Текст книги "Ольвия (ЛП)"

Автор книги: Валентин Чемерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Тапур с Ольвией, в сопровождении воинов и слуг, попетляв между кибитками, поднялись на пригорок, где в окружении богатых юрт старейшин и знатных мужей большим полукругом стояли десять белых шатров вождя.

Неподалеку от самого большого и пышного шатра, над которым на копьях реяли конские хвосты, на земле был выложен белым камнем круг. Внутри этого круга на старом, потрескавшемся камне лежали бронзовая секира и нагайка – символы родовой власти Тапура.

Они спешились. Слуги мигом забрали коней и, накрыв их попонами, повели в долину – остыть после долгого пути, а Тапур и Ольвия остановились перед кругом.

Скифы плотно окружили пригорок с десятью белыми шатрами. Между ног у взрослых сновали дети и тыкали в Ольвию пальцами.

– Вон… чужачка.

Загадочную иноземку разглядывали и скифянки.

Новая жена их вождя в скифском наряде: в остроконечной шапочке, отороченной мехом выдры, на спину, поверх алой куртки, ниспадает покрывало с золотыми бляшками, на ней шаровары, на ногах – мягкие сафьянцы. Лицо ее чуть вытянутое, чистое, нежное, немного смуглое, с тонкими бровями, что взлетают над лбом, как два крыла, с живыми глазами, красивым ртом, с губами, будто нарисованными… Красивая, холеная, не опаленная степным солнцем, не обветренная горячим ветром… Что и говорить, завистливо вздыхали скифянки, умеют гречанки следить за своим лицом. А вот поживет с ихнее в степи – куда и денется ее красота, полиняет, выгорит на солнце и на ветру…

Из-за спин женщин выглядывают девочки в маленьких шапочках, из-под которых на плечи и спину ниспадает множество косичек с разноцветными лентами. Их блестящие глазенки полны любопытства и восторга: красивая чужеземная женщина, красивая! Вот бы и нам такими стать!

И вот Тапур ступил в белый круг, взял в руки боевую секиру своего отца, потряс ею над головой и крикнул:

– Я вернулся, сыны боевого клича «арара»!

– Арара! – отозвался род.

Тапур положил секиру, взял родовой нагай, что передавался из поколения в поколение, и щелкнул им.

– Я вернулся, скифы!!!

И сородичи покорно склонили головы перед вождем с нагайкой в руках.

Тапур положил нагайку в круг, гордо выпрямился и красовался перед своим родом, покорно склонившим головы.

Затем к вождю подошли седобородые старейшины, поклонились ему и что-то говорили, но Ольвия не прислушивалась. Ее внимание привлекли четыре девочки лет десяти-четырнадцати в ярких платьицах, в остроконечных шапочках, с бесчисленными косичками. Они не сводили с вождя восторженных глаз. Но вот ритуал встречи закончился, и девочки, подбежав к вождю, смутились и, толкаясь, стали прятаться одна за другую.

– Что, сороки мои? – улыбался им вождь ласково и тепло.

– Здоров ли ты, отец? – зазвенели девичьи голоса. – Да дарует тебе бог Папай силу!

– Я-то здоров, а вы, сороки, здоровы ли?

– Здоровы, здоровы, отец, – заулыбались девочки. – И очень, очень ждали тебя из похода. Тебя так долго не было.

– Растете же вы… – ласково говорил вождь. – Точно козочки…

Девочки прикрывали рукавами личики, стеснялись, пальцами босых ног что-то чертили на земле.

– Вот и хорошо, что вы здоровы, сороки мои.

Ольвия с удивлением отметила, до чего же нежен голос у этого людолова. Она даже поверить не могла, что у него может быть такой ласковый и добрый отцовский голос.

Тем временем вождь развязал кожаный мешочек и достал из него горсть золотых бляшек.

– Это вам, сороки, чтобы и вы так же сияли на солнце, как эти бляшки!

– Спасибо тебе, батюшка!.. – Девочки расхватали золотые бляшки и с радостными криками побежали в крайний шатер, правда, мельком зыркнув на белолицую чужестранку. И даже успели показать ей язычки: ага, мол, нам отец золотые бляшки подарил, ага!..

Глава девятая
Слепая рабыня

И лишь тогда Тапур ввел Ольвию в белый шатер, над которым реяли конские хвосты.

Внутри шатер был драпирован голубым шелком с вышитыми зверями и растениями; сверху, через отверстие для дыма, лился солнечный свет.

– Здесь живет Табити – богиня домашнего очага, – показал Тапур на пепел костра. – Она и будет оберегать тебя в шатре. Но ты не печалься, мы, кочевники, долго не засиживаемся на одном месте. Как только не станет травы, я дам знак, слуги разберут шатры, сложат их на повозки, и мы покатим в глубь степей, к нетронутым травам. Во время кочевок ты будешь жить в кибитке, тоже самой лучшей. И будем кочевать от кряжа к кряжу, от колодца к колодцу, от реки к реке, и тебе всегда будет весело. Мы не греки, – закончил он, – которые раз сядут на одном месте – и сидят веками.

– А к морю вернемся? – вздохнула Ольвия.

– Только на зиму, ведь зимой у моря теплее и снега меньше выпадает. А то и вовсе не бывает.

Они присели на ковер. Тапур хлопнул в ладоши. Бесшумно появился слуга и нацедил из бараньего бурдюка, висевшего у входа, две чаши кумыса.

Вручив их вождю, слуга, кланяясь, попятился из шатра.

Тапур подал одну чашу Ольвии.

– Выпей нашего кумыса, и ты почувствуешь себя настоящей сколоткой.

Кумыс был прохладный, он пенился и приятно утолял жажду.

– Каждый скиф умеет доить кобыл и готовить хмельной кумыс, но так готовить кумыс, как готовит его мой род, не умеет никто! – с гордостью воскликнул вождь. – Кумыс у гиппемологов – лучший во всей степи!

В шатер заглянул старый белобородый скиф с острым крючковатым носом и иссохшим, морщинистым лицом.

– Что скажет мой верный смотритель кочевья? – спросил вождь, внимательно взглянув на старика. – Целы ли мои табуны? Подоены ли кобылицы, растут ли жеребята? Не пасли ли чужие племена свои табуны на наших травах? Все ли ладно в кочевье?

– Твои табуны, о великий вождь, да дарует тебе Папай долгие лета, множатся, – с поклоном ответил седой скиф. – Кобылицы подоены, жеребята тело нагуливают. А чужие племена пасли своих коней на твоих травах. Это были савроматские пастухи, которые перегоняли табуны из-за Танаиса и пасли на травах твоей степи.

– Савроматских пастухов укладывать стрелами, а их табуны забирать! – резко сказал вождь. – Чтобы ни один чужак больше не смел соваться в мою степь!

– Слушаю, великий вождь. А в кочевье все ладно, только один пожар был. Горели кибитки Олума и Тавлура.

– Гм…

– Олум и Тавлур спасали друг друга на пожаре и оттого сроднились. Они хотят пить кровь побратимства.

– Это хорошо. Сегодня же вечером они станут побратимами.

Старик поклонился и вышел.

Тапур допил кумыс и поднялся.

– Мне нужно поблагодарить бога Ареса за удачный поход и принести ему жертву. Ольвия же пусть хлопнет в ладоши, и к ней придет рабыня. И исполнит любую прихоть.

И он вышел из шатра.

Оставшись одна, Ольвия – ей отчего-то стало грустно-грустно – хлопнула в ладоши, и через мгновение в шатер неслышно вошла пожилая женщина в черном платье и черной шапке. Она застыла, беспомощно опустив длинные тонкие руки, висевшие вдоль тела, словно перебитые. Но голову она держала высоко, даже слишком высоко.

«Рабыня, а какая гордая, – подумала Ольвия. – Ишь, как голову задрала. И с чего бы это?..»

