пещере, у отца своего Борисфена. И вот однажды в эти степи забрел Геракл с конями. И застала его здесь зима. Началась метель, света белого не видно. Геракл укутался в львиную шкуру и заснул в укромном месте. А когда проснулся, глядь – а коней нет. Пошел он на поиски, всю заснеженную равнину исходил – нет коней. Сколько ни искал, ни одной живой души не встретил в степи. Ни дыма от костра, ни следа…

В один из дней Геракл дошел до Борисфена и наткнулся на пещеру, в которой жила дочь Борисфена – полудева-полузмея. Геракл весьма подивился, увидев ее, но вида не подал, а спросил, не видела ли она его коней. Дева-змея и говорит, что кони у нее, а отдаст она их ему, лишь когда он поживет с нею… И Геракл стал жить с ней, и родила дева-змея трех сыновей: Агафирса, Гелона и Скифа. И только тогда отдала Гераклу его коней. «Я сберегла твоих коней, – сказала она, – а ты отплатил мне за это, и теперь у меня трое сыновей». И собрался Геракл домой, а дева-змея и спрашивает его: что ей делать с сыновьями? Поселить ли их в этих степях или послать к нему? Тогда Геракл дал ей свой большой лук и пояс с акинаком и чашей на пряжке и говорит: «Когда вырастут сыновья, дай им лук и пояс; кто сумеет натянуть тетиву этого лука и подпояшется этим поясом, тот и будет жить в этих степях…» Когда сыновья выросли, первым взял отцовский лук Агафирс, но не смог натянуть тетиву. И Гелон не справился с тетивой того огромного лука. И только третий, самый младший, Скиф, натянул тетиву и подпоясался отцовским поясом с акинаком. Мать изгнала Агафирса и Гелона, а жить в степях остался Скиф. От него и пошли все скифы с поясами, с чашами на пряжках и луками.

А Геракл, возвращаясь в свой край, оставил на скале у Тираса след своей стопы длиною в два локтя, чтобы скифы никогда не забывали своего праотца и тоже оставляли на земле свои следы. Тот след ноги праотца сохранился и поныне, и говорят: всем, кто к нему прикоснется, Геракл дает силу свою богатырскую.

За силой и ездил каждую весну старый Иданфирс на запад скифских земель, к серым скалам Тираса, где сохранился след праотца. Все у него есть: великое царство с воинственным народом, табуны коней и ясное оружие, вот только силы уже не те, что были прежде… Как-никак восьмой десяток разменял, пожил немало. Источник его жизни, видно, заилился, ибо не бьет уже живительной водой, как прежде, в добрые молодые годы.

Вот за молодой силой и приезжает владыка каждую весну на западный край скифских земель, к неспокойному, гневному Тирасу. Многочисленная свита из вождей, знатных мужей, воинов и старейшин становится лагерем в долине, неподалеку от реки.

Владыка, отдав слугам коня, сам направляется к серой громаде скал… Несмотря на преклонный возраст, первый царь Скифии идет легкой, упругой походкой, и ветер развевает его белую бороду. Годы немного ссутулили некогда прямую осанку, отяготили душу воспоминаниями…

Хотя он и седлает еще сам коня, и садится в седло вроде бы по-молодецки, но конь под ним уже не прогибается, как бывало, – легок стал Иданфирс, высох.

Владыка Скифии одет просто и буднично: кожаная куртка без воротника, вышитая на груди и по краям растительным орнаментом, кожаные штаны, штанины которых собраны и перевязаны лентами у голенищ сафьянцев… На голове – остроконечный войлочный башлык, из-под которого выбиваются длинные седые волосы, редкие и мягкие. Тонкий сухой стан перехвачен кожаным поясом с чашей на пряжке и акинаком в ножнах.

И – ни единого золотого украшения.

Так просто одевались скифы, когда впервые появились в этих степях, так одет и владыка, ибо идет он приложиться к стопе своего праотца. Глянешь со стороны – обычный скиф, воин или пастух. Или просто мудрый старец с сухим, морщинистым лицом, на котором высечены его долгие, нелегкие годы… Лишь зоркие глаза, быстрые и острые. Взглянет – словно акинаком полоснет. Острый нос и костлявый подбородок делают его лицо вытянутым, всегда суровым и властным. А с тех пор, как владыка Скифии потерял в бесчисленных битвах одного за другим семерых своих сыновей, улыбка больше никогда не появлялась на его омраченном лице. У рта залегли твердые складки, глаза всегда прикрыты веками, смотрят на мир сквозь узкие щели, и что в глазах владыки, того никто не видел.

