Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Глава шестнадцатая
Встреча в чужеземной орде

Очнулась, когда уже стемнело.

В юрте тускло мерцал глиняный светильник; у ее ног, согнувшись, стоял раб с кольцом в носу. Не то дремал стоя, не то печально качал головой… Увидев, что пленница открыла глаза, раб, как заведенный, принялся кланяться, и колокольчик в его носу зазвенел.

– Нелюди!.. Звери!.. – прошептала Ольвия и бросилась на этот звон, словно он был всему виной. Раб попятился к выходу, но его снова толкнули в юрту.

– Тебе тоже вденем кольцо в нос, – сказал кто-то, и мгновение спустя в юрту просунулась улыбающаяся лысая голова с аккуратно завитой бородой. – Каждый, кому не лень, будет дергать за кольцо. Колокольчик будет звенеть и при малейшем твоем движении ежесекундно напоминать, что ты – рабыня.

За войлочной стеной кто-то хохотал, раб кланялся, колокольчик бренчал, а улыбающаяся голова с аккуратно завитой бородой скалилась и подмигивала ей.

– Где вы дели моего ребенка?

– Она еще жива, – сказала голова с завитой бородой. – Но скоро может стать мертвой. Все зависит от тебя.

И лысая голова с завитой бородой подмигнула и осклабилась.

– Ты поведешь нас в тот край, где кочуют скифы и где пасутся их табуны. У нас мало времени, чтобы блуждать по степям, где нет ни воды, ни дорог. А с проводником будет и быстрее, и надежнее.

– Я не знаю дороги.

– Вспомнишь. Желательно идти так, чтобы выйти скифам в тыл.

– Я ненавижу предательство!

– Возможно, – согласилась голова, – но ты спасешь дочь… Так как? Где скифы? Где их табуны? Пастбища? Кочевья? Ну?.. Быстрее, быстрее шевели языком.

– Не знаю. Ничего не знаю, я ведь сама от них бежала.

– Бежала, а теперь вернешься им мстить.

– Я не держу на них зла.

– Жаль…

– Отдайте дочь, если она еще жива!

– Ты сама ее погубила. Но можешь еще и спасти. Подумай. Одну ночь подумай. Последнюю ночь своей свободы. А утром либо дашь согласие, либо станешь рабыней с кольцом в носу. И мы отдадим тебя воинам на потеху. Отдадим на один день, но день этот для тебя будет долгим… очень долгим.

Подмигнув, голова исчезла.

Тело ее похолодело, одеревенело и будто покрылось льдом… И она почувствовала, что – все… Ни Ликту не спасет, ни себя… Почувствовала, что здесь, на фракийском берегу Истра, в чужеземной орде, оборвется ее тропа… И где она оборвется, того никто не узнает: ни отец, ни… Ясон… Почему-то в тот миг вспомнился ей сын полемарха, голубоглазый товарищ ее детства… Может, и вправду была бы она с ним счастлива, если бы не Тапур… Эх!.. Что теперь гадать, не все ли равно? Исчезла ее мать без следа в этом широком белом свете, исчезнет так и она. Единственное, чего она хотела бы сейчас, – это вернуться в родной город… Пусть не в город живых, так хоть в город мертвых. В некрополь. Все же легче лежать в родной земле. Но и это счастье для нее уже недостижимо. Ее просто бросят во фракийской степи на растерзание волкам или воронью… Да и это еще не страшно. Страшнее, когда ее заставят жить. Рабыней с колокольчиком в носу… Заставят жить потаскухой для всяких бродяг…

Она лихорадочно ощупала себя, но акинака не было. Его у нее отнял, кажется, еще Ганус… Всплыл в памяти зеленый выгон на берегу Маленькой речки, чернявая молодица, кормившая Ликту. Это было последнее добро, что встретилось ей в жизни. Впереди уже добра не будет. Впереди ее ждет лишь зло. И поругание…

Она вскочила, заметалась по юрте в поисках хоть чего-нибудь острого. Но, кроме глиняного светильника, в юрте больше ничего не было… А глиной жизнь свою не прервешь…

Вдруг послышалось, что где-то плачет ребенок…

И этот плач острым лезвием резанул ее по сердцу… Но не убил ее, она еще была жива, хоть и окаменевшая, и оледеневшая, но где-то глубоко в сердце еще была боль… Та боль – это все, что осталось в ней живого…

А может, и вправду показать персам дорогу к скифам? Мелькнула эта мысль, и на миг ей показалось, что она стоит нагая, и все на нее пальцами тычут…

Нет, слишком счастливой она была в белом городе над голубым морем, слишком свободной, слишком гордой и независимой, чтобы стать предательницей.