Тут она присмотрелась к ее желтому, морщинистому лицу и ужаснулась: вместо глаз у женщины зияли две розовые впадины, будто там запеклась кровь… А по лицу было видно, что рабыня, как и Ольвия, – чужестранка. Во всяком случае, не скифянка.

– Ты… ты кто? – почему-то растерянно спросила Ольвия.

– Рабыня… – глухо ответила женщина, даже не шевельнувшись и все так же высоко держа голову, как ее всегда держат слепцы.

– Ты не скифянка?

– Да, моя госпожа, не сколотка.

– Так кто же ты?

– Рабыня…

– А зовут тебя как?

Женщина подумала и безучастно ответила:

– Рабыня…

– Но ведь когда-то у тебя было имя, – настаивала Ольвия. – Не родилась же ты рабыней?

– Нет.

– Так как тебя тогда звали?

– Милена, великая госпожа.

– А что у Милены с глазами?

– Выкололи…

– Кто?.. – вскрикнула Ольвия.

– Скифы.

– Они такие жестокие?

– Не знаю… Люди как люди.

– Но почему они с тобой так поступили… страшно?

– А кто я такая, чтобы со мной нянчиться? – безучастно переспросила слепая и сама себе ответила: – Рабыня… А рабыня – не человек. И даже не собака. Хуже.

– Но за что?

– Не знаю… Я им зла не делала.

– О боги!.. И тебе было очень больно?

– Рабы не чувствуют боли, – вздохнула Милена. – Они и есть сама боль. До самой смерти. А смерть добрая, милостивая.

– Что ты говоришь, Милена?

– Смерть избавит нас, рабов, от боли и мук. Поэтому она добрая, и я жду ее с радостью.

– Неужели ты не боишься смерти?

– Смерть – это плата за жизнь, – ответила рабыня, и Ольвии показалось, что за слепой стоит какая-то другая Милена, зрячая. – Кто родился и жил, тот должен расплатиться за это смертью.

– Дорого, – вздохнула Ольвия.

– А жизнь, госпожа, еще дороже, – спокойно ответила слепая. – Вот и плата за нее велика.

– Оно и так… – согласилась Ольвия. – Но ведь и на том свете люди, говорят, живут.

Милена помолчала, все так же глядя своими пустыми глазницами поверх головы Ольвии, и вздохнула.

– Живут ли там – не знаю, а на этом… живут. Но не все. Господа. А такие, как я… – Она помолчала. – К чему говорить, госпожа?

– А откуда Милена знает греческий язык?

– Была когда-то гречанкой.

– Гречанка? – ахнула Ольвия. – Так как же ты попала в рабство? Ведь наши законы запрещают обращать свободных греков в рабов.

– Одни запрещают, а другие продают.

– Какой ужас! И кто же тебя продал?

– Муж…

– О боги! Да падет испепеляющая кара на голову такого нелюдя, как твой муж! И за что же?

– Было, видно, за что… – вздохнула Милена. – Молодую жену скифского вождя не должно удивлять, что ее рабыня слепа. Скифы тех рабов, которых оставляют для себя, для домашнего хозяйства, ослепляют. Чтобы они не разбежались в степи. Пусть не тревожится об этом молодая жена скифского вождя. Я и без глаз все могу делать.

И Милена засуетилась в шатре, так легко и так быстро находя нужные вещи, что Ольвия вскоре и перестала обращать внимание на ее слепоту. Только с горечью подумала:

«Неужели и я стану здесь рабыней? Не слепой, а зрячей, но все равно… рабыней… Как это страшно – рабыня…»

– Милена?..

– Я слушаю, моя госпожа.

– Тебе тяжело, что ты… рабыня?

Милена молчала, шевеля сухими, бескровными губами, и наконец спросила:

– А что такое тяжело?

– Ну… – запнулась Ольвия. – Это когда нелегко…

– Нелегко… – задумчиво повторила Милена. – А что такое легко? Я не помню, чтобы мне когда-нибудь было… легко. Поэтому не ведаю, что такое тяжко, что такое плохо или хорошо. Я – рабыня.

– И давно тебя продали?

– Давно… – Милена шевелила пальцами, словно считая. – Может, двадцать весен, может, больше или меньше… Я уже со счета сбилась.

– Мне восемнадцать… – задумчиво промолвила Ольвия. – Выходит, ты всю мою жизнь в неволе?

– Да… всю твою жизнь.

– И детей у тебя не было?

– Ой… – вдруг вскрикнула Милена и, чтобы сдержать стон, прикусила губу. Мгновение спустя, поборов минутную слабость, она глухо добавила: – Зачем… вспоминать то, что было? Много чего у меня было, ой много… И все навеки кануло в Лету.

– Какой же варвар и тиран твой муж! – вырвалось у Ольвии.

Но Милена безучастно ответила:

– Муж как муж… Правда, вспыльчив был немного. А впрочем, я уже и забыла о нем… Давно это было.

– Неужели в твоем сердце нет к нему вечного гнева? – в отчаянии воскликнула Ольвия. – Ярости? Жажды мести?

Милена печально покачала головой.

– В моем сердце уже ничего нет. Оно давно окаменело и… И только давит мне на грудь. Если бы его не было совсем, может, я бы лучше себя чувствовала. А так… ношу камень в груди и сама не знаю, зачем и кому нужен этот камень.

В порыве сострадания Ольвия погладила рабыню по острому, выпирающему костью плечу.

– Не отчаивайся, Милена… Глаз я тебе не верну, и жизнь заново не прожить, но… Но я никогда тебя не обижу. Мне больно, что такие муки терпит моя соотечественница. Поэтому я все сделаю, чтобы твоя старость хоть немного просветлела… Чтобы ты хоть под конец своей тяжкой жизни почувствовала, что такое легко. И твое каменное сердце снова станет человеческим…

Милена вдруг упала на колени, обняла Ольвию за ноги и прижалась к ним щекой.

– Спасибо тебе, моя добрая и чуткая госпожа, – дрожала рабыня. – За все годы неволи с Миленой еще никто не говорил по-человечески. Милена будет преданна тебе до конца своих дней и будет беречь тебя, как верный пес…

Глава десятая
Пей, Арес, сладкую кровь врагов!..

Когда скифский юноша, став воином, убивает первого в своей жизни врага, он непременно пьет его кровь. Прокусив жилы на шее у поверженного недруга, он высасывает горячую, еще дымящуюся кровь, чтобы стать отважным и храбрым, чтобы воинская удача никогда его не предавала, чтобы вражеская кровь дала ему силу и доблесть.

И нет в Скифии мужчины, который бы не отведал вражеской крови. А если и найдется такой, кто никогда не убивал врагов, того и за мужчину не считают.

«Иди к женщинам, в кибитку, – презрительно скажут ему. – Тебе нечего делать среди настоящих мужчин Скифии!»

И потому все мужчины Скифии пьют сладкую кровь поверженных врагов. Пьет кровь и бывалый воин, когда одолеет особо грозного и отважного бойца, чтобы самому стать еще храбрее. Недаром же в скифских военных песнях с незапамятных времен поется о «сладкой крови врагов».

Пьет вражескую кровь и скифский бог войны Арес.

Пантеон скифских богов и богинь извечно возглавляет Папай – бог грома и молнии, покровитель скифского очага. Скифы чтят Папая, приветствуя друг друга, всегда говорят: «Да пошлет тебе бог Папай здоровья!» Хоть в руках Папая и грозный гром, но это мирный и добрый бог.

Иное дело – Арес, бог войны.

Войны не утихают годами, и у Ареса всегда хватает работы. Безжалостный бог войны! Тщетно молить у него милосердия, спасения. Он не знает ни жалости, ни сострадания. Его возбуждает лишь кровь. Горячая пролитая кровь. Он жаждет крови, и его щедро поят кровью. И своей, и чужой.

Ни одному богу, даже самому Папаю, не ставят скифы кумиров, не возводят храмов и алтарей. Обойдутся мирные боги и без лишних хлопот со святилищами.

Иное дело Арес – бог войны.