И пусть он без царских одежд и золотых украшений, его узнает каждый скиф и с трепетом замрет в низком поклоне. Его уважают, ведь владыка не брезгует простым одеянием воина или пастуха и всегда подчеркивает, что он такой же, как и все… Такой, да не такой, – думают скифы, – раз боги избрали его владыкой, значит, он не таков, как все. Мудрее, славнее, знатнее!

Владыка идет травой напрямик, и от зеленого сочного разнотравья у него поднимается настроение. Чем Скифия богата, так это травами. Да еще реками – чистыми и светлыми…

Далями и ясным небом… Любо идти по родной земле, были бы только сила да молодость. Что ж, молодость уже не вернешь, как не вернули ее его отец, и дед, и прадед – все в землю легли, на тот свет ушли. Уйдет и он, когда исчерпает свои дни в этом мире, таков закон жизни. Но пока он здесь, силу от себя еще не отпустит. И силу ему даст праотец Скифии – славный Геракл.

Иданфирс выходит на кручу; почва здесь твердая, жесткая, повсюду виднеются камни, и чем дальше, тем их больше и больше. Тянутся они табунами, словно выглядывают из земли спины коней, навечно здесь увязших.

Поднявшись на вершину кручи, он остановился, прислушиваясь. Ветер завывал голодным волком, рыскал в скалах, тоскливо скулил: у-у-у, у-у-у…

Там, внизу, невидимая отсюда река глухо билась, словно гигантский зверь, попавший в ловушку и неспособный выбраться на волю. Она то тяжело, надсадно рычала, с шумом барахтаясь в каменной теснине и со злости швыряя камни, то в изнеможении всхлипывала, затихая, собираясь с новыми силами… И снова яростно клокотала и бесновалась в безысходности…

«Духи Тираса буйствуют», – подумал Иданфирс, переступая с одной скалы на другую… Они были скользкими, заросшими темно-зеленым мхом, и ступать по ним было трудно.

Но вот из-за острой ребристой скалы вышли два старца с редкими белыми бородами, которые трепал ветер. Опираясь на посохи, они остановились и низко поклонились.

– Рады приветствовать тебя, владыка земли скифской.

– Я рад вас видеть, мудрые старцы, – ответил Иданфирс и тоже слегка кивнул головой. – Бережете ли вы след стопы праотца нашего?

– Оберегаем, владыка.

И старцы повели владыку на широкую и плоскую скалу, на которой, вдавленная в твердь, навечно застыла большая, похожая на человеческую, нога… Видна пятка, пальцы… Это и есть след от ноги праотца Геракла, который он оставил, покидая землю скифскую.

Старцы с посохами становятся по обе стороны стопы.

– Великий праотец наш! К стопе твоей божественной прибыл владыка Скифии, мудрый и славный Иданфирс.

Старцы воздевают руки к небу, поднимают головы, шепчут молитвы. Затем опускаются на колени, разводят руками над стопой, шепчут заклинания… То вдруг вскакивают и пускаются в пляс вокруг стопы, подпрыгивают, трясут руками и головами, стучат посохами о скалу и выкрикивают что-то нечленораздельное.

А ветер гудит, а ветер завывает в каменной теснине, и где-то внизу глухо и тяжко швыряет камни река.

Старцы изнеможенно падают на колени, простирают руки над следом стопы, кладут на них головы и замирают, лишь изредка содрогаясь, как в конвульсиях…

Так они лежат долго, и Иданфирс, покорно склонив голову, ждет знака…

Но вот старцы поднимают головы.

– Владыка!.. Слышим гул в каменной тверди!

– Праотец идет!!!

– Праотец идет!!! – выкрикивают они во второй и в третий раз. – Идет! – кричат они и вскакивают, вскидывая руки вверх. – Идет праотец наш. По скифской земле идет, приветствуя люд скифский!

Иданфирс опускается на колени у следа стопы, склоняет голову.

– Праотец наш! Ты оставил след своей стопы на веки вечные в земле скифской, оставил в знак своей милости к нам, детям твоим. Ты грозно и властно идешь по земле нашей, неся нам благодатную весну. Молю тебя, праотец, не покидай Скифии, ниспошли ее земле силу плодородную, травы высокие, а рекам – ясные воды, оружию же нашему – всепобеждающую мощь. А будет сильна Скифия, буду и я, будем все мы. А немного силы дай и мне. А сынам моим, что в битвах полегли и все в мир предков ушли, – даруй тоску неувядающую по белому свету, чтобы и там, в мире предков, не забывали они нас, помнили тот край, где родились, седлали коней, где любили и гневались.

