Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Глава третья
Осиное гнездо Скифии

Не знал Дарий, что «странную» войну владыка скифов Иданфирс просто вынужден был вести с персами. Иного выхода у него не было, как не было и достаточной силы, чтобы противостоять Персиде и дать ей решающий бой. В первые дни, как только дошли слухи о походе персов, Иданфирс спешно отправил своего посланника к соседним племенам с заданием во что бы то ни стало склонить их на скифскую сторону. Одних склонить лестью (потом за эту вынужденную лесть можно будет и отомстить!), других – обещаниями не трогать их больше, если они помогут скифам, третьих взять угрозами: справимся, мол, с Персидой, возьмемся за вас, непокорных… А тогда – берегитесь, тогда не будет вам места в степях. Но угрожать, конечно, нужно было намеками, дать им понять, а не говорить в глаза.

Личным своим посланцем владыка избрал Тапура.

Молодой вождь восточных кочевников – и о том хорошо знали в степях – не больно-то и слушался владыки, своенравничал, поступал по-своему, а порой и вовсе наперекор ему. И уж если он – непокорный вождь – действует заодно с Иданфирсом и прибыл от его имени, значит, угроза и впрямь велика. Иначе самолюбивый Тапур не примирился бы с владыкой.

Примерно так рассуждал Иданфирс, когда размышлял, кого послать своим гонцом на совет племен.

Тапура же он напутствовал:

– Поедешь в урочище Пантикапы. Там, оповещенные моими людьми, соберутся представители савроматов, будинов, гелонов, тавров, агафирсов, меланхленов и невров. Сумеешь склонить их на свою сторону – малой кровью одолеем Персиду. Ибо первыми в бой мы выставим чужие племена, пусть они потреплют персов, а когда и они, и персы обессилеют – ударим мы, свежими силами. И малой кровью одержим победу. Таков мой замысел. Но о нем чужим племенам не говори. Будь лисом и хвостом заметай свои следы. Мол, Персида напала не только на нас, скифов, но и на вас…

В глазах Тапура вспыхивали огоньки.

– Понял тебя, владыка. Я и сам так думаю: одолеем Персиду малой кровью, а потом прижмем и союзничков.

– Ты мудр, как змея! – сказал удовлетворенно владыка, и в его устах это прозвучало как величайшая похвала. – Счастливого пути!

Но вернулся Тапур с не слишком утешительными вестями.

Хитрый замысел Иданфирса осуществить полностью не удалось.

На совете вождей и старейшин у Иданфирса Тапур сразу по возвращении доложил об итогах своей поездки.

Когда посланцы племен собрались в урочище Пантикапы и сошлись в большой круг, скифы разнесли всем чаши с вином, сыр и вяленое мясо.

Совет начал Тапур, подняв свою чашу.

Начал тихо и мирно, даже несколько заискивающе перед посланцами племен:

– Да дарует нам бог Папай доброго здоровья и силы молодецкой!

Посланцы гелонов и будинов одобрительно закивали чубатыми головами, а посланец тавров вызывающе кивнул:

– У нас есть свои боги, с чего бы нам у чужих, скифских, занимать здоровье да силу?.. Как бы нам это здоровье боком не вышло.

– Скифы задаром ничего не дают! – вставил слово и посланец невров, но чашу со скифским вином выпил единым духом.

– Так говорят в наших степях, – сдержанно молвил Тапур. – А здоровье и сила, от чьих бы богов ни исходили, еще никому не вредили.

– Верно, – сказал посланец невров, сказал, словно соглашаясь с Тапуром, но по тону его было ясно, что думает он о другом.

Остальные посланцы пока в разговор не вмешивались.

Тапур коротко рассказал о приходе персидского царя в… он хотел было сказать «в скифские степи», но в последний миг передумал и с нажимом закончил:

– В наши степи!

– Верно, – отозвался посланец невров, – в наши… – Но снова по тону его выходило, что он думает о другом.

– Кони наши уже оседланы, акинаки наточены, а стрелы наши, как всегда, жаждут чужой крови! – воскликнул Тапур. – Все наши мужи уже собрались, и над нашей землей уже прозвучали боевые кличи родов. Теперь время кричать вам свои боевые кличи. Персы идут тьмой, и нам придется худо, если мы не договоримся о совместных действиях.

– Не нам, а вам! – крикнул посланец тавров. – Вам, скифы!

