Текст книги "Осознание"
Автор книги: Вадим Еловенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 63 страниц)
Я без особого энтузиазма прокатился с ней на станцию и был удивлен, что ждать ее пришлось всего пару минут.
– Ты все так быстро решила? – спросил я Катя кивнула, выводя машину со стоянки, и сказала:
– Аппаратура застрахована. Мне просто нужен был акт от них о происшествии. Забрала и бегом оттуда.
Я, разглядывая в окно так и не подсохший асфальт после регулярного ночного дождя, спросил:
– Ты меня сейчас домой докинешь?
Катя долго не отвечала. Наконец она решилась и, остановив машину у обочины сказала:
– Нам надо поговорить с тобой, Аль.
Да. В мире должно было что-то невероятное случится, чтобы Катя начала меня называть вместо Коха, Алькой как звала меня когда-то мама. Светка в далеком Погребне, тоже так меня звала, услышав однажды мой разговор с мамой по видеофону из ее квартиры. Но Свете хватало такту не называть меня переделанной фамилией. А вот Катя…
– О чем? – спросил я, опуская стекло и вдыхая странно чистый и свежий воздух.
– О нас. – странно кивнув самой себе сказала Катя. – Нам есть о чем поговорить, Аль.
– Уверена? – спросил я с легкой издевкой, намекая, что она уже вроде все решила без меня. Вместо ответа она повела машину к моему дому.
Позже мы сидели с ней в кафе на первом этаже одной из близких к моему жилищу высоток и говорили. Точнее говорила преимущественно она, а я удивлялся глупости ситуации, в которую попал.
– Понимаешь, Альберт, – говорила Катя, странно смотря в сторону окна и, кажется, боясь встречаться со мной глазами. – Ведь у меня ничего кроме этой науки и нет. И не будет, скорее всего. Это сознательный выбор. Потому что другой выбор… Он хуже поверь… Я помню свою маму вечно что-то жующую перед телевизором. Я помню своего отца, который просто растратил свою гениальность в бытовых и служебных проблемах. А ведь я видела его дипломы за работу над новыми материалами для орбитальной промышленности. Я видела даже его фотографии с такими легендами науки… Я тогда поняла, что быт и рутина это смерть для любого таланта. Для ученого особенно. Он не должен думать ни о чем кроме науки. Конечно, хочется чисто житейских радостей. Но они затягивают. Размягчают мозг. Это не образное выражение. Это буквальное. Отвлекаясь на быт, на развлечения мозг становится словно масло. Он уже не в состоянии без длительной подготовки штурмом решить задачу. Он не готов даже к методичной каждодневной рутинной работе. Его постоянно будут отвлекать мысли о другом… не связанном с делом его жизни. Я себе не представляю, как смогу даже одного ребенка родить и воспитать. Моя мама мне талдычит по телефону, что это главное для женщины – дети. Я, конечно, киваю ей, и чтобы не обижать молчу. Может, для нее это и было главным. Для меня главное другое. Это будет казаться тебе смешным, наверное. Но главное для меня в моей жизни это, даже не быть первой во всем, а просто хотя бы не отстать за теми, кто раскрывает тайны этого мира. Я хочу быть на острие науки. Я хочу приносить людям открытия. Да именно приносить людям. Меня, может, никто не будет узнавать в лицо, но зато я буду знать, что мои девять зеркал исправно поставляют энергию для орбитального промышленного комплекса. Я буду знать, что разность плотностей пространств практически первоначально мною лишь угаданная, теперь… уже скоро принесет свои первые плоды. Мы сможем, не вызывая обвалов энергии в ответ, снимать из «темноты» только действительно нам необходимое. И я буду знать, что в основании этого была я. Поляков получает энергию из темного пространства. Но как? С какими катастрофами это связано? И при упоминании переработки энергии темного пространства будут говорить не конверторы Полякова. А мои конверторы. Понимаешь?
Я, посмеиваясь, посмотрел на нее. Она перевела взгляд и, встретившись с моим, спросила:
– Что улыбаешься?
