Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Глава одиннадцатая
…И цепями решил сковать, как норовистого раба

Загадочная страна Всадников с Луками начиналась по ту сторону Босфора Фракийского, за далекой отсюда рекой Истром, и путь к ней из столицы Персии Суз пролегал неблизкий. Но сказано же: нет в этом мире такого края, куда бы не долетело копье персидского мужа! Если того, конечно, пожелает царь царей.

А царь царей пожелал, и над безбрежными просторами ахеменидской державы уже запахло войной – заржали боевые кони, муравейником засуетился люд, которому уже завтра предстояло стать царскими воинами – покорителями чужих земель. Войско собиралось по всем сатрапиям. Многочисленные народы и племена, населявшие державу Ахеменидов, под угрозой тягчайших кар обязаны были по первому повелению владыки слать в столицу Персии свои отряды. И вскоре под Сузами сошлось немало вооруженного люда – десятки тысяч. Но все это разномастное и разноплеменное войско (у каждого народа своя тактика и свое вооружение), хоть и великое числом, не всегда бывало надежным. Покоренные персами народы посылали иногда таких воинов, которых приходилось гнать в бой кнутами…

Другое дело – персы, единокровцы своего царя. Из них набиралась ударная сила войска Дария – конница (в нее также брали мидийцев и бактрийцев как наиболее надежных после персов), отряды боевых колесниц, пехота. Из пятидесяти миллионов, населявших державу Ахеменидов, персов было около миллиона. Взрослых мужчин – около ста двадцати тысяч. И все они – без исключения – были воинами, и только они в походах вели вперед. Недаром же Дарий называл Персию народом-войском, страной, богатой «добрыми мужами и добрыми конями». В его многочисленных ордах персы были самыми надежными, стойкими, обученными, хорошо закаленными и храбрейшими воинами – на таких и держалась военная мощь Ахеменидов. Из персов набиралась и личная гвардия царя, так называемые «бессмертные». Десять тысяч гвардейцев – ладных ростом и воинским искусством, – это десять тысяч отборнейших и храбрейших воинов Персии, каждый из которых в бою стоил десятерых. А называли их «бессмертными» потому, что на место каждого убитого (или умершего) гвардейцы немедленно выбирали другого – сменщика, – и гвардия царя из года в год имела одну и ту же численность – десять тысяч. Словно была бессмертной. Первая же тысяча «бессмертных» набиралась только из представителей персидской знати и была на особом положении. Руководил ею один из самых влиятельных сановников державы – хазарапат, тысяцкий. Свою гвардию, своих «бессмертных», Дарий берег и держал только при себе, как на войне, так и в мирные дни.

И вот все забурлило и засуетилось.

В двадцать сатрапий, на которые было поделено царство, меняя резвейших коней, уже полетели двадцать вестников, неся хшатрапаванам – хранителям царства, как назывались на древнеперсидский лад правители сатрапий, – высокое царское повеление: одним – собирать сухопутные войска, другим – флот, третьим – немедленно начать строительство моста через Боспор, а четвертым – ионийцам – велено было на триерах идти проливом в Понт, переплыть его, направляясь к устью реки Истр, подняться по нему на два дня плавания от моря и ожидать там сухопутное войско с обозами. А ожидая войско, времени зря не терять, а построить мост на «шее» реки, где Истр делится на два рукава. Послушных исполнителей царского повеления ждет слава и милость владыки всего сущего на земле и светлое царство Ахурамазды на том свете; непокорные же или нерадивые найдут смерть свою на острие персидского копья и навечно будут повержены в темную обитель злого духа Ангро-Манью! Слава царю царей, величайшему из величайших Ахеменидов, равного которому нет во всем мире!

Так на всех площадях и торжищах царства под рев труб кричали медноглотые царские глашатаи…

И когда народ зашевелился и начал собираться по всем провинциям Персии и другим подвластным ему странам, племенам и народам, к царю пришел один знатный перс и, пав на колени перед царем царей, попросил оставить ему сына.