– О персах мы слышали, – отозвался невр. – «Великое ухо» разнесло весть о персах по всем усюдам. Но персы пришли к вам, скифы, вы и встречайте своих гостей. А мы тут при чем?

Ища поддержки своим словам, он взглянул на тавра.

– Хитрые скифы хотят, чтобы мы подставляли за них свои головы под персидские мечи, а груди – под их копья и стрелы! – воскликнул тавр. – Персы – не наши гости, и не нам о них речь вести. Мы живем в горах, и персы до нас не дойдут. Да и чего им к нам идти? Мы – народ маленький и с персами не враждовали. А вы, скифы, шатались по миру, были в Мидии и других краях, там досадили персам, вот они и пришли к вам.

– Но наши степи… – начал было Тапур, но его перебил посланец агафирсов:

– Не только ваши степи, скифы, но и наши тоже! А вы, скифы, когда-то пришли сюда ордой, выгнали киммерийцев и захватили их край, сделав его своим. Вы обижаете нас, грабите наши поселения и кочевья, а теперь хотите, чтобы мы вам еще и помогали? Воюйте с персами сами!

Того же мнения был и меланхлен.

– Агафирс правду говорит, – коротко бросил он.

– Мой народ тоже так думает, – подытожил тавр. – К скифам пришли персы, пусть они и воюют. А своих воинов выставлять за скифов мы не будем.

Поднялись шум и крик.

За скифов были савроматы, будины и гелоны.

– Мы согласны помочь скифам, – сказали они. – Повоюем Персиду, захватим добрую добычу.

– А потом вас захватят скифы, – вставил невр. – Если мы поможем скифам, они станут еще сильнее. А тогда нам не будет от них житья. Скифам верить нельзя.

– Раз так – берегитесь! – вскочил Тапур. – Управившись с Персидой, мы и о вас вспомним!

– Слыхали?! – закричал невр. – Слыхали, как угрожает нам скиф?

Посланцы агафирсов, тавров, невров и меланхленов покинули совет, а те, что остались, пили вино, ели сыр да вяленое мясо и пели песни целый день.

***

Совет вождей и старейшин молча слушал Тапура.

– Вот так было, – закончил Тапур свой рассказ. – С нами гелоны, будины и савроматы. Они уже кричат боевые кличи своих родов.

– А остальные наши соседи? – хмуро спросил Иданфирс. – Ударят нам в спину или вмешиваться в нашу войну с персами не будут?

– Постановили не вмешиваться.

– Я этого и ожидал, – вздохнул Иданфирс. – Жаль, не удался наш замысел.

– Они убеждены, что персы пришли только к нам, скифам, – сказал Тапур. – В конце концов, они боятся не столько персов, сколько нас. Сильные скифы опаснее персов, – так они говорили. Персы пришли и уйдут, а скифы, то есть мы, всегда в этих степях.

– Управившись с персами, возьмемся и за них! – зашумели вожди. – Они еще нас вспомнят!

Иданфирс повел бровью, и вожди умолкли.

– Хорошо, – сказал владыка. – Савроматы, гелоны и будины – надежные союзники. Используем их и пустим первыми. Пусть их немного помнут персы, да и сами ослабнут, а тогда уже ударим и мы. Посему сейчас мы должны все вместе договориться, как нам встречать персов. Больше десяти кругов лет на нас никто не нападал. Пламя войны испепеляло чужие земли, теперь оно перекинулось и к нам.

Он помолчал, и его загорелое лицо было непроницаемо.

– Собираться скифу на бой – что птице в полет. Птица махнула крыльями и полетела, скиф вскочил в седло и помчался как ветер. Все мужи Скифии уже готовы к бою. Я спрашиваю вас, мудрые мои вожди и старейшины, как мы будем встречать своих гостей?

– А так, владыка, чтобы белыми костьми легли те гости в ковыле! – под одобрительный шум присутствующих воскликнул вождь Скопасис. – Надо спешно идти на запад, навстречу персам, и разбить их где-нибудь у Борисфена! И там всласть напоить наших воинов персидской кровью.

Иданфирс долго молчал, покачивая головой в такт своим мыслям, а потом спросил Скопасиса:

– Моя Правая рука полагает, что у нас хватит сил, чтобы вдребезги разбить всемогущую Персиду? Даже с помощью савроматов, гелонов и будинов?

