Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Савлий даже выпрямился, стал еще выше, лицо его еще больше заострилось, сделалось холодным и властным.

– Запомни! Жизнь дал мне царь Гнур, скиф, а не какая-то там… А тебе жизнь, может, и дала чужестранка, вот почему ты такой… чужой нам, не скиф.

Савлия, как старшего в роду, совет вождей и старейшин утвердил царем после смерти Гнура. Савлий был несгибаемым воином и ревностно оберегал скифов от чужих влияний. «Пусть скифы поучают чужие племена, а не чужие племена будут учить скифов, – любил он говорить. – Мы и без чужой науки умеем рубить всем головы и хватать чужое добро!» А еще он любил походы, и в его царствование скифы не слезали с седел, их кони без устали топтали чужие земли на востоке, западе, на юге и на севере скифской земли.

А вот Анахарсис был совсем другим. К оружию тяги не имел и в походы за добычей и рабами никогда не ходил. За это его очень не любил брат-царь. «Ты не мужчина, а баба, если не хочешь держать в руках ясное оружие, как подобает держать его мужчине». Так презрительно говорил Савлий о своем брате. Анахарсис находил усладу в беседах, ибо был очень мудр, мог о чем угодно красиво говорить, и старые деды почитали царевича за ум ясный и проницательный, за слово мудрое и познания великие.

Однажды сказал Анахарсис брату своему Савлию:

– Мое оружие не меч-акинак, а слово мудрое, для беседы пригодное. И не для набегов на чужие земли я хочу седлать коня, а для странствий по миру, чтобы еще больше познать мир и людей, что его населяют. Отпусти меня, брат, в мир широкий странствовать, хочу я в чужих странах побывать, с тамошними мудрецами побеседовать.

– По-моему, – ответил Савлий, – все, что нужно скифу, есть у скифов. А если и есть что-то у чужих племен, то скифу оно не нужно. Но коли ты хочешь по миру побродить, то поезжай. Все равно от тебя никакой пользы нет и ни на что ты не годен. Даже человека убить не можешь, какой же ты скиф?

И Савлий презрительно сплюнул.

Но брата своего отпустил. Оседлал Анахарсис коня и поехал в самую Грецию. Сперва, правда, до моря, а дальше, оставив коня, поплыл по морю в чужие края. И не одно лето он странствовал по Греции, и все тамошние мудрецы дивились ясному уму скифского царевича и охотно с ним беседовали.

Это о нем, странствующем скифском философе, сыне скифского царя Гнура, рассказывает в своей книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» Диоген Лаэртский: «В свободе речи своей он был таков, что это о нем пошла поговорка: "Говорит, как скиф"».

Прибыв в Афины, Анахарсис пришел к дому Солона и велел одному из рабов передать, что к хозяину пожаловал Анахарсис, чтобы его видеть и стать, если можно, его другом и гостем. Услышав такое, Солон велел рабу передать, что друзей обычно заводят у себя на родине. Но Анахарсис сказал, что «Солон как раз у себя на родине, так почему бы ему и не завести друга»? Пораженный его находчивостью, Солон впустил его и стал ему лучшим другом.

Это он, скиф Анахарсис, сказал, добавляет далее Диоген Лаэртский, что виноградная лоза приносит три грозди: гроздь наслаждения, гроздь опьянения и гроздь отвращения.

Это он, Анахарсис, когда плыл в Грецию на корабле и узнал, что толщина корабельных досок – четыре пальца, заметил, что корабельщики плывут в четырех пальцах от смерти.

Удивленные корабельщики спросили мудрого пассажира:

«Тогда скажи-ка нам, какие корабли безопасны?»

Скифский странник ответил:

«Те, что вытащены на берег».

Когда же в Афинах один афинянин начал над ним насмехаться, еще и попрекать его тем, что он варвар, скиф Анахарсис ответил, как акинаком полоснул:

«Говоришь, что моя скифская отчизна – позор для меня? Зато ты – позор для своей отчизны».

И когда его спросили, что в человеке хорошо, а что плохо и хорошо одновременно, он ответил одним словом: «Язык».