– У меня три сына, – молил он Дария, – и все трое должны идти с тобой в далекий поход на саков. О великий царь, возьми себе двоих, а хоть самого младшего оставь мне, дабы он утешил меня на старости.

Вспыхнул царь царей, лицо его позеленело, и сказал он:

– Хорошо! Я оставлю тебе всех твоих троих сыновей!

И велел троим сыновьям знатного перса отрубить головы и отдать эти головы отцу в утешение.

– Эти трое останутся с тобой, – сказал он знатному персу, – а все прочие персы пойдут со мной покорять саков.

Пока ионийцы во главе с главным строителем Коем и начальником охраны будущего моста Гистиеем, преодолевая море на переполненных триерах, плыли к далекому Истру, на Боспоре уже началось строительство переправы, по которой армия царя царей должна была перейти из Азии в Европу. Сооружать ее было поручено великому мастеру-мостостроителю, греку-самосцу Мандроклу. Сотни триер привел грек-мостостроитель в Боспор, и у Халкедона, на азиатском берегу, начали тесно – борт к борту – ставить на якоря триеры, выстраивая их через пролив. Суда поддерживали крепчайшие льняные канаты, протянутые с одного берега на другой, а поверх триер мостили настилы из массивного дерева, и все это прочно скрепляли железом, да еще и стягивали цепями… Грек-мостостроитель – маленький, невзрачный с виду человечек (и надо же, какими талантами наделяют боги таких!), который все время шевелил губами, словно что-то подсчитывал и взвешивал в уме, – сам торопился, не давая себе ни минуты передышки, и безжалостно гонял десятки и десятки тысяч людей, брошенных ему в помощь. Мостостроитель спешил, подгоняя этот многолюдный муравейник, – боялся внезапной бури, что могла разразиться в проливе и в щепы разнести любую переправу! Но – слава богам! – Боспор млел под ласковым солнцем, и штиль лениво плескался о борта триер, сытые воды лишь легонько вздыхали, набегая на берег… А то, что творилось на крутых берегах, было грандиозным и поистине невиданным в тех краях. Хоть Боспор у Халкедона и самый узкий (семь стадиев в ширину, то есть 1350 метров), но течение стремительное, а берега крутые – до двадцати пяти метров высотой! И прочно связать их между собой мостом, который бы выдержал переход огромной орды с обозами, – было делом не для простых смертных. Но смекалистый и толковый грек-мостостроитель – маленький, невзрачный человечек, не в меру суетливый и шумный, с несколько мальчишеским голосом, – так вот, этот грек, погубив немало простого, а значит, и недорогого люда, все-таки связал азиатский берег Боспора с европейским. В те дни он не спал, почти не ел, не знал покоя ни днем ни ночью, холодея от одной лишь мысли: а вдруг на Боспор нагрянет буря? Даже сам царь царей бурю не отвратит, а вот на нем, маленьком человечке-мостостроителе, злость согнать может. И неведомо было, на чем держится хилое тело мостостроителя. Казалось, ткни такого пальцем – насквозь проткнешь, а гляди ж ты, какими делами ворочает. И мост этот невзрачный грек соорудил на славу – грандиозный, неведомый в тех краях мост. Тот самый мост, о котором Эсхил напишет: «Боспора поток он (Дарий, а не греческий мостостроитель, как то было на самом деле. – Авт.) цепями решил сковать, как норовистого раба, и ярмом железным путь течения он пересек, многочисленному войску путь широкий проложив!..» Ай да грек-мостостроитель, ай да смекалистый Мандрокл! Слава послушным и толковым исполнителям царской воли!

