Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Глава пятнадцатая
Бегство от злого духа

Она лежала на медвежьей шкуре, чувствуя, как деревенеет тело и становится будто чужим, а пальцы на руках и ногах леденеют. Свет больно резал глаза, и она с трудом сомкнула веки. И тотчас же увидела Милену. Мать шла по пустынной, длинной и черной дороге, над которой кружили галки, и несла на руках Ликту. Ольвия хотела им помахать, но не могла шевельнуть рукой. Только подумала: вот и всё. Мать уже в мире предков. И дочь там, ее маленькая Ликта, которая и пожить-то на белом свете не успела.

Застонала сквозь стиснутые зубы… Одна за другой две тяжкие утраты. Отца отныне у нее тоже нет. Остался в городе Ольвии лишь архонт. И только. Жестокий и безжалостный архонт. Но не отец. Больше не отец.

Тапур не знал, что в кочевье приезжал гонец от архонта. Это было в последний миг, когда скифы покидали кочевье.

– Я сказала ему всё о Милене… Всё, всё…

Кто это сказал? Кто?

Она хотела посмотреть, кто же это говорит рядом с ней, но тело не слушалось ее, одеревенело, онемело. По пальцам рук и ног ползли ледяные мурашки. Тяжкий груз наваливался на грудь, сдавливал сердце, стискивал костлявыми пальцами горло…

«Что это со мной творится? – с трудом подумала она. – Земля подо мной качается… И проваливается. И я словно качаюсь над пропастью. Может, и я иду в мир предков к матери и дочери?..»

Преодолев тяжелый гнет, что сдавливал тело, она хотела было рвануться и, застонав, упала навзничь.

– Мама… – еле слышно прошептала. – Доченька моя… Подождите, я сейчас… приду к вам…

Закружилась под ней земля, и полетела она чайкой в черную пропасть. Но страха не было. Была какая-то легкость… Когда она была маленькой, ей часто снилось, что она летает… Взмахнет руками – и летит. Как чайка. И сейчас ей показалось, что она маленькая и летит, и от этого полета ей легко и радостно. Ибо знает, что это сон, что она сейчас проснется и побежит к морю встречать рассвет.

***

Она и вправду проснулась.

Только не маленькой и не дома, а в скифском шатре на медвежьей шкуре. Проснулась внезапно, словно вынырнула из горячей воды. В груди жег огонь.

– Где я?.. – тяжело дышала она и, вскочив, села на шкуре и руками потянулась к груди. – Уберите огонь… Меня жжет огонь…

– Ольвия…

Голос такой знакомый-знакомый…

Словно в тумане, она увидела Тапура. Он сидел возле нее на корточках в черном походном башлыке, в боевой куртке, подпоясанный широким поясом, на котором висел акинак в золотых ножнах.

– Сядь ближе, – попросила она. – Мне так страшно…

– Я рядом, – он взял ее руку. – У тебя очень холодные руки. Слава богу, что ты наконец проснулась.

– Почему – наконец? – с удивлением спросила она. – Разве я долго спала?

– Три дня и три ночи ты не вставала с этой шкуры.

– Что ты говоришь, Тапур? Как это я могла спать целых три дня и три ночи? Что со мной случилось? Как я очутилась в этой юрте?

– Ты не захотела ехать с лагерем на север и вернулась с отрядом ко мне в войско. Но меня уже не узнавала. Ты вся дрожала, звала то Ликту, то Милену, то какого-то скифского гонца. Я занес тебя в шатер, и ты сразу же уснула. И спала целых три дня и три ночи. Но все уже прошло. Ты очень стонала и куда-то рвалась, потому что в тебя вселился злой дух. Он и мучил тебя три дня и три ночи.

Ольвия потерла виски, вспоминая события последних дней. Гибель дочери, бегство из плена, смерть слепой рабыни… Гонец от Родона… Она отреклась от отца… Собралась ехать на север с женщинами и детьми, но в пути повернула назад. Кто ее встретил, не помнит. Потом слабость, земля куда-то поплыла – и сон… Не сон, а – небытие.

– Как ты себя чувствуешь?

– В груди печет, – вздохнула она, – и голова кружится. Но спасибо богу Телесфору, он принес мне выздоровление.

– Как ты изменилась…

– Подурнела, – слабо улыбнулась она. – У меня сейчас такое чувство, будто я уже давно-давно живу на свете. Будто я прожила целую жизнь, и всем пресытилась, и пора уже завершать круг.

– О нет, ты так мало жила на свете.

Он смотрел на нее и чувствовал, как в его сердце нарастает нежность. И еще грусть. И еще какое-то незнакомое доселе чувство, неведомое прежде. И это незнакомое чувство его приятно удивило. Оказывается, кроме коней, золота и власти, есть еще что-то иное, чем живет человек. Вот он смотрит на нее и чувствует, что без Ольвии его жизнь была бы не такой. Совсем не такой была бы его жизнь, если бы он не встретил Ольвию. Вот это новое, доселе неведомое чувство, что перед тобой стоит не просто женщина, а дорогой тебе человек, которого нужно беречь и жалеть, впервые пробудилось в его сердце. А пробудившись, всколыхнуло, оживило в нем доброту… О боги, какое это счастье – иметь любимую женщину! Когда даже горькие морщинки в уголках ее губ становятся тебе дороги.

– Ольвия… Ольвия… – словно впервые произносит он ее имя. – Мне кажется, что я без тебя был бы совсем не таким, как сейчас с тобой.

Припав к его плечу, она беззвучно заплакала, и плечи ее мелко дрожали.

– Ты чего… плачешь?

– У меня нет никого, кроме… тебя.

Он прижал ее к себе.

– Тебе больше никого и не надо. Но мне кажется, что у тебя, кроме горя с дочерью, есть еще какое-то горе?

– Дочь погибла, Милена умерла.

– А-а… слепая рабыня? Ну и что?

– О, ты ничего не понимаешь!

– Ты так говоришь, будто умерла твоя родная мать.

Ольвия вдруг отшатнулась.

– Откуда ты знаешь?

– Я ничего не знаю, кроме того, что умерла твоя рабыня, и ты очень горюешь по ней.

– Милена – не рабыня! – воскликнула она. – Не смей ее так называть.

– Своей добротой и кротостью она заслужила, чтобы называться человеком, – согласился он. – Я знаю, Милена тебя любила и берегла. Но все же не надо так по ней убиваться.

Ольвия мучительно думала: сказать ему или не сказать о той страшной тайне? Поведать, что слепая рабыня – ее мать?

Шевельнула губами, но так и не решилась.

– Ох, Тапур… В сердце моем камень…

– Так это тебя мучает злой дух!

– Злой ли он – не знаю, но что не от добра он, это точно.

– Мы убежим от злого духа! – горячо зашептал он.

– Как – убежим?

– Сядем на коней – помчимся в степь, а злой дух и отстанет. Скифы всегда так делают, иначе злой дух тебя совсем замучает.

– Ох, если бы можно было убежать от злого духа! – пылко воскликнула Ольвия. – Как бы хорошо было тогда на свете жить!

– Убежим! – зашептал Тапур и приложил палец к губам. – Тссс!.. Злой дух услышит, что мы затеваем, и нам трудно будет от него отделаться.

Он схватил ее за руку и молча вывел из шатра.

Как раз привезли от Борисфена воду в больших кожаных мехах, и войско Тапура окружило повозки с мехами, из которых капала вода. Тапур подвел Ольвию к оседланным коням, помог ей сесть, сам сел на другого коня.

– Сними с себя куртку и башлык и держи их в руках.

Ольвия сняла куртку и башлык, и они тронулись. Солнце стояло над головой, было жарко, но Ольвия жары не чувствовала. После трех дней сна ее приятно согревало солнечное тепло.

Выехав за лагерь, пустили коней быстрее. Остановились, когда отъехали от лагеря на полет одной стрелы.

– Эге-ге-ей!!! – крикнул Тапур, и эхо пошло по степи. – Злой дух, ты слышишь нас? Отзовись!

И умолк, прислушиваясь. Совсем рядом послышался слабенький писк. Тапур встрепенулся и радостно взглянул на Ольвию.

– Слышала?.. Это злой дух отзывается нам посвистом сурка.