А ребенок где-то плакал…

А может, ей это чудится?

И она снова лихорадочно ощупывала себя, металась по юрте в поисках чего-то острого, ибо не было сил слушать этот плач… Слушать и ждать утра, когда ее отдадут бродягам…

Но ничего острого в юрте не было.

Она не верила, что в юрте нет ничего острого, взяла светильник и, освещая себе путь, принялась обходить ее.

А потом вдруг взглянула на огонек светильника и замерла: есть! Ищет она свою смерть, а смерть – в ее руке. Не только железо может оборвать жизнь, огонь тоже убивает ее… И от мысли, что она нашла смерть, что эта смерть в ее руках и она никому ее не отдаст, стало немного легче. Легче оттого, что не персы ее одолеют, а она – персов. И вся их страшная орда будет бессильна вернуть ее с того света.

Она встала посреди юрты, сняла с головы башлык, распустила по плечам волосы…

«Хорошо, что волосы у меня такие пышные, – подумала она и успокоилась. – Будут гореть ярче. А если юрта вспыхнет – так и совсем хорошо, потому что никто уже не помешает мне уйти в мир предков».

– Ну что, царь, я тебя перехитрила! – сказала Ольвия и поднесла светильник к своим волосам.

Послышался легкий треск – это уже вспыхивали первые волоски, – как вдруг огонек метнулся в сторону, чья-то тень легла на ее лицо, и чья-то рука, выхватив у нее светильник, поставила его у входа на железный треножник. Фигура выпрямилась и подошла к Ольвии.

– Еще не все потеряно, Ольвия…

О боги, какой знакомый голос!

Словно далекое-далекое, навеки утраченное детство отозвалось ей голосом этого воина.

Она подняла голову и увидела высокого воина с тонкой талией, со светлыми волосами, что выбивались из-под шлема, в сером плаще. Что-то укололо ее, она протерла глаза, но воин не исчезал. Он пристально-пристально смотрел на нее печальными глазами, с такой тоской и такой невыразимой болью, что Ольвия, все еще не веря догадке, подошла ближе и вскрикнула:

– Нет, нет… Это видение…

Перед ней стоял… Ясон. Не хищный приблудный пес, а товарищ ее детства, голубоглазый сын полемарха.

– Ты-ы?.. – выдохнула она, и на какое-то мгновение, скоротечное мгновение, ей показалось, что она дома, на берегу Гостеприимного моря. Ясон молчал; все на нем – шлем, хитон, шерстяной плащ, пояс с мечом – все, все было чужим, ненавистным ей.

– Убийцы!.. – прохрипела она. – Проклятые убийцы! И персы, и… и ты! Все вы, все! Лучше огонь, чем ты!

– Здравствуй… Ольвия… – голос Ясона задрожал. – Это я… Разве ты не узнала меня? Я не перс…

– Узнала, – покачала Ольвия головой. – Узнала тебя, сына доблестного полемарха, который служит своему народу. Кому ты служишь своим мечом, свободный эллин?.. Как ты очутился в чужой орде, среди убийц и хищников?

– Ольвия!..

– Молчи!.. Я знала не такого Ясона.

– Ольвия, выслушай меня…

– Что мне тебя слушать? Ты ведь пришел не для того, чтобы вернуть мне ребенка.

– Я вернул бы ее, даже ценой собственной жизни, если бы только мог.

– Кто ты сейчас? Человек или наемник чужого царя, убийца за плату? Кто ты?..

– Кто я?.. – Он печально покачал головой. – Если бы я мог сказать, кто я сейчас…

– Выходит, враг.

– О нет. Я просто служу в войске Дария, – сказал он, избегая смотреть ей в глаза. – Не проклинай меня, а пойми. Ты всегда меня понимала.

– Ты служишь персам, убийцам моего ребенка, так как же тебя понимать? Или, может, еще и сочувствовать тебе? Нелегко ведь, наверное, будучи свободным, стать наемником в чужой орде?

– Лучше персам служить, чем скифам! – воскликнул он в отчаянии. – Ведь персы меня не разлучили с любимой. Когда тебя нагло утащил тот проклятый скиф, я не находил себе места. Солнце для меня больше не светило. Я потерял тебя, а заодно и себя. Я не мог больше жить в городе, где все, все напоминало о тебе. Я бежал из города, скитался по свету, забрел на Балканы. Думал, среди чужих тебя забуду, но такое забвение было выше моих сил. Я не мог вырвать тебя из своего сердца. Ибо, чтобы вырвать тебя из моего сердца, нужно было вырвать само сердце. И тогда я подумал: не лучше ли найти свою смерть, раз ты потеряна навсегда?.. Я искал смерти… И тут пришли персы. Мне было все равно, и я нанялся в их войско, чтобы найти свою смерть.

– Воины гибнут в боях с врагом, – сказала Ольвия. – А так, как ты, поступают только…

– Молчи! – крикнул Ясон.

– Боишься? Кого и чего? Своей совести?

– Не будь жестокой ко мне, Ольвия. Я не предатель и не трус. Я просто на распутье.

– Но персы взяли тебя не за красивые глаза. Тебе придется убивать и грабить. – Ольвия помолчала. – Ты думал об этом? Кто попадет в волчью стаю, тот теряет свою доброту. Либо сам станет волком, либо волки его растерзают.

– Ольвия, не будь ко мне так жестока!

Ольвия долго молчала, кусая губы, а потом тихо заговорила:

– Я… я понимаю тебя. Твоя судьба пошла наперекосяк, но… Но мне сейчас не до твоей судьбы. Уходи, Ясон. Служи царю царей, а у меня своя дорога. И она уже кончилась. Что было между нами светлого – дружба и мечты, – то и останется. А такого, как ты сейчас, я знать не хочу.

Ясон протянул к ней дрожащие руки.

– Умоляю тебя, не прогоняй. Я только что узнал, что ты у персов… Чтобы увидеть тебя, напросился в охрану. С одним персом стоим на часах…

– О судьба! – только и воскликнула Ольвия. – Кто бы мог подумать, что ты когда-нибудь будешь меня охранять в чужом лагере.

– Если от скифов, то я готов тебя всю жизнь стеречь! – пылко воскликнул Ясон. – Неужели ты до сих пор… любишь? Того скифа? Или тебя скифские знахари опоили чарами?..

– У меня погибла дочь, а ты…

Ясон тяжело вздохнул, постоял – Ольвия молчала и была в тот миг далека от него – и тихо вышел. Спустя какое-то время послышался сдавленный крик, что-то глухо ударилось, будто упало, и в юрту снова вошел Ясон.

Ольвия даже не повернулась к нему.

– Я только что убил своего напарника по страже, – глухо сказал он.

– Хоть всех перебей, – равнодушно отозвалась она и пристально смотрела на глиняный светильник.

– Вот тебе шаровары, плащ и шлем, – поспешно проговорил он. – Быстрее переодевайся, у соседней юрты стоят кони. Персы крепко спят, а тайное слово для передвижения по лагерю я знаю. Пока не рассветет, мы, если повезет, будем далеко отсюда.

– Ликта… – прошептала Ольвия. – Кто вернет мне Ликту?.. Я слышу ее плач… Нет, я без нее не пойду.

Ясон беспомощно развел руками.

– Из подземного царства Аида никто не возвращается. А утром гибель ждет и тебя. Да еще и позор. Но я тебя спасу. Я чувствую, что ты уже никогда не будешь моей, что наши дороги разошлись навеки. Ты стала другой, и я стал другим. Мы теперь как чужие. Но во имя прошлого, солнечного и светлого, я спасу тебя. Спасу, чтобы знать, что ты есть и будешь на земле. И тогда мне будет легче. Даже умирать.

– Я не могу уйти… Меня не пускает плач Ликты. Послушай, правда же, она плачет?.. Слышишь, слышишь?..

– Это воют волки, которых персы возят в большой клетке. Непокорных они бросают на растерзание волкам.

– Волки… Повсюду волки…

– Идем, пока еще полночь.

– Нет, Ясон, я не пойду. Я слышу, как плачет Ликта и зовет меня…

– Я понимаю… Ты… ты не хочешь идти со мной. Но ты должна предостеречь скифов. Может, они ничего и не знают о персах? Ты предупредишь Тапура. В конце концов, он твой муж.