– Ты такая же тщеславная, как и тот математик. Я забыл, как его звали. Но ты должна помнить. Ты же по его формуле ему расчеты делала там… в башне волшебника.
Она немного нахмурилась, вспоминая, и почти сразу несколько неуверенно кивнула:
– Да. Наверное, ты прав. Я даже, может быть, тщеславнее его. Слово-то какое отвратительное. Всю жизнь думала, что делаю все для людей, а вот мой лучший друг в этой жизни, обозвал меня именно тщеславной. Я сначала дернулся извиниться, но подумал, что не стоит. Сказал, так сказал.
– Думай обо мне что хочешь, хотя мне, конечно, немного обидно, что ты меня сравниваешь с тем… – сказала Катя.
Я хотел ей сказать, что мне тоже было когда-то несколько обидно за нелестные сравнения. Да и в тот момент я все думал, зачем она мне все это рассказывает. Чтобы показать мне как много в ее жизни значит наука и как мало наши обычные человеческие отношения? Но я тоже не стал говорить об этом.
Вечер прошел настолько бестолково, что когда я шел домой из кафе я думал только об одном. – быстрее забраться в постель и уснуть, забыться. В душе грела странная надежда, что, проснувшись поутру и пулей несясь в институт, я просто не буду уже думать ни о Кате, ни о том, что она мне наговорила.
Но наутро я все так же думал о ней. Очень хотелось позвонить и спросить, как она вчера доехала. Она ведь выпила несколько бокалов вина, а потом на машине так резко рванула с места, что я искренне боялся, что она не доедет. Но я не позвонил. Она тоже не звонила. После занятий я забрел в библиотеку и долго сидел на терминале обойдя защиту рассматривал различные новомодные ресурсы. Так бы я там до ночи и просидел, если бы меня не поперли прочь бравые библиотекарши. Бредя под начавшимся дождиком к дому, я скоро оказался перед подъездом Кати и, наверное, даже бы зашел в него, если бы вовремя не опомнился. Вроде же все решили. Все обсудили. Так чего меня на автопилоте к ней тянет? Совладав с собой, я отошел от ее дома и поспешил по проспекту Первой марсианской. Я даже не обернулся посмотреть на ее окна. Уже около дома я подумал, что надо бы выбрать новый маршрут. Каждый день проходить под ее окнами я долго не смог бы. Но вместо выработки маршрута я вечером заговорил с отцом о том, что мне не помешает собственный электромобиль. Отец покачал головой и сказал что он конечно не против, но это же получится как обычно. Частые опоздания. Частые ночные пропадания. Он уже был в курсе, что мы с Катей расстались, и боялся, что я уйду в редкий загул, что с автомобилем превращалось в большую катастрофу. Но мама была не против: «Мальчику нужна свобода». Отец только руками развел и пошел к терминалу дистанционно перечислить на мою карточку деньги.
В пятницу я, еле отыскав свои «универсалы» уже поехал покупать машину. Поехал без отца и мамы, которые были на работе. Да и не хотел я с ними делать такую покупку. Я брал транспорт под себя. Единственное, я обещал не брать приспортивленную машину с невероятными цифрами на спидометре.
В салоне я присмотрел себе недорогой трехдверный миникар и долго слушал консультанта расхваливающего его аккумуляторы и скорость зарядки. Единственное что мне не понравилось это то, что аккумуляторный отсек и багажник не отапливались вместе с салоном и даже отдельного подогрева не имели. Чем мне это не понравилось, не знаю. Просто некий недочет, на мой взгляд, хотя и хорошая экономия энергии. Специально для меня кар выкатили на оборудованный крытый двор, чтобы я попробовал его в движении, и я занял место за рулем. Последний транспорт, что я водил был трактор там под ВБНК. И я боялся, что совсем разучился управлять простым электромобилем за это время. Я подал питание на двигатель, запустил компьютерную диагностику, и когда экран осветился готовностью к приему программы маршрута, я осторожно нажал педаль газа. Машина, тихо пиликнув, напомнила мне о ремнях безопасности, но послушно двинулась. Отпустив газ, я позволил ей немного катится по инерции и почувствовал, что машинка легка и довольно приятно ведет себя. Сделав несколько кругов по двору, я остановился и посмотрел результаты компьютерного контроля. Я и не надеялся увидеть какие-то предупреждения после такого незначительного проката. С довольной улыбкой я вышел из-за руля и спросил консультанта:
– Вы водителя предоставите доехать до дома?