Когда все было готово и Боспор впервые на человеческой памяти был усмирен мостом, войска двинулись по знаменитой царской дороге, что вела из Суз к Боспору. Это была одна из лучших дорог Дариева царства – с удобными стоянками, постоялыми дворами, и проложена она была по населенной и безопасной стране. И пошли завоевывать саков за Истром десятки тысяч конного и пешего войска, не считая многочисленных обозов, стад скота, слуг, рабов и прочего. Возбужденное войско шло, как на праздник, – с песнями, шумом, смехом. Словно не на войну собрались, а на прогулку. Да к тому же на весьма приятную. А о том, что на войне еще и убивают, никто не думал, ибо каждый был убежден: если и убьют, то кого-то. Кого-то, но не меня. Потому и веселье хлестало через край; десятки и десятки тысяч вчерашнего мирного, разноплеменного люда, и постоянная армия персов, составлявшая ядро орды, шли и ехали, как на развлечение, уверенные, что и весь поход будет легкой забавой, а далеких скифов за Истром они сметут на своем пути, как ветер сметает прошлогодние листья. И даже кони ржали, казалось, весело, а тягловый обозный скот ревел громче обычного, и погонщики покрикивали на него дружно и пребодро.

В Каппадокии войска оставили царскую дорогу и повернули к Халкедону. И когда голова колонны наконец вышла к голубым водам Боспора, хвост ее все еще тянулся по долине и исчезал за горизонтом – такое войско собрал царь царей!

Прибыв к Боспору, персидский владыка велел поставить на берегу столпы из белого мрамора с высеченными на них именами всех народов и племен, которые он привел с собой. Осмотром же нового моста царь остался доволен, а его строителя, мастера-мостовика Мандрокла, – щедро и по-царски наградил. На радостях, что он так угодил царю царей, Мандрокл заказал известному художнику немалую картину, пожелав, чтобы на ней был изображен его мост через Боспор, и чтобы на высокой круче над Боспором сидел на походном троне сам Дарий, а внизу, через мост, чтобы шли и шли его непобедимые войска… «Так и нарисуй, – тараторил он художнику, от возбуждения даже пританцовывая на месте, – чтобы войска шли, шли и шли…»

Дарий и вправду сидел тогда на походном троне, и трон его стоял неподалеку от пурпурного шатра на высокой круче. И оттуда, с кручи, картина, что простиралась перед царскими очами, была впечатляющей, живописной и грозной. Дарий любил такие картины, любил смотреть, как по неоглядной дали, вспыхивая на солнце наконечниками копий (лес и лес наконечников!), идут и идут его войска покорять чужие народы. Такие картины приносили ему величайшую утеху и ощущение собственного величия и исключительности в сравнении со всеми простыми смертными, что шли там, внизу, в походных колоннах. В такие минуты он чувствовал себя равным богу, нет, даже самим богом, что с небесной высоты смотрит на ту копошащуюся внизу мелюзгу, которая именуется какими-то там людьми – ничтожными и непримечательными. И это ощущение, что он бог, а не простой человек, так в нем укоренилось, что владыка провозгласил себя сыном богини Нейт, и верил в это сам, и верили в это все разноязыкие и разноплеменные подданные его царства.

Итак, он сидел, как бог, на круче, а внизу бесконечной змеей ползло на мост его войско и криками радости и восторга приветствовало его – живого бога на земле. И голубели внизу тихие воды Боспора, и ласково сияло солнце, золотом отливали кручи, и было торжественно на душе у бога-царя, и казалось, что и победа будет такой же солнечной и радостной, как этот день, когда он пришел к Боспору.

Он вспомнил свой давний разговор с женой своей, премудрой Атоссой.

«Царь! (Своего величественного мужа даже на супружеском ложе Атосса величала не иначе как царем.) Ты не покорил еще ни одного народа и не обогатил Персидской державы. (Тогда, в начале его царствования, это и впрямь было так, и только она – одна-единственная в мире – могла ему об этом прямо сказать.) Человеку молодому, как ты, владыке великих сокровищ, нужно прославить себя великими подвигами, чтобы персы знали, что над ними властвует муж! Это тебе будет вдвойне выгодно: персы будут знать, что во главе их стоит муж, а занимаясь войной, они не будут иметь досуга, чтобы восставать против тебя…»

(О, она мудра, его жена и дочь царя Кира! Умеет видеть многое, и взгляд ее проникает в суть вещей глубже, чем умеют видеть простые женщины!)

И он, помнится, ответил своей мудрой жене так:

«Все, что ты говоришь, я и сам думаю свершить. Ведь я собираюсь перебросить мост с одного материка на другой и идти на скифов».

Этими словами он еще тогда причислил свой будущий поход на скифов к разряду великих своих подвигов…

Переправившись через Боспор, Дарий резко взял на север и двинулся вдоль побережья Понта, преодолевая за день по двести стадиев. Он спешил, чтобы выиграть время и застать скифов если и не врасплох, то хотя бы неподготовленными к отпору.

Двигались несколькими колоннами – конные, пешие и обозы. На дневки, хотя бы раз в пять дней перехода, как то бывало на маршах, не останавливались – на отдых отводились лишь ночи. Обозы отставали и, чтобы догнать основное войско, скрипели и по ночам. Тягловый скот – волы и быки – сбивал копыта так, что те трескались и загибались, словно стоптанные башмаки; до крови стирал холки под ярмом; изнемогал и падал посреди дороги. Озверевшие погонщики били их палицами так, что кожа на животных лопалась, но все равно не могли поднять на ноги измученных волов, и тогда их резали на мясо, а в ярма впрягали новых. И так день за днем, день за днем.

Дарий шел к Истру словно с завязанными глазами, не зная, где сейчас скифы, сколько их, готов ли их царь Иданфирс к бою… Шел, не ведая, что владыка скифов, старый Иданфирс, пристально следил за движением персидской орды к Балканам; сотни его лазутчиков рыскали повсюду в тех землях и обо всем увиденном и услышанном немедля, через нарочных гонцов, передавали владыке.

И на совете в Геррах Иданфирс рассказывал вождям и старейшинам едва ли не о каждом дне движения Дария. А орда надвигалась, как саранча, – все съедая и уничтожая на своем пути. Знал Иданфирс, что царские глашатаи кричали местному люду, не желавшему покоряться чужеземцам:

– Опомнитесь! Против кого поднимаете оружие, несчастные и неразумные? Нет в мире силы большей, чем войско царя царей, живого бога на земле Дарьявауша, сына Виштаспы! Бросайте оружие к ногам царских воинов и признавайте их своими владыками! Падите ниц перед конем кшатры всех людей Востока и Запада, и он помилует вас и дарует вам жизнь. Ведь не против вас ведет он свое страшное войско именем бога неба, а против скифов за рекой Истром. Кто покорится, тот пойдет с царем царей бить скифов и захватит много-много быстроногих и солнечных коней кочевников.

Несмотря на свое численное превосходство хорошо организованного и вымуштрованного войска (тамошние племена могли выставить против царя царей лишь отдельные разрозненные отряды), Дарий все же был осторожен и не забывал об охране своего тыла. Мало ли что может случиться! Ради надежного тыла и безопасности уже в землях Фракии, неподалеку от устья реки Марицы, Дарий велел построить укрепление (его назвали Дориск), в котором на время похода против скифов полководец Мегабаз по приказу Дария оставил сильный гарнизон, который и должен был защищать тылы персидской армии и усмирять местные племена, если те вдруг восстанут. Двигаясь вперед, Мегабаз рассылал во все стороны конные отряды с царским повелением уничтожать всех и вся, кто не сложит оружия и не признает персов своими владыками.

– Чем больше мы оставим после себя разрушений и горячего пепла, тем безопаснее будет нам, – поучал он предводителей летучих отрядов. – А лучше всего было бы, если бы мы оставили после себя пустыню. В пустыне никто не ударит нам в спину.

Часть фракийских племен, не покорившихся, истребили, часть же – бо́льшую – в рыжих, огненных лисьих шапках присоединили к персидскому войску. Покорив Фракию, Дарий пошел к реке Теару, славившейся своими целебными источниками. От долгого похода, жары и пыли, что вздымалась над ордой до полнеба, владыка чувствовал себя неважно. Он то ехал в колеснице, то верхом, то пересаживался в царскую повозку, но нигде не мог найти себе места. Болели руки и ноги, ныло все тело, и лекари посоветовали ему искупаться в целебных источниках Теара.