– Тапур?.. – Ольвия сделала шаг и тут же остановилась. – А Ликта?

– Ты отомстишь за ее смерть.

А сам подумал, что ради спасения Ольвии он готов спасать даже Тапура, своего злейшего врага. Лишь бы Ольвия жила, лишь бы он знал, что она есть на свете…

– Переодевайся, прошу тебя. Времени у нас совсем в обрез.

Ясон вышел из юрты, чтобы прислушаться к тишине, а когда вернулся, в юрте стоял перед ним в плаще и шлеме молодой и красивый воин… Сердце Ясона екнуло, но он сдержал себя и сказал нарочито бесцветным, даже немного сердитым голосом:

– Слушай меня внимательно. Ты будешь молчать всю дорогу, говорить буду я. Если что… будешь притворяться немым. И еще одно: на выходе из лагеря нас встретит дозор. Ничем себя не выдавай. Я знаю тайное слово… Ну, а остальное… остальное – как повезет. Удачи нам, судьба. Если суждено еще жить – поживем.

Глава семнадцатая
Ольвия, я люблю тебя, Ольвия!

Ясон выглянул из юрты.

Убедившись, что тревоги нет, он крепко взял Ольвию за руку, отметив про себя, что рука ее очень холодна, словно неживая.

– Ты будешь жить, – пылко прошептал он. – Я раздую в тебе огонь жизни!..

Две фигуры выскользнули из юрты и будто растаяли во тьме. Над персидским лагерем висела темная, душная ночь; только где-то далеко, наверное, на востоке, рвали черный занавес ночи быстрые иссиня-черные молнии, и тогда казалось, что на небе вырастают гигантские деревья с корнями. Приглушенное расстоянием, едва доносилось эхо далеких громов.

– Над Скифией гроза… – прошептал Ясон.

Ольвия встрепенулась, услышав это: «Над Скифией гроза», – и словно ожила. Взглянула на небо, и показалось ей, что в очертаниях молний, сменявших одна другую, она видит образы воинов, что восстают над Скифией.

– Торопись, – дернул Ясон ее за рукав. – Каждое упущенное мгновение обернется против нас.

Они перебежали к соседней юрте, где стояло четверо или шестеро коней, привязанных к вбитым в землю кольям. Ясон отвязал двух коней, накинул им на спины чепраки, помог Ольвии сесть, сел сам. Мгновение-другое оба настороженно прислушивались, а затем двинулись уже спокойнее. В лагере на них никто не обратит внимания: едут среди ночи всадники – значит, так надо. Может, меняются дозоры, может, еще куда. Но отовсюду доносился оглушительный храп, фырканье коней, какие-то шорохи, стоны… Словно кто-то кого-то душил и не мог задушить… Иногда раздавались крики, какие-то резкие команды, и снова все стихало, и хрипело, и фыркало во тьме.

Они ехали по узкому проходу меж шатров и юрт военачальников, то и дело огибая спящих прямо под открытым небом воинов, петляли то вправо, то влево между погасшими кострами, повозками, скотом и ворохами всякого добра, пока не выехали на проход пошире. Вскоре послышались людские голоса. Ясон взглянул на Ольвию, приложил палец к губам и ободряюще улыбнулся.

Из-за шатра вышли три фигуры в панцирях и преградили им путь копьями.

– Кто? – раздался резкий окрик. – Куда среди ночи собрались? Бежите? А кто со скифами биться будет?

– Дозор, – коротко ответил Ясон. – Посланы для усиления внешних застав.

– Тайное слово?

– Веретрагна – бог грома, – ответил Ясон.

– Митра – бог солнца, – откликнулись дозорные. – Проезжай!

Ясон с облегчением вздохнул, когда стража осталась позади.