Консультант, с готовностью кивнув, сказал «конечно» и мы отправились с ним к конторке в салоне оформлять документы. Машина осталась дожидаться меня в крытом дворике под присмотром одного из продавцов, что немедленно стал удалять защитные пленки с фар, стекол и приборных панелей.
Оформление заняло несколько минут и я, заплатив за машину и сразу списав с карты все полагающиеся налоги, вдруг подумал, что это моя самая большая покупка в жизни. Поделившись этими мыслями с продавцом я заставил и его улыбнуться.
– Вообще, – признался мне продавец, – я вам уже говорил что это, так сказать, спокойная модель. Люди молодые, вашего возраста, предпочитают более скоростные модели. Но эта машинка экономна и более чем послушна. Такие предпочитают люди именно для езды по городу. На работу и обратно. Скажем модель среднего возраста. Я бы себе именно такую и брал. Но молодежь… В общем если вас что-либо не устроит в течении двух недель обращайтесь подберем вам что-нибудь другое.
Возле дома я, сидя в салоне, избавлялся от последних следов защитной пленки и, собрав всю кипу, вынес ее до контейнеров с мусором. После этого я осторожно прокатился по двору, стараясь не пугать играющих на дороге детей. Припарковав машину, я запер ее и пошел в домоуправление оформлять аренду соседнего с родительским места в подземном гараже. Но места рядом не оказалось, и я получил электронный ключ от парковки на минус третьем ярусе. Родительский электромобиль ночевал на нулевом ярусе. Я не сильно расстроился. На лифте все равно, на каком этаже стоит твой мобиль. Я проехал на спусковую площадку и вставил ключ в приемник. Платформа быстро опустилась на нужный этаж и я осторожно скатился с нее.
Уже припарковавшись и собираясь покинуть подземный гараж, я расслышал вызов спрятанного в кармане мобильного видеофона. Раскрыв его так, чтобы звонивший видел мою новую, машинку я принял вызов.
Я был готов представить, что это Катя звонит мне. Я был готов к вызову приятелей по группе. Даже к вызову моей покинутой подружки Юты я был готов. Но к тому, что на экране появится мой старый знакомый контролер – офицер юстиции, я не был готов совершенно.
– Здравствуйте, Кох. – обратился тот ко мне. Я только кивнул и прочистил пересохшее на мгновение горло. Офицер вежливо поинтересовался, как мои успехи и, получив ответ, что у меня все нормально попросил меня подъехать или подойти в их отделение.
– А зачем если не секрет? – спросил я. – Ведь с меня сняли уже даже упоминание о судимости.
– А это по другому делу. – спокойно пояснил мне Офицер и немного понаблюдав за моим замешательством паническим успокоил: – Это по поводу того, кто вас скинул с крыши. Он задержан и нам бы хотелось поговорить с вами на его счет. Ну, выяснить некоторые моменты. Думаю, вам и самому было бы интересно знать, зачем он так поступил? Я честно признался:
– Нет, не интересно. Я и так знаю. Покивав, офицер сказал:
– Ну, тем не менее, прошу вас подъехать. Я помню наш разговор с вами, и не стал высылать вам автоматическую повестку. И следователя милиции ведущего это дело отговорил от такого шага.
Я понял, что выбора особо и нет, и спросил, когда именно мне надо подъехать. Зачем-то поглядев на часы, офицер сказал:
– Давайте завтра после вашей учебы. Я, кстати, посмотрел в вашем файле. Вы не плохо учитесь. Я искренне рад за вас. И ничего не бойтесь. Поговорим, ответите на вопросы следователя и сразу поедите домой.
Попрощавшись, я прервал вызов, но до самого вечера мысль о том, что мне, скорее всего, предстоит встретиться с моим прошлым, не давала мне чувствовать себя спокойно. Видя мою нервозность, вместо радости от покупки машины, забеспокоились и родители. Я так и не понял, как мне хватило дурости сказать, что меня вызывают в милицию как свидетеля по давно минувшим делам. Теперь, вместо меня одного, нервничала вся семья. Мама, пока не позвонила своим знакомым в юстиции, даже присесть не могла. А когда выяснила через них, что дело идет о довольно давнем покушении на меня, так вообще за сердце схватилась. Отец ее успокаивал и говорил, что я же не при чем и что я просто приду дам показания и вернусь. Но мама не переставала причитать:
– Если кто-то задался целью его убить, то надо обезопасить мальчика как можно лучше. Я вставил свои пять копеек:
– Мама, успокойся. Я на машине теперь. В любой момент спутник контролирует мое передвижение. Ключ контроля я уже отцу отдал. Он всегда тебе скажет, где я и что со мной. В машине я или нет. В общем, нервов потратили лишних, ни на что, называется.
После занятий успев скромно покрасоваться перед приятелями со своего первого курса автомобилем, я отбыл в отделение милиции и был встречен с даже, наверное, неприличным радушием следователем и офицером юстиции, контролирующего, как выяснилось еще и работу следственного отдела.
В кабинете я долго и нудно отвечал на вопросы следователя и пил купленный в коридоре чай. Пока шел мой опрос, несколько раз заглядывал контролер и, перечитывая заполненные на экране показания, только молчаливо кивал.
Когда опрос окончился я поднялся в кабинет контролера из юстиции и там сидел с ним, словно со старым знакомым болтал о задержанном:
– Понимаешь. – сказал мне офицер давно перейдя со мной на ты. – Ну, есть же старая поговорка, что здесь рассказывают все… Он не верил. Он только вчера заговорил. Неделю терпел низкие частоты в одиночной. Я бы свихнулся уже. Да и ты бы не стал так долго терпеть. Он сломался, когда ему пару раз не принесли еду. Заголосил, чтобы о нем вспомнили. А о нем никто и не забывал. Сразу выключили звук и он от неожиданности свалился в обморок. А когда пришел в себя, то на вопрос «продолжим молчать?» сознался во всем.
Я молча слушал его и тихо дивился таким откровениям о пытках низкочастотным звуком, от которых говорят люди с ума сходят. Я даже не стал интересоваться, а законно ли это. Ведь такие вещи даже в теории не доказать. Это же не побои. Это не пытка током, которая отображается на энцефалограмме. Пытку низкочастотником не доказать. Но ведь именно офицеры юстиции, размещенные в отделениях милиции, должны были контролировать содержание задержанных и несли за них персональную ответственность. Я только криво лыбился от плоских шуточек офицера и продолжал недоумевать, а зачем они тут вообще нужны. Занимались бы своими местами лишения свободы.
– … подробненько так все рассказал. – продолжил офицер. – Словно на исповеди. Я конечно не ценитель церковных обрядов и не знаток процедур, но думаю, что он был со следователем честнее, чем с любым бы священником будь он верующим. Только с тобой он все отрицает. Говорит что все это ошибка и ничего вразумительного от него мы пока не услышали. Я послушно улыбнулся и спросил у офицера:
– И что с ним теперь будет?
Тот задумался, отпивая кофе из пластикового стакана. Он слишком медленно пил кофе, словно тянул паузу, собираясь с мыслями. Выкинув уже опустевший пластиковый стаканчик, он сказал:
– Вот тут все очень интересно. Покушение на тебя было неудачным. Ты жив и тебе не был принесен существенный урон. Больше того, адвокаты наверняка все переиначат и выяснится, что он перерезав трос просто спасал тебя, зависшего недалеко от земли. И суд учтет, что сверху довольно сложно определить, сколько до земли осталось. Когда он спустился, тебя уже там не было, чтобы оказать тебе помощь. Твои любители посмотреть на чужую глупость тебя уже увезли. Он не стал заявлять о твоем поступке, так как сам не видел в нем ничего дурного… и так далее. Нам будет очень сложно доказать, что он имел умысел тебя убить. Тем более что уже есть показания, какими вы были когда-то друзьями. Показания дали и его родители и подруги ваши общие.