Ему, единственному среди всех богов, сооружают огромные святилища во всех краях и землях Скифии. Смерть ждет каждого, кто забудет принести Аресу щедрые дары – жертвы!

Есть святилище Ареса и в краю Тапура. Хоть оно и далеко в степи, но видно его издалека. Тысячи вязанок хвороста, плотно сложенные одна на другую и хорошо утоптанные, образуют немалое сооружение шагов двести в длину и высотой в рост всадника. С трех сторон стены отвесные, лишь с четвертой – пологий спуск. За зиму хворост оседает, и потому каждую весну привозят по пятьдесят повозок нового и обновляют святилище.

На вершине святилища – треугольная площадка, а на ней стоит древний железный меч, для богатыря кованный, с широким лезвием…

Этот меч и есть бог войны Арес.

Нет у бога лица. Лишнее лицо богу войны.

Меч – вот его лицо.

А меч обновляется кровью.

На широкое плато выскочили всадники и закричали, размахивая короткими мечами:

– Арес! По долине сыны твои идут! Ты слышишь, как ржут их резвые кони? Ты слышишь, как звенят мечи их и поют в полете стрелы?.. Сыны твои ведут врагов, чтобы напоить тебя кровью! Сладкая кровь врагов!.. Ара-ра!!!

На западе над дальним кряжем застыло багровое солнце. В степи было сухо и ветрено, и горизонты от кровавого солнца алели.

– Сыны идут, Арес!.. Они ведут врагов!..

Первым на плато поднялся Тапур в окружении сотников, старейшин и знатных воинов. За ними гнали троих пленных, одетых в белое. Двое пожилых бранников, высокие, с проседью, ступали ровно и твердо, а третий – юноша – спотыкался, его глаза лихорадочно бегали из стороны в сторону, словно искали спасения. Когда он отставал, его подгоняли копьями и кричали:

– Иди, иди, каллипид!.. Радуйся, что твою кровь будет пить сам Арес!

Юноша беззвучно плакал, рукавом утирая бледное, уже мертвенное лицо. А в голове билась одна-единственная мысль: за что? За что скифский аркан выхватил его из родного гнезда?.. Его жизнь только начиналась, он еще никого не убил и даже никого не обидел, и вот за это его хотят убить, а его молодой кровью напоить своего бога… За что?.. За что?.. Он все еще озирался с надеждой, но спасения уже не было.

Позади него стеной двигались страшные бородатые всадники в черных башлыках и кричали, чтобы он радовался, ибо кровь его будет пить сам Арес, а впереди, заслоняя белый свет, черной горой вздымалось святилище жестокого бога, где должен был оборваться его такой короткий жизненный путь! В поисках спасения он возвел глаза к небу и ужаснулся: над ним, над святилищем чужого бога, уже кружило воронье.

– Иди, иди, каллипид! Радуйся, что твою кровь будет пить сам Арес!

Но идти уже было некуда. Всадники несколькими рядами окружили святилище своего бога и подняли вверх мечи, на которых заиграли красные отблески кровавого солнца.

– Арес, мы пришли!!

Вперед выехал вождь и крикнул, обращаясь к святилищу:

– Великий и всемогущий Арес! Ты слышишь нас?

– Слышу вас, сыны боевого клича «арара»! – в один голос за бога войны ответили скифы.

– Я пришел со своим войском, чтобы напоить тебя сладкой кровью, могучий и славный наш Арес, покровитель наших непобедимых мечей! – громко крикнул вождь. – Ты всегда милостив к моему войску, всемогущий Арес! А на сей раз ты был особенно благосклонен. Ты вложил в наши руки острые мечи и меткие стрелы. Ты послал нам победу. Предатели-каллипиды, что отвернулись от нас, наказаны. Я захватил много добычи и рабов. Греческий архонт откупился от меня собственной дочерью. Мы благодарим тебя, наш славный и всемогущий бог! Мы напоим тебя кровью, чтобы ты всегда вкладывал в наши руки силу, а в ясное оружие наше – мощь. Пей кровь, Арес, ты ее заслужил!!