Но они еще долго петляли между группами спящих воинов, которые как двигались походными колоннами, так и спали – сотнями. Десять больших групп – тысяча, за ней кони, повозки, верблюды, быки, шатры сотников и тысячника, и снова десять спящих групп – тысяча, и за ней кони, повозки, скот, шатры…

Долго петляли они между спящими тысячами, и казалось, что им не будет конца-краю, а на востоке все сильнее и сильнее гремело, сверкали молнии, на миг освещая лагерь… Иногда кто-нибудь из воинов поднимал голову со щита, сонно смотрел на двух всадников, потом на грозу и снова укладывался спать, натянув на голову край накидки или плаща… Но вот они уже подъехали к выходу из лагеря, который был окружен тремя рядами повозок. По обе стороны узкого прохода горели сторожевые костры, и отблески пламени плясали на широких наконечниках копий. Здесь стража была многочисленнее и лучше вооружена. Ольвия почувствовала, как ей вдруг стало жарко. Дозорные вынимали из ножен мечи. Трое из них вскочили на коней и перегородили проход.

– Стой!! Кто такие?!! – словно треснуло в ночной тьме. – Люди или злые духи?

– Воины великого царя царей!

– Здесь все воины царя царей! – буркнул дозорный. – Куда?

– Проверка дозоров на берегу Истра, – ответил Ясон и хотел было двинуться, но послышался крик:

– Стой, ишь какой быстрый!

Высокий и длиннолицый всадник, весь закованный в панцирь, на котором играли огненные отблески, подозрительно присматривался к ним и медленно подносил копье к лицу Ясона.

– Какая еще проверка? – раздраженно воскликнул он. – Вот проткну твою башку – вся и будет проверка. Говори, куда собрался среди ночи?

– Оставь, Кир, – отозвался второй дозорный и смачно, со щелчком, зевнул. – Пусть скажут тайное слово, а там – посмотрим.

– Вайю – бог ветра, – сказал Ясон.

– Гляди-ка… Знает… – удивился высокий и опустил копье. – Атар – бог огня. Проваливай!

Ясон и Ольвия, чтобы не вызвать подозрений, медленно проехали в тесном проходе и, лишь очутившись по ту сторону лагеря, пустили коней чуть быстрее, сперва направляясь к тому месту, где шло строительство моста.

– Почему они так подозрительны? – впервые за всю дорогу подала голос Ольвия. – Вон их сколько, сотни тысяч, а будто кого-то боятся.

– В чужом краю, когда где-то впереди враг, в войске должен быть порядок. Персы уверены, что скифы следят за ними и даже попытаются заслать своих лазутчиков. Да и вообще: поход есть поход, а войско всегда сильно порядком и дисциплиной.

И они надолго умолкли.

За лагерем было немного светлее и не так душно. От реки веял легкий ветерок, кое-где мерцали звезды, но по ту сторону реки, в скифских степях, по-прежнему гремело и сверкало. У моста горели костры, слышались голоса, стук топоров.

– Спешат персы с мостом, – сам себе проговорил Ясон. – Даже ночью настилают бревна и носят землю… Погоди, – остановил он Ольвию. – Есть ли дозоры у моста, я не знаю. Но старших там, наверное, много. Десятники, сотники, а то и тысячник… Можем вызвать у них подозрение, если станем просить лодочников перевезти нас в такое время на тот берег. Еще задержат до утра… – Подумал и твердо решил: – Нет, рисковать не будем, повернем налево и поедем долиной вдоль берега. Где-нибудь попробуем переправиться на ту сторону вплавь. Другого выхода у нас нет. Кажется, там, за поворотом, река немного уже. Еще и остров посредине, если что – переждем день на нем.

Дальше они помчались по травянистой мягкой низине, где тьма была особенно густой.

– Мы уже… на свободе? – отозвалась Ольвия.

– И да, и… нет, – ответил Ясон довольно бодро. – Где именно вдоль реки стоят дозоры, я не знаю, но слышал, что они есть. Слышал краем уха, потому и сказать ничего определенного не могу. Очевидно, они сидят в засадах еще с вечера. На случай, если скифы попытаются послать разведывательные отряды на фракийский берег.

– А я думала, что мы уже на свободе, – вздохнула Ольвия. – А разве тайное слово нам не поможет?

– В том-то и беда, что тайного слова вне лагеря я не знаю. Это великая тайна, и не каждому дано ее знать.

– А может, как-нибудь обойдем эти засады?

– Может, – согласился Ясон, но уверенности в его голосе не было. – Возможно, посчастливится прошмыгнуть незамеченными… А если что… будем бежать. Кони быстры, а ночь темна.

Шумел ковыль, тихо, однообразно, печально: ш-ш-у-у, ш-ш-у-у-у… Ольвии чудилось, будто в ковыле плачет дитя… Иногда детский плач так ясно до нее доносился, что она порывалась соскочить с коня.

