Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Часть вторая

Глава первая
Керикл – полемарх Ольвии

По главной улице Ольвии легкой и упругой походкой шел полемарх – высокий, худощавый и неизменно молчаливый Керикл. Был он в короткой льняной безрукавке до колен, подпоясанной широким кожаным ремнем с металлической пряжкой. На поясе висел короткий широкий меч с рукоятью из слоновой кости в простых, хотя и изрядно потертых, кожаных ножнах. «Не оружие красит воина, а воин – оружие», – любил говорить полемарх и всю жизнь следовал этому правилу.

Лишь пышный белый султан на шлеме указывал, что Керикл не простой воин, а городской военачальник. Об этом же говорил и знак солнца у него на груди, на кожаной нашивке безрукавки. Нагие руки и ноги Керикла были загорелыми до черноты.

В Ольвии хорошо знали отважного Керикла и каждый год неизменно переизбирали его полемархом, как Родона – архонтом. Керикл был верным Ахатом [15]15
  Ахат – спутник и товарищ Энея, в переносном смысле Ахат – верный товарищ и спутник.


[Закрыть] Родона еще с юношеских лет, со времен их совместных странствий, когда они, оба молодые и легкие на подъем, возжелав чужих дорог и чужих ветров, пустились странствовать по белу свету. Сев на торговую триеру, они переплыли Понт и, сойдя на том берегу в Халкедоне, отправились аж в Месопотамию. Где только не носило двух молодых эллинов! Сколько чужих дорог они прошли, сколько башмаков стоптали, сколькими чужими ветрами были овеяны – не счесть! Доходили до самых стен Вавилона – насмотрелись диковин, насытились приключениями да ума-разума набрались в чужих краях. А сколько повидали тамошнего люда, сколько опасностей их подстерегало! Юность свою в походах закалили, научились смотреть в лицо опасности. Хорошая это наука для юноши – в чужих краях побывать, закалку обрести и домой уже другим вернуться – сильным, бывалым и уверенным в себе. Такие странствия, да еще совершенные в юности, – не забываются.

Лицо у Керикла было ужасным, и горожане так и не привыкли к его пугающим шрамам. Где-то во время странствий по Месопотамии Керикла сбил с ног раненый лев, внезапно выскочивший на дорогу. Хищник ударил его лапой по лицу: когтями вырвал ноздрю, правый глаз, распорол щеку. Он бы и голову оторвал Кериклу, если бы не подоспел Родон… Вот с тех пор между Кериклом и Родоном и завязалась мужская дружба, которая из года в год лишь крепла и закалялась. Керикл верой и правдой служил Ольвии многие годы и считал за великое счастье, что вместе с ним городу служит и его спаситель, друг юности и зрелости архонт Родон.

Полемарх любил Ольвию.

– Да испепелит того Зевс огнем священным и небесным, кто скажет, что есть на свете город лучше нашей Ольвии! – часто говорил он и неизменно добавлял: – Я сколько по свету ни ходил, а счастливым стал только здесь, дома. Ибо нет края лучше родного, ведь все дороги мира всегда ведут к отчему порогу.

В укреплении города, в улучшении его жизни и видел Керикл главную цель своей жизни.

– Наши отцы передали нам Ольвию еще краше, чем она была до них, – говорил он горожанам. – А значит, и мы должны передать ее своим сыновьям и внукам еще лучше, чем получили.

Шел Керикл и шел, ибо на душе была радость, и потому хотелось идти и идти, наслаждаясь ею – нечасто она у него гостит, так почему бы и не дать душе отдохнуть. Раз уж живет человек на свете, должен он все сполна изведать – и печаль, и веселье, беду и счастье, любовь и ненависть, доброту и подлость, отчаяние и утешение.

Шел полемарх, городом любовался.

Все ему здесь нравилось – и дали, и сам город.