И крикнул в степь:

– Злой дух! Не прячься в норе, не свисти сурком, а беги прочь от Ольвии поскорее! Я не хочу тебя видеть и слышать. Не смей больше и близко подходить к Ольвии.

Во второй раз свистнул сурок.

– Сердится… – прошептал Тапур. – Злится, что мы хотим убежать от него. – И крикнул Ольвии: – Бросай скорее куртку – и айда!

Ольвия бросила куртку, и кони сорвались с места.

– Ара-ра-ра!!! – кричал Тапур. – Злой дух, бери куртку Ольвии и не гонись за нами! Тебе никогда нас не догнать. Мы убежим от тебя навсегда!

Ольвия припала к конской гриве, ветер засвистел в ушах, и степь, мелькая, летела вместе с ней. Она не чувствовала коня, казалось, что летит на собственных могучих крыльях, а вокруг такой радостный мир, где нет больше зла, а есть лишь добро и счастье.

– Ар-р-р-а-а-а!!!

За холмами они сбавили ход. Ольвия так и не могла понять: на коне ли она мчалась или летела на собственных крыльях? Она чувствовала себя легко, будто и впрямь убежала от всего злого и недоброго. С радостью вдыхала крепкий и терпкий степной воздух, горячий, тугой, чувствовала, как крепнет грудь, как новая сила вливается в ее измученное тело. Как хорошо, когда можно убежать от зла!

– У нас больше нет зла? – все еще не верила Ольвия.

– У нас осталось только добро!

Ольвия помолчала и задумчиво промолвила:

– Если зло когда-нибудь появится, мы всегда будем убегать от него. И будем жить с тобой, как Бавкида и Филемон. [36]36
  Филемон и Бавкида – счастливая супружеская пара, которую боги наградили долголетием и дали им возможность умереть одновременно.


[Закрыть]

– А кто это такие?

– О, это самая верная супружеская пара во всей Греции! – воскликнула она. – Сам отец богов, великий сотер Зевс, гостил у них под видом странника. Супружеская верность Бавкиды и Филемона так растрогала его, что Зевс подарил им долголетие. «А когда отживете свое, – сказал Зевс, – то умрете вместе, чтобы вы и на миг не разлучались…»

– Вы, греки, наверное, все счастливы?

– Нет, – вздохнула Ольвия. – Счастливы лишь эфиопы, которые живут далеко-далеко отсюда, на самом краю земли. Эфиопы не знают болезней, долго-долго живут, не ведая, что такое горе. У них часто гостят боги. Вот бы поехать к ним за счастьем.

Тапур отрицательно покачал головой.

– На своей земле и горе лучше, чем на чужой – счастье, – молвил он тихо, но твердо. – Мы дома будем добывать свое счастье. Вот выгоним персов и будем с тобой жить совсем по-другому.

– Персы больше не вернутся сюда? – спросила она с тревогой.

– Никогда! – пылко воскликнул Тапур. – Пока будут живы, сюда, в наши степи, они уже не вернутся.

На ее глазах заблестели слезы.

– А кто мне вернет маленькую Ликту?

– Ольвия!.. За смерть дочери я отомстил персам. Я гонял их, как зайцев! Мои воины сдирали с них чубы и вытирали о них руки!

– И все равно у меня нет Ликты… – Ольвия прикусила губу, помолчала, борясь с плачем, а потом через силу прошептала: – Нет и никогда не будет. А в моем сердце – тяжелый камень. Но мне немного легче, что вы сбили с персов спесь!

– О, персы без единого большого сражения проиграли поход и бегут сейчас к Истру! – весело воскликнул он. – Вот как сумел поводить их за нос мудрый и хитрый Иданфирс! Под конец мы хотели дать им решающую битву. Мы подошли к персидскому лагерю, сказали им, что утром будем с ними сражаться. Всю ночь в их лагере горели костры и кричали ослы… А когда мы утром ворвались в лагерь, там оказались ослы да раненые и ослабевшие воины, которых Дарий бросил на произвол судьбы. А сам он бежал на запад. И бежит сейчас туда, откуда пришел: к Истру. Там, на Истре, у них остался мост – единственное их спасение. Вот Дарий и спешит перебежать по мосту на тот берег и спрятаться во фракийской земле. Но он не уйдет, Иданфирс уже послал Скопасиса с войском, чтобы он опередил персов и разрушил мост. Вот тогда мы прижмем персов к Истру и сбросим их в воду…

Глава шестнадцатая
Скопасис у моста

Скопасис все-таки опередил Дария. Он повел отряд напрямик к Истру, одному ему известными путями, и, когда пришел к западной реке, персов там еще не было. Те шли окружным путем, плутали, так что скифы и опередили их. Мост охранял милетянин Гистией со своим отрядом и строитель Кой со своими людьми.