– Ясон, кто-то плачет… Вот послушай… пла-ачет… ребенок.

– Это ветер завывает. Из Скифии гонит к нам черные тучи.

– Ветер?.. Ох, нет…

– Ветер, Ольвия, ветер. Он несет грозу из Скифии.

– Но почему он плачет, как моя дочь?..

– А ты сама… поплачь… Я слышал, что женщинам легче от слез. Ибо слова утешения здесь лишние, да и чем они тебе помогут? Я понимаю, горе у тебя… Но что поделаешь, человек для того и живет, чтобы радоваться и страдать, смеяться и плакать. Жаль только, что одним людям почему-то страданий выпадает больше, а другим – радостей.

«Как он изменился с тех пор, как меня забрал Тапур, – подумала Ольвия. – Словно другим стал, возмужал и уже ничем не похож на того застенчивого юношу, которого я знала. Тот и говорить-то толком не умел».

«Повернуть бы сейчас коней к Понту, – в отчаянии думал Ясон. – И забыть обо всем: и о персах, и о скифах… Только бы она была со мной рядом. А жизнь… жизнь можно и заново начать».

– Ольвия… – решился он, – отсюда так близко до Гостеприимного моря. Дня два вниз по реке да дня два немного в сторону – и дома.

– Я должна вернуться к… – Ольвия запнулась, потому что чуть не сказала «домой», имея в виду кочевье Тапура, но быстро поправилась: – К скифам. Чтобы сказать им о персах.

– А потом? – быстро спросил Ясон. – Вернешься домой или…

– Не знаю. Я ничего не знаю. И жить мне не хочется. Я все уже познала: радость и горе, счастье и беду… И очень устала от всего. Сперва я спешила домой, к Гостеприинному морю, а теперь, когда услышала о персах, увидела их, тянет к скифам…

– Но ты все равно думаешь о нем.

– Думаю…

«Проклятый Тапур, – мысленно проклинал Ясон имя своего злейшего врага, и давний гнев вспыхнул в его душе. – Ты похитил мое счастье, ты разрушил мою жизнь… Как я ненавижу тебя, дикий скиф!.. О, как я ненавижу тебя и твоих грязных кочевников! Я мог бы тебе жестоко отомстить, ведь я ездил с купцами в твой лагерь и знаю туда дорогу. И привел бы персов, чтобы насладиться местью… Благодари, что люблю Ольвию, что она для меня свята. Молись на нее, ради Ольвии милую тебя, мой проклятый враг!..»

– Будь ты проклят! – внезапно вырвалось у Ясона.

– Ты о нем? – тихо отозвалась Ольвия.

– А мне не за что быть ему благодарным.

– Не надо, – попросила она. – Будь хоть ты человеком, чтобы я сохранила о тебе добрую память. И не проклинай меня за то, что я искалечила твою жизнь.

Ясон горячо воскликнул:

– Разве я могу проклинать солнце лишь за то, что оно высоко и я не могу до него дотянуться? Я счастлив, что и мне оно светило.

– Ты говоришь так, будто мы больше не встретимся.

– Да… У меня предчувствие… ну, что видимся мы в последний раз, по крайней мере, на этом свете.

– У тебя просто на сердце такая же ночь, как и в этой степи.

– Ночь, – согласился он, – а где мой рассвет – я не знаю. Не будет его. Нет. Я и к персам бросился потому, что у меня одна лишь ночь в душе.

Справа, где за ковылем шумела невидимая в темноте река, еще гуще и чаще кромсали черную ночь молнии, и раскаты грома уже немного приблизились, иногда трещали над рекой, и гулкие щелчки уже неслись над водой. А слева – во фракийских степях – догорали последние звезды, гасли, прятались, ныряли в тучи, что неслись со скифской стороны.

Степь начала круто спускаться к реке.

Впереди почернели ивы и в сполохах молний казались какими-то сторукими и стоногими исполинами, что выскакивали на дорогу из тьмы и тотчас проваливались в жуткую черноту, наступавшую после каждой вспышки.

– Ольвия… – прошептал Ясон и, взяв под уздцы ее коня, ехал рядом, – слушай меня… На всякий случай. Если наскочим на дозор, вдвоем не уйти. Придется нам разделиться, чтобы дозор хоть на миг растерялся, не зная, за кем гнаться. Ты помчишься прямо, держась реки. Дальше ивы, и спрятаться есть где… Как начнет светать… ну, едва засереет, переправляйся на тот берег. Меня не жди.