Владыка распростер руки над стопой, и едва коснулся пальцами следа, впечатанного в скалу, как ощутил легкий трепет в теле. То сила Геракла вливалась в его старое, иссохшее тело. Владыка пал грудью на след и всем своим существом ощущал те живительные силы, что вливались в него…

В лагере, раскинувшемся в долине неподалеку от Тираса, царит веселое оживление. Стелются дымы над равниной от многочисленных костров, ржут кони, которых ведут для жертвы Гераклу.

Радостный сегодня день! Владыка Скифии обогатился новой силой Геракла, вернулся от каменной стопы праотца свежим и здоровым, словно и не давил на него груз прожитых лет. И все уверяют, что владыка помолодел!

Владыка доволен.

Чтобы щедро отблагодарить Геракла, он велел принести ему в жертву целую сотню лучших коней!

Царские слуги уже отбирают коней, на арканах приводят их к жертвенному месту, где в центре находится сам владыка. По левую руку сидит вождь Скопасис, по правую – Таксакис, ближайшие, знатнейшие вожди Скифии. А дальше сидят знатные мужи, старейшины, воины. Сто коней жертвует владыка Гераклу! Всем сегодня хватит мяса и хмельного бузата.

Сто больших бронзовых котлов уже стоят на равнине.

В ожидании пира все нетерпеливо переминаются.

Слуги накидывают на шеи коням тяжелые петли, ловко валят их на спины и, вставив в петли палки, крутят их, душа жертвы.

Ржание и хрип коней, радостные крики людей наполняют равнину.

Задушив коней, сдирают шкуры, внутренности разбрасывают по степи, а мясо разносят по котлам. Хвороста в безлесной степи было мало, поэтому под котлы в огонь подкладывали жирные кости. Огонь жадно пожирает жир, кости горят ярко и жарко.

Время молиться и благодарить Геракла за щедрость, за ту силу и молодость, которой он наделил их владыку, а значит – и всех их. Молится и владыка, благодарит праотца за силу и твердость духа, за то, что и этим летом не обошел своей милостью скифскую землю.

«Чтобы кости наших врагов горели так, как горят кости жертвенных коней, – мысленно просит праотца владыка. – А скифы чтобы всегда пировали на родной земле».

Застывает владыка, устремляет взор в огонь, видит там свою жизнь… Когда смотришь в огонь долго и неотрывно, то увидишь там желтые, белые, кровавые фигуры, что толпятся, пожирают друг друга, снова появляются… То духи огня танцуют свой адский танец, вызывая для владыки его прожитую жизнь.

Видит Иданфирс своих сыновей-соколов. Видит себя, видит молодого, сильного, полного отваги и мощи. Вот он примчался из степей во главе своего войска, спрыгивает с горячего коня, идет, пропахший полынью, дымом и конским потом… Щурит против солнца глаза, а навстречу ему бегут сыновья…

Один, два, три… Семеро сыновей бегут ему навстречу.

Давно уже нет сыновей, давно ушли они в мир предков – ушли еще молодыми, и видит их владыка как живых.

Да и во снах они часто приходят.

Приходят живые, здоровые, красивые, и владыке немного легчает на душе: не забывают его сыновья, с того света наведываются в гости. Во сны приходят, отца радуют…

Вот и сейчас явились они к нему в пламени жертвенных костров, и кажется владыке, что видит он и ту далекую и долгую дорогу с того света на этот, по которой и приходят к нему сыновья. Спасибо, что навещают отца! Скоро уже, совсем скоро и он пойдет по той дороге к ним, и будут они вместе. А пока он будет видеть их во снах и в пламени костров, будет знать, что они есть и помнят о нем…

***

Голову первого жертвенного коня торжественно поднесли владыке.

Все с благоговением смотрят, как Иданфирс, достав акинак, короткими ловкими движениями срезал со щек полоски мяса и неторопливо жевал.

Вторую голову – для бога Геракла – насадили на копье, а копье воткнули в землю.

– Просим, праотец наш, в гости к нам! – хором воскликнули вожди и старейшины, и лишь после этого, засучив рукава, принялись за трапезу. Слуги забегали туда-сюда, разнося жирные, дымящиеся куски мяса, от которых бил густой дух конины и стекал каплями жир, застывая на зеленой траве белыми восковыми кружками. У всех залоснились от жира руки и бороды, их некогда было вытирать, потому что каждый, управившись с одним куском, хватал другой.