Я кивал этим словам. Действительно, со своим несостоявшимся убийцей я был когда-то очень дружен. Но его толчок мне в спину не был спонтанным его решением, считал я. Скорее всего, он, заметив меня там, на лестнице и узнав мой голос, вполне все решил и продумал. Я ведь не должен был там находиться. Даже по альтернативке я должен был еще отбывать свой срок. А за какие вещи у нас сокращают сроки? Правильно, за сотрудничество со следствием и дачу показаний против бывших товарищей. Оказавшись со мной рядом, он вполне резонно подумал, что я выследил его, чтобы передать в руки властям.
Как все сложно, чуть не взвыл я тогда. Ну почему было не подождать меня и просто не поговорить. Я бы все рассказал. И как буквально заживо зажаривался на ВБНК. И как несколько недель валялся в реанимационном комплексе… Он бы понял. Он никогда не был идиотом. Но вот так толкнуть в спину не разобравшись это разве не идиотство?
– А я могу с ним поговорить? Офицер буквально встрепенулся:
– Вооот! – воскликнул он, словно только и ждал этого вопроса. – Именно к этому я и веду. Я и следователь хотим, чтобы вы немного поговорили перед камерами скрытыми. Так сказать очная ставка. Вы поговорите. Ты его поспрашиваешь, зачем, да как все было…
Я кивнул, и этого оказалось достаточно, чтобы офицер куда-то позвонил и попросил подготовить «комнату для переговоров». Через минут десять мы спустились в подземный комплекс содержания задержанных и меня провели в почти пустой кабинет с несколькими креслами привинченными к полу и таким же намертво прикрученным столом. Усадив меня в кресло, офицер спросил, что мне принести из напитков и я отказался от его помощи. Даже кофе не хотелось, столько адреналина было в крови. Еще бы, я встречусь с тем, кто чуть, после такого страшного заключения, не отправил меня вообще на тот свет.
Когда его ввели и, усадив в кресло, пристегнули к подлокотникам, я молча кивнул ему, здороваясь и стараясь сдерживать эмоции. Буквально сразу конвоиры нас покинули, но заговаривать мы не спешили. Меня удивляла его едкая усмешка на губах, да и сам я не знал с чего начать. Вместо слов я просто стал рассматривать его.
Впалые глаза. Темное лицо свидетельство нездоровых почках и печени. Ну не загар же такого цвета. Тонкая шея и тонкие кисти рук, торчащие из рукавов грязной фланелевой рубашки. Я, смотря на них, подумал, что его тут реально голодом пытали и не неделю, а месяц минимум. Я же помнил его таким крепким… таким сильным. Торчащая пучками растительность на лице довершала эту странную и почему-то отталкивающую картину моего когда-то друга.
– Тебя значит, меня усовестить привели? – спросил он, не выдержав моего изучающего и в чем-то сочувственного взгляда.