А как-то один афинянин – юный, но из тех, что уже залпом глушат вино, – принялся его по пьяной лавочке оскорблять. Анахарсис спокойно ему ответил:

«Если ты, юноша, в молодые годы не можешь вынести вина, то в старости тебе придется носить воду».

А еще любил Анахарсис за ясной беседой и доброе вино. Только дивно ему было, что греки разбавляют вино водой.

«Не пойму я вас, греки, – говорил Анахарсис. – Вино славно своим хмелем – быстроногим конем. Вы же разбавляете вино водой, убиваете быстроногого коня, а взамен седлаете ленивого вола».

И научил он греков пить неразбавленное вино, и греки ощутили вкус в неразбавленном вине.

«Этот скиф – мудрый человек, – говорили греки. – А ну-ка, выпьем еще под скифа… неразбавленного».

С тех пор греки, когда пьют, говорят друг другу:

«Подскифь еще…»

То есть – долей неразбавленного вина.

Царю Крезу Анахарсис так писал:

«Я приехал в эллинскую землю, чтобы научиться чужим обычаям, золота мне не надо, достаточно мне будет вернуться в Скифию, став лучше, чем я был».

И он вернулся в Скифию лучшим, чем был. Вернулся без золота, но богаче всех своих соотечественников.

Вернулся, чтобы учить скифов мудрости, но пал на родную землю от оперенной стрелы…

Как свидетельствует отец истории Геродот, Анахарсис побывал во многих странах мира и повсюду поражал своей мудростью и красотой своей речи. А возвращаясь из странствий в родные степи, Анахарсис, плывя по Геллеспонту, остановился в Кизике, а там как раз отмечали праздник Матери Богов. И сказал тогда Анахарсис: если домой доберусь здоровым и невредимым (а он очень хотел поскорее вернуться домой, чтобы скифов, соотечественников своих, добру и мудрости учить), то принесу Матери Богов жертву по такому обряду.

И дал он клятву, и поехал домой, в далекую Скифию.

И переплыл он счастливо море, и вернулся в Скифию здоровым и невредимым.

И сказал Анахарсис:

«Если чужие боги даруют тебе здоровье, оберегают тебя в пути от опасностей, чтобы ты целым и здоровым вернулся в край свой, то таких богов нужно чтить как своих. Ведь за добро всегда отплачивают добром».

Оседлал Анахарсис коня и поехал в Гилею, что у Борисфена, и там принес Матери Богов жертву, и молился ей на чужом языке, и благодарил Матерь Богов за то, что она помогла ему переплыть бурное море в четырех пальцах от смерти… И надел себе на шею маленькое изваяние Матери Богов, и сказал так:

«Матерь Богов! Я, скиф, чужой тебе, но ты оберегала меня в долгой и нелегкой дороге в море и на земле, отвратила от меня беду, так прими же меня как сына своего. Много нас, разных племен и родов разных, но все вместе мы люди на одной земле. Так и будем все вместе людьми, будем твоими разноязыкими, но родными сыновьями, Матерь Богов».

И увидел это кощунство некий скиф, и тотчас донес самому царю: «Владыка! Брат твой хоть и скиф, а молится чужим богам. И с ними говорит то на скифском, то на чужом языке…» Вспыхнул Савлий в великом гневе, на коня вскочил и помчался в Гилею… И увидел он на шее у брата изваяние чужой богини.

– Достранствовался по свету?! – вскричал брат. – Уже дома чужой богине молишься?

Анахарсис с достоинством ответил:

– Все мы дети одной земли – будь то скиф, будь то не скиф, и нужно жить в мире и дружбе, наслаждаться мудрым словом и благодарить богов, чьи бы они ни были, за жизнь и добро.

Разъярился Савлий, аж губы кусает, аж конь под ним ходуном ходит.

Натянул он лук и говорит:

– Вот я сейчас и посмотрю, спасут ли тебя чужие боги от скифской стрелы!..

И пустил стрелу родному брату в грудь, и Анахарсис только и успел сказать:

– Разум оберегал меня в Элладе, а зависть погубила на родине.