В один голос крикнули всадники:

– Арес хочет пить кровь! Арес жаждет крови! Поите Ареса!

Трое скифов схватили первого пленника, окропили ему голову вином, нагнули над глиняной чашей, которую держал четвертый. Подбежал пятый скиф, взмахнул мечом – и в чашу хлынула кровь, а голова покатилась к подножию святилища.

– Пей, Арес, пей!!! – в экстазе ревело войско. – Пей, чтобы ясное наше оружие побеждало все народы и племена!

– Пей, Арес, сладка кровь у врагов!

– Ара-ра!!!

Старик с длинной белой бородой, взяв чашу, из которой через край лилась дымящаяся алая кровь, торжественно поднялся наверх. У меча, торчавшего в хворосте, он прочел молитву и, омочив пальцы в крови, провел по лезвию.

– Пей, Арес, кровь наших врагов! – кричало внизу войско.

Шепча заклинания, старик окроплял кровью меч. А внизу два скифа мечами отрубили у безголового трупа руки и ноги и разбросали их в разные стороны. И там, где падали обрубки, уже с карканьем опускалось сытое воронье, а остальные кружили, ожидая новой поживы.

Опустошив чашу, седобородый старик спустился вниз и жестом велел вести второго пленника.

Тогда вывели вперед высокого седого каллипида с густо заросшим лицом. Он взглянул на багровое солнце на западе и отвернулся. И вдруг юноша умоляюще вскрикнул:

– Помилуйте…

– Цыц, малодушный! – презрительно бросил ему высокий и седой каллипид. – Будь мужчиной хотя бы в последний миг своей жизни. Ты же воин! А впрочем, какой из тебя воин! Не дорос еще.

Два скифа схватили его и растянули ему руки, пытаясь склонить его голову над окровавленной чашей.

– Поите… Поите своего мерзкого бога моей кровью, авось подавится! – кричал седой каллипид, поворачивая голову к скифу с мечом. – Чего стоишь?.. Руби!.. Чтоб подавился ваш бог моей кровью!..

– О, храбрец! – одобрительно загудели всадники.

Скиф взмахнул мечом, и голова каллипида с глухим стуком упала на сухую, окаменевшую землю и покатилась, брызжа кровью… Два скифа держали безголовый труп над чашей, чтобы в нее натекло побольше крови.

– А-а-а… – сдавленно закричал юноша и рухнул на землю, забился в судорогах. – Помилуйте!.. Помилуйте!.. Я никого не трогал… За что?.. За что?..

Скифы уже схватили его за руки и поставили на ноги.

– Стойте! – крикнул им Тапур. – Подобает ли поить Ареса кровью труса?

– Нет, – ответили всадники. – Арес пьет только кровь храбрых!

– Прочь отсюда, презренный каллипид! – с пренебрежением сказал юноше Тапур. – Твоя кровь труслива, ее не станет пить Арес! Ступай в степь, пусть тебя там загрызут волки. Большего ты не заслуживаешь!

Глава одиннадцатая
Алый башлык

Вернувшись из похода, скиф должен очиститься [14]14
  Хотя ритуал очищения и имел религиозный оттенок, но это была, скорее всего, своеобразная скифская баня, ведь с водой в степях всегда было туго.


[Закрыть] от злых духов чужих краев, от недобрых взглядов, от черных заклятий и наговоров чужеземных колдунов, от пыли дальних дорог. Отправился в юрту очищения и Тапур. Она была такой низкой, что раздеваться приходилось сидя. В низкой и тесной юрте жар не уйдет вверх, как в большой, а будет приятно обволакивать тело.

У юрты слуги заранее развели огонь и положили в него камни. Как только камни раскалились докрасна, слуги сложили их в две большие глиняные чаши, чуть приподняв полог, задвинули чаши в юрту и тотчас же плотно опустили завесу. Сухой, горячий жар наполнил юрту; в полумраке ярко тлели камни.

