Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Глава седьмая
А мать не хотела идти в могилу

Тапур догнал ее, и дальше они ехали рядом – конь в коня. Караван с пленными, стадами скота и табунами отстал и теперь двигался позади на расстоянии полета стрелы.

Стоял тихий и ясный день, и Ольвия, задумавшись, на миг забыла о своем горе, и оттого стало легче на душе. Она смотрела вдаль, и ей казалось, будто она дома, выехала за город – развеяться в степи. Но он – Тапур – внезапно напомнил о себе:

– Ты родишь мне сына!

Он так и сказал – негаданно и без всякого повода: ты родишь мне сына… Он, очевидно, думал о чем-то своем, потаенном, потому и вырвались у него эти слова.

Ольвия словно очнулась ото сна и разом вернулась к ужасной действительности. Настороженно переспросила:

– Тапур что-то сказал?

– Тапур сказал, что дочь греческого архонта родит ему сына.

Это было сказано так просто и вместе с тем так искренне, что Ольвия хмыкнула и рассмеялась. Отчего-то ей даже стало весело.

– Забрал меня силой и еще и сына требует, – насмешливо сказала она и посмотрела на него карими, влажными от смеха глазами. – Какие еще будут желания у Тапура?

Но он был серьезен, слишком серьезен и смотрел на нее даже с какой-то грустью (О люди, неужели этот жестокий, дикий скиф может о чем-то грустить?).

– Мужчина без сына – что лук без тетивы, что птица без крыльев, – задумчиво промолвил он, и таким она его видела впервые. – Лук не пустит стрелу, птица не взлетит. Мне нужен сын. Мне нужен продолжатель моего рода. Уйдя в мир предков, я все равно буду жить в этих степях. Буду жить в моем сыне, ведь в нем будет течь моя кровь.

Вот как! Он и впрямь может размышлять и говорить, как греческие мудрецы. Это было что-то новое, неожиданное, что она в нем открыла.

И спросила уже без тени насмешки:

– Ты хочешь, чтобы твой сын был счастлив?

– Самым отважным! – горячо возразил он. – Один скиф вымолил для своего сына счастья. Много-много счастья. А отваги попросить и забыл. И трусливый сын предал свое счастье. Потому у нас говорят: кто хочет быть счастливым, тот должен пить отвагу из большой чаши. Ибо счастье – как змея: не каждый его в руках удержит.

Странно, но он почему-то уже не казался ей чужим и враждебным. Было такое чувство, будто она знала его давным-давно.

Они ехали напрямик по ковылю, и кони по самое брюхо плыли в зеленом море, и о ее ноги все бился и бился ковыль. А она встревоженно думала:

«Но ведь он… людолов. Каллипидов разорил, меня забрал… А я… я уже не чувствую к нему злобы. Неужели скифы меня чем-то опоили?..»

И она начинала верить, что да, что скифы и впрямь опоили ее каким-то зельем, и теперь она по-другому думает об их вожде. А он, не глядя на нее, задумчиво говорил, словно советовался сам с собой или беседовал со степью:

– Мне нужен сын. У меня все есть: богатство, слава, власть. А какие табуны у меня! Каких коней я выпестовал в степях! Все есть. Все. У меня, в конце концов, есть и ты – лучшая жена, какой нет ни у одного скифского вождя. Но у меня нет сына. И на мне прервется мой род, и коней в этих степях будут седлать другие роды. Вот почему ты должна родить мне сына! Потому что дочерей довольно. Их у меня целых четыре. Хорошие девочки, такие щебетуньи, но… Но нужен сын. Две мои жены родили мне дочерей, и я хотел было продать их в рабство, да старейшины отговорили.

– Но… за что?

– Как – за что? – даже удивился он. – Да за то, что они не захотели родить мне сыновей. Или хотя бы одного.

Ольвия пораженно посмотрела на Тапура.

– А разве они… виноваты?

– Да, виноваты!.. – уверенно воскликнул он. – Мой отец, вождь Ор, очень хотел, чтобы у него был сын. И моя мать родила ему сына, то есть меня. Видишь, как все просто. А мои жены не захотели родить мне сыновей. Я отослал их в дальние кочевья. Но если те две ленивые и жирные бабы еще хоть раз попадутся мне на глаза, я все-таки продам их савроматам!

«Так вот он какой, этот… людолов?! – пораженно подумала она и ощутила какой-то страх, ведь он и с ней может поступить так же, как с двумя первыми женами. – О боги, какие странные эти скифы! Разве можно понять этого Тапура?»

И простор степи почему-то уже не манил ее так, как мгновение назад. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, она спросила:

– А куда мы едем?

– В мое весеннее кочевье, – махнул он рукой на восток. – Оно там, за кряжем, в долине Трех Колодезей. Там будем стоять, пока табунам хватит травы, а потом покатим дальше на восток. Мы не греки, живем вольно: сегодня – здесь, а завтра – вон там!

– А там что? – махнула она рукой на север. – За синими кряжами, где небо сливается с землей. Что там?

– Степь и степь.

– А кроме степи, что-нибудь есть? – допытывалась она.

Он удивленно на нее посмотрел.

– А что может быть в степи, кроме… степи? Нам, скифам, нужна только степь. Степь, и больше ничего. Потому что мы – степняки. Сыны степей, а степь – наш отец. Великая степь, широкая степь! В степи мы добрые.

Ольвия взглянула на караван, на его всадников, гнавших каллипидов, вздохнула и промолчала. И снова видела перед собой не скифа-мудреца, который терзается из-за отсутствия сына, а видела, как и прежде, хищного людолова. Так кто же он, этот Тапур? Кто они, скифы? Действительно ли добрые сыны степей или дикие племена, что живут набегами на земли своих соседей?

Когда они поднялись на холм, Ольвия увидела вдали высокий курган.

– Там лежит мой отец, вождь Ор, – сказал Тапур, заметив ее взгляд. – Он как раз кочевал в этих краях, когда его настигла смерть. Это случилось десять весен назад.

– Он умер?

– Да, но не своей смертью. Ор никогда не жаловался на недостаток силы, и здоровья у него было хоть отбавляй. Как говорится, на троих хватит! Крепок был, как дубы у Борисфена. И до сих пор бы жил на этом свете, если бы не Скил.

– А кто такой Скил?

– Пастух моего отца, голодранец! – презрительно воскликнул Тапур. – Даже башлыка своего, как подобает каждому мужчине, не имел. Тряпкой голову обматывал. Никем он был в наших степях, нищий из нищих. Но на чужое добро глаза пялил, все ворчал, что в степях несправедливость. У него был маленький табун, но он пропал в холодную зиму, когда травы обледенели и кони не могли добывать себе корм. Вот Скил и нанялся пастухом к Ору. В степи у табуна и жил. Сперва он старался, потому что мечтал возродить свой табун. И уже заработал выпасом у Ора кобылу и хотел ее случить, чтобы она принесла ему жеребенка. А тот жеребенок, выросши, привел бы еще одного… Так и мечтал Скил возродить свой табунок. Но за теми мечтами не углядел за отцовским табуном, и волки утащили жеребенка. Вот вождь Ор и забрал у Скила полкобылы за того жеребенка. И осталось у Скила только полкобылы. Той весной вождь Ор захватил много рабов и продавал их савроматам. Покупали рабов у него и свои. Вот Скил привел к нему кобылу и говорит: половина этой кобылы твоя, а за вторую половину дай мне рабыню. Я женюсь на ней, и она родит мне сына, потому что свободная скифянка за меня не пойдет, ведь я беден и не имею повозки. Вождь Ор дал ему за полкобылы рабыню, но велел выколоть ей глаза.

– За… чем?.. – ужаснулась Ольвия. – Господи, какое варварство!

– Так это же рабыня, – удивился Тапур. – А раб не человек, с ним можно делать что угодно.

– Но зачем… глаза?

– Зрячий может сбежать при первой же возможности, а слепой будет верно служить хозяину. Таков обычай наших дедов и прадедов.

– И что?.. Несчастной выкололи глаза?