А Савлий злобно воскликнул:

– Скифская стрела сильнее чужих богов, и потому ты мертв, умник! И так будет поступлено с каждым скифом, который примет чужие обычаи. Нам чужого не нужно, у нас все есть свое.

И похоронили Анахарсиса в земле Герр, ибо все же он был из царской семьи. А вот вспоминать его Савлий не велел.

– Анахарсис не скиф, ибо не умел акинак в руках держать и ни разу не омыл его чужой кровью. Так что и не вспоминайте его, скифы. Он не наше признавал и нескифским богам как своим молился, так пусть чужие племена его и помнят.

И забыли своего мудреца-философа.

А чужие племена сохранили память о мудром скифе Анахарсисе, который желал всем народам добра и ценил разум человеческий как величайшее богатство в мире.

А царь Савлий с коня своего не слезал – то в один край скифов водил, то в другой, и всегда с добром возвращался. Удачлив он был, падок до чужого добра. Скифы его так и прозвали: Тот, кто умеет хватать. Имел Савлий награбленного добра немало – повозки не всегда мог сосчитать, но все ему было мало.

– А что, молодцы, не сбегать ли нам к соседям, а то руки чешутся, к акинаку тянутся?

А возвращаясь с добычей, говорил своему сыну Иданфирсу:

– Смотри и учись. Сбегал я к соседям и еще богаче стал. Вот так и надо жить.

Иданфирс кивал в знак согласия, а сам думал об Анахарсисе. Любил он своего дядю за ясный ум и, молясь богам, всегда просил у них для себя такого же светлого разума, какой был у дяди Анахарсиса… А вскоре после этого окончил свои дни его отец. Где-то в каком-то кочевье вонзилась царю чужая стрела в глаз, и вылетел он из седла…

«Настигла нашего царя та быстрая стрела», – вздыхали скифы, потому что очень Савлия любили, ведь часто он водил их за чужим добром.

Постановил совет вождей и старейшин: похоронить царя Савлия в земле Герр возле могилы его отца Гнура, деда Лика и прадеда Спаргапифа… На возвышенности выкопали глубокую и просторную яму – для загробного дома царя. Лучшие знахари Скифии принялись готовить царя к последнему прощальному путешествию в степи: извлекли у покойного внутренности, в живот наложили зелья и семян степных трав, зашили живот и забальзамировали царское тело. А потом одели его в роскошные золотые одеяния, положили на погребальную повозку, запряженную, как и положено, тремя парами быков, да и повезли покойного в степь. Погребальную повозку сопровождал сын покойного Иданфирс с воинами, вождями и старейшинами. А впереди, от кочевья к кочевью, мчались гонцы на черных конях.

– Выходите, скифы!.. Встречайте, скифы, своего царя!.. Прощайтесь, скифы, ибо собрался царь Савлий в мир предков!

И выходили кочевники, голосили, как велит обычай, рвали на себе одежду и выстригали на голове волосы кружком. Ибо кто не встретит погребальную повозку царя, тому покойник даже с того света будет вредить… А отголосив, усаживались в степи вокруг повозки с царским телом, пили бузат и ели мясо, и хвалили покойного. А попив и поев, с криками и причитаниями провожали погребальную повозку за пределы своего кочевья. Так и двигалась та повозка от одного кочевья к другому, от одного рода к другому, от одного племени к другому целых сорок дней.

Когда же с покойным царем простились все роды и племена, повозка повернула в землю Герр. Погребальная яма к тому времени хорошо высохла, и дно ее затвердело на солнце, как камень. Застелили его чепраком и опустили царя в роскошном убранстве на тот чепрак. А потом взялись за слуг: сперва задушили двух наложниц, красивых и молодых, чтобы они и на том свете ласкали царя, задушили виночерпия, чтобы и на том свете подносил царю чашу с вином. Амфору с вином у царских ног положили, поставили и котел с мясом! Еще задушили конюха, повара, охранника и вестника и всех побросали в ноги царю. А еще поставили царю золотые чаши, положили оружие, украшенное золотом. Опустили сундук с запасным золотым одеянием и несколько пригоршней золотых бляшек. Управившись с этим, по углам ямы поставили дубы, соорудили на них крышу и засыпали ее землей. А потом убили коней и закопали их у царской могилы.

Тридцать раз всходил Колаксай из-за кряжей по ту сторону Танаиса, а в степи все скрипели и скрипели деревянные повозки: это скифы везли землю для могилы царя. Высокий вышел курган, издалека виден в степи. Через год, когда земля уляжется, курган еще досыплют, и еще, пока не затвердеет земля и не станет он таким же твердым, как сама степь.

Совет вождей и старейшин постановил: быть владыкой Скифии сыну Савлия Иданфирсу. И все скифы сказали: «Да будет Иданфирс над нами царем!..»

Старейшины поднесли Иданфирсу царское одеяние – розовый плащ с белой каймой, ибо только царь одевается в розовое и красное – символы священного огня. Затем поднесли новому царю лук его отца, царя Савлия, и царскую стрелу с золотым наконечником. Скиф, умирая, всегда передает сыну своему лук. Взял Иданфирс лук своего отца и сказал:

– Отныне этот лук будет защищать скифскую землю!

Воины подвели новому царю белого коня.

– Вот тебе царский конь, – сказали они. – Садись, и мы все пойдем и поскачем за твоим конем царским.

Вскочил Иданфирс в седло белого коня и поехал, как велит обычай, к пастухам. А пастухи уже ждали его, костер развели. Завидев белого коня, они послали навстречу царю старейшего пастуха.

– Царь! – сказал он. – Когда ты был молод, тебя воспитывал пастух.

– Я благодарен ему за воспитание, – сказал Иданфирс.

– Так подходи же, царь, к нашему очагу, садись, ешь с нами и не брезгуй нашей пищей.

Иданфирс спешился, подошел к очагу пастухов, пил с ними кумыс, ел сыр – твердый, черствый пастуший сыр.

Потом он вернулся в свой шатер, подошел к огню и простер над ним руки. И этот очаг стал царским, и стал священным для каждого скифа. И нет у скифов более крепкой клятвы, чем клятва царским очагом. А если скиф даст ложную клятву царским очагом, то такому голову с плеч долой. Ибо царь – единственный, кто стоит между небом и землей, между людьми и богами, и от его силы и здоровья зависит сила и здоровье всего народа. Горит очаг у царя – и у всего народа будут гореть очаги.

И был Иданфирс таким же мудрым, как дядя его Анахарсис, и он тоже не любил войн и набегов на соседей, а любил слово мудрое и беседу тихую. Но врагу всегда умел дать отпор.

А в набеги на соседские кочевья за чужим добром не ходил.

– Мы, саи – скифы над всеми скифами, – очень богаты, – говорил он вождям и старейшинам. – Зачем нам носиться по чужим землям, зачем нам губить своих людей, когда добра у нас – полная степь? У кого есть еще такие табуны резвых коней, как у нас? У кого есть еще столько стад скота, как у нас?.. Скифы-земледельцы отдают нам половину своего хлеба, у нас много мехов и меда. Так зачем нам носиться по чужим землям, если у нас свое добро пропадает даром, потому что некуда его сбыть? А греки за наши несметные табуны, за скот, за хлеб, за меха охотно платят золотом. Так что давайте лучше торговать, торговать и богатеть.

Мудрый Иданфирс, далеко-далеко умеет видеть.

– С эллинами, что у моря, – говорит, – будем дружить. Дядя мой, царевич Анахарсис, рассказывал мне об эллинах, говорил, что они много знают и очень мудры. А кто с мудрыми водится, тот и сам мудрее становится. Вот так. Кое-чему эллины у нас научатся, а кое-чему – мы у них. Не бойтесь чужого, если оно нам на выгоду, если оно нас богаче делает. Ибо не только тот мир, что в Скифии, есть еще мир широкий и за пределами Скифии. Так мне дядя, царевич Анахарсис, говорил, так оно и есть на самом деле.

– Вот оно как бывает, – говаривали тогда старцы. – Савлий убил Анахарсиса и в землю закопал брата, а ум его и мудрость в сыне Савлия заговорили. Выходит, и вправду мудрость убить нельзя.