Переселенцы, колонисты из Милета, построили Ольвию словно из двух городов: из Верхнего, что раскинулся на возвышенности над лиманом, и Нижнего, что занял место в прибрежной части. Границами города на востоке был берег Бугского лимана, а на западе и севере – глубокие балки, Заячья и Северная. В те времена, о которых идет речь, у Ольвии еще не было оборонительных стен – они появятся значительно позже, как позже появится и опасность. А тогда, в VI веке до н. э., город защищали лишь природные преграды – балки и берег лимана, за что это место и было в древности выбрано для поселения, да еще защищала счастливый город немногочисленная застава во главе с полемархом.

– Торговля и мир со всеми здешними племенами и народами – вот что нас надежно защищает и будет защищать, покуда стоит Ольвия, – не раз и не два говорил магистратам Родон. Исходя из этого, город и вел свою политику так, чтобы торговля и мир защищали его надежнее оборонительных стен.

Керикл шагал по главной улице, что вела через Верхний город с севера на юг. Параллельно ей в северной части города тянулись еще две улицы; их пересекали (с запада на восток) поперечные. На улицах то тут, то там сновали озабоченные горожане, пробегали рабы и слуги, шумели дети. Город жил своей обычной жизнью, и это радовало полемарха.

Потянулись кварталы жилых домов, тесно прижавшихся друг к другу. Центром каждого греческого дома был двор. С улицы в него попадали через небольшие сени. Фасад дома, окна комнат были обращены не на улицу, а во двор. Внешняя стена была глухой, и что делалось во дворах – с улицы было не видно.

За жилыми кварталами тянулись общественные здания, мастерские, лавки. С возвышенности была видна южная часть города и Нижний город, некрополь за его пределами, ширь Бугского лимана.

Кивая встречным, Керикл миновал теменос, затем – агору, административную площадь, и, повернув на юг, подошел к своему дому, стоявшему рядом с домом архонта Родона. Они не только дружили, но и жили по соседству.

А над городом и над лиманом в бездонной синеве небес парят и парят аисты, не шелохнув крылом; другие на крышах запрокидывают головы на спины и звонко щелкают алыми клювами, пританцовывая на длинных, тонких ногах. И так уютно и легко становится на душе от этих мирных, красноклювых и красноногих белых птиц, что хочется думать о чем-то хорошем и добром – о родном крае, о голубом Борисфене, который, как уверены греки, самый большой среди всех рек, о вечности, о счастье, что так редко приходит к нам. Редко и лишь на краткий миг. А куда оно потом девается и где его нужно искать – пойди узнай!

В городе оберегают аистов, и того безумца, что рискнет поднять на них руку, ждет смертная казнь. «Покуда клекочут аисты на крышах наших домов, – говорят ольвиополиты, – до тех пор мир будет витать над нами». И это, пожалуй, так. Ольвия – счастливый город, а значит, и быть ему счастливым во веки веков.

Керикл улыбнулся аистам, ясному небу над городом и повернул к своему дому.

А прохожие за его спиной останавливались, провожая его удивленными взглядами: с чего бы это их полемарх улыбался? Вот так диво! Никогда не видели его улыбающимся – всегда молчаливый, хмурый, неразговорчивый. А тут, виданное ли дело, в его единственном глазу вспыхивают радостные огоньки. Что же такое доброе должно случиться в городе, что полемарх радуется? А как он идет, как идет! Словно юноша, впервые увидевший, что жизнь прекрасна и что этой прекрасной жизни у него впереди еще много, очень много.

Толкнув дверь в глухой стене, Керикл вошел в свой уютный и опрятный двор.

– Ну вот я и дома, – сказал он сам себе и огляделся, будто впервые сюда попал.

С двух сторон двора тянулись портики – неширокие галереи под черепичной крышей, отделенные от двора колоннами. Керикл прошел во двор, где всегда любил отдыхать в зной или просто сидеть в сумерках, размышляя о делах. Сняв шлем с пышным султаном, он присел на скамью и с облегчением вздохнул, словно после долгого странствия добрался до родных мест. И такое чувство у него и впрямь было, а все потому, что к нему заглянула радость.

Во дворе занимались своими делами слуги, нет-нет да и поглядывая на своего господина. Сам не свой сегодня полемарх.

Керикл долго усидеть не мог: вскочил и заходил туда-сюда, держа в руках шлем с пышным султаном. Радость-то какая! Сегодня в гавань прилетели легкокрылые парусники с доброй вестью: триера, что плывет из Афин, уже у устья лимана. Не сегодня-завтра пришвартуется в гавани.

Глава вторая
Прилетела ласточка

Слуги испуганно переглядывались, глядя на своего вечно хмурого, неразговорчивого хозяина, которого за глаза прозвали молчуном. И дивились меж собой:

– Гляди-ка, молчун заговорил!..

– Ясон уже в Гостеприимном море!.. Из Афин плывет, – не сдержавшись, крикнул Керикл. – Эй, слуги! Ну-ка, шевелитесь живее! Бегите на рынок, закупайтесь! Доставайте вина, готовьте лучшие яства. Пир будет на весь город. Ха! Должен же Керикл хоть раз повеселиться, а? Чтобы все услышали, как полемарх гулять будет. Да не забудьте Лию на пир позвать.

Слуги удивленно смотрят на своего господина: Лию на пир звать? Пятнадцать лет уже, как хозяйка в «царстве теней». Что это сегодня творится с их господином? Раньше, когда Лию вспоминал, тосковал тяжело, а теперь – веселится.

– Чего столбом стоите?! – весело гремит полемарх. – Разве не ведаете, где ваша хозяйка? Неблагодарное племя! Спешите за город, в «царство теней» спешите. Помните, где ее могила? Скажите: госпожа, Керикл приглашает тебя на пир. Не забудьте добавить: по случаю возвращения сына Ясона… Стойте!.. Так и побежали с пустыми руками? Вот неблагодарное племя! Возьмите серебряную чашу с вином и поставьте на могиле хозяйки. Пусть добрые люди выпьют за покойный сон моей жены!

Лия…

Голубоглазая радость, голубоглазое горе Керикла.

Шагает полемарх по перистилю, вспоминает… Да что вспоминать, не забыл он ничего и не забудет никогда. Ибо такое не забывается, такое из памяти не стирается… Словно вчера это было… Да, да, вчера. Лия… Но нет, постой… Женщины приходили в ужас, стоило им лишь раз взглянуть на его изувеченное лицо. Вот странные! Разве мужчина, да еще воин, славен лицом, а не делами? Не ратными подвигами? Да и с лица разве воду пьют?..

Но о своих мыслях, о своих обидах он и словом никогда вслух не обмолвился. Носил обиду в себе и делал вид, что женщины ему безразличны. А в одиночестве тяжко мучился. Запершись в покоях, он всматривался в зеркало, словно надеялся на чудо. Вот взглянет он в зеркало и увидит себя… Но видел лишь обезображенное лицо. И от этих самоосмотров становился еще мрачнее. Проклятый лев. Вот так разукрасил! Поди-ка, понравься после этого женщинам, когда сам своего лица терпеть не можешь. Правда, можно было невольницу какую принудить, но… Но что это за любовь, что за счастье, добытое силой, украденное средь бела дня?

Шли годы, и Керикл понемногу смирился со своей судьбой. А так хотелось иметь семью, сына… Особенно сына. Продолжателя его рода на черной земле, на белом свете. Часто, лежа ночью без сна, представлял Керикл своего сына – ладного, славного, и все только и говорят: «О, это сын Керикла такой!..» От этих грез немного легчало на одинокой, израненной душе. А в часы отчаяния он клял Родона – зачем тот поспешил на помощь. Кто его звал? Уж лучше бы лев придушил Керикла, чем так надругался над его лицом. А ведь Керикл был красив до той встречи со львом, был! Да что теперь вспоминать! Прошлого не воротишь, годы утекают в небытие – ни воспоминания, ни ощущения, что ты жил и еще живешь.