Царь царей внял их смиренному совету, искупался в целебных источниках Теара и почувствовал себя посвежевшим и взбодрившимся. На радостях он велел поставить на берегу реки столб с такой надписью:

«Источники Теара дают лучшую воду. К ним прибыл походом на скифов лучший и мужественнейший из всех людей – Дарий, сын Виштаспы, царь персов и всего Азиатского материка».

Поставив столб для будущих поколений, Дарий двинулся дальше, к реке Артеске, чтобы по пути покорить воинственные племена гетов. Хотя геты и отважны, и охочи до битв (о них говорили, что они никого не боятся, даже самого неба; когда слишком долго гремит гром, они пускают в тучи стрелы, чтобы напугать небесных богов, дабы те не грохотали над головой), но и гетов встревожило персидское нашествие. На совете они решили спешно отправить вестника к своему богу Солмоксису. Бог живет на небе, и геты раз в пять лет посылали к нему своего вестника, выбранного по жребию, с поручением рассказать богу о делах на земле гетов, испросить совета и помощи.

А на сей раз, в связи с неожиданным нашествием персидской орды, вестника посылали вне очереди. Став в круг, группа воинов подняла вверх копья, другие схватили человека, вытянувшего несчастливый жребий, и сказали:

– Смотри, не мешкай в пути, скорее направляйся к богу и скажи, что персы напали на нас, что их тьма-тьмущая. Пусть бог выручает нас!

Подбросили вестника вверх, он упал на острые копья, а душа его прямиком полетела к богу. В ожидании божьей помощи геты взялись за оружие. Бог молчал, а персы шли. И геты вступили в бой, не дожидаясь помощи бога. Бились отчаянно и упорно, не жалея жизни, но поделать ничего не могли. Персидская орда просто поглотила их.

Управившись с гетами, Дарий три дня стоял лагерем в долине, собирая рыскавшие повсюду отряды, велел привести в порядок оружие, обозы, отправил в укрепление Дориск раненых и больных воинов и только тогда повернул к Истру, на «шее» которого ионийцы уже строили для него мост.

Войско взбодрилось, словно поход уже близился к концу, подтянулось. Гарцевали всадники, повеселели пехотинцы, и даже обозы заскрипели резвее. И сам владыка будто помолодел и появился во главе своего войска на любимом своем коне по имени Верный.

– Ахурамазда с нами! – кричал он молодо и громко и простирал десницу свою к богу солнца Митре. – Мы пришли, славные мои мужи! Нас ждет бросок на тот берег и – победа!

И все рвались к реке, восклицая: «Истр, Истр, Истр!»

А Истр, цепями скованный, как норовистый раб, уже сверкал на горизонте. И все в тот день были пьяны, и хмель этот был всеохватывающим, он вспыхнул, как поветрие. Тысячи и тысячи стадиев пути остались позади, гигантское войско подходило к последнему рубежу, за которым начнется решающая битва и – славная победа. И неисчислимые богатства, которые они захватят у саков за Борисфеном.

И никто тогда еще не знал, какое отрезвление ждет их там, по ту сторону реки, что разделяла фракийские и скифские земли.

Вот об этом и говорилось на царском совете в Геррах.

Иданфирс, заканчивая свой рассказ, обвел присутствующих вождей и старейшин суровым взглядом и тихо, но твердо сказал:

– Кони передовых отрядов Дария уже пьют воду из Истра. Пьют воду из первой реки на западе скифских земель. А сам владыка персов, непобедимый доселе Дарий, с гигантским войском идет к нам, идет, как наша погибель или наша слава. Все зависит от того, как мы его встретим. Вожди мои! Старейшины! Мудрые и славные мужья и воины! Вас я собрал в священной земле Герр, чтобы спросить вас: как будем встречать незваных гостей?

Глава двенадцатая
Дымы за рекой Истром

Чужеземный воин медленно подносил к ее лицу острый и блестящий наконечник копья с тонким, хорошо отточенным жалом.