…Иданфирс застыл, глядя в огонь.

По правую руку от него сидел вождь Скопасис – Правая рука владыки, по левую – вождь Таксакис – Левая рука владыки… Им более всего доверял царь, с ними советовался… Вот и сейчас, не отрывая взгляда от огня, владыка что-то тихо спрашивал у своих Рук, и те одобрительно кивали рыжими бородами…

С кумысом было покончено, пора переходить к делам. У каждого из вождей уже вертелось на языке: «Владыка!.. Какая беда разогнала по Скифии твоих резвых гонцов в черных плащах?» Но они прикусывали языки: всему свое время. И беде, и счастью…

Иданфирс воздел руки и голову к небу.

– О покровитель наш и заступник, бог Папай! – начал он ровным, тихим голосом. – Твоим именем собрал я сих мужей моих на совет, твоим именем буду вести тяжкую речь о нашей беде, Папай. Ты наш защитник, тебе мы вручаем наши судьбы, тебя просим: дай нам своей мудрости, дай разума своего великого, чтобы не сгоряча нам поступить, не ошибиться в беде черной. Твоим именем, Папай, начинаю совет, твоим именем возвещаю черную весть: персидские кони возжелали растоптать твоих сыновей!

Иданфирс провел руками по белой бороде и с минуту внимательно смотрел на вождей и старейшин.

– Вожди мои и предводители! Старейшины и знатные мужья! Я, царь Иданфирс, сын царя Савлия, внук царя Гнура, правнук царя Лика, праправнук Спаргапифа, созвал вас в царскую землю, чтобы сказать вам лихие вести: хищный зверь подполз к нашему краю. Имя ему – царь персов Дарий. Его кони уже пьют воду из Истра. Пьют воду из первой реки на западе скифских земель!

Глава десятая
Стоит ли идти на скифов?..

Артабан, сын Виштаспы, не советовал ему идти на скифов. Он говорил Дарию:

– У скифов, как называют саков в степях между Истром и Борисфеном, нет ни городищ, которые они вынуждены были бы защищать, ни засеянных полей, к которым они были бы привязаны. У них – лишь просторы и просторы, хоть катись. Все свое имущество они возят с собой в жилищах на колесах – кибитках. В тех кибитках ездят только женщины, а жизнь мужчин проходит в седлах. Ибо все они – вайштрия фшуянт и храбрые хшайя. Пастухи и воины. Они вольны и живут, где захотят. Их еще никто не покорял, и потому они дики, как необъезженные кони. Их цари тоже кочуют, а своим богам скифы не ставят храмов – их боги тоже кочуют с ними. А степи у них, говорят, велики и пустынны: весной много трав, а летом очень жарко. Солнце выжигает все травы, а вода в степях есть не везде. Дорога же к ним неблизкая.

Дарий молчал.

Артабан продолжал:

– Когда Ахурамазда создавал светлое царство засеянных нив, цветущих садов и мирных людских поселений, то в противовес ему Ангро-Манью на дальних окраинах мира сотворил царство необжитых степей, безграничную пустошь, где не сеют, не жнут и не строят городов или хотя бы поселений, и заставил по ней скитаться злых кочевников, которые не поклоняются Ахурамазде и не признают его творцом. Когда Ахурамазда создал светлое царство персов, то в противовес ему Ангро-Манью сотворил темное царство скаити. И потому воюют они не по правилам: хотят – выходят на поединок, как настоящие мужи, а хотят – других мужей за нос водят…

Дарий молчал, ибо в словах Артабана была правда.

О, он, Дарий, хорошо знал, кто такие саки! Он уже ходил на саков. Ходил, правда, на тех саков, что кочуют за Согдом, но саки во всем мире одинаковы – что за Согдом, что за Понтом Эвксинским. Он тогда ходил подавлять восстание в Бактрии, а подавив бактрийцев и навсегда включив их в свое царство, нагнал страху еще и на согдов и повернул к сакам. Хотел заодно покорить и их. А взять верх над такими непокорными племенами – великая честь. О нем бы тогда заговорили все племена, ибо саки еще никому не покорялись. И он привел свое войско к берегам Яксарта. Повсюду были ровные степи, видно как на ладони палящее солнце – и ни души вокруг. Куда исчезли все саки, где их табуны коней, стада скота, где их кибитки – того никто не знал. Иногда на горизонте то тут, то там мелькнет какой-нибудь всадник или группа всадников, и снова пустошь да дрожащее марево. Дарий стал лагерем на берегу Яксарта и во все стороны разослал разведывательные отряды: во что бы то ни стало найти степняков! Отряд за отрядом возвращался в лагерь ни с чем. Саки были неуловимы. Мелькнут на горизонте и исчезнут.

Дарий замкнулся в себе, радость победы над бактрийцами понемногу таяла. Но один сак сам пришел в персидский лагерь. Перебежчик. Дарию стало немного легче. Хоть одного предателя, а все-таки имеют саки. То был пастух в потертых штанах, в драной куртке, в засаленном башлыке. На ногах – стоптанные сафьянцы, из носков которых уже выглядывали пальцы. Небогатый, выходит. А лицом он был жестоко изувечен: уши отрезаны, ноздри вырваны. Раны были свежие, только-только подернулись корочкой. По краям еще сочилась кровь.

– Как тебя зовут, сак с отрезанными ушами? – спросил его Дарий через толмача.

– Сирак, – ответил перебежчик.

– Кто же это тебя так… украсил?

– Саки! – с ненавистью воскликнул Сирак. – Я им этого никогда не прощу! Я отомщу им за свои отрезанные уши и вырванные ноздри.

– Сейчас у тебя есть такая возможность, – с деланым сочувствием говорил с ним Дарий. – Скажи нам, где прячутся такие жестокие саки, которые своим бедным и невинным пастухам отрезают носы и вырывают ноздри? Ты знаешь, где они?

– Знаю, но рассказывать, где они сейчас прячутся, все равно что слова на ветер бросать. Ты, великий царь, все равно их не найдешь. Я сам поведу твое войско туда, где, как зайцы, попрятались саки. Ты обрушишься на их головы, как беркут на хитрого и коварного лиса. Из той долины, где они притаились, выход лишь один – ты его и закроешь. И я тогда отомщу тем, кто мне отрезал уши и вырвал ноздри.

– Да, ты им отомстишь, – сказал Дарий. – Я всегда караю злых и неправых, добрых и покорных награждаю щедрыми дарами. Ты хорошо сделал, что пришел ко мне, я всегда на стороне обиженных.

Семь дней вел Сирак персидское войско по сакским степям. И чем дальше вел, тем хуже становились степи, исчезали травы, не слышно было уже голосов птиц, не видно было зверя… Начиналась пустыня, а Сирак все вел и вел персов, уверяя, что вот-вот они дойдут до саков и он наконец отомстит им, как они того заслуживают.

– В том краю, где они прячутся, много воды, а травы достигают коню по брюхо, – уверял перебежчик, а персы, глядя на его изувеченное лицо, которое все еще не заживало, верили ему. И покорно шли за ним.

А на восьмой день Сирак завел их в безводную пустыню, где все было мертво. Песок и песок. Да испепеляющее солнце в вышине…

И Дарий все понял, и с его лица будто спала маска.

А Сирак хохотал…

Сперва персы подумали, что это с ним от солнца приключилось, ибо сами еле держались на конях, а кони их еле шли, но потом поняли – ой, не то…

– Ха-ха-ха!!! – хохотал Сирак и держался так, будто все персидское войско было у него в кулаке. – Я завел вас туда, откуда нет выхода. Ищите теперь сами саков! Я отвел от них беду, и мой народ меня никогда не забудет.

– Кто тебе отрезал уши и вырвал ноздри? – спросил его Дарий.

– Сам! – воскликнул Сирак и на глазах у царя будто бы вырастал, становился выше, грознее, несокрушимее. – Сам!.. Чтобы вы, персы, мне поверили.

Дарий еще спросил, а какая ему от этого выгода?