Тапур брал в горсть из мешочка конопляное семя и посыпал им камни; семя плавилось, шипело, наполняя юрту густым душистым дымом, таким душистым, таким горячим, что по всему телу Тапура потекли ручьи пота. Он с наслаждением вдыхал пахучий дымок, неспешно произнося:

– Семя плодородное, семя плодовитое, очисти меня от похода и дальних дорог, изгони из меня злых духов и чужие наговоры, верни моему телу чистоту и легкость.

Пар, смешанный с дымом, все наполнял и наполнял юрту, а Тапур бросал и бросал семя на раскаленные камни. Он сидел неподвижно, расслабив тело, ни о чем не думал, наслаждаясь приятной усталостью. Он чувствовал себя легко: дым и пар смыли с него грехи, а взамен вернули чистоту и легкость.

Не заметил, как и задремал сидя. Проснулся, разморенный от жары, вытерся насухо, оделся и вышел из юрты, вдыхая свежий воздух. Слуга поднес ему чашу с холодным кумысом; вождь осушил ее единым духом и почувствовал себя бодрым, как никогда.

Ему подвели коня, он вскочил в седло и помчался в степь.

***

Когда степи окутали синие вечерние сумерки и на еще светлом небе высыпали первые звезды, в кочевье закричали глашатаи:

– Эй, народ скифский!! Воины с боевым кличем «ара-ра»! Сходитесь все к Большому шатру вождя. Олум и Тавлур будут пить кровь побратимства.

За время отсутствия Тапура в кочевье случился пожар: загорелись кибитки двух оружейников, Олума и Тавлура.

Отчего они загорелись – одним богам ведомо, но Олум, вместо того чтобы тушить свою кибитку, побежал на помощь к соседу Тавлуру, помогал его жене выносить детей и добро. И не успокоился, пока не вынес последней тряпицы.

Детей и имущество Олума тем временем спасал… Тавлур. И тоже не оставил в беде семью соседа, пока не вынес и детей, и имущество.

И вот Олум и Тавлур на глазах у своего племени будут пить кровь побратимства.

Яркими алыми цветами полыхают костры. Черное небо нависает над кочевьем, плотным кольцом окружают скифы огонь, и на их лицах играют красные отблески.

Вождю поднесли золотую чашу, и он, подняв ее, торжественно произнес:

– Олум и Тавлур, подойдите ко мне и обнажите свои верные акинаки!..

Олум и Тавлур, оба низкорослые, чуть сутулые мужчины с опаленными бородами, в старых потертых башлыках и таких же куртках, подошли к вождю, вытащили акинаки и покорно склонили седые головы.

– Поведай мне, Олум, – обратился к первому вождь, – горела ли твоя кибитка?

– Пылала, – вздохнул скиф.

– А почему же ты бросился спасать Тавлура?

– Как почему? – удивился Олум. – У Тавлура же дети…

– Хорошо… Пусть подойдет Тавлур. Горела ли твоя кибитка?

– Горела, вождь, – вздохнул Тавлур. – Огонь жрал ее со всех сторон.

– А почему же ты побежал спасать Олума?

– Да потому, что у Олума дети.

– Но ведь и у тебя есть дети? – допытывался вождь. – И они тоже могли сгореть?

– А разве дети Олума не боятся огня? – удивился Тавлур.

– Олум и Тавлур, поведайте правду перед народом скифским: объединит ли ваша кровь ваши руки и сердца?

– Объединит, вождь.

– Тогда лейте свою кровь в чашу с вином.

Олум и Тавлур надрезали друг другу акинаками пальцы и выдавили кровь в чашу с вином, которую держал перед ними Тапур.

– А теперь пейте до дна, как брат с братом!

Обнявшись, Олум и Тавлур, одновременно касаясь губами краев чаши, выпили вино, смешанное с каплями своей крови, и подняли чашу высоко над головами.

– Слава!.. – загудело кочевье. – Ара-ра!!!

– Благословляю вас именем богов Скифии! – торжественно произнес Тапур. – Осиное гнездо Скифии стало богаче еще на двух братьев! Отныне и до самой смерти вы – побратимы. Счастливейшие люди на земле. Ведь братья по крови – это просто братья. А названые братья – это славные братья. Пусть всегда вас крепко держат узы братства. Стойте и впредь горой друг за друга. Точите акинаки свои на черном камне, защищайте ими друг друга. А защищая себя, будете защищать скифскую землю. Чтобы всегда звучали и никогда не умолкали в этих степях боевые кличи наших родов.

***

Он пришел к ней в белый шатер поздним вечером, когда кочевье наконец угомонилось и улеглось спать. Ольвия сидела у очага, который алыми отблесками освещал шатер. Когда он вошел, она вскочила; от ее движения качнулись язычки пламени, и вверх, в отверстие для дыма, испуганно метнулись золотистые искорки…

– Это… ты?.. – И ей вдруг стало трудно дышать.

– Я…

Он стоял посреди шатра, расставив крепкие ноги и положив руки на широкий пояс, украшенный золотыми бляшками.

– Это я, Ольвия…

На голове у него был мягкий алый башлык, поверх куртки наброшен белый греческий плащ, скрепленный на груди золотой фибулой. Его прищуренные глаза были полны горячего блеска и еще чего-то такого, отчего Ольвия невольно сжалась, словно птица, увидевшая хищника, но взгляда своего не отвела, смятенно смотрела в его горячие глаза, только прижала руки к груди, чтобы унять сердце…

Она стояла перед ним в белом шелковом платье, на голове у нее был высокий, шитый золотом клобук, из-под которого на спину ниспадало золотисто-желтое покрывало; на ногах – мягкие остроносые сафьянцы. Длинные каштановые волосы выбивались на грудь, вздымаясь и опускаясь в такт ее дыханию. Наряд ей принесла под вечер старая скифянка. А еще она принесла ей золотую диадему греческой работы, золотые серьги и височные подвески, браслеты на обе руки, ожерелье; она же и украсила Ольвию.

Весь вечер Ольвия провела в напряженном ожидании; каждый шаг за шатром, каждый голос казались ей его шагом и его голосом, и она испуганно отшатывалась от входа, пытаясь найти в шатре самый глухой угол, где можно было бы спрятаться. Но углов в шатре не было. Она возбужденно дрожала и ничего не могла с собой поделать, и от этой дрожи золотые бляшки на платье и подвески на висках тонко и тревожно звенели…

– Какая ты… красивая… – блеснул он зубами и шагнул к ней.

– Нет, нет… – прошептала она, пятясь от огня в глубь шатра, где было темнее. – Нет! – испуганно крикнула она, когда он сделал еще один шаг. – Нет, нет!..

– Коршун всегда поймает перепёлку, как бы та ни таилась!..

И с этими словами, сорвав с головы алый башлык, он бросил его к ее ногам, а она, сама не ведая, что творит, внезапно качнулась вперед и наступила на него ногой…

– Отдай башлык!.. – И Тапур шагнул снова.

– Не отдам!.. Он мой!

– Я заберу его у тебя.

– Попробуй!..

– Ха!.. Вот сейчас и заберу.

– А вот и не отдам!

Он ступал к ней мягко, неслышно, словно подкрадывался к добыче, и на губах его блуждала хищная, похотливая усмешка…

А она неподвижно застыла на его алом башлыке – и испуганная, и трепещущая, и радостная одновременно, – и алый башлык, полыхавший у нее под ногой, казалось, насквозь прожигал ее горячим, неведомым – и оттого страшным – огнем.

Он сделал еще один вкрадчивый шаг и стал так близко, что от его присутствия она ощутила легкую дрожь во всем горячем теле.

– Не подходи!.. – слабо попросила она.

– А я уже подошел. Отдай башлык!

– Не отдам!.. Не отдам!

А отступать было уже некуда: спиной она коснулась белого войлока.

– Тогда я заберу тебя.

Он уже протянул руки и коснулся ее груди, и это прикосновение окончательно затуманило ей голову.

– Не возьмешь… – прошептала она. – Попробуй… попробуй…

А у нее сладостно ёкало сердце: заберет, заберет, заберет…