– Конечно. Говорю же тебе, мы всегда так поступаем, и в этом нет ничего удивительного. Мы ведь не свободным выкалываем глаза, а рабам. У меня, например, тоже есть слепые рабы, да ты их сама увидишь. Вот и Ор велел той рабыне выколоть глаза. Но что-то там пошло не так, и рабыня сгорела в горячке. К утру и умерла. Наверное, она была очень слаба. Вот так у Скила и пропало полкобылы. Скил из-за этих полкобылы и пал духом. Он уже не мог завести свой табун, и ему ничего не оставалось, как до конца своих дней пасти табуны моего отца. И тогда Скил взял лук, стрелу, пришел к шатру моего отца и крикнул: «Вождь Ор, выйди, я принес тебе гостинец». Отец вышел из шатра и говорит насмешливо: «Какой же ты мне гостинец принес, если у тебя и было-то полкобылы, да и ту ты потерял?..» – «А вот какой гостинец!..» – воскликнул Скил, натянул тетиву и пустил моему отцу стрелу в грудь. А сам бросился бежать. Но отец мой крикнул ему вслед: «Не беги, Скил, я вождь, и мне не пристало гоняться за каким-то пастухом». Тогда Скил остановился и говорит: «Вызывай меня на поединок!..» Отец мой расхохотался: «Много чести, чтобы вождь вызывал на поединок последнего пастуха! Такого еще никогда не было в наших степях». Скил даже растерялся, потому что ждал от моего отца чего угодно, только не таких слов. «Но я же, – сказал он, – пустил тебе стрелу в грудь». – «Тебе это приснилось, никчемный пастух», – сказал отец и вернулся в свой шатер. С тех пор Скилу так и казалось, что это ему все приснилось… Что он пустил стрелу вождю Ору в грудь. Он уже и сам верил, что это был всего лишь сон… И после этого он еще сильнее боялся вождя Ора. Вот каким гордым был мой отец. Для него лучше смерть, чем бесчестье от того, что какой-то пастух пустил ему стрелу в грудь. Стрела была с двумя шипами и глубоко застряла у отца в груди. Он не смог ее вынуть, а кого-нибудь попросить об этом не решился. Чтобы по стреле не узнали, чья она… Вот какой он был гордый. Так и носил в себе эту стрелу. Силен он был и крепок, как дуб у Борисфена. И стрела та заросла в его могучей груди, и все бы закончилось хорошо, если бы она не была медной. Медный наконечник в груди позеленел, и отец вскоре умер… Я стал гадать: отчего умер такой здоровый и сильный человек, как мой отец? Осмотрел его тело и нашел след от наконечника в груди. Я вырезал его акинаком – это был наконечник Скила. Ведь каждого скифа можно узнать по наконечникам его стрел. Вообще-то у Скила, кроме ременного наконечника, больше ничего не было, но один наконечник он выменял – медный. Еще и хвастал: полкобылы, говорит, есть, медный наконечник есть, лук есть, скоро, мол, разбогатею. Будет у меня свой табун, и наконечники моих стрел будут только медные. Его так иногда и дразнили: Тот, у кого целых один медный наконечник!

Вот так я и узнал, что тот медный наконечник – Скилов. Я велел схватить этого нищего, он и признался во всем, как было. Я велел привязать его к хвосту дикого коня-тарпана и пустить коня в степь, предварительно ткнув его копьем. Тарпан как бешеный ринулся прочь и поволок за собой этого голодранца… А вождя Ора я похоронил вон в том кургане.

И он указал нагайкой на курган, над которым кружил орел. Тень его скользила по зеленому ковылю. Тапур, прикусив губу, настороженно наблюдал за орлом.

– Отец до сих пор не оставляет надежды вернуться в этот мир, – вздохнул он, и в его голосе послышалось недовольство. – Видно, у нас лучше, чем в мире предков.

– Откуда ты знаешь, чего он хочет? – удивилась Ольвия.

– Над его последним пристанищем летает орел, – объяснил Тапур. – Это его Ор подманивает, чтобы тот принес ему в клюве воды из Борисфена.

– Ну и что?

– Разве ты не знаешь, что вожди всегда возвращаются с того света, если глотнут хоть каплю воды из Борисфена? Вот и вождь Ор хочет вернуться сюда.

– Это хорошо?

Тапур как-то странно взглянул на нее.

– Вернувшись на белый свет, Ор отберет у меня власть и снова станет владыкой над кочевниками. Но я власть никому не отдам. Даже родному отцу. Поэтому пусть Ор лучше не возвращается, его дни в этом мире сочтены, и он свою чашу испил до дна.

Чем ближе они подъезжали к кургану, тем больше и грознее он становился, словно вырастая из земли. Ольвия знала, что у скифов по высоте и величию могильного кургана можно судить, кто лежит под ним в гробнице и какое положение занимал покойный при жизни. Женщин, детей, наложниц и рабов скифы хоронили просто, в обычных ямах, и курганов над ними не насыпали, если те женщины и дети были из незнатных родов. Зарывали яму – и все. И те могильные холмики быстро сравнивались с поверхностью степи, зарастали ковылем и исчезали навсегда. Мелким был покойник при жизни, не выделялся ни богатством, ни воинской доблестью, – так зачем же выделять его курганом после смерти? А вот воинам уже насыпали курганы, небольшие, скромные, но насыпали. В яму клали лук, стрелы, акинак, глиняную чашу – вот и все. А уже над старейшинами родов и племен, над прахом знатных мужей появлялись высокие курганы, еще выше – над вождями, их сыновьями и родичами, а еще выше – над царями. Им насыпали такие высокие курганы, что если подъедешь к подножию да взглянешь на вершину, то приходится так задирать голову, что и башлык на спину падает… И стоят те курганы веками, и стоять будут еще веками… Тысячи лет будут стоять.

– Выше кургана моего отца нет в этих краях! – гордо воскликнул Тапур. – Выше курганы есть только в земле Герр [13]13
  Земля Герр (как и река Герр) – как полагают некоторые ученые, нынешняя р. Молочная, над правым берегом которой и поныне возвышаются древние курганы.


[Закрыть], где хоронят самих царей.

И Тапур начал рассказывать Ольвии, что, по древним обычаям его народа, тело умершего вождя бальзамировали, одевали в лучшие наряды, клали на повозку и сорок дней возили по родичам покойного, по подвластным родам и племенам. Почему сорок дней? Этого Тапур не знает, но возить нужно сорок дней. Так велит обычай предков, а обычаи нужно соблюдать. Когда в кочевье появлялась траурная процессия, все выходили ей навстречу; в знак скорби скифы обрезали себе волосы, царапали лица, часто калечили себя, чтобы показать, как они горюют по умершему, чтобы царь или вождь и на том свете помнил об их верности.

Объехав всех родичей, все роды и подвластные племена, процессия возвращалась в землю Герр. Где земля Герр? Там, – махнул Тапур нагайкой куда-то в степь, – далеко отсюда, на самом краю скифской земли. Там протекает река Герр, и там живет народ, который так и называется – герры. Они признают скифов своими владыками, и в их краю скифы и хоронят своих царей, вождей и очень знатных мужей и прославленных воинов… Но уже при жизни Ора возить знатных покойников в землю Герр перестали, а начали хоронить их там, где они кочевали и где их настигла смерть. Вот и Ора Тапур не повез в землю Герр, а похоронил в этих краях. Здесь кочевал тогда Ор со своими племенами, здесь он встретил свой последний день, здесь его и велел похоронить Тапур.

– О, став вождем, я отправил Ора в мир предков со всеми почестями, каких он заслуживал. Редко кого из вождей так хоронили в этих краях! Яму вырыли в семь человеческих ростов, а сбоку выкопали подкоп длиной в пять человеческих ростов. Обложили его камнями. Там, в саркофаге, и положили Ора. Его кафтан так и сиял от золотых бляшек, еще я положил ему меч в золотых ножнах. Пояс его тоже в золотых украшениях, горит и колчан, обложенный золотом. На шею покойнику надели золотую гривну. Рядом положили еще один наряд в золоте, поставили бронзовую посуду и большие котлы, чтобы Ор на том свете варил мясо, положили амфоры с винами, чаши поставили золотые и серебряные. И это еще не все! – гордо воскликнул Тапур. – Сорок отборных коней велел я закопать в боковой яме, чтобы вождь Ор имел на чем ездить в мире предков. Пятеро конюхов легло, десять рабынь ушло в могилу Ора! Да еще и в ноги ему семерых задушенных слуг бросил. Вот! И сбруя у коней тоже вся в золоте. Вот как я отправил своего отца на тот свет! Далеко в степи виден его курган! Долго скифы возили землю, пока не насыпали такой высокий курган. Когда курган насыпали, на нем провели тризну, пили и ели во славу Ора, а потом убили пятьдесят слуг и столько же коней. Убитых насадили на колья, так, чтобы слуги сидели на конях, и расставили их вокруг кургана, а потом навозили земли еще… О, далеко виден в степи курган Ора! Едут скифы, спрашивают: чей же это курган? Вождя Ора, отвечают, это сын его, Тапур, так похоронил отца. Все лето мои люди возили землю к могиле Ора, а я велел еще и еще. Теперь курган – самый высокий в этих степях. Лучших камнетесов я нашел, и они искусно вырубили Ора из камня. Вон он стоит на кургане, каменный Ор. Кто ему все это воздвиг? Тапур. И о Тапуре все в степях говорят. И еще долго-долго будут рассказывать. Вот! Видишь, с кургана смотрит на нас каменный Ор. Нас встречает. Ара-ра, отец! – крикнул Тапур во все горло. – Ара-ра-а!!