– О, очень большая! – восклицал Сирак так, будто был уже бессмертен и будто смерть была над ним не властна. – Я спас свой народ, а за это меня дети никогда не забудут. И дети, и дети детей меня будут помнить. А еще наши цари поклялись: если я отведу персов, то все мои потомки будут иметь выгоды. Мой род прославится, и саки меня никогда не забудут. А вы, персы, погибнете в этих песках, и ваши белые кости…

Сираку отрубили голову, и ни одно слово больше не вылетело из его рта. Голову насадили на копье, а копье воткнули древком в песок. Но смотреть на ту голову желающих не было – персы отводили от нее взгляды, потому что казалось, что голова Сирака и на наконечнике копья насмехается над ними…

В войске началась паника.

Ни воды, ни еды, ни корма для коней.

Ни дорог…

Повсюду пустыня и пустыня, на все четыре стороны света пустыня. Куда идти, какой дорогой возвращаться – того никто не знал. О саках уже и не вспоминали – ни царь, ни его полководцы. Только бы вырваться отсюда, только бы ноги унести. Царю ни голод, ни жажда пока не угрожали, для него держали запас еды и воды. Но войско таяло, и это зрелище было ужасным. Дарий почувствовал, что попал в ловушку. Нужно было что-то делать, делать и делать, пока еще есть время. Но что делать – он не знал и выхода не видел. В отчаянии он поднялся на высокий бархан, положил на песок скипетр, тиару и диадему и стал молиться, прося у богов воды… Молился он горячо, но сам мало верил в эту молитву, ибо хорошо знал пустыню… Он молился до наступления темноты, молился, потому что не хотел возвращаться в лагерь, где лежало его войско с пересохшими ртами… И боги его услышали: ночью над пустыней пошел дождь. И все поверили в чудо. Это сам Ахурамазда [24]24
  Ахурамазда (Ахура Мазда, по-гречески Ормузд – Мудрый Господь, букв. Великая Мудрость) – верховный бог в древнеиранских религиях.


[Закрыть] спас персидское войско. Злой Ангро-Манью завел его, но Ахурамазда спас… Войско запаслось водой, и, долго поплутав по пескам, они все-таки выбрались из той пустыни и дошли до реки Бактры…

О да, Дарий прекрасно знал, кто такие саки!

И теперь, слушая Артабана, при одном упоминании о них он скрежетал зубами. Недаром же слово «сак» на персидском означает «доблестный муж». Недаром, выходит.

Словно читая мысли царя, Артабан продолжал:

– Саки отважны и храбры. И те, что за Яксартом, и те, к которым ты собираешься идти, что за Борисфеном. Они – коварнейшие из всех людей. Ибо скифы – это Айшма, воплощение хищничества и разбоя! Такими их создал Ангро-Манью, такими они и останутся навсегда.

Дарий молчал. Молчал, хотя и мог бы напомнить Артабану сорок восьмой фаргард Ясны, стих седьмой, где сказано: «Айшму надобно обуздать». А он и идет за Борисфен, чтобы обуздать Айшму и уничтожить темное царство Ангро-Манью, царство злых скаити. Не уничтожь их, они снова придут в Мидию, как уже когда-то приходили. А потому от них беды не оберешься.

Но этих его мыслей Артабан не знал, а потому говорил дальше:

– Стоит ли царю царей гоняться по пустыне за дикими кочевниками на резвых конях? У них нет городищ, которые можно было бы взять. Покорять кочевников – все равно что, догнав ветер, схватить его рукой. Скифы за Борисфеном такие же, как и их братья за Яксартом. Так стоит ли царю царей к ним идти?

«Стоит!..» – хотелось воскликнуть Дарию, воскликнуть в лицо Артабану, но он молчал. Ибо не любил говорить о том, что и так всем известно. Кто-кто, а Артабан знает, что саков он все-таки покорил. На третий год после того несчастного похода, когда его войско завел Сирак в пустыню. На третий год он снова пошел за Согд, к берегам Яксарта. И саки вынуждены были признать его своим царем. И он, Дарий, велел на камне выбить:

«Говорит Дарий-царь: эта держава, которой я владею, простирается от саков, что за Согдом…»

А на скале Бехистун, что вздымается над дорогой, соединяющей Двуречье с Персией, между Керманшахом и Хамаданом, о саках есть такие слова, навечно высеченные в камне:

«После сего я отправился с войском в страну Сака, против саков, которые носят островерхие шапки… Я подошел к реке, я переправился на плотах. После сего я разбил саков наголову. Предводителя их, по имени Скунха, схватили и привели ко мне. Тогда я сделал предводителем над ними другого, как было на то мое желание. После сего страна стала моей.