Они подвели свободные триеры к скифскому берегу и посадили на них лучников. Кроме того, лучники залегли еще и на мосту, и частично на берегу, а также в лодках. При нападении на мост лодки и триеры должны были отходить от берега на глубокую воду, не пуская нападающих к прибрежному песку. Если же нападающие все же прорвутся к воде, Гистией замыслил отвести от берега несколько триер с мостом. Когда же скифы бросятся вплавь, их легко можно будет перебить на воде. Так Гистией задумал оборону моста и надеялся, что он удержит его до прихода главных персидских войск.

Скопасис хотел было с ходу ринуться в бой и ценой любых потерь взять мост и сжечь его. Однако предводители отговорили.

– За день вряд ли мы возьмем мост даже любой ценой, – говорили они, – так что придется брать мост осадой. Схватка у моста может затянуться надолго, а со дня на день подойдут из степи персы, и тогда мы окажемся меж двух огней – между Дарием и охранниками моста. Туго тогда нам придется, ведь Дарий ведет с собой большую силу.

– Так как же тогда действовать? – спросил Скопасис предводителей.

– Лучше всего вступить в переговоры с охранниками моста, – сказали предводители. – Они знают, что персы бегут из наших степей, и потому будут сговорчивее. Мост охраняют ионийцы и милетяне, а их земли Дарий тоже захватил. Узнав, что персы проиграли поход, они выступят против них.

Скопасис, поколебавшись, все же согласился с мнением предводителей и послал к мосту своего вестника, который, приблизившись к берегу, закричал:

– Эй, ионийцы!!! Отведенное вам число дней уже минуло, и вы, оставаясь здесь, поступаете неправильно. Вы же только из страха перед персами остались тут. Теперь же разрушайте переправу и уходите отсюда свободными по-хорошему. Да благодарите богов и скифов. А вашего владыку Дария мы довели до того, что ему больше не придется выступать походом против какого-либо народа!..

Тогда ионийцы стали держать совет.

На совете присутствовали тираны городов Геллеспонта и тираны из Ионии. Совет проходил бурно и длился долго. Кое-кто из тиранов Геллеспонта начал высказываться за то, чтобы послушать скифов. «Раз они пришли и шумят на том берегу, – говорили они, – значит, и вправду победили персов». Другие же доказывали, что это скифы их пугают, не могут они победить гигантскую силу персидского царя, и что их не надо слушать.

Гистией сказал:

– Что дали нам скифы?..

– Ничего, – в один голос ответили тираны.

– А что дал нам персидский владыка? – спросил Гистией.

– Земли наши захватил! – кто-то выкрикнул.

Гистией спокойно заметил:

– Но тиранами городов мы стали по милости Дария.

И все согласились, что это так.

– Если же могущество персидского царя пошатнется, – продолжал Гистией, – то ни вы, ни я не удержимся у власти. Если Дарий потерпит поражение, народные правления нас просто-напросто выгонят прочь. Так я говорю или нет?

– Так, – согласились присутствующие и приняли сторону Гистиея.

Еще посовещались и решили: чтобы скифы силой не перешли на фракийский берег, надо разрушить мост с их, скифской, стороны. Но разрушить на полет стрелы. Тогда скифам покажется, что ионийцы их послушались, и они уйдут назад, в свои степи.

На край моста вышел высокий человек в белом плаще и войлочной персидской шапке, с мечом при боку.

– Я Гистией!.. – крикнул он молодым и сильным голосом. – Мне Дарий поручил охранять мост, и я буду с вами, скифами, говорить.