– Не разобьем, так сами костьми ляжем! – пылко воскликнул Скопасис. – Но встретим смерть, как и подобает: в битве!

– В искренности твоих слов никто не сомневается. И в мужестве твоем – тоже, – сказал Иданфирс. – Но костьми лечь – дело нехитрое. А хитрость в том, чтобы уничтожить Дария. Но сил у нас маловато. Дарий привел столько войска, что одолеть его в битве невозможно. Мы и вправду ляжем костьми.

Вожди в один голос воскликнули:

– Лучше смерть в бою, чем позорное бегство!

– Да, – кивнул Иданфирс бородой. – Лучше погибнуть львом, чем бежать зайцем. Только вот что… Не всегда бегство – это позор. Есть такая вещь, как военная хитрость… Поляжем в битве, а враги? Разбив нас, они захватят наших жен, детей, наши табуны. И будут пить вино на наших трупах. И погонят в рабство наших жен и детей. Нет, нам нужна победа. А как она добыта – неважно. Вот почему мы не будем гоняться за своей погибелью. Пусть сперва за ней погоняется Дарий. А степи наши велики, они проглотят не одну такую орду, как у Персиды.

– Я тоже так думаю, владыка, – отозвался Тапур, как только Иданфирс умолк. – Персидские кони перешли Борисфен. Персы ищут нас. Они хотят битвы. В битве для них спасение, ибо их больше, чем нас. И пока у них свежи силы, пока они не растеряли их в степях, они хотят сразиться с нами. Они хотят навалиться на нас и раздавить, растолочь, стереть с лица земли. И они это сделают!

Старейшины гневно зашумели, загудели:

– К чему Тапур нас призывает? Уж не сдаваться ли на милость Дария?

– Нет! – крикнул Тапур, возбужденно сверкая глазами. – Не сдаваться я призываю вас, мудрейшие из мудрых, а перехитрить персов. А потом уже и разбить их. Прогнать прочь. Когда персы выдохнутся, блуждая по нашим степям, когда они растеряют в наших степях свои силы и веру в победу, вот тогда можно и дать бой. Прадеды нас учили: скиф и конь – одно целое. Когда враг велик и силен – конь и скиф делают вид, что бегут. А убегая, заманивают за собой врага. Поводив и измотав его, выбирают удобный миг и нападают. Засыпают врага стрелами и снова исчезают. И так делать до тех пор, пока не обескровится враг, пока не потеряет он веру в свою победу. Тогда и дать решающий бой.

Тапур закончил и сел, тяжело дыша от возбуждения.

Иданфирс обвел внимательным взглядом вождей.

– Правду говорит Тапур: не всякое бегство – позор. Мы должны заманивать персов вглубь степей, в те края, где нет воды. А пастбища будем уничтожать. И – изматывать, изматывать персов до последней капли силы. Осиное гнездо Скифии везде и повсюду будет жалить чужеземцев, а само оставаться недосягаемым для их мечей.

Вожди и старейшины в знак согласия с владыкой склонили головы.

– Со времен родоначальника скифского люда Таргитая, – воскликнул владыка, – со времен первого царя Скифии Партатуа скиф никогда не ходил в ярме раба. Так я говорю, мудрые мои люди?

– Так! – воскликнули вожди и старейшины. – Не ходил и не будет ходить. Пока сияет в небе Колаксай и течет Арпоксай, до тех пор скиф волен, как птица в небе!

– Будем заманивать персов на восток, – поднялся владыка. – Все. Ступайте, вожди, к своим войскам!

Глава четвертая
Милена, голубка моя сизая…

Не думала она возвращаться к Тапуру, не гадала, а вот как обернулось… А может, и думала, да сама себе не признавалась, гнала от себя эти мысли, а сердцем рвалась к нему. А может, такова ее доля – сколько от скифов ни беги, а никуда не убежишь, как нельзя убежать от самой себя…

Ее встретили лазутчики Иданфирса, когда она, мокрая, стуча зубами от холодной утренней воды, выбралась из Истра на скифский берег. И надо же было ей, рассказав лазутчикам все, что она знала о персах и их намерениях, мчаться на юг, к морю, к отчему дому. Сколько там оставалось той дороги? Дня три-четыре?.. И была бы она сейчас дома, у родного очага, и радовалась бы, что все невзгоды остались позади… Так нет же, она спросила тогда у лазутчиков, где сейчас вождь Тапур… Спросила просто так, спросила, потому что ничего с собой поделать не могла… Лазутчики сказали ей, что Тапур совсем недалеко отсюда, что он со своим войском идет по южному краю навстречу персидской орде… И высказали желание проводить ее к Тапуру. И она сказала тогда сама себе: хорошо, я поеду к нему, хоть и не собиралась возвращаться к Тапуру. Но вернусь не навсегда, а только на день… нет, на полдня… нет, лишь на миг… Да, да, лишь на миг, чтобы сказать, что нет больше Ликты… Сказать, посмотреть на Тапура и… И вернуться домой. А Тапур пусть ищет себе другую жену, которая сумеет родить ему сына… А она… она вернется к отцу, к своим согражданам.

Она отвела беду от своего города и теперь может вернуться домой.

Вот так она думала, пока ехала с царскими лазутчиками к войску Тапура. Видят боги, не думала она возвращаться к Тапуру, так уж вышло… Когда встретили войско Тапура, что двигалось навстречу персам, вождя на месте не было. Предводитель Анахарис сказал ей, что вождь умчался на совет к владыке Иданфирсу и вернется через несколько дней. А еще предводитель Анахарис сказал, что Тапур искал ее по всем усюдам, до самого Борисфена его люди доходили, но ее нигде не нашли. А еще сказал ей Анахарис, что вождь каждый день думает о ней и очень гневается на себя за то, что так тогда поступил с нею… И еще предводитель Анахарис сказал ей, что она должна немедля возвращаться в кочевье Тапура, ибо она – хозяйка всех его людей, и вместе с женщинами и детьми отойдет на север, куда отходят сейчас все, кто не может держать оружия в руках. И она… она согласилась… Не понимала, что с ней творится, но почему-то вдруг ее потянуло в край Тапура сильнее, чем домой…

Предводитель Анахарис выделил для нее два десятка всадников, чтобы с ней ничего не случилось в дороге, и велел воинам беречь жену Тапура как зеницу ока.

И они поехали.

***

И – странно, когда добрались до кочевья Тапура, Ольвия разволновалась. Невесть почему разволновалась. Было у нее такое чувство, будто после долгой-долгой разлуки вернулась она наконец в родной дом. Совсем недавно, глухой ночью, охваченная страхом, бросилась она в отчаянии в черную и незнакомую ей степь, бросилась почти на верную гибель, но с надеждой, что назад она никогда-никогда не вернется. Не вернется, даже если это будет стоить ей жизни. И вот… возвращается. Даже обрадовалась, когда заприметила в долине знакомое кочевье… Словно век его не видела…

Издали заприметила большой белый шатер. Ее шатер. И екнуло сердце… Ее шатер… Тот шатер, из которого она тогда ночью бежала. Бежала с дочерью… С дочерью, а возвращается одна… И нет больше дочери, ибо из мира предков никто и никогда не возвращался… И захотелось ей поплакать. И поплакать, и перед кем-то излить все, что у нее на сердце… Ох, как ей хотелось в тот миг выплакаться перед родной душой, которая бы посочувствовала ей, развеяла бы ее горе… И еще захотелось ей кому-то рассказать о Ликте… Все, все рассказать: какой она была, как она красиво улыбалась во сне, какое у нее было личико миленькое, какие черные и блестящие глазки…

Она вспомнила Милену, слепую свою рабыню, и ей захотелось увидеть Милену. И она поняла, что только одна Милена выслушает ее, утешит, как сможет, и только перед слепой рабыней она поплачет и все-все ей расскажет о Ликте… Милена помогла ей бежать той черной ночью, Милена от всего сердца посочувствует ее горю…

И Ольвия заторопилась, коня подгоняет…

Скорее бы к Милене, скорее бы к Милене…

Вот и Три Колодца миновали, вот кривыми улочками меж повозок и юрт запетляли, вот уже и на пригорок к белой юрте поднялись… Это, кажется, ей бегут навстречу?.. А где же Милена?.. А впрочем, разве слепая рабыня побежит со зрячими?..

Встретили ее как будто даже радостно.

– Просим, великая госпожа, просим, – кланялись ей родичи и слуги вождя. – Твой белоснежный шатер ждет тебя.

Ольвия соскочила с коня, огляделась.

– Где Милена?.. – спросила нетерпеливо. – Почему рабыня не встречает свою госпожу?..

Домочадцы и слуги вождя очень удивились, почему это госпожа так встревоженно и нетерпеливо спрашивает о какой-то старой и никому не нужной слепой рабыне…

– Где Милена?.. – повторила Ольвия. – Я хочу видеть свою рабыню! Что с ней?..

– Ничего, – сказал смотритель кочевья, старый белый скиф. – Кажется, Милена умирает… Или уже умерла.

– Что с ней?.. – кинулась к нему Ольвия.

– Ее в грудь ударил копытом конь. – Очень удивился смотритель кочевья, что жена вождя так разволновалась из-за какой-то там рабыни. – Прошу госпожу не волноваться, у Тапура хватит рабынь и без Милены.

Ольвия не дослушала; расталкивая домочадцев, она бросилась в юрту рабов.

Выпрямилась и замерла.

Милена лежала на грязном клочке войлока и тяжело, с хрипом и свистом, дышала. Возле нее стояла чаша с водой, лежал кусок мяса, который облепили мухи… Мухи ползали и по лицу слепой рабыни.

– Милена?.. – вскрикнула Ольвия. – Я так хотела тебя видеть… Что с тобой?.. Я вернулась в кочевье… Я так хотела тебя видеть…

– Ольвия?.. – затрепетала Милена, и на бледном ее, уже мертвенном лице мелькнула живая искра. – О боги!.. Это мне чудится голос госпожи, или госпожа и вправду возле меня?..

– Я здесь, Милена, возле тебя… – Ольвия сняла с себя куртку и принялась ею махать, выгоняя из юрты мух. – Я вернулась в кочевье… С горем вернулась, хотела поплакать, но вижу, у тебя горе еще тяжелее… Ох, Милена…

Выгнав мух, она накинула куртку на себя, присела возле рабыни, смотрела на ее морщинистое, неестественно белое лицо, на седые волосы, на окровавленную тряпицу на ее груди…

– Говори, говори со мной, госпожа, – умоляюще шептала слепая рабыня. – Я так изголодалась по твоему голосу… Я так по тебе соскучилась… Дня не было, чтобы я о тебе не думала, моя добрая, моя сердечная госпожа… Говори со мной, ой, говори… Ты жива, здорова? А какое у тебя горе?.. Говори, говори…

– Жива, Милена, – тихо промолвила Ольвия. – Я жива, а дочери у меня больше нет… Моей маленькой Ликты больше нет… Персидский царь напал на Скифию и первой убил мою Ликту…

– Чем провинилась твоя крошка перед чужеземным царем?

– Не знаю… Наверное, тем, что она – скифянка. А персы пришли истреблять скифов, вот и начали с моей дочери.

– На все воля богов, – как могла, утешала слепая рабыня свою госпожу. – А люди… люди малы и слабы. Что они могут поделать против воли богов? Не отчаивайся, госпожа. Жизни моей осталось с воробьиный скок, она догорает, и я вот-вот отправлюсь в мир предков. А там я стану рабыней у твоей дочери. Я буду беречь ее на том свете, как свою дочь. Верь мне, госпожа.

– Верю, моя добрая Милена. Не умирай, я так спешила к тебе. Ты мне как родная, никого у меня сейчас нет в кочевье, одна ты.

– И я о тебе думала все эти дни. А сейчас так ежесекундно о тебе думаю. Лежу, умираю, а мысли возле тебя: как там моя госпожа? Добралась ли до дому, счастлива ли ее дорога?.. И так мне хотелось хоть еще раз тебя увидеть… Ой, что я говорю… У меня же нет глаз. Будь проклято рабство!

– Милена, ты для меня никогда не была рабыней. Ты для меня была и навсегда останешься человеком. А таких людей, как ты, немного в этом мире.

– Спасибо тебе, моя добрая Ольвия, – шептала Милена. – Я счастлива, что судьба свела нас и что ты встретилась на моей черной, слепой дороге. Теперь и умирать легче… Говори, госпожа, говори… Я хочу в последний раз услышать твой голос. Больше у меня нет никого, и никто не помянет меня, кроме тебя.

Рабыня захрипела, тяжело, надсадно, видно, из последних сил, и в груди у нее забулькало. Ольвия поняла, что все… И стало ей тяжко оттого, что она бессильна помочь гибнущему человеку.

– Как же ты не убереглась, Милена?..

– Старею… – белыми губами шептала Милена. – Задумалась и не заметила, как на коня наткнулась… А он из тех… необъезженных жеребцов… Ударил копытом, грудь пробил, и жизнь моя улетает прочь. Да и кому я здесь нужна? Хорошо, что хоть не выбросили меня на свалку, как собаку, а в этой юрте положили… Ох… прощай, моя добрая госпожа, прощай…

Ольвия склонилась над рабыней, погладила ее седые волосы.

– Не умирай, Милена, не уходи в тот мир. Я буду молиться, чтобы боги спасли тебя.

– Уже поздно, Ольвия. Я ухожу в царство Аида, а оттуда Кербер назад никого не выпускает. Не ждать уже мне Телесфора, не придет он ко мне со спасением. Да и далеко я буду лежать от своего города. Не придут в скифский край греческие боги. А белой богине дадут другую рабыню, молодую и сильную, и пойдет жизнь дальше своим путем.

– Не говори так, Милена. Я сейчас же позову скифских знахарей, они вылечат твою рану.

– Посиди лучше со мной, – остановила ее Милена. – Знахари уже поили меня зельем. Да скифское зелье для меня не целебно. Я ведь не скифянка. И Скифия – не моя родная земля, чтобы ее зелья помогали. Если бы мне зелье из родного края, то, может, и спасло бы… Да что там… Видно, боги хотят, чтобы я ушла в царство Аида. И дорогу я вижу… А по ней люди идут… Ой, много люду идет на тот свет. И мне руками машут. Буду, наверное, собираться в дорогу, пора уже… Услышала тебя, поговорила с тобой – и пора…

Ольвия сжала ее руки.

– Милена, ты еще будешь жить. Я пошлю гонцов к грекам. Попрошу своего отца, чтобы прислал лучших лекарей. Родон поможет тебе. Родон спасет тебя…

Так впервые в разговоре со своей слепой рабыней она упомянула имя своего отца.

Вскрикнула что-то Милена, услышав это имя, попыталась приподняться, но захрипела и упала навзничь.

– Какое ты сейчас имя назвала? – тяжело дышала слепая рабыня. – Повтори!.. Быстрее повтори это имя, пока я еще не онемела навсегда.

– Родон… – растерялась Ольвия и почувствовала, как сердце почему-то тревожно и страшно сжалось. – Так зовут моего отца. Он глава коллегии архонтов Ольвии. Я попрошу его, он поможет… Лучших греческих лекарей пришлет… – говорила она, чтобы успокоить рабыню, а сама в отчаянии думала: какие там лекари, когда Скифию окружает персидская орда! Ни один гонец не прорвется к Понту, да и Милене сколько там жить осталось…

– Родон… – повторила Милена, все еще не веря услышанному.

– Родон, – подтвердила Ольвия и испуганно прикусила язык, потому что Милена затрепетала, руки ее, желтые, костлявые, с дрожью шарили перед собой, ища Ольвию.

– Я была женой Родона, – медленно, четко выговаривая слова, промолвила слепая рабыня каким-то неестественным, словно чужим голосом, и Ольвии стало страшно от этого голоса, от услышанного…

Перехватило дыхание.

– Так ты… ты мне… – и никак не могла вымолвить последнего слова, – ты мне…

– Ольвия!.. Дочь моя! – тихо прошептала Милена, ибо крикнуть у нее уже не было сил, а заплакать – не было слез. – Так вот ты какая стала… Моей госпожой, а я – твоей рабыней… О боги!.. О, почему так жесток этот мир?.. Мы же все люди, а не звери. Люди, правда ведь, дочь моя?

– Правда… мама… Люди.

– Почему ты Ольвия, а не Ликта?

– Народное собрание назвало меня именем своего города за заслуги отца. Другого своего имени я не знала.

– А я тебя звала Ликтой…

– Мама… – прошептала Ольвия. – Я допытывалась у отца о тебе, но он всегда гневался… И говорил, что тебя уже и на свете давно нет…

– Нет, Ликта моя… Нет, Ольвия моя… Жива я… До сих пор была живой. Твой отец продал меня в рабство, – тяжело, из последних сил говорила Милена. – Я изменила ему, потому что никогда не любила его… Меня насильно отдали за Родона. Я родила дочь, а потом… потом вернулся мой любимый… И я не могла с собой ничего поделать… Я хотела счастья и любви… Так хотела своего счастья… Наклонись ко мне, дочь… Глаз у меня нет, но есть еще руки…

Ольвия наклонилась, Милена дрожащими руками хватала ее за плечи, гладила их, гладила волосы, лицо, задыхаясь, шептала:

– Глаза… Люди добрые, дайте мне глаза… Боги всемогущие, молю вас, верните мне глаза. Хоть на миг… На один лишь миг. Только взглянуть на свою дочь… только посмотреть, какая она… Глаза!.. Будьте вы прокляты, верните мне глаза! Глаза!!!

Крикнув, рванулась Милена к своей дочери, захрипела и упала навзничь.

Вскрикнула Ольвия, а мать уже мертва.

– Вот и встретились, мама…

И поплыл перед ней туман, она застыла у тела матери. И казалось ей, что черная ночь упала на землю. На душе было горько и пусто. Будет ли когда-нибудь в мире править добро? Станет ли когда-нибудь мир счастливым, а люди – людьми? Как тяжко жить в мире, где вокруг столько зла и звериного произвола!..

И боги… всемогущие боги, почему вы не вернули матери хоть на миг глаза? Разве и вы так жестоки, боги?.. Чем перед вами провинилась мать, что вы так жестоко ее наказали?.. Она ведь хотела счастья. Она хотела только счастья. Одного счастья, а вы бросили ее за это в рабство, в вечную тьму.

Привиделся ей степь.

Ковыль, древние курганы…

Стоит она у дороги, а дорога та черная-черная, как уголь… И идет по ней много понурых, убитых горем людей. И видит она среди них Милену… Слепая рабыня шествует с младенцем на руках…

– Мама?! – кричит Ольвия.

Молчит слепая рабыня.

«Это Милена понесла в мир предков свою внучку, – слышит она голос. – Кто идет в тот мир, тот уже нем, и уста его забыли человеческую речь».

– Мама?!! – кричит Ольвия. – Ты слышишь меня, мама?!! Береги Ликту. Я тоже скоро к вам приду… Там встретимся!..

***

– Госпожа, госпожа… – теребит ее кто-то за плечо. – Пора собираться. Все уже в кибитках на колесах, пора отправляться в дальний путь. Персы близко… Всем, всем нужно идти на север.

Ольвия вскакивает.

– А-а… Милена где?

– Рабыня уже ушла в мир предков.

– По черной дороге.

– Говорят, что туда дорога всегда черная.

Ольвия хочет идти и не может сделать ни шагу.

– Госпожа, все уже собрались. Тебя ждут. Сейчас белый шатер разберем и поедем далеко на север.

– Я не поеду на север.

– Госпожа, скоро здесь будут персы.

А она все еще не может понять, что с ней.

– Люди… – шепчет она и ничего перед собой не видит. – Помогите мне похоронить мою ма… – И чуть было не вымолвила «маму», но вовремя опомнилась. Зачем скифам знать, что эта мертвая слепая рабыня – ее родная мать? – Помогите похоронить мою рабыню…

– Рабыню закопают и без тебя, госпожа.

– Нет, я хочу сама ее похоронить.

***

Похоронили Милену тихо и незаметно.

Ибо не до похорон было, когда персидская орда уже за кряжем раскинула лагерь. Тут живые души нужно скорее спасать, где уж о покойниках заботиться. Да и умерла, разумеется, не знатная женщина, и даже не скифянка вольная, а чужачка. Рабыня. А таких просто зарывают в землю, и все на том.

И не могла Ольвия сказать, что та рабыня – ее мать, но все же настояла, чтобы Милену похоронили не как рабыню, а как простую вольную скифянку…

– Она умерла в Скифии, так пусть будет скифянкой, – сказала Ольвия. – Она заслужила это.

Позвали погребальную повитуху.

Пришла старая женщина с черной бородавкой на носу, с большой медной серьгой в ухе. На Ольвию даже не взглянула, велела вынести покойницу из шатра и положить на расстеленную бычью шкуру.

Ольвия сама вынесла Милену, осторожно опустила ее легкое и высохшее тело на шкуру. В последний раз посмотрела на мать. Лежала перед ней маленькая сухонькая женщина с морщинистым желтым личиком, только черные стрелки бровей указывали на ее былую красоту и молодость. Волосы были белыми как снег: так выбелила их тьма рабства. На лице Милены – никаких следов мучений или тяжкой, горестной жизни. Лежала спокойная, умиротворенная.