Я ничего не ответил, продолжая рассматривать теперь уже его ноги в разбитых кроссовках без шнурков. Только тогда я понял, как выгляжу сидя напротив него. Я словно полная противоположность моего друга. В чистеньком бежевом полуспортивном костюме. В недорогих, но качественных мокасинах. Ухоженный и хорошо пахнущий подаренным когда-то мамой одеколоном. А он… Пропахший одиночкой, где запах туалета, был основным, и собственным потом от бессонных ночей под разрывающие сознание низкие частоты. Мы сидели напротив друг друга, и, кажется, даже на мгновенье подумали оба об одном и том же. Что каждый имел право выбора. Он мог не скрываться все эти полтора года, а вместе с нами получить свое наказание на суде. Отбыть его и вернуться к нормальной жизни с легальными карточками, а не думать каждый раз, пользуясь картой друга, а не видели ли того в другой части города, и не задает ли уже служба контроля вопрос, как человек, засеченный в одной стороне, пользуется своей картой в другой? Он мог спокойно отработать как я, и не прятаться от властей, думая, если его задержат, то заметят на пальцах чужие отпечатки пальцев или прокатит представиться другим человеком? В стране, где контроль был на первом месте по затратам бюджета скрываться столько времени равносильно подвигу. Ведь от контроля в нашем любимом отечестве зависело все и рост преступности и даже перераспределение электроэнергии между районами, кварталами, квартирами. Контролировалось все, и быть в этой ситуации двойником кого-то, становилось проще, чем неопознанным объектом. Вот и мой бывший товарищ и друг пользовался все это время чужими личинами, чтобы оставаться не пойманным. Полтора года, да уже почти два года, жить в страхе… это как же закалилась или полностью разрушилась его психика? Как он вообще неделю выдержал незаконную пытку частотами?
– Чего молчишь? – спросил он, все так же усмехаясь.
Я перевел взгляд на его лицо и пристально стал смотреть ему в глаза. Он долго терпел мой взгляд, но, наконец, не выдержав часто-часто заморгал. Эта маленькая победа в старой детской игре помогла мне, окончательно совладав с собой принять решение о своем поведении. Я поднялся и собрался уходить, натягивая сложенную ранее куртку на коленях. Я приложил руку к воображаемой кепи, молча прощаясь с ним, и развернувшись пошел к выходу. Мне стало как-то все равно. Позовет он меня или я просто выйду и поеду к себе домой, что-то невразумительное пробурчав офицеру юстиции и следователю. Но он словно очнувшись, позвал громко:
– Стой!
Я не остановившись, уже дошел до двери и потянул ее на себя, когда он взмолился:
– Да стой же тебе говорю! Пожалуйста!
Я повернулся к нему и вопросительно посмотрел на его злое, скорее на самого себя лицо.
– Сядь. Я тебя прошу. Я ведь не знал. Я ведь, правда, не знал! Мне уже здесь рассказал этот урод, что с тобой ТАМ было. Я то думал, что они тебя выпустили, чтобы меня поймать. Чтобы со мной разделаться. Ведь только я и Кира остались на свободе. Она была беременная тогда уже и ее условно осудили. А я за побег после задержания… Мне даже альтернативная не светила.
Он замолчал, глядя, как я закрыл дверь и возвращаюсь в кресло напротив него. Я вдруг улыбнулся внутри себя. Ведь именно он меня учил когда-то ничего и никому лишнего не говорить. И даже на допросах отвечать только то, что спрашивают. Самому ни слова лишнего. Игнорировать все эти «расскажите пожалуйста», «а как вы думаете?», «что вы знаете о…». Спросят конкретно – ответь. Если спрашивают расплывчато, не ленись, уточни: «в смысле?», «что вы имеете в виду?», «а что конкретно вас интересует?». И никогда никому и ничего сам не говори. Все провалы от болтливости. Я ни тогда, ни сейчас не понимал, относилось ли это к общению со следователям или он имел в виду абсолютно всех и друзей в том числе.