– …ара-ра-ра-а-а… – пронеслось по степи.

– Это голос моего отца отзывается эхом с того света. Он еще помнит клич своего рода!

Ольвии стало не по себе, когда они подъехали к кургану. Какой же он жуткий! Сколько людей велел Тапур задушить ради Ора! О боги, до чего же жестоки эти скифы! Она никогда не слышала, чтобы у греков случалось нечто подобное.

– Так надо, – промолвил Тапур, – повелитель должен и на том свете оставаться повелителем. Да и не все ли равно рабам, где служить вождю: на этом свете или на том?

Подъехали ближе.

Курган вздымался высоко и широко. На его вершине вросла в траву каменная статуя Ора, неуклюжая, грубо вытесанная из камня. Ор сутулится, на нем остроконечный башлык, руки сложены на животе, на белый свет он смотрит исподлобья… За поясом торчит нагайка, висит акинак. Громоздкий камень лишь подчеркивал могущество умершего вождя, навевал страх, ведь даже в мире предков Ор все равно могуч и знатен!

– Отец мой, великий вождь Ор! – крикнул Тапур, остановившись у подножия кургана. – Это я, твой сын Тапур, приехал к тебе в гости. Взгляни на белый свет, тебя приветствует твой сын Тапур. Как тебе живется в том мире? Всем ли ты доволен, великий вождь?

И умолк, прислушиваясь. Он молчал какое-то время, хмурясь, но вида не подал.

– Ты недоволен тем миром? – спросил Тапур. – Но ведь я отправил тебя туда со всеми почестями, и курган твой – самый высокий в наших краях. Почему же тебе быть недовольным?.. Взгляни лучше на твоего сына и на его новую жену, которую он добыл себе у греков. Сам греческий архонт отдал мне свою дочь!

Топча ковыль, кони легко вынесли их на курган, к самому почерневшему, громоздкому изваянию вождя.

Лицо у Ора было надутым, губы оттопырены, и на белый свет он смотрел надменно.

– Таким гордым Ор был и при жизни, – сказал Тапур. – Его взгляда все боялись. Один лишь голодранец Скил не испугался.

Ольвии показалось, что грубая каменюка шевельнула надутыми губами: то ли чмокнула, то ли хотела что-то сказать. И ей стало страшно, и она поспешно опустила глаза.

– Посмотри, Ор, на мою жену-гречанку! – весело воскликнул Тапур. – Она мне дороже самого дорогого коня! Она родит мне сына-орла, и я оставлю для него эти степи и свои табуны! Ты меня слышишь, Ор? Твои губы надуты. Почему они надуты? Чем ты недоволен? Подай же голос, нравится ли тебе моя жена?

И умолк, прислушиваясь, словно чего-то ожидая.

Внезапно по ту сторону кургана свистнул сурок.

– Слышу!.. – встрепенулся Тапур. – Слышу посвист сурка. Ор подает знак, что ему понравилась моя жена-гречанка. Он одобряет мои замыслы.

– А где твоя мать? – спросила Ольвия, когда они, спустившись с кургана, помчались по равнине к войску.

– Не знаю, – неохотно ответил он. – Наверное, где-то блуждает в мире предков. Когда вождь умер, мать, а она тогда была молода и красива, должна была последовать за ним в мир предков. А ей очень хотелось жить здесь, на белом свете.

– И… что?

– Сбежала. Она оказалась трусихой. Испугалась, что ей железным гвоздем пробьют лоб и положат в могилу рядом с Ором. Исчезла ночью. Куда она хотела бежать – не знаю. Нашли ее через три дня. Точнее, нашли то, что от нее осталось. Ее растерзали волки. За то, что не захотела идти с вождем на тот свет. Она и ушла на тот свет, но без почестей. Кости ее до сих пор где-то валяются в степи.

– Как ты смеешь так… о своей матери? – пораженно воскликнула Ольвия. – Неужели ты такой… жестокий? Равнодушный к чужому горю?..

– Мать нарушила закон предков, – отмахнулся он от ее слов. – Она не захотела идти за своим мужем на тот свет. Вот за это ее волки и покарали. Только и всего.

Ольвии показалось, что в тот миг над степью пронесся ледяной вихрь, и все тело ее будто сковало льдом.

«Я тоже… стану женой скифского вождя, – мелькнула отчаянная мысль. – А что, если вдруг с Тапуром… Или в стычке погибнет… Неужели и мне пробьют гвоздем лоб и бросят в яму?..»

Какой же коварной, страшной и жестокой показалась ей в тот миг скифская степь!..

Глава восьмая
Правнуки Тала

Каждый свободный скиф сперва учится ездить на коне, а уж потом – ходить. Так было испокон веков, с тех самых пор, как хитрый Тал добыл для скифов Власть над дикими конями. И так будет всегда, покуда скифы живут в этих степях.

Об этом, скача во главе своего войска, пел Тапур.

Скиф не ждет готовой песни, он сам ее, в зависимости от настроения, творит и поет. А поет обо всем, что видит в степи. Едет себе, покачивается в седле, дорога долгая, равнины однообразны, вот всадник и поет… Пролетел орел над степью – скиф поет об орле, пролетевшем над степью; шмыгнула в зеленой траве рыжая, огненная лисица – скиф и про огненную лисицу в зеленой траве запоет. О чем думает – о том и поет. Что на сердце лежит – о том и поет. Радость – поет, гнев – поет, удача – поет, неудача – тоже поет… А Тапур любит петь о конях, потому что кони для скифа – это все. Ибо скиф без коня – что степь без солнца, земля без дождей. Пешком далеко в степи не уйдешь, на соседние племена за добычей и рабами без коня не нападешь, и биться пешему – не то что верхом… А когда-то у скифов не было коней. Ох, как давно это было, когда только белый свет рождался, а первые скифы появились в этих степях. И было тогда в степях полным-полно диких коней. Куда ни кинь взгляд – повсюду табуны, да только не подступишься к ним: дикие кони, как звери, близко к себе не подпускают!

Как же укротить, как приручить диких коней? Плохо в степях без коней. Как без рук или без ног!

Вот один скиф, его звали Тал, услышал, будто в степи есть царица-кобылица, повелительница степных коней. Слушаются ее кони, и есть у нее Власть над конями. И захотел Тал раздобыть эту Власть над конями и род свой в седла посадить. И отправился он на поиски той царицы-кобылицы. Долго-долго бродил по степям, из сил уже выбился, но упрямо идет и идет. Потому что сказал своему роду: без Власти над конями я не вернусь! А был он упрям и, если чего хотел, то и себя не жалел. Вот дошел он до Глубокой балки, на дне которой бежал ручей. Там и жила царица-кобылица. Взглянул на нее Тал – волосы у него на голове дыбом встали. Голова у белой кобылицы – женская, а все остальное – как у коня. Когда мчалась по степям царица белых коней, то земля дрожала и гул такой стоял, что птицы с неба от того гула мертвыми на землю падали. Балки и овраги в степях – это следы той царицы-кобылицы, это она их под своими копытами оставила.

– Чего тебе, скиф? – сердито спрашивает та царица. – Как ты посмел на глаза мне явиться?

Тал поборол страх, поклонился и говорит смиренно:

– О великая и грозная царица степных коней! Славная мать-кобылица рода лошадиного, прошу тебя, и весь наш скифский род просит: дай нам Власть над конями, потому что не хотят нас слушаться кони, а пешему в степях худо жить!

Топнула царица одним копытом – дрожь по земле пошла!

Еле Тал на ногах удержался.

Топнула царица другим копытом – земля закачалась…

Заржала царица – чуть было не оглох Тал.

И все же он не отступил, выстоял перед царицей-кобылицей, а та сверкнула огненными глазами и спрашивает:

– А зачем тебе и твоему скифскому роду Власть над конями?

– Хотим коней приручить и иметь их верными помощниками, – отвечает Тал. – Тяжко скифам без коней в степи жить. Ног не хватит по степям бегать.

Как заржет вдруг царица всех коней, аж огонь из ноздрей пошел, аж трава полегла и обгорела.

– Так вы хотите вольных коней в работу запрячь? Удила им в рот повставлять? Не дам я вам Власти над конями! Иди прочь, неразумный скиф, пока еще жив!

Попятился Тал и бросился бежать, рад, что царица-кобылица хоть живым его отпустила. И на том спасибо.

Вот пошел он куда глаза глядят, потому что нельзя ему в свое кочевье возвращаться – слово дал, что вернется только с Властью над конями. Потому и пошел по степям скитаться. Шел, шел, устал, ног будто и нет уже, присел… Вдруг слышит, кто-то пищит… Оглянулся Тал – никого не видно. Повесил голову – думу думает, что же ему, бедолаге, теперь делать и куда податься?.. Вдруг слышит – кто-то пищит-жужжит ему в самое ухо.

– Ты кто? – вскочил Тал.

– Комарик, – слышится в ответ.

– А чего тебе надо?

– Я с голоду помираю, – пищит комарик, – дай мне каплю своей крови, и я снова буду жить.

– Пей! – махнул Тал рукой. – Зачем мне моя кровь, если я не могу теперь к своему роду вернуться.

Отведал комарик крови из его шеи, а потом и спрашивает:

– А отчего ты, добрый человек, такой печальный, и почему тебе к своему роду возврата нет?..

Тал и поведал ему обо всем.

– Не горюй, – пищит комарик. – Ты меня из беды выручил, и я тебе помогу. Знай же, Власть над конями сокрыта в ноздрях царицы-кобылицы. Я помогу тебе добыть ее.

– Тю!.. – удивился Тал. – Да знаешь ли ты, что царица-кобылица величиной с пять коней разом? Как же ты у нее Власть отберешь?

– Иди за мной, и сам все увидишь.

Пожал Тал плечами – мол, мне теперь все равно, – и пошел, а комарик за ним следом летит. Вот добрались они до Глубокой балки, узрела Тала царица-кобылица, вспыхнула гневом, аж искры из глаз ее посыпались, аж трава вокруг зашипела.

– Ты снова здесь, скиф?!! – кричит так, что Тал аж закачался и еле-еле на ногах устоял. – Ну так берегись, в третий раз ты сюда не придешь. Дважды меня одному человеку видеть нельзя.

«Пропал… – испугался Тал. – И надо ж было послушать этого комарика… Теперь хоть проси, хоть моли, не отпустит конская повелительница».

А комарик тем временем к царице подлетел, забрался ей в ноздрю и давай щекотать… Не сдержалась царица-кобылица и к-а-ак чихнет! Аж травы в степи полегли! А из ноздри ее выкатилось яйцо, упало к ногам Тала и раскололось… Выскочил из яйца серебряный суслик и тут же пустился наутек!

Но Тал не дремал: выхватил лук, прицелился и пустил стрелу. Недалеко и отбежал суслик, как стрела настигла его. Он и распался на части. Подбежал Тал и дрожащими руками схватил Власть над конями – Золотые Удила. Едва узрела царица-кобылица те Золотые Удила в руках у Тала, как тотчас окаменела…

Говорят, в скалу превратилась.

И поныне стоит у Глубокой балки страшная скала с головой женщины и туловищем коня. То и есть царица-кобылица диких коней.

А Тал счастливо вернулся к своему роду с Властью над конями и с Золотыми Удилами. Обретя Власть над конями, скифы изловили диких скакунов и приручили их. Вот с тех пор они и не мыслят себя без коней. Только не у всех, конечно, кони есть, а лишь у сильных этой степи. Таких, как Тапур!

***

Последний день пути Ольвия ехала во главе каравана, рядом с Тапуром. Ехала, стараясь ни о чем не думать. Что будет – то и будет. Смирилась ли она со своей участью, перегорело ли все в душе – она не доискивалась причин. Что будет – то и будет, а назад и впрямь уже нет возврата. Такова, видно, ее горькая судьба-судьбинушка…

А впереди, на расстоянии полета двух стрел, то рассыпаясь по равнине, то снова сбиваясь в кучу, мчалась разведывательная сотня.

Вскоре отряд во главе с сотниками поднялся на возвышенность, на которой виднелась вышка; всадники замахали руками, подбрасывая вверх свои башлыки и ловя их на древки копий, и тотчас скрылись за горизонтом.

– Разведка уже в долине. – Тапур повернул к Ольвии загорелое, черное от степного ветра лицо, на котором в узких щелочках притаились лучистые глаза. – Там, за сигнальной вышкой, – мое кочевье. Мы – дома!..

И всадники начали подбрасывать вверх свои башлыки, ловя их древками копий.

– Какой дом, если… повсюду степь, – вздохнула Ольвия и внезапно ощутила приступ жгучей тоски по своему дому, по родному краю.

– О, степь для скифа – это и есть дом! – скалил Тапур ослепительно-белые зубы. Он был без панциря, в легкой войлочной куртке, в черном походном башлыке. – Ого-го, что за дом для скифа эта степь! – Его чуткие ноздри втягивали ветер. – Мои ноздри уже улавливают дым кочевья! Где бы ни носили нас, скифов, быстрые кони, а вдохнешь дым домашних очагов – и словно новая сила вливается в наши тела.

Вскоре они уже поднимались на возвышенность, где стояла старая, почерневшая сторожевая вышка с сухим хворостом и костями животных наверху. К вышке был приставлен длинный шест с намотанным на конце пуком соломы, которым в случае тревоги и поджигали хворост. В тени вышки, раскинув руки и ноги и подложив под голову колчан со стрелами, храпел простоволосый скиф с голым животом. Неподалеку пасся его конь.

Один из всадников, выхватив лук, прицелился и пустил стрелу, которая со свистом вонзилась в траву у самого уха сонного дозорного. Тот тут же вскочил, будто его подбросило, и хрипло закричал:

– О-о!.. Я слышу пение скифской стрелы у своего уха. Ара-ра, скифы! С добычей!

– Кто у тебя десятник? – сердито спросил Тапур.

– Сколот, знатнейший вождь, да дарует тебе Папай тысячу лет жизни! – уже без особой бодрости ответил дозорный.

– Передай десятнику Сколоту, чтобы он тебя как следует отстегал треххвостой нагайкой! А если во второй раз будешь спать, стрела может вонзиться в твое ухо, и ты рискуешь оглохнуть навеки!

И хлестнул нагайкой своего коня.

Ольвия едва поспевала за своим вождем.

Она остановилась на краю возвышенности.

Взглянула и на миг даже зажмурилась: вся долина была забита войлочными кибитками, и лишь на пригорке, где было посвободнее, виднелись белые и черные шатры. Отовсюду в долину спускалось множество троп, пробитых людьми и конями; добежав до крайних кибиток, они исчезали, словно растворялись на дне морском. Казалось, что это застывшее море кибиток вот-вот зашевелится, закружится в беспорядочном вихре, и кибитки начнут давить и крушить друг друга. А еще Ольвии показалось, что никто – ни зверь, ни человек, – нырнув в этот лагерь, уже не сумеет выпутаться на волю и навсегда останется его пленником. Такая же печальная участь ждет и ее – отныне бранку скифского стана.

И на мгновение ей стало страшно, и захотелось скорее, пока они еще не погрузились в это море кибиток, повернуть коня назад и гнать его, гнать прочь, туда, где простор и воля…

Но, взглянув еще раз, Ольвия немного успокоилась: каждая кибитка стояла на своем месте, между ними вились тропинки, на которых играли дети, бродили козы и овцы, то тут, то там мелькали всадники. Вот уже и разведывательная сотня ворвалась в кочевье, взбудоражила всех, и навстречу войску бегут женщины в ярких нарядах и нагие, загорелые дочерна дети.

Спустившись с возвышенности, войско вытянулось и, извиваясь, как гигантская змея, подходило к кочевью. Миновали Три Колодезя на перекрестке, срубы которых были выложены из камня, и подъехали к окраине, где в рваных шатрах или просто в утлых шалашах жили беднейшие скифы. Здесь, на окраине, начали становиться лагерем всадники других родов, в само же кочевье, в окружении женщин и детей, вошли только свои.