Текст книги "Осознание"
Автор книги: Вадим Еловенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 63 страниц)
И как положено для своего возраста я выбрала самый романтичный и самый безнадежный вариант. Я захотела сбежать к партизанам. То что они там в холоде и иногда и в голоде сидят, меня как-то не сильно смущало. Я верила, что я смогу убедить и Василия и Артема и даже этого стального Сергея в том, что я пригожусь их отряду. Я в санитарки к доктору пойду. Я буду помогать им готовить… Чем это отличалось от работы посудомойкой, я тогда не сильно задумывалась. А даже если выгонят, думала я тогда, то тогда попрошу чтобы в другую деревню отвели. Я рассчитывала, что не откажут.
Но я же хитрая была. Я хоть и решила податься к партизанам в лесные чащи, но и на город, где я столько лет в интернате прожила, я не отказалась посмотреть. И через два дня в субботу нас всех, желающих и не очень, погрузили в открытые грузовики, чтобы партизаны видели, что между шрамами едут женщины, и повезли в город.
Предосторожность шрамов оказалась не лишней. На большой развилке, через полчаса поездки мы миновали разгромленный блокпост. На одной из стен бетонного здания я увидела символический глаз, намалеванный чем-то черным – знак отряда Василия. Глядящие.
Автоматчики в кузове занервничали, схватились потными руками за оружие, заозирались. Но даже остановиться и осмотреть то тут, то там раскиданные тела в лужицах крови, не решились. Так на всем ходу и промчались мимо. Я не могла скрыть презрительную улыбку от вида напуганных шрамов. Даже Хадис, сидящий рядом со мной и подвинувший ради такого удовольствия двух тетушек из деревни, уже не обо мне думал. Они почти незаметным движением снял автомат с предохранителя, перевел его на стрельбу очередями, как я уже давно знала из его навязчивых пояснений, и тоже вперился взглядом в даль полей за блокпостом.
Ай, да молодцы, думала я, глядя на удаляющиеся бетонные заграждения. Ведь не подступиться к посту было. Все открыто и просматривается в округе, а все-таки достал их Василий. Или Артем… В то, что это осторожный Сергей так мог нахально разобраться с блокпостом я почти не верила.
– Гады. Уроды. Суки… – тихо ругался Хадис рядом со мной и я заметила как его руки мелко подрагивают. Он вдруг зашмыгал носом, словно готовый разревется, но даже слезинки не уронил, просто все так же тихо ругался. Я, да и вообще женщины, после увиденного, старались молчать всю оставшуюся дорогу. Нет, не от сочувствия шрамам, а просто страшно было. Не знаю, как бы те отреагировали, если бы мы хоть улыбнулись. Мне мою первую ухмылку, как-то простили. Но остальным бы точно не поздоровилось. «Что лыбитесь?! Довольные что наших убивают? Так мы вас сами сейчас…» Не факт, но такое вполне могло бы и произойти. Шрамы-то между собой вечно ругаются, что им мы-то?
Когда въезжали в город, как по заказу, тучи окончательно рассеялись, и яркое солнце прогрело улицы и людей на них стоящих в ожидании кортежа Морозова. Наши машины загнали в какие-то дворы и сказав выгружаться повели всех к проспекту, где должен был проходит автопоезд приезжающей шишки южан. Меня Хадис вытолкал в первый ряд, и после раздачи настоящих цветов вручил мне букет хризантем. Я удивленно посмотрела на цветы и хотела спросить Хадиса, откуда такая прелесть, но сообразила что, скорее всего он и сам не знает.
– Ты, когда поедет Морозов, не торопясь, выйдешь из-за оцепления, и подойдешь к машине и передашь букет в салон. Ясно? – Спросил он меня и, обращаясь к оцеплению, сказал солдатам: – Пропустите ее. Хорошо?
Один из солдатиков сказал, чтобы я сразу вышла за их ряд. Я вышла, подошедший старшина осмотрел букет, понюхал, и, кивнув, дал добро. Я вообще не хотела участвовать в этом цирке. И даже подумала пропустить кортеж, но не получилось.
Автомобиль Морозова ехал не спеша, и я еще издалека видела, как к высокому армейскому внедорожнику подходят люди и передают цветы стоящему на подножке солдату. А уже солдатик передавал букет в салон. Когда до нас автомобилю оставалось прокатить метров пятьдесят, меня буквально толкнул сзади стоящий солдат, а старшина справа напомнил:
– Улыбайся, улыбайся, дура. И бегом. Давай, давай, давай. Туда и обратно.
Я разозлилась на толчок в спину, но совладала с собой и с улыбкой подбежала к машине. Вместо солдата я передала букет прямо Морозову в салон, которого узнала по изуродованному лицу, так часто фигурировавшему на листовках. Он принял букет и приказал водителю остановиться. Машина плавно встала и не успела я убежать, как из нее вышел и сам Морозов, и его знаменитая спутница. Жена, товарищ, друг.
Морозов передал букет жене и, взяв за плечи, троекратно расцеловал меня в щеки. Я ни жива, ни мертва от прикосновений уродливой кожи и губ к своему лицу только улыбалась, понимая, что не стоит раздражать такого наделенного властью человека. Все так же держа меня за плечи Морозов, громко произнес, чтобы слышали шумящие в приветствии люди на тротуаре.
– Сегодня в вашей управе будет собрание представителей города и командования Армии освобождения. Обязательно приходи девочка! Нам нужