Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Глава десятая
Смертельный поединок на глазах у царя

Так уж с давних пор повелось, что редко какая жертвенная трапеза у скифского царя обходится без зрелища. Иногда это просто борьба ради забавы или состязание лучников – кто метче пустит стрелу, но чаще всего – смертельные поединки двух непримиримых врагов.

Ибо когда два скифа враждуют, и враждуют долго и упорно, когда к миру уже отрезаны все пути и ненависть хлещет через край, недруги хватаются за акинаки… Но не нападают друг на друга внезапно, по-волчьи, а выходят на свой последний поединок на глаза царя или вождя. А там уж кому повезет, тот и будет еще седлать коня и встречать поутру светлоликого Колаксая…

Вот и на этот раз… Когда все уже насытились мясом и начали отрыгивать, Иданфирс спросил вождей:

– А не посмотреть ли нам поединок? Сак и Лат жаждут решить акинаками свой давний спор.

– Хотим!.. – крикнули вожди. – Пусть бьются!

Иданфирс хлопнул в ладоши, и в круг, не глядя друг на друга, ступили Сак и Лат. Хмурые и злые, до крайности утомленные своей многолетней враждой, вышли они на свой последний поединок. Сак и Лат не просто скифы, они еще и близкие родичи. А грызутся между собой много лет, и когда впервые вражда началась, и из-за чего именно – поди, уже и не помнят… Теперь Сак жаждет крови Лата, а Лат – крови Сака. Ибо вдвоем они уже не могут ужиться на белом свете, даже в таких широких степях, как скифские. Один из них должен погибнуть, а другой до конца своих дней будет торжествовать победу. И свершат они это прилюдно, на глазах у самого царя и его вождей. Победитель будет гордиться, побежденный в честном бою – позора не поимеет. Ведь на глазах у царя пал.

– Сак и Лат! – обращается к ним Иданфирс. – Биться вы пришли или мириться на моих глазах?

– Биться пришли мы на твои глаза, владыка! – воскликнул Сак.

– Только острый акинак способен разрешить нашу вражду! – подтвердил понурый Лат.

– Быть по-вашему! – сказал Иданфирс. – Деритесь, покажите нам свое умение владеть акинаками. Того, кто погибнет, – позорить не будем.

– Ар-р-р-а-а!!! – захрипел Сак.

– Ар-р-р-а-а-а!!! – захрипел Лат.

Иданфирс махнул рукой.

Сак и Лат, выхватив акинаки и пригнувшись, пожирая друг друга ненавидящими глазами, начали свой смертный поединок. Родичи-враги хрипели, скрежетали зубами, ходили друг возле друга, выискивая подходящий момент, чтобы вонзить акинак по самую рукоять в своего противника. Кружляли, сходились, расходились, снова бросались друг на друга и снова кружляли. А потом, внезапно крикнув, ринулись грудь на грудь…

Мелькнули в воздухе два акинака…

Иданфирс наблюдал за поединком, сомкнув веки; среди вождей слышались выкрики, советы… Одни подбадривали Сака, другие – Лата… Кто-то в азарте кричал:

– Бей его!.. Бей!..

А кто кого должен был бить – неведомо, да и не имело это никакого значения: победит Сак или Лат. Захватывала сама схватка, ярость поединка.

Победил Сак…

Захрипев, Лат упал окровавленный, а Сак, издав боевой клич, одним ударом прикончил своего родича.

– О владыка, да дарует тебе Папай тьму лет, я одолел своего врага! – тяжело дыша, воскликнул Сак и встал на грудь поверженному родичу. – Я стою на его груди, и радость распирает мою грудь. Я победил в честном поединке. Мой акинак нанес Лату смертельный удар! Да знают все: из черепа Лата, своего заклятого врага и родича, я сделаю чашу и буду пить из нее хмельной бузат!

И одним ловким ударом акинака отсек голову своему родичу.

Послышались рыдания – это причитала жена Лата. Но все были равнодушны к этим причитаниям. Не Сак, так Лат бы победил. Какая разница? Кто-то из них должен был выиграть, а кто-то – проиграть жизнь, раз уж они схватились за акинаки и предстали пред очи владыки…

Сак взял отрубленную голову за длинный чуб и, вытянув руку подальше от себя, чтобы кровь, хлеставшая из шеи, не запачкала его шаровар, с удовлетворением разглядывал свой трофей.

– Хороша голова, большая, – довольно промолвил он и, стукнув по черепу рукоятью акинака, добавил: – Добрая будет чаша…

Отпилит Сак череп Лата по самые брови, вычистит его изнутри и снаружи, выскоблит и обтянет сырой воловьей кожей, а то и золотом, если есть оно у него. И будет пить из чаши вино или бузат, и будет показывать гостям чашу да рассказывать в восторге, как он на глазах у самого царя победил своего родича и сделал из его черепа вот эту чашу… И будет та чаша самой дорогой у Сака, ибо не из какого-нибудь там врага сделана, а из черепа близкого родича.

Причитала, убивалась вдова Лата.

– Пусть заберет безголовое тело своего мужа, – милостиво позволил Сак. – Пусть зарывает его в степи. Бедный Лат, как он будет жить в мире предков без головы? Вот уж не повезло человеку!

И, улыбаясь, с удовлетворением вертел в руках окровавленную голову своего родича.

– Выпейте за Сака, – велел владыка. – Он победил своего врага в честном поединке. Выпейте также и за Лата. Он пал в честном бою, как и подобает настоящему мужчине.

Выпили за Сака, который честно выиграл поединок, потом выпили за Лата, который пал в честном бою, а затем снова принялись за прерванную трапезу. Но не успели слуги разнести всем новые куски мяса, как Иданфирсу доложили, что в его лагерь прибыл вождь Тапур и желает видеть владыку.

Иданфирс нахмурился и молча кивнул.

С Тапуром было всего десять всадников (лучники с простыми кожаными щитами). И это говорило: пусть не думает владыка, что он, Тапур, трус и не рискнет без своей орды явиться на царские очи. Он явился, и владыка теперь совсем по-другому думает о нем. Но… но подождем, как поведет себя мятежный вождь дальше, хватит ли у него силы духа выпить поднесенную чашу?

Спрыгнув с коней, низкорослые, коренастые и длинноволосые всадники взяли лошадей под уздцы, выстроились в ряд и замерли.

Тапур стремительной походкой направился к костру владыки. Голову он держал ровно, гордо выставив вперед клинышек черной, жесткой бороды. Все затихли, повернув к нему лоснящиеся от жира лица и бороды, застыли с полуобглоданными мослами в руках. Прибыл-таки Тапур, значит, не из пугливых…

Тапур подошел к владыке и учтиво поздоровался:

– Да дарует тебе бог Папай здоровья, владыка!

– А ты здоров? – как и положено после приветствия, спросил Иданфирс, прищуренными глазами пристально ощупывая вождя.

– Здоров, как воды Борисфена, богат, как наша земля!

Помолчали, и молчание это было напряженным.

– Я прибыл, владыка, по твоему приглашению, – напомнил о себе Тапур. – Ты прислал ко мне гонца.

– А без гонца ты уже и не хочешь навестить своего владыку?

Тапур молчал.

– Как твой поход к берегам Понта? – тихо спросил владыка, срезая акинаком кусочки мяса с лошадиной головы. – Благополучно ли он закончился?

– Благополучно, владыка, – с внешним спокойствием ответил Тапур. – Я ходил к грекам не с войной, а с миром.

– Но с тобой было войско. И ты стал лагерем у греческого города.

– Было войско, и лагерем тоже становился, – ответил Тапур. – Но греков я не трогал. Греческий архонт принял мои золотые дары и пил со мной вино.

– Скольких греков ты захватил? – быстро спросил Иданфирс.

– Одного. – Тапур помолчал, и на губах его появилась улыбка. – Точнее, одну. Дочь греческого архонта. Но архонт отдал ее мне по доброй воле.

– Гм… «Великое ухо» совсем не такие вести разносит по степям.

– Если владыка слушает не меня, а «великое ухо», то мне здесь нечего говорить, – резко воскликнул Тапур.

Вожди и старейшины гневно зашумели, зашептались: как говорит этот вождь с владыкой? Напал на греков, пленил их, а теперь еще и кичится у костра владыки? «Великое ухо» не обманешь, оно все знает и правду разносит по степям.

– Я не буду перед тобой оправдываться, владыка! – воскликнул Тапур. – «Великое ухо» не те вести разносит!

Но Иданфирс его будто и не слушал, говорил поучительно:

– С греками я поддерживаю мир и торговлю. Кому мы будем продавать скот и хлеб? И потому мой меч оберегает греков. И ты должен быть наказан за поход к морю. Но я не вытащу меч из ножен. Я покараю тебя ядом. Ты должен выпить вино из одной из трех чаш. Посмотрим, повезет ли тебе и здесь, благосклонна ли к тебе судьба.

И хлопнул в ладоши.

– Угостите вождя Тапура вином!

Слуги принесли и поставили три чаши с вином.

И Тапур понял, что теперь оправдываться совершенно неуместно. Еще подумают, что он испугался и потому начал выдумывать про сватовство.

– Садись, вождь, – кивнул Иданфирс. И продолжил, когда Тапур сел, скрестив под собой ноги: – Одна из трех чаш, что стоят перед тобой, с ядом. Если боишься – можешь не пить, – владыка едва заметно улыбнулся уголками губ. – Я позволяю тебе живым и здоровым вернуться в свой край. Решай, вождь, только не говори, что «великое ухо» не те вести разносит.

«Чтобы потешалась надо мной вся Скифия? – подумал Тапур. – Чтобы говорили обо мне, как о последнем трусе?» – он качнул головой.

– Нет, владыка, боевой клич моего рода «арара» никогда еще не выкрикивал трус!

– Тебе, вождь, виднее. – Иданфирс хлопнул в ладоши. Подбежал слуга и длинной полоской мягкой кожи завязал Тапуру глаза. Другой слуга переставил чаши с места на место.

– Выбирай любую из этих трех чаш, – сказал владыка. – Испытай свою судьбу. Если выберешь вино без отравы – так и быть, прощаю твой набег на греков… Если же не повезет… Что ж… Так тому и быть. Такова твоя судьба.

– Я очень люблю вино с отравой, – процедил сквозь зубы Тапур и, наощупь взяв одну из чаш, единым духом осушил ее.

– Снимите с вождя повязку, – велел Иданфирс и, когда ее сняли, пристально посмотрел в лицо Тапуру. – Ты смел, вождь. Только такие могут не повиноваться мне. Но… но мне жаль тебя, вождь отважный. Ты выпил чашу с ядом. Теперь жди своей смерти. Она уже стоит у тебя за плечами.

– Я встречу смерть как подобает, – сказал Тапур.

– Не сомневаюсь. Отныне степь будет говорить о тебе, как о храбрейшем из всех вождей.

Иданфирсу поднесли новый кусок мяса, и прерванная трапеза продолжалась, словно ничего и не случилось.

Стиснув зубы, Тапур наблюдал, как вожди обгладывали мослы, облизывали пальцы и чавкали туго набитыми ртами, и чувствовал, как тяжелая, тошнотворная волна начала окутывать его с ног до головы, сковывала тело, смыкала веки… Неужели начал действовать яд?.. Но страха он не чувствовал. Лучше смерть, чем клеймо труса! Отныне никто не скажет, что у Тапура заячье сердце. И потому он уйдет из этого мира с гордо поднятой головой, как и подобает воину.

Огромным усилием воли Тапур поборол слабость, сковывавшую тело, но полностью освободиться из ее лап не мог. Какая-то невидимая, гнетущая сила начала наваливаться ему на плечи, на голову, сковывала руки и ноги, туманом заползала в глаза… Сердце размякло и будто куда-то проваливалось, зависало над пропастью, слипались веки.

Думать было трудно, но он через силу подумал, что это его душит смерть. Подумал и даже увидел, как она скалит на него зубы, ощутил прикосновение ее костлявых рук…

И на какое-то мгновение его пронзил страх.

Смерть!..

Как это он больше не будет жить?.. Все будут жить, а он – не будет. И не увидит больше ни степи, ни коней, ни солнца… Но страх длился лишь мгновение, а потом он поборол этот мерзкий ужас. Нет, воспротивилось сердце, чем жить трусом, опозоренным на всю степь, лучше смерть.

А еще он подумал, что будет жить на том свете, что Ольвия последует за ним, и совсем успокоился.

– Со смертью борешься, вождь?.. – владыка прищурил острые глаза.

– Да-а… – прохрипел Тапур, потому что дышать стало тяжело. – Но твоя смерть, владыка, не очень сильна. Я ее одолею.

– Поспешил выпить, – где-то издалека донесся до него голос Иданфирса. – Мог бы и жить.

– Нет… – Тапур попытался было мотнуть головой и не смог. – Пугливым зайцем жить не хочу. Жизнь нужна только сильному, а не трусу.

С трудом он поднялся.

– Если умирать, то пойду лучше в степь, – пробормотал он, сделал шаг-другой и упал…

Глава одиннадцатая
Или на коне, или в черной повозке…

…Яркий и слепящий шар внезапно приблизился к ее лицу. Ольвия закричала, зажмурилась, но шар все равно слепил ее сквозь веки, и она, застонав, завертела головой…

Но отвернуться от шара не смогла, что-то давило и душило ее, глаза слепило сквозь веки… Только странно: огонь тот был совсем не горячим, а даже холодным. Он слепил, и у нее начали болеть глаза.

Ольвия сдавленно вскрикнула и проснулась. Открыла глаза и тут же испуганно их зажмурила, потому что и вправду что-то – ослепительно-белое – надвигалось ей на лицо.

Она вскочила, села, тяжело дыша.

Сердце испуганно колотилось.

– Тапур… Тапур… – позвала она испуганно, но вождя рядом не было. Ольвия открыла глаза и зажмурилась от яркого лунного света. Она спала навзничь, и полная луна, поднявшись в небе, светила ей прямо в лицо. Вот и привиделось невесть что!..

Оглядевшись и поняв, что это луна, она с облегчением перевела дух.

С вечера стояла духота, дни были знойными, дождей давно не было, и степь дышала жаром, словно раскаленная печь. Даже по ночам не приходила желанная прохлада, и до самого утра держалось тяжелое удушье. Лишь перед рассветом начинал веять ветерок, принося из дальних краев глоток свежего воздуха. В такие дни в раскаленной степи некуда было деться, и все кочевье укладывалось спать возле кибиток и шатров, под открытым небом, в надежде, что хоть под утро их обвеет свежим ветром.

Потому и легла Ольвия у шатра на оленьей шкуре и сразу же уснула, ибо до этого несколько ночей почти не спала.

Кочевье было залито зыбким лунным светом, отовсюду доносился храп, где-то фыркали кони. Луна была полной, с едва заметной щербинкой, и заливала все вокруг таким сиянием, что в степи было светло как днем.

Ольвия поднялась и, сев, обхватила руками колени. Задумалась… Спать не хотелось, а Тапура не было. И она никак не могла спросонья вспомнить, где же он.

На горизонте черной тенью мелькнул всадник, и Ольвии отчего-то стало не по себе. Что за всадник скачет в полночь по степи? И почему в лунном свете он кажется ей черным? Она прислушалась: в кочевье было тихо, где-то далеко заржал конь, и снова все замерло… Тревожные мысли опять начали сбиваться в кучу, вертелись вокруг Тапура… Куда он делся?.. И тут она окончательно проснулась и вспомнила, что Тапура нет уже пятый день… Поехал к Иданфирсу пить чашу вина… И в тот же миг ее охватил настоящий ужас: а что, если Тапур уже выпил свою чашу, и ему досталась та, что с ядом?.. Может, его уже нет в живых? Может, завтра его привезут на черной повозке, и оборвутся ее дни на белом свете…

Снова мелькнул на горизонте черный всадник. Ольвия вскочила и, пригнувшись, шмыгнула в шатер. Посреди него лежало белое пятно – через отверстие для дыма сверху падал застывший лунный свет. А за этим пятном, вдоль стен, стояла пугающая, густая тьма, еще более густая от этого круга света. Ольвия легла на свету, свернулась калачиком в этом блеклом пятне, зажмурила глаза и притихла, пытаясь уснуть. Но сна не было ни в одном глазу, и она, полежав так долго, вздохнула, выпрямилась и перевернулась с боку на бок… Открыла глаза… Вдоль стен шатра, вокруг светлого круга, тьма стала еще гуще, и ей начало казаться, что отовсюду за ней наблюдают – пристально и хищно. Тогда она, превозмогая страх, на четвереньках проползла по кругу шатра, ощупывая тьму, и, убедившись, что никого нет, снова вернулась на освещенное пятно и легла на бок. Легла, напряженно, настороженно прислушиваясь к тишине, готовая в любую минуту вскочить и броситься из шатра. Где-то за войлоком зарычала собака, заскреблась. Ольвия замерла, не дыша, но вскоре шуршание стихло, и она немного успокоилась…

«И что это со мной творится? – с удивлением подумала она. – Почему я стала так бояться тьмы?..»

И вдруг поняла, что боится не тьмы, – она боится, потому что нет Тапура. А его нет уже пятый день, и поехал он к скифскому царю пить чашу… бузата или… яда… А что, если ему досталась чаша с ядом и его уже нет в живых? И везут его в кочевье на черной повозке. И она даже скрип колес услышала.

Вскочила, тяжело дыша, прижимая руки к груди… Внезапно вспомнилась мать Тапура… Ей хотели пробить лоб гвоздем и положить в могилу к Ору… Неужели и ее ждет такая же участь?

Она нащупала пояс с акинаком, торопливо подпоясалась.

Нет, пока акинак при ней, она никому не дастся… Лучше сама, чем гвоздем будут пробивать лоб.

Но какая же недобрая тьма стоит у стен шатра! И ей показалось, что из темноты отовсюду тянутся руки, чтобы схватить ее…

– Нет… нет!.. – крикнула она и опрометью выскочила из шатра под яркий лунный свет. И ей стало немного легче.

Луна уже опустилась ниже, чуть поблекла, стало прохладнее. Наверное, скоро утро. Не ведая, что творит, Ольвия пошла по кочевью наугад, между шатрами и кибитками, переступая через спящих, что повсюду лежали вповалку. Несколько раз на нее рычали собаки, но она заговаривала с ними тихо и ласково, и они успокаивались. Куда она шла – не знала, но что-то ее вело, манило, и она ускорила шаг. Когда выбралась из кочевья, то впереди, на равнине, увидела темные силуэты коней. Подумала, что где-то там ее сауран, и пошла к ним.

Уже выпала роса, и она оставляла за собой след в мокром ковыле. То ли от утренней свежести, то ли от нервного возбуждения ее начала бить дрожь, и она никак не могла с ней совладать.

Она подошла к коням, и те повернули к ней головы. Ольвия тихонько посвистела, как делала это всегда, когда звала своего саурана. Вот один конь отделился от табуна и медленно пошел по росистому ковылю ей навстречу. Это и вправду был ее сауран. Он подошел, ткнулся губами ей в грудь, и Ольвия прижалась щекой к его теплой шее. И от этого живого тепла ей стало легче.

– Иди пасись, мой друг, – тихо промолвила она, поглаживая его по шее. – Никуда я не буду бежать. Хочу еще раз на Тапура посмотреть. На живого или на мертвого посмотреть… А там… там что будет.

К ней подошел мокрый от росы бородатый табунщик.

– Госпожа?.. – удивился он, присмотревшись к Ольвии. – Госпоже нужен конь так рано?

– Нет, уже не нужен, – вздохнула она. – Покажи мне лучше, с какой стороны будет возвращаться от Иданфирса вождь.

Табунщик повернулся лицом к северу и махнул туда рукой.

– Оттуда покажется его конь. Во-он виднеется курган, вот из-за него и выедет вождь, когда будет возвращаться. – И добавил, когда Ольвия уже двинулась в путь: – Сегодня вождь должен вернуться.

«На коне или в черной повозке?..» – захотелось ей спросить, но она промолчала и, втянув голову в плечи, пошла к тому далекому кургану, что едва маячил в степи.

– Госпожа! – кричал ей вслед скиф. – В степи серые волки бегают!..

«А мне все равно, – подумала она. – Если Тапур мертв, то пусть и волки…»

Чем дальше в степь, тем гуще была роса, и она скоро промокла до колен, но не обращала на это внимания, спешила к кургану, будто там было ее спасение. Быстро светало, луна уже побледнела и повисла на посеревшем небе размытым, блеклым кругом. Утренние сумерки убегали все дальше и дальше в степь, до самых горизонтов, и на востоке, за невидимым отсюда Танаисом, сперва зарозовело, а потом гуще и ярче загорелась полоса неба, и оттуда, словно из иного мира, уже веером расходилось алое зарево.

Когда Ольвия, хватаясь руками за мокрый ковыль, поднялась на вершину кургана, на востоке из-за кряжей уже били в небо отвесные солнечные лучи, хотя внизу все еще было окутано серой мглой. Где-то в ковыле кричали птицы, какой-то рыжий зверь мелькнул на горизонте, и зеленая даль будто вспыхнула в том месте пламенем…

Ольвия стояла на кургане, прижимая руки к груди, и неотрывно смотрела туда, на далекий север, откуда должен был возвращаться Тапур.

Или на коне, или в черной повозке…

В степи уже совсем посветлело, а на востоке, за кряжем, полыхал огромный кровавый пожар, и алые отблески его играли на спине хребта, отражались в небе. Еще мгновение, и из-за кряжа начал показываться малиновый край, он ширился и одновременно желтел. Лучи, перевалив через хребет, перелетели через долину и осветили по ту сторону серые облака и верхушки деревьев. А когда солнце высунулось из-за кряжа на половину своего диска, лучи его уже позолотили ближние возвышенности… И тогда она увидела, как из ковыля, словно из-под земли, показались острия копий, затем башлыки, потом головы коней, и вскоре отряд всадников уже мчался по равнине, и наконечники их копий пускали солнечных зайчиков.

Ольвия до боли в глазах всматривалась во всадников, но на таком расстоянии опознать их не могла. Свои, чужие?.. А впрочем, не все ли равно. Она со страхом ждала, что вот-вот позади всадников появится черная повозка, и она сжала рукоять акинака…

Всадники, должно быть, заметили одинокую фигуру на кургане, потому что остановились, показывая на нее руками, а потом вдруг повернули к ней. И в тот миг, как они повернули, что-то ослепительное и яркое вспыхнуло на голове у переднего всадника…

«Золотое навершие башлыка», – догадалась она, и горячая волна накрыла ее с ног до головы: башлык с золотым навершием был в этих краях только у Тапура… Ведь его скифы так и называют: Тот, кто слепит золотом…

И она, словно завороженная, смотрела, как в утренних лучах вспыхивало желтым сиянием и горело на солнце золотое навершие на башлыке переднего всадника…

Она хотела броситься ему навстречу, бежать, лететь, падать, снова вскакивать, смеяться, плакать, кричать от радости, но какая-то сила сковала ей и руки, и ноги, и даже голос, и она, рванувшись вперед, застыла, прижимая ладони к груди. Не шелохнулась она и тогда, когда на вершину кургана взлетел конь, и всадник, сняв башлык с золотым навершием, сказал:

– Я знал, что ты будешь меня ждать.

Она смотрела на него безмолвно, и глаза ее были полны слез.

– Я был на пиру у Иданфирса, – гордо воскликнул он. – Слуги владыки поднесли мне три чаши, и я выпил одну без колебаний. И думал, что выпил свою смерть, и хотел уйти в степь умирать. Но владыка мне сказал: «Не спеши, вождь, умирать, во всех трех чашах было сонное зелье. Я убедился, что ты отважен и у тебя сердце льва, а не зайца. Не спеши на тот свет. Такие отважные люди, как ты, нужны мне на этом свете». И теперь в степях все говорят, что у Тапура сердце льва!

Ольвия шевельнула губами, хотела что-то сказать, но лишь с трудом прошептала:

– Какое прекрасное утро в степи…