Когда я сел он, разглядывая мое лицо и стараясь не пересекаться взглядами, сказал:
– Я когда там тебя увидел, подумал… ну, я уже сказал, что я подумал… я так разозлился. Просто что-то накатило. Надо было просто бежать. Но я два года водил этих ублюдков за нос и вот они меня вычислили. Да еще где… В больничке куда я еле пролез обходя камеры. Не просто вычислили, а еще и тебя натравили… я… не знал, что думать и что делать. Я понимал, что если они тебя послали меня задержать, то мне надо просто избавиться от тебя. Чтобы другим неповадно было. Мало ли кого они еще уговорят помочь меня поймать. Он уже смотрел в сторону, но все, накручивая себя, продолжал:
– Я только потом понял, какую глупость совершил… Я уже однажды убивал. Когда сбегал. Но тогда я был вынужден. Понимаешь вынужден… А теперь я чуть не убил тебя, просто перетрусив. Я так устал уже бегать. Я, знаешь, зачем туда пришел? Я хотел как они… Как Виталик, Ольга и Серега. Помнишь их? Угу… – кивнул он видя мое удивление на лице: – Они спрыгнули, чтобы больше не участвовать в этом кошмаре. Чтобы не думать, что за ними даже в ванной следят. Чтобы сбежать из под вездесущих камер наблюдения. Чтобы очутится в лучшем мире…
Я уже плохо слушал его, наконец-то поняв, кто те «прыгуны», о которых узнал в день когда сам чуть таким не заделался… Наши друзья чуть ли не с детства. В одну музыкальную школу ходили. В одну секцию по плаванию. В одном отряде юных помощников службы чистоты. Я вспомнил, как мы с ними когда-то «косили» занятия. Учась в разных школах, мы даже прогуливали уроки часто вместе. Я вспомнил такое симпатичное и веселое лицо Ольги, и меня передернуло от живости картины умершей девушки. Я в тот момент, даже если бы захотел ничего выговорить бы не смог. А он продолжал:
– Я тоже просто устал и хотел покончить с этим. Это психоз я знаю… не смотри на меня. Иногда мне кажется, что мы сами себя так накрутили, что стали сходить с ума и бросаться с больнички. Но как вообще можно жить в мире, где у тебя нет права даже на элементарный выбор? Где все давно решено за тебя? И где твой самый сознательный и серьезный шаг в жизни… Твой поход войной на Систему, той же Системой и санкционирован… Как можно жить, если все просчитано и люди, с невероятно доброжелательными улыбками следят за тобой везде? Даже когда ты в туалете, Система знает об этом. Ты в постели со своей девушкой, а Система уже ищет, когда и где давалось тебе разрешение на зачатье детей, где ты проходил контроль ДНК и какова вероятность что ты плюнешь на запрет. Система все слышит, все записывает, обо всем знает. Мы шутим про нее и она сама даже научилась смеяться над собой. От того и страшно. Она смеется над шутками над ней и потому непобедима. Забастовки, митинги восстания не помогают. Их жестоко давят и даже не стесняются показывать это. Врут на каждом шагу но показывают… Во что мы превратились, если вместо возмущения таким подавлением и таким враньем мы выискиваем интересные места и, по сотне раз, пересматриваем ролики. Это что шоу?! Он перевел дух и, с пафосом раскинув руки, продолжил:
– Я уже просто не мог слушать разговоры знакомых, или читать в Сети, о том, как классно сработали менты, как красиво они коробками вышли, как развернули порядки. Как обхватили протестующих. Я начинаю понимать, что борьба с Системой никому кроме нас и нескольких тысяч, таких как мы и не нужна. Ведь всем хорошо! Умные люди давно вычислили, какой должен быть уровень достатка населения, чтобы оно не бунтовали от неустроенности и, какой порог не должно превышать, чтобы оно с жира не бесилось. И вот нас как стадо держат между этими заборами. Не давая ни богатеть, ни беднеть, а главное, не давая нам даже выбирать быть бедным или богатым. Живешь бедно? Никаких разговоров – Система пошлет к тебе социального агента и он все оценит и завалит тебя подарками. И еще снимет твою счастливую рожу для всех каналов телевидения. Живешь богато и готов перейти определенную черту, тогда к тебе придут ребята в форме, и скажут, что надо быть социально ответственным и поделиться с программой защиты государства своими сбережениями. Не мы решаем. Мы вообще ничего не можем решить в этой стране. За нас все решат. А кто этого не понимает или протестует… так есть Пакистан, где столько земли и зараженного мусора надо в ущелья-могильники свезти. Есть другие места, где эти протестующую могут потратить свою энергию на нужды общества. – внезапно он вскинул глаза на меня и выпалил завершающе: – Систему не победить… потому что мы все давно части этой системы.