И Ольвии хоть на миг стало легче оттого, что мать ее на том свете обрела покой.

– Доброго тебе пути в мир предков, мама…

Поднялась и отступила на шаг.

Погребальная повитуха, став на колени, быстрыми, заученными движениями завернула Милену в шкуру, переворачивая ее, словно бревно, туго спеленала тело и связала сверток на ногах и на груди конопляной веревкой. Узлы затянула зубами и, выпрямившись, выплюнула волокна веревки, удовлетворенно прогудела:

– Готово! Крепко связала, не сбежит твоя рабыня с того света. Можете брать.

Слуги положили сверток на телегу, запряженную парой комолых волов, взялись за кнуты.

Погребальная повитуха велела Ольвии надеть черное платье и низко, до самых глаз, закутаться в черный платок. Переодевание объяснила так:

– Чтобы душа умершей не узнала тебя во всем черном и не вредила тебе потом… Она подумает, что женщина в черном – это не Ольвия, ее госпожа, а чужачка.

– Милена никогда не будет мне мстить, – сказала Ольвия.

– Таков обычай, – зло проговорила повитуха. – Души мертвых мстительны и опасны. Не убережешься от них – беды потом не оберешься. Все тебе припомнят. А эта, – кивнула она на сверток, – была рабыней, лиха в Скифии натерпелась немало, так что будет мстить.

Ольвия больше ничего не сказала, молча переоделась в черное, низко, до бровей, закуталась в черный платок.

– В зеркало не смотри, – предостерегла погребальная повитуха. – Через зеркало тебя может увидеть душа умершей. И узнает, хоть ты и оделась во все черное.

Ольвии очень хотелось, чтобы на нее хотя бы и через бронзовое зеркало взглянула в последний раз Милена, но погребальная повитуха поторопила ее:

– Быстрее, госпожа, а то на горизонте уже много дыма. Надо отправляться на север, и так замешкались с этой рабыней.

– Гей, рябые, гей!.. – закричали погонщики, щелкая кнутами, повозка заскрипела, и похоронная процессия двинулась.

– Гей, волики, гей! – выкрикивали погонщики и тревожно поглядывали на запад, где вздымались дымы. – Быстрее, рябые, быстрее! А то персы как наскочат, так всем нам придется на тот свет идти.

Ольвия шла за повозкой, а позади нее трое женщин заметали полынными вениками следы от колес и человеческих ног. Это делалось для того, чтобы душа покойной не нашла обратной дороги и не вернулась к живым мстить за рабскую жизнь.

И исчезала старая рабыня из этого мира без следа.

Погонщики покрикивали на волов, женщины шаркали вениками, а высокие деревянные колеса надрывно скрипели, будто хотели спросить: как же так? Прожил человек, и следа от него не останется?

«А ведь когда-то она была юной и красивой девушкой, – думала Ольвия, со смешанным чувством жалости и страха поглядывая на грубый сверток на повозке. – А ведь когда-то она любила, и белый свет был для нее широким, и светлым, и радостным. И солнце ей ласково светило, и думала она, что вечна… Знала ли, что так закончится ее многострадальный путь?..»

Скрипят колеса, покрикивают погонщики, шаркают женщины вениками.

Шаркают, чтобы никакого следа на этой земле не оставила слепая скифская рабыня, которую и за человека-то никто не считал. Да и сейчас не считают, а хоронят так лишь потому, что вдруг этого захотела госпожа. И чем ее так привлекла к себе покойная рабыня? Разве мало у вождя рабов и рабынь? Чего так убиваться из-за какой-то чужачки, безродной и слепой?..

Скрипят колеса…

Шаркают женщины вениками.

И хочется Ольвии крикнуть: не заметайте следа, все равно Милена сюда не вернется. Белый свет был слишком жесток к ней, так зачем же ей сюда возвращаться?..

Остановились у неглубокой и неширокой ямы, кое-как выдолбленной на скорую руку у подножия какого-то древнего скифского кургана. Погонщики взяли за два конца сверток, сняли его с повозки и хотели бросить в яму, но Ольвия так взглянула на них, что они, испугавшись, осторожно опустили сверток на землю. Ольвия постояла над матерью с мгновение и велела опустить тело в яму.