Но судьба сжалилась над Кериклом.

– Выкупи меня из неволи, и я подарю тебе сына, – просто сказала ему молодая рабыня. Сказала, не раз и не два заметив, как полемарх украдкой на нее заглядывается, вздыхает… А что полемарх одинок, что ольвиополитки за него не идут, она хорошо знала.

Он остолбенел.

Рабыня тяжело вздохнула.

– Только стою я дорого…

– За тебя я готов отдать все сокровища мира! – воскликнул он.

– Но их у тебя нет, – печально ответила она.

– Ты… Ты хочешь стать моей женой? – не верил своим ушам Керикл. – Какая ты мужественная. И отважная, раз согласна такой ценой купить себе волю!..

– Поживи ты в рабстве, – с грустью ответила рабыня, с жалостью глядя на его непривлекательное, одноглазое лицо. – Ты обижен судьбой, но ты – свободен. Ты – человек. А я… я бесправный скот. До конца своих дней. Как тот мул, что не видит просвета.

– Так тебе выпало…

– Не выпало, а в рабство продали, чтобы на моем горе нажиться. – Она собралась с духом и попросила: – Выкупи меня, Керикл. Я поживу с тобой два года и рожу тебе сына. Слышишь, сына.

– А потом?.. – быстро спросил Керикл. – Что потом?

– Я… – Рабыня вздохнула и прямо взглянула на Керикла. – Я не хочу никого обманывать. И тебя тоже. Потом я покину тебя. Но покину, когда наш сын начнет ходить… Но что я… что я говорю… – Она обхватила голову руками, и плечи ее задрожали. – Сама себя продаю. Во второй раз… Первый раз меня продали чужие, теперь – сама… О горе, горе мне!..

И она с плачем бросилась от него прочь.

А когда он встретил ее во второй раз, то спросил, будто и не было прерванного разговора:

– Я получу сына, а ты?.. Что получишь ты?

– Я не хочу с тобой торговаться.

– Нет, ты скажи, что ты получишь?

– Волю! – словно вскрикнула она. – Понимаешь, полемарх, волю! Получу то, что у человека самое дорогое. И вернусь на родину. В родную Аттику. Там у меня… любимый. Он беден, ему не за что меня выкупить, но он ждет… меня ждет… И всю жизнь будет меня ждать. Я знаю, я верю. Я чувствую…

И Керикл ощутил горечь в душе.

– Ты хочешь такой ценой купить себе волю? Но ведь это слишком дорого. Очень дорого.

– А кто сказал, что воля стоит дешево? – печально взглянула рабыня на Керикла. – Другие жизнь отдают за один лишь глоток свободы. Жизнь. А я отдам всего два года. И оставлю тебе радость. У тебя будет сын. Может, иногда и меня вспомнишь. Вот так… Иного пути обрести волю я не вижу. Я не лукавлю перед тобой, все говорю, как есть. И… и не торгуюсь. О нет. Я просто покупаю себе волю.

Керикл смотрел на нее как на нечто нежданное, негаданное, как на чудо, посланное ему богами. Она и раньше ему нравилась, и он тайно по ней вздыхал, а теперь, после всего услышанного, он ощутил к ней любовь… И в душе молился на нее, умолял богов, чтобы она не передумала, чтобы она…

Но рабыня жаждала воли, как птица – неба.

И за волю не торговалась, платила щедро, слишком щедро.

– Ты добрый, ты не обманешь меня, я чувствую. Поклянись, что дашь мне волю, как только я рожу тебе сына.

И он поклялся.

– Ты будешь свободной гражданкой. Боги – свидетели моей клятвы. Если же я ее нарушу, да падет на меня страшная кара!

– Я верю тебе, – и она с грустью посмотрела на него, с грустью и лаской. – Ты хороший, зря тебя боятся женщины.

«Я счастлив, что лев тогда не оторвал мне голову, – радостно подумал полемарх. – Я так счастлив».