Я непонятно почему так расслабился в те минуты. Все что он говорил, было не ново для меня. Я сам пришел давно к тем же выводам просто не переживал по их поводу так. Я все это знал. Знал и сколько мама отчисляет добровольно соцпрограммам государства. Знал и видел, сколько государство выдало ей наград. Она не стеснялась этих медалек за вклад в развитие страны. Она гордилась ими. И потому она тоже была частью системы. А ведь я помнил, как к ней пришли в первый раз и намекнули, что это гражданский долг заботиться о других согражданах. Она сутки не спала. Кажется ей тоже пришло наконец-то откровение. Или может ей, никого не стесняясь, все рассказали?
И насчет того, что все происходящее всего лишь спектакль я тоже был в курсе. Я помню, как отец со своей работы приносил ролики, заснятые в районе Черной речки. Реальные документальные фильмы про бои с повстанцами. Это было для них с мамой неким развлечением. И все эти демонстрации. Это и, правда, управляемое действие. У меня не находилось слов, чтобы даже себе описать понятое мной. И он, сидя передо мной, не мог описать всего, что понял за то время, пока прятался от вездесущей Системы. Он смог взглянуть на нее со стороны. Не являясь ее участником, а, наоборот, стараясь никак с ней не соприкасаться.
– Все это так безнадежно. – с тоской проговорил он. – Все что мы можем придумать, уже давно продумали умные ребята из служб контроля. А выдумать что-то новое мы уже не в состоянии. Нас же даже воспитывали, так чтобы мы не могли одурачить систему. Нам подсказывают ходы. И мы их делаем. Нас провоцируют, и мы попадаемся. В некоторых из нас вызывают недовольство, и ждут, чтобы другие присоединялись к нам, и мы все оказывались бы на виду. Нам даже разрешают повоевать с милицией, чтобы милиция была готова всегда к серьезным непрогнозируемым восстаниям. Даже эта война за Черной речкой… неужели ты думаешь, что после применения химии там все не могли сжечь ядерным ударом или хотя бы аэрозолями? Могли. Но это не нужно. Ибо наша армия тоже нуждается в полигоне для реальной подготовки частей. А не только для штабных учений. Он опустил голос до шепота и сказал насуплено:
– Я не видел НИ ОДНОГО события, не спрогнозированного нашим вездесущим контролем. Самолеты падают, а у них уже все на месте. Транспорт для вывоза обломков, который еще вчера торчал в другом краю страны, через пятнадцать минут готов к приему тел и разрушенной машины. Здравые вопросы: кого они на этом самолете собрали и отправили в вечное путешествие? Я думал у меня паранойя. Я думал у меня фобии. Но это не так… Все четко. Отлаженный механизм. Отлаженный механизм во всем. Даже в производстве вранья на телевидении. Но и это не самое страшное. Страшное когда сталкиваешься с непонятным на мелком… бытовом уровне. Страшно когда начинаешь встречать людей, которых ты встретить не мог. Я за месяц до того, как тебя попытался того… встретился с Кирой. Она годами из дома, кроме как по нуждам ребенка не выходила. И когда я встретил ее в лесу, возле которого я жил… я думал что чокнусь. Это же фантастика. Ее муж вдруг ни с того ни с сего решил вывезти их в лес посмотреть на заснеженные сосны. Привез не куда-нибудь, а туда где всегда гулял я и катался на снегоходе. Я разговаривал с ней и ничего не понимал. Я играл с ее ребенком, ты же знаешь, что он от Макса. Ее муж хороший человек, обеспеченный и не оскотинился по жизни. Он к ее ребенку относится как к своему. Мы с ними долго общались. Обо всем. Ее муж был несколько в курсе увлечений молодости своей Киры… в общем проговорили долго. А на утро я как чувствовал… просто собрал вещи оделся и поехал на квартиру в Клин. Уже оттуда попросил заехать приятеля через недельку посмотреть домик и точно… следы даже свежим снегом не закрыло столько там машин там побывало. В дом он понятно не пошел. Понимаешь теперь, о чем я только не подумал, увидев тебя. И ничего лучше не решил, кроме как столкнуть тебя вниз и перерезать трос… Развязать не получилось.