Говорит Дарий-царь: те саки были неверными и не чтили Ахурамазду. Я же чтил Ахурамазду. По воле Ахурамазды я поступил с ними, как желал…»

А боязливый Артабан не советовал ему идти походом на саков, что кочуют между реками Истром и Борисфеном.

Дарий помнил, что Артабан – сын Виштаспы.

Дарий помнил, что он тоже сын Виштаспы, и Артабан – его родной брат. И потому помиловал Артабана, другому же за такие речи велел бы отрубить неразумную голову, посмевшую учить царя царей и давать ему советы, куда и на какой народ идти владыке Востока и Запада, всех людей, племен и народов.

– Мы оба – сыновья славного Виштаспы, но я стал царем царей, а ты остался царским братом, – сухо, едва сдерживая раздражение, сказал ему Дарий. – Ты завидуешь мне и стремишься сделать все, чтобы слава покорителя народов не покрыла мое оружие. Но по-твоему никогда не будет, ибо меня ведет сам Ахурамазда! Мир будет знать лишь об одном сыне Виштаспы, обо мне – царе царей! А саков, что кочуют между реками Истром и Борисфеном, я покорю так же, как покорил Вавилон и другие страны, как покорил саков за Согдом.

– Да, брат мой, мой царь, ты во второй раз ходил на саков за Согд и покорил их, – с легким, но почтительным поклоном ответил Артабан, брат его. – Саки во второй раз покорились тебе, царю царей. Но на диво легко они покорились тебе. Не замышляют ли саки какую-нибудь хитрость против Персиды?

– Кто и что против моего царства замышляет, мне лучше знать! – уже не сдерживая гнева, ответил Дарий. – Саки покорились мне оружием и землей. Вместе с племенами каспиев, что у моря, саки составляют теперь пятнадцатую сатрапию моего царства и ежегодно платят мне 250 талантов серебра. Вот так я покорю и саков, что кочуют между Истром и Борисфеном.

Что он тогда знал о саках с берегов Истра и Борисфена? Ничего. Но догадывался, что они так же отважны и воинственны, как и их братья саки из-за Согда. И покорить их будет нелегко. Но легких побед он не ищет. Легкая победа пусть достается слабакам, таким, как Артабан. А для него чем труднее победа, тем она славнее, тем большую утеху ему приносит и славу – царству и войску его. Он должен идти на скифов, они богаты, и табуны их неисчислимы. Кто, как не они, саки с берегов Борисфена, приходили когда-то терзать Мидию? И, говорят, они снова собираются в поход против Мидии? Вот он и должен первым нанести коварному племени удар. Такой удар, чтобы о Мидии они и думать забыли!

А вслух сказал:

– Как я решил, так и будет. Куда я собрался идти походом, туда и пойду. И более не желаю говорить с тобой о том, идти мне на скифов или не идти. За мной пойдут все персидские мужи, и персидское копье пролетит через всю землю скифов-саков с берегов Борисфена. А ты, брат мой, сын отца моего Виштаспы, оставайся дома и нежься под боком у своей жены на супружеском ложе!

Идти ему на скифов или не идти?

В Яснах сказано (фаргард 53, стих 8):

«Добрый правитель принесет смерть и уничтожение в стан врага и, таким образом, завоюет мир для радостных поселений».

Это голос самого Ахурамазды, и он говорит ему через Гаты священной Ясны: «Иди на скифов, я с тобой, царь. Иди на скифов, неси им смерть и уничтожение, чтобы в Персии был мир». Это повеление Ахурамазды, и он его исполнит. И все, кому он скажет, пойдут за ним.