Они встречались еще дважды и говорили о своем будущем. И обоим казалось, что они знают друг друга давно, что совместная жизнь у них будет хорошей и справедливой.

Полемарх выкупил рабыню, потратив на нее все свои сбережения, да еще и в долг взял у Родона. Рабыня была молода, здорова и красива. Потому и стоила дорого, очень дорого. У нее были голубые, как весеннее небо, глаза и белокурые, как лен, волосы. А что дорого за нее просили, то пустяки. За ее глаза, за ее волосы, за ее доброе сердце Керикл готов был отдать любую цену, и все равно она казалась ему даром судьбы.

Звали ее Лия.

Через год у них родился сын.

Мальчик уродился на славу – крепкий и красивый. От матери он унаследовал белокурый чубчик и голубые глаза. Имя ему дали Ясон – для родителей он и впрямь был словно ясное солнышко. Керикл ходил хмельной от счастья. Ибо – не верилось…

А вот для горожан Лия все же оставалась рабыней. Только Керикловой. Раз полемарх ее выкупил, значит, теперь она его собственная рабыня. Наложница. Это Лию очень угнетало, ведь у полемарха она не чувствовала себя рабыней. У полемарха она будто заново на свет родилась… А на улицу хоть не выходи – ольвиополитки сторонились ее и на приветствия не отвечали. Но Лия терпела, главное, что она чувствовала себя свободной. И даже… даже счастливой… Ее мечта о воле сбылась. И мечта Керикла сбылась. У него была семья, сын, добрая и ласковая жена. Лия была тихой, покорной, ибо не успела еще огрубеть в рабстве, не расплескала нежность своего сердца… И теперь щедро дарила Кериклу свое тепло…

И Керикл в ответ подарил ей волю. С тех пор Лию стали звать вольноотпущенницей. Не полноправной, конечно, гражданкой, а вольноотпущенницей, но и на том спасибо. Не рабыня она больше. Потому и была рада. А что ей те надменные взгляды ольвиополиток, если она – свободна!

И на радостях Лия напевала простенькую родосскую песенку о ласточке:

Прилетела ласточка

С ясной погодкою,

С ясной весною.

Грудка у ней белая,

Спинка чернёхонька.

Что ж ты ягоды не дашь

Из дома богатого?

Иль вина налей ей в чашечку,

Да и сыра на блюдечко,

И пшениченьки?..

Ее нежный голос звенел для Керикла древнейшей в мире музыкой, она сама казалась ему волшебной ласточкой, что прилетела к нему с ясной погодой, принесла на своих крыльях весну…

– Ласточка моя… – говорил он ей в порыве нежности.

А она иногда задумывалась, украдкой утирала слезы, а то возбужденно говорила, глотая слова:

– Я – свободна… Боже мой, я – свободна. Снится это или нет?.. Свободна. Не рабыня, не товар, не скот. Я человек. Вольноотпущенница. Слово-то какое: свобо-одна-а… У меня муж, сын… Я не ведаю, что такое лимос [16]16
  лимос – голод.


[Закрыть]… Боже мой, я свободна!

Иногда она горько вздыхала, задумывалась.

– Но сколько же людей еще в рабстве. Без надежды, без чаяний, без воли… Доблос [17]17
  доблос – раб (грец.).


[Закрыть]… Исчезнет ли когда-нибудь проклятое рабство? Когда же человек перестанет быть товаром, скотом? Когда, Керикл, когда?

Ее голубые глаза темнели, а взгляд становился острым, ненавидящим. Керикл внутренне содрогался, ибо чувствовал в ней силу большую, чем в себе. Хоть он и мужчина, и воин…

– Полно, любимая, полно. У тебя семья, сын. Чего же тебе еще не хватает? Скажи, и я все сделаю для тебя, все, лишь бы моя пташка, моя ласточка снова щебетала. А за всех не переболеешь.

– Но ведь другие в цепях, Керикл, в кандалах.

– Так заведено, – отвечал он, но голос его не был убедительным. – Не нами заведено. Богами. Так было и так будет. На этом стоит мир. Рабы необходимы.