– А ты?..

– Ну, я… сам доберусь. А ты – переправляйся на рассвете. В потемках не торопись, но и не жди, пока совсем развиднеется…

– Но я же не умею плавать.

– Конь умеет… Только не вздумай сидеть на нем, оба пойдете ко дну. Намотай повод на руку… Или еще лучше – привяжи его к руке, чтобы не выскользнул, и заходи с конем в воду. Конь сам поплывет и тебя потянет. Не хватайся за шею коня, не дергай его и не сбивай, дай ему больше воли, и все будет хорошо. Держись за повод, а второй рукой подгребай под себя воду. Коню доверяй больше, чем себе, и все будет хорошо. На том берегу на коня сядешь только тогда, когда он достанет ногами дно и будет выходить на сушу.

– Наклонись ко мне, – вдруг попросила она.

Ясон вздрогнул, удивленно посмотрел на нее, и в сполохах молний увидел совсем близко ее глаза и рывком наклонился.

– Не грусти, – прошептала Ольвия и поцеловала его в щеку. – И не блуждай больше в чужой орде. Возвращайся домой, к своим. С людьми легче, чем в одиночку.

– Стой! – внезапно прозвучало во тьме. – Именем царя царей и бога неба – ни с места!! Кто такие и куда путь держите? За смертью своей или за жизнью?

– Прощай, Ольвия!.. – шепнул Ясон. – Я счастлив, что в последний миг моей жизни ты была со мной.

И крикнул невидимым дозорным:

– За жизнью идем! За самой счастливой жизнью!

Всадники вынырнули внезапно, словно из-под земли, и преградили дорогу, едва сдерживая коней.

– Ну, судьба моя, выручай! – Ясон выхватил меч.

– Кто такие?.. – закричали дозорные. – Отвечайте нам, иначе будете отвечать нашим копьям.

– Гонцы великого царя Востока и Запада, – спокойно молвил Ясон. – Спешим с важным поручением к фракийскому вождю… э-э… Ахару. Нас никто не смеет задерживать.

Шепнул Ольвии:

– Держись в стороне. Помчишься к ивам, а дальше там – заросли. Не забудь: больше доверяй коню.

– Какое еще важное поручение? – прозвучало из темноты. – Мы не знаем никакого фракийского вождя Ахара!

– А вам и знать не надо! – отчаянно воскликнул Ясон. – А какое поручение, я скажу только самому Ахару.

И Ясон подъехал к неизвестным всадникам вплотную.

– Разрешение на выезд? – сказал первый всадник. – Вас ехало двое, где второй?

– Едет за мной, – ответил Ясон. – Но прошу нас не задерживать, ибо мы спешим с поручением царя царей.

– Тайное слово? – крикнул дозорный. – Ты слишком много мелешь языком, а одного тайного слова и не знаешь.

Ясон внезапно громко крикнул:

– Сте-епь гори-и-ит!!!

Дозорные, все как один, испуганно повернули головы к Истру, и в то же мгновение Ясон, сверкнув мечом при свете молнии, наотмашь рубанул одного из них.

– Беги-и, Ольвия!!! – что было духу закричал он и ударил мечом второго перса. – Проща-а…

Громы над Скифией заглушили его слова.

Конь Ольвии, обезумев, рванулся с места и скрылся в ночной тьме – за громами, за молниями…

Ясон отбивался отчаянно и успел зарубить еще и третьего дозорного, но остальные, озверев от ярости, со всех сторон пронзили его копьями…

Хрустнули кости, заструилась по древкам кровь…

И вдруг стало тихо-тихо…

– Вот и кончились мои муки… – сказал в этой тишине Ясон, и персы подняли его на копьях высоко над конем.

Загремело на той стороне, над Скифией, треснуло, грохнуло, словно небо раскололось надвое, и показалось, что кто-то, закованный в железо, на железном коне, прогремел по степи, и все стихло.

– Ольвия, я люблю тебя, Ольвия… – пронеслось по ночной степи, затихая, замирая, пока не смолкло навсегда.

А на скифском небе обильно вставали молнии, и железные всадники на железных конях мчались по степям…