Чернобородый, глядя ей в глаза, быстро спросил:

– Далеко ли до Великой воды?

«Что он имеет в виду под Великой водой? – подумала Ольвия. – А, наверное, Борисфен…»

– Я спрашиваю, сколько дней пути до Великой воды? – уже нетерпеливо, на ломаном скифском языке спросил чернобородый.

«Мы ехали восемь дней от Борисфена, еще день или два искали кочевье Савла… Выходит, десять дней пути или около того», – подумала Ольвия, а вслух молвила:

– Не знаю, где Великая вода. Мы ехали оттуда, – и показала рукой на юг, – от моря.

Чернобородый недоверчиво смотрел на нее.

– Хорошо… Сколько пути от моря?

– Я не считала дни, потому что сидела в кибитке, а в ней темно, и дней не было видно. А выпускали меня из кибитки только иногда, и то ночью, – стараясь казаться спокойной, ответила Ольвия, а сама думала: и для чего им нужно знать, сколько дней пути до Борисфена?

Чернобородый скривил губы.

– Ты… пленница?

– Да. Меня взяли в рабство. – Тут Ольвия решила говорить правду, и чужеземцы ей поверили, потому что слова ее прозвучали убедительно.

– О, радуйся, женщина. Персы освободили тебя от рабства. Ты получишь свободу и будешь делать что захочешь!

Персы?.. Откуда в этих степях персы? И что им нужно, и что это за дымы за рекой Истром? Неужели там персидская орда, а это – лишь небольшой разведывательный отряд?

– Куда делись кибитка и двое всадников?

– Куда делись всадники – не знаю. Наверное, сбежали, потому что их очень тревожили дымы на горизонте. А кибитка… кибитка помчалась на восток. Я едва успела выпрыгнуть из нее. Бросилась в овраг, а когда выглянула немного погодя, кибитки уже не было.

И это прозвучало убедительно, и персы – Ольвия это почувствовала – поверили ей.

Персидские воины о чем-то совещались между собой. Одни показывали руками на восток, в скифские степи, другие – на Ольвию, а затем на запад, на реку Истр…

«Хотят везти меня за Истр, к своим, – догадывалась она. – А для чего? Они интересовались, сколько дней пути до Борисфена… Выходит, им нужен человек, который знает пути-дороги Скифии?..»

Чужеземных воинов было десять: дородных, рослых, в круглых войлочных шапочках, в одеждах, похожих на хитоны, только рукава до самых плеч были покрыты железной чешуей. Таких странных доспехов, защищавших лишь руки, Ольвия ни дома, ни у скифов не видела. Грудь им прикрывали большие плетеные щиты, обтянутые шкурами, за спинами висели луки с колчанами, каждый в правой руке держал еще и копье.

Говорили они на непонятном ей языке, лишь старший – видимо, десятник – чернобородый здоровяк со шрамом на носу, говорил с ней на ломаном скифском.

***

Все случилось неожиданно.

На восьмой день пути от Борисфена на запад Ганус начал искать кочевье Савла, которое, по его убеждению, должно было быть где-то здесь, в этих краях. Два дня они носились то вперед, то назад, то влево, то вправо, но ни лагеря Савла, ни его табунов найти не удавалось. На западе, за рекой Истром, что уже поблескивала вдали, поднимались дымы, и они очень тревожили Гануса. Он уже не дремал в седле, как все восемь дней пути от Борисфена, не мурлыкал о том, что подарит Савлу белолицую красавицу, а все поглядывал на те дымы, что вздымались тучами, и вслух дивился:

– Ох, много же там должно быть людей, раз столько дыма к небу летит. А может, это и не дым, а пыль?.. Тогда какая же орда подняла столько пыли?..

Ольвию тоже начали беспокоить эти дымы.

– Кто там кочует? – спросила она.

– В этих краях кочует Савл и его племена. Но куда они делись – не знаю. Может, откочевали на пастбища получше?.. А по ту сторону Истра живут фракийцы.

– Они могут напасть на скифов?