– Говори быстрее, иониец, у нас нет времени! – крикнули скифы, и охранники моста поняли, что те не рискуют долго стоять на берегу, опасаясь, как бы на них не напали персы.

– Скифы!.. – кричал человек в белом. – Вы пришли с добрым советом и пришли своевременно. Вы указали нам верный путь, и за это мы готовы служить вам. – Скопасис при этих словах гордо выпрямился в седле и одобрительно кивнул. – Сейчас мы начнем разрушать переправу.

– Разрушайте поскорее! – крикнули скифы.

– Сейчас начнем, – заверил их человек в белом. – А пока мы будем уничтожать мост, вы, скифы, поищите персов. Когда же вы их найдете, то отомстите за нас и за себя, как они того заслуживают!..

Скопасис был доволен тем, что события так обернулись и охранники моста, испугавшись, примкнули к скифам. Пусть сами разрушают мост, это будет, право слово, лучше, чем затевать с ними драку и терять добрый день. Лучше он бросится навстречу персам и попытается неожиданным ударом в середину орды расколоть ее и захватить Дария или его полководцев… От этой мысли Скопасис не мог усидеть в седле, и конь под ним гарцевал… Захватив Дария, Скопасис прославится на все века, и о нем будут говорить как о победителе персов. А когда Иданфирс соберется в мир предков, то он, Скопасис, станет владыкой Скифии.

– Уничтожай мост, нам некогда ждать! – крикнул Скопасис. – Наши кони не умеют долго стоять на одном месте. Либо на вас кинутся, либо на персов.

– К вечеру от моста и следа не останется! – пообещал человек в белом, и спустя какое-то время ионийцы и впрямь принялись разбирать мост. Они сняли канаты, которые были привязаны на скифском берегу к сваям, и стали отводить первые триеры, на которых и покоился мост… Затрещало дерево, полетели в воду бревна, посыпалась земля с настила… Ждать же, пока они разберут весь мост, нетерпеливый Скопасис не стал, а ринулся со всем войском навстречу персам, которые, по его расчетам, должны были быть уже где-то близко. Мост его больше не интересовал; Скопасис мчался вперед со святой верой, что именно его боги избрали тем, кто схватит царя царей и на своем аркане приведет к владыке Иданфирсу.

***

Но едва скифы скрылись за горизонтом, как ионийцы, посмеиваясь, принялись сводить триеры обратно, снова привязали канаты на скифском берегу к сваям, подсыпали землю, что успела осыпаться, и мост снова был готов, цел и невредим, как и прежде.

Скопасис с персами разминулся.

Он искал их на главном пути к Истру, тогда как персы добрались до моста окольной дорогой…

Моста у скифского берега не было. Персы не знали, что ионийцы, посовещавшись между собой, решили на ночь – а вдруг скифы вернутся к утру? – отвести от берега триеры с частью моста. Если же персы придут первыми, их легко будет снова свести, если же скифы – тогда придется его разрушать…

Но первыми пришли персы.

Высыпали на берег в полночь, мокрые – всю ночь их поливал ливень – злые, напуганные, нетерпеливые, снедаемые лишь одним желанием: как можно скорее оказаться на той стороне. На той стороне, в безопасности.

Моста не было.

Билась о берег волна, тишина, тьма…

Испугались персы, заметались по берегу, начали кричать, пересиливая шум ветра и дождя:

– Ионийцы, предатели подлые, куда вы дели мост?!!

– Мы найдем вас и на том берегу и вырежем до единого все ваше племя!!!

И тут посреди реки вспыхнули факелы, и персы увидели, что мост цел, а нет его только у скифского берега, и, увидев это, тотчас ожили…

– Владыка?!! – кричал Гистией. – Мы отвели конец моста, чтобы скифы его не захватили. Они уже приходили сюда.

– Давай скорее мост!! – заголосила орда.

Пока подводили к берегу триеры и закрепляли канаты, Дарий нервно кусал губы, ибо до последнего мгновения ждал нападения скифов и все еще не верил, что ему удалось выскользнуть из их степей. Но пока под копытами его коня оставалась хоть горсть скифской земли, он не мог чувствовать себя в безопасности. Лил дождь, но Дарий его не замечал: скорее бы наводили мост!..

Плащ на нем был мокрый, хоть выжимай. Текло за спину, насквозь промокли плечи. Он мог бы пересесть в крытую кибитку и переодеться в сухое, но лень было шевельнуть рукой, не то что слезать с коня. Да и зачем слезать? Что от этого изменится? Ему уже все равно, скифский поход он проиграл, а остальное… все мелочи. Наступило какое-то отупение, безразличие, лишь одна мысль была еще жива: скорее бы на тот берег. Все остальное – не стоило внимания. И дождь тоже… Все пройдет, все забудется, только бы скорее на тот берег. Впереди его еще ждет много блестящих побед, и скифский поход забудется, словно его и не было.

А дождь словно нанялся: то усиливался, срываясь в ливень, то затихал и сеялся мелкий, назойливый… Из серой дождевой мглы едва проступали ряды «бессмертных». Войско его растянулось по степям, до Истра добралась лишь его голова – «бессмертные» с царем и его приближенными, лучники и копьеносцы. А остальные всадники еще где-то скачут по степям, где-то бредут еще по степям пешие, бредут, если их не вырезали пешие скифы.

Он закрыл глаза, чувствуя, как по его лицу сбегают потоки дождя, но сидел в седле неподвижно, словно застыл… Несколько раз подъезжал к нему верный Гобрий, что-то говорил, верно, умолял его пересесть в кибитку, но он не отзывался и не шевелился, и Гобрий отставал… А дождь все лил и лил… Хоть бы скорее навели мост, долго ли будут возиться на Истре ионийцы? Как медленно движутся триеры, подводя к скифскому берегу мост.

И как медленно течет время.

И этот дождь… Какой надоедливый дождь. Закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, замкнуться в себе… в себе… От всего мира отгородиться… Побыть бы хоть миг в одиночестве… Хоть один миг.

То ли он задремал под дождем, сам мокрый, сидя на мокром коне, и ему привиделось, то ли и вправду… На высоком скифском берегу появились двое… Приглядевшись, он узнал скифа Спанифа и сака Сирака. Оба низкорослые, в каком-то рванье, они стояли на круче плечом к плечу и скалили зубы.

– Подлое племя!.. – пробормотал он.

– Царь, из Персии прибыл гонец, – донесся до него голос, и он, вздрогнув, медленно поднял голову.

– Царь, – говорил Гобрий, – из Персии прибыл гонец.

Он кивнул, и в то же мгновение к нему подбежал гонец в мокром, забрызганном грязью плаще.

– Персия ликует, ибо царь покорил скифов! – воскликнул гонец. – Персия готовится торжественно встретить царя царей!

Дарий молчал, хмуря брови, с которых скатывались капли дождя.

– Царь! Мы все – свидетели твоей блестящей и несравненной победы над скифскими племенами! – воскликнул Гобрий. – Кочевники разбежались по своим степям и дрожат, как сурки в норах!

У Дария словно камень с души упал. Он благодарно взглянул на Гобрия и повернулся к гонцу.

– Какие еще вести ты привез мне?

– Твой сын, царь Ксеркс, велел передать, что в царстве твоем великом мир и благополучие. Но саки восстали и не признают тебя больше владыкой. У царственного твоего сына Ксеркса слишком мало сил, чтобы идти на саков. Он ждет твоего возвращения, царь царей.

Дарий ничего не сказал. Гобрий сделал едва заметный жест рукой, и гонца как ветром сдуло.

«Начинается, – вздохнул царь. – Начинается то, что уже было не раз. Стоит пойти усмирять один народ, как тут же восстает другой. Вот почему мне не давал покоя сак Сирак!..»

Дождь не утихал. Дарий, втянув голову в плечи, ссутулился и сидел так – мокрый на мокром коне, – уже не чувствуя, как по его лицу и бороде текут холодные струи. От этих струй щемило в глазах, и неприятно было смотреть на серую и мутную дождевую пелену, в которой копошилось рассеянное, перемешанное, мокрое, как ему казалось, облезлое войско. Даже на глазах у своего владыки уже никто не заботился хоть о каком-то порядке…

К холму, на котором истуканом сидел на коне владыка и подножие которого плотными рядами окружили «бессмертные», то и дело мчались полководцы, но их перехватывал Гобрий, что-то им приказывал, сам носился туда-сюда, пытаясь навести порядок на переправе и торопя ионийцев поскорее восстановить спасительный мост.