– Чтобы вы на рабах строили свою свободную жизнь? Счастье? – выкрикивала она в исступлении. – Но ведь рабы – такие же люди, как и вы. Нельзя свое счастье строить на слезах и горе других.

– Так заведено, – бормотал он.

– Вы, рабовладельцы, всегда так говорите. Вы бросаете людей в рабство, а вину свою сваливаете на богов. Не надо так, Керикл, не надо.

– Я воин, – уточнял он.

– А я ненавижу войны! Они делают людей рабами.

И, обессилев, умолкала, и он после таких разговоров по нескольку дней не слышал от нее ни слова.

Иногда она тихо жаловалась – в пустоту жаловалась, никому:

– А братик мой до сих пор в рабстве. Доблос… Нас вместе продали за долги отца. Мне повезло, меня в Ольвию привезли, хоть солнце в небе видела, а братик… Братик на подземные рудники попал… А оттуда выхода нет… Разве что на тот свет. Да и то – выбросят тело на свалку… Как собаку.

И птицей кидалась целовать своего сына, моля богов, чтобы хоть он был счастлив…

Маленький Ясон рос быстро и уже на одиннадцатом месяце встал на ножки. Как же радовался Керикл! Даже на улицу его выносил, на землю ставил и, чтобы все видели, водил за ручку… Ясон смешно ковылял, падал, вставал и снова упрямо пытался идти. Аж сопел от упрямства… А когда Ясон побежал – впервые в своей жизни побежал, – Керикл, холодея, вспомнил уговор: как только сын пойдет – Лия свободна. Свободна от Керикла, от Ольвии. Свободна и может возвращаться домой… И в хмельную радость Керикла медленно и неумолимо вползала печаль… Страх потерять Лию не давал ему покоя. И хотелось поскорее дождаться того мига, когда сын пойдет, и, когда это случилось, испугался Керикл. С первыми самостоятельными шагами сына он утратит свое голубоглазое счастье. Ведь клялся он богами, клялся, что отпустит ее. Она свой уговор исполнила честно, а он… Он ее тоже не обманет.

А сын уже бегал по двору, да что там – и на улицу сам выбирался.

Как он смешно семенил толстенькими ножками! Как он радостно смеялся, как гордо восклицал:

– Ага, а я уже умею сам ходить, ага!..

И все у отца спрашивал:

– Правда, я умею лучше всех ходить, правда?

– Правда, сын, – вздыхал отец, – ты умеешь ходить лучше всех.

И хоть было тяжело, но все же он превозмог себя и первым заговорил о своем обещании:

– Ты давно не рабыня в городе, а теперь ты свободна совсем. Куда захочешь, туда и полетишь.

– А ты? – спрашивала она.

– А я… Я буду с сыном вспоминать тебя.

– Как вспоминать? – допытывалась Лия.

– А так, как вспоминают о своем счастье.

Лия умолкла и молчала день.

Всю ночь она проплакала. Керикл не мешал ей плакать: ее слезы – то слезы радости. Воля уже стучится в ее двери. Завтра утром он посадит ее на триеру, и прощайте, Керикл с Ясоном. Только во сны наши будешь прилетать, ласточка моя…

Утром Лия сказала:

– Я долго думала и… – Он трепетно ждал ее слов. – И никогда я тебя не покину, и никуда я от тебя не уеду. Ибо любовь – это и есть воля. Я люблю тебя, доброго и прекрасного душой, еще сильнее люблю сына, а больше мне ничего и не надо.

Он целовал ее руки и все умолял и умолял, чтобы она повторила свои слова. Она говорила еще и еще… И, как никогда, радостно напевала свою любимую песенку:

Прилетела ласточка

С ясной погодкою,

С ясной весною.

Грудка у ней белая,

Спинка чернёхонька…

И было у них еще два счастливых года.

Невероятно счастливых для Керикла лет, когда он говорил при всех о Лии:

– Моя дорогая и единственная женушка…