– Кто?.. Фракийцы?.. – презрительно воскликнул Ганус. – Ха! Да скифы им кончики носов отрезают, чтобы не зазнавались.

Но дымов на горизонте становилось все больше и больше, и вскоре они уже заняли полнеба.

– Ай, какие недобрые дымы! – качал головой Ганус и испуганно озирался по сторонам. – Мне они совсем-совсем не нравятся!

Его слуга молчал и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на дымы… «Дымит, ну и пусть дымит, – говорил его вид. – А что за дымы – пусть хозяин ломает голову. На то он и хозяин!»

– Стойте!.. – воскликнул Ганус. – Надо постоять и подумать, что нам дальше делать. Никогда в том краю не было столько дыма. Смотрите!.. – показал он рукой на ближний кряж, над которым стремительными белыми клубами поднимался дым. – Это – сигнальный дым, – даже задрожал Ганус. – Там сторожевая вышка. Когда дым поднимается над сторожевой вышкой – большая беда надвигается на Скифию. Давно уже, ох, давно не дымили сторожевые башни. Я еще мал был, когда там в последний раз вырастал столб дыма… Беда! Беда!.. К Савлу уже нельзя ехать, еще в переделку попадем. Савл, наверное, уже и сам сбежал за Великую реку, вот почему мы не могли его найти. Сейчас по всем степям поднимутся дымы. Надо поворачивать к своему кочевью и поскорее с табунами уходить за Великую реку. Так наши деды всегда делали, когда на западе поднимались сторожевые дымы.

Что случилось потом, Ольвия толком и не знает, потому что сидела в кибитке, опустив полог, и кормила Ликту, которая так некстати раскричалась, а потому и не видела, что творилось вокруг. Кибитка, кажется, повернула назад. Это обеспокоило Ольвию сильнее, чем тревожные дымы за рекой Истром. До сих пор она не оставляла мысли о побеге и только выбирала удобный момент. По ее подсчетам, отсюда было уже не так и далеко до Понта. И она начала склоняться к мысли, что можно рискнуть, бежать даже пешком. Дня за три она доберется до каллипидов, а те злы на скифов за нападение Тапура, так что помогут ей добраться до моря. Поэтому возвращение назад, на десять дней пути дальше от моря, никак не входило в ее планы. Кормя Ликту, она с тревогой думала, что же ей делать дальше? На что надеяться? Назад ни в коем случае возвращаться нельзя. Разве что, выбрав удобный момент, когда Ганус и его слуга поедут осматривать дорогу, выпрыгнуть из кибитки и шмыгнуть в первый же овраг или балку? А там, в высоких травах, в которых и конь мог укрыться, пусть попробуют ее найти! Или подождать ночи, а когда они уснут, попытаться бежать, прихватив коня. С конем было бы надежнее, совсем надежно. К тому же толстый, ленивый Ганус спит крепко – штаны с него стягивай, не услышит. А вот нелюдимый, молчаливый слуга его, кажется, одним глазом спит, а другим неусыпно следит за ней. Его не проведешь, на то он и слуга, чтобы охранять своего господина и выполнять порученное ему дело.

Но не успела она и докормить дочь, как кибитка внезапно затряслась, и ее начало бросать из стороны в сторону. У Ликты выскользнул изо рта сосок материнской груди, она обиженно заплакала, но матери в тот миг было не до нее… Так трясло, и подкидывало, и бросало из стороны в сторону, что Ольвия поняла: кибитка катится напрямик… И, видимо, никем не управляемая.

Откинула полог.

Гануса и его слуги, которые неотлучно день за днем ехали позади кибитки, теперь не было. Волы бежали напрямик по степи, ревели, а с передка кибитки торчали ноги возницы. Они торчали неестественно, и Ольвия, не раздумывая больше ни мгновения, прижала дочь к себе и выпрыгнула из кибитки. Пригибаясь в высокой траве, бросилась в овраг. Кибитка, проторохтев, скрылась в высокой траве…

Прижимая к груди ребенка, Ольвия бежала по оврагу, словно кто-то за ней гнался, а куда бежала – и сама в тот миг не знала. Волосы выбились у нее из-под башлыка, падали на глаза, она нетерпеливо отбрасывала их рукой и бежала, бежала, пока хватало сил.

Когда же совсем выбилась из сил, упала, долго переводила дух, лежа на боку, и не было сил даже покачать Ликту, которая надрывно плакала…

Ярко светило солнце, в овраге было тихо и мирно. Гудели на цветах земляные пчелы, порхали пестрые бабочки. И Ольвия начала понемногу успокаиваться. Немного уняв дыхание, она по склону оврага поднялась наверх, чтобы разведать, что там творится и куда ей идти дальше. Присела в высокой траве, выглянула – кибитки нигде не было видно. Осмелев, Ольвия поднялась в полный рост, огляделась. И тут она увидела всадника, мчавшегося по степи.

Всадник был ей незнаком.

По тому, как он лежал на гриве коня, обхватив его за шею руками, а не сидел ровно в седле, она поняла, что с ним случилась беда. И не ошиблась: в спине всадника торчала стрела. Перепуганный конь мчался по степи напрямик.

– Эй-эй!!! – крикнула Ольвия, бросаясь наперерез. – Постой, я помогу тебе!..

Конь, услышав человеческий голос, повернул к ней голову и сразу остановился. А может, его остановил всадник. Когда Ольвия подбежала, всадник, упершись обеими руками в шею коня, пытался выпрямиться в седле, но руки его дрожали и подламывались в локтях, и он снова падал на шею коня. В его глазах, когда он взглянул на нее, уже стоял кровавый туман.

– Слушай меня… – из последних сил прохрипел он, и голова его упала коню на шею. – Я со сторожевой вышки… Успел дым тревоги на кряже пустить… Прыгнул на коня… с вышки… а они – стрелу… Думал, домчу, но все… все… Берегись и ты… Они гонятся за мной… Их десятеро…

– Кто? – крикнула Ольвия и оглянулась.

– Передай… скифам, – прохрипел он и хотел было показать рукой на запад, но не смог, потому что в груди у него забулькало. – Беда великая… Пусть Скифия седлает коней…

Он сделал последнюю отчаянную попытку приподняться.

– Там… – вновь попытался он показать рукой на запад, – передай… пусть на север отходят… Много их… Целая орда… Со своим царем… Их – как травы в степи.

Он зашевелил губами, видно, что-то говорил, но голоса у него уже не было, и изо рта хлынула кровь. Он захрипел, дрожь пробежала по его телу, и он сполз с коня, тяжело рухнув на землю. Когда Ольвия подбежала к нему и приподняла его голову, он уже стеклянными глазами смотрел в небо. Ветер шевелил его окровавленную бороду, и казалось, что скиф и мертвый пытается что-то сказать… Ольвия подложила ему под голову башлык и подумала, что так он и останется навечно лежать посреди степи, и ковыль прорастет сквозь его череп и кости, и будет веками шуметь над ним протяжно и тревожно, словно напевая вечную песнь степи.

Выпрямившись, она тревожно взглянула на запад, где серая громада дыма застилала полнеба. Куда же теперь?.. Домой, к Гостеприимному морю, или повернуть к скифам и предостеречь их об опасности?

Заржал конь погибшего, и Ольвия опомнилась. Надо что-то делать… Тихо и неумело посвистывая, как свистят скифы, когда хотят успокоить коней, она подошла к коню, погладила его по шее, ласково говорила, глядя в большие влажные глаза животного:

– Твой хозяин останется лежать посреди степи, а нам, конёк, надо предостеречь скифов от беды.

Придерживая Ликту на груди, она села в седло, взяла поводья в руки и снова задумалась: куда же поворачивать? И что хотел, что пытался в последнюю минуту своей жизни передать ей всадник? Кто вонзил ему стрелу в спину? От кого он бежал?

А может, там движется скифская орда? Не поладили между собой скифские вожди, вот и вспыхнула война. Такое, говорят, в скифских степях случается часто. Но почему дымы вздымаются до полнеба?