«Зря Гобрий сказал о моей якобы победе над скифами, – подумал Дарий раздраженно (от дождя уже нестерпимо щемило глаза). – Поражение не утаишь, оно крылато и успевает быстрее облететь все края, народы и племена, чем побежденный успеет вернуться домой. И чем знатнее и знаменитее муж, который проиграл, тем больше вырастают крылья у его поражения, тем быстрее и дальше оно летит…» И был уверен, что дома, в Сузах, о его неудачном походе в степи к Понту узнают раньше, чем он успеет вернуться в столицу.

Он зажмурился (от дождевых струй, сбегавших по лицу, глаза щемило немилосердно), и тотчас же перед его внутренним взором предстала Атосса – жена его премудрая. Еще когда они поженились, царица сказала ему просто и прямо:

«Царь! (О, своего великого мужа даже на брачном ложе Атосса величала не иначе как царем.) Ты не покорил еще ни одного народа и не обогатил Персидское государство. (Тогда, в начале его царствования, это было и вправду так, и только она одна-единственная в мире могла ему об этом сказать, не тревожась за свою безопасность.) Человеку молодому, как ты, властителю великих сокровищ, нужно прославить себя великими подвигами, чтобы персы знали: над ними правит муж! Это тебе будет вдвойне выгодно: персы будут знать, что во главе их стоит муж, а, занимаясь войной, они не будут иметь досуга, чтобы восставать против тебя!»

(О, она мудра, его жена и дочь царя Кира! Умеет видеть больше, и взгляд ее проникает в суть вещей глубже, чем могут видеть и видят простые женщины!)

И он, вспоминает, ответил своей мудрой и зоркой жене так:

«Всё, что ты говоришь, я и сам думаю свершить. Ведь я собираюсь перебросить мост с нашего материка на другой и идти на скифов».

Этими словами он еще тогда возвел будущий поход на скифов в ранг своих великих подвигов.

«…перебросить мост с нашего материка на другой…»

И вот ионийцы наводят тот мост, по которому ему предстоит бежать из Скифии. Из великого подвига вышло великое бесславие! Но как же долго они возятся с этим мостом! Неужели не понимают, что дорог каждый миг? Объединенное скифское войско не только днем, но и ночью идет по его следам, пытаясь во что бы то ни стало настигнуть персидскую армию прежде, чем она переправится на тот берег. И будто бы скифы уже рядом (по крайней мере, так ему доложила разведка), лишь ночь, короткая летняя ночь, серая, даже светловатая, а не спасительно-черная, отделяет их от персов.

Шум в войске усилился, в дождевой пелене все заревело, забурлило и закричало. Он поспешно открыл глаза, взглянул встревоженно и облегченно перевел дух – то его войско радовалось, что мост уже готов и можно начинать переправу.

Плотные ряды «бессмертных» расступились, образуя неширокий проход, ведущий с холма к мосту. Дарий спустился вниз и в серой мгле первым пустил своего коня на мост – мокрый, скрипучий, скользкий, но такой надежный в ту короткую летнюю ночь, такой желанный ему в тот миг – самый дорогой из всех мостов и переправ, по которым он когда-либо двигался. А за владыкой, выдерживая нужный интервал, на фракийский берег Истра ринулось его нетерпеливое войско – сперва «бессмертные», затем конница, ряды которой изрядно поредели за шестьдесят дней скифского похода. Всадники двинулись по мосту так плотно, а задние так напирали, что время от времени то там, то здесь, отчаянно ржа и грызя друг друга в сплетенных клубках, кони срывались с моста вместе с людьми. В темных и быстрых водах Истра появлялась то лошадиная голова с оскаленной мордой, то чья-то рука пыталась ухватиться за воздух… Но на них никто и не смотрел – чем больше упадет в воду, тем свободнее будет остальным на мосту… Всадники нет-нет, да и хватались за оружие, прокладывая себе дорогу, и готовы были давить всех и вся. Мост раскачивало, он шатался, скрипел, словно кряхтел, и все вокруг тонуло в гаме, ржании и реве воды внизу. А у моста, на скифском берегу, на спуске и возле него творилось нечто доселе невиданное в войске царя царей. Все смешалось – кони, люди, скот… Сотники и тысячники тщетно пытались навести порядок – всадники оттесняли конями пеших, когда те лавиной бросались на штурм переправы, кололи копьями, топтали конями. Самые нетерпеливые бросались в воду с берега, чтобы вплавь, держась за повод коня, добраться до Фракии. Их быстро сносило, и неудачники, мелькнув раз-другой, исчезали в мутном водовороте. Пешие поспешно надували бурдюки (если они у кого еще уцелели, а не пошли в пищу) и, оседлав их, бросались в Истр. В той суматохе и панике (пронеслись слухи, что неподалеку от реки уже видели передовые отряды степняков) воин, у которого не было бурдюка, мог незаметно пырнуть ножом под бок товарища и на его бурдюке спасаться вплавь…

И так продолжалось всю ночь.

Но все переправиться на ту сторону не успели.

Когда под утро Дарию доложил Гобрий, что по данным разведки (а она едва ли не единственная во всем войске сохраняла спокойствие и порядок), объединенное скифское войско уже истребляет отдельные пешие отряды персов на расстоянии полета стрелы от реки, владыка велел разрушить мост. Гобрий молча кивнул бородой в знак согласия и исчез в дождевой пелене. И мост был разрушен на глазах у тех отрядов, которые, отбиваясь от степняков, еще только-только подходили к реке. Дарий пожертвовал ими, остерегаясь, чтобы на их плечах скифы не ворвались на мост и не перешли Истр.

Говорят, с того берега еще несколько дней (когда ветер дул из Скифии) доносились отчаянные крики. То, моля о спасении, погибали под мечами степняков брошенные пешие отряды. Лишь немногим из них посчастливилось на бурдюках переплыть реку.

Два дня на той стороне шумел-гудел ливень, смывая со скифской земли следы чужеземной орды…

***

Спасителя своего, верного милетянина, Дарий не забыл, хотя сам поход в Скифию предпочел бы с корнем вырвать из собственной памяти. Уже в уютном шатре на фракийском, а значит, и безопасном берегу Истра, переодевшись во все сухое и выспавшись едва ли не впервые за последние дни спокойно и всласть, Дарий проснулся утром и ощутил в жилах своих горячую кровь. И еще ощутил необоримую жажду жизни, ту жажду, которую чувствуют все, кому посчастливится вырваться из смертельных когтей.

Радуясь, что он жив и будет жить, владыка внезапно для самого себя подумал:

«А что было бы, если бы Гистией примкнул к скифам и разрушил мост через Истр?..»

И от этой мысли кровь в его жилах начала стыть.

В то же утро царь царей велел наградить Гистиея за сохранение моста во Фракии, а самого милетянина нарек своим «мудрым и верным другом». Такого звания-титула – «мудрый и верный друг царя царей» – из уст Дария редко кто удостаивался.

А тут – было за что. Ведь подвиг милетянина Гистиея будут помнить в Персии даже после смерти самого Дария.

Пройдут годы, и сын его Ксеркс, став царем, оценивая верность Гистиея и ионийцев из его отряда, так скажет на одном из советов:

«От них, от охранников моста через Истр, зависели гибель или спасение всего персидского войска».

«О да, – подтвердит дядя его Артабан. – Если бы тогда Гистией послушался скифов, войско Персии погибло бы… – Потемнев лицом, он добавит: – Даже и подумать страшно, что вся держава царя была тогда в руках одного человека!..»

***

Геродот рассказывает:

После бегства из Скифии Дарий, будучи в Египте, возжелал поставить перед храмом Гефеста свою статую, и не где-нибудь, а рядом со статуями Сесостриса (Рамзеса II). Но «жрец Гефеста не позволил этого сделать, заявив, что Дарий не совершил таких великих подвигов, как фараон, который не только покорил все те народы, что и Дарий, но к тому же еще и скифов, которых Дарий не смог одолеть».

«И Дарий, – добавляет далее отец истории, – вынужден был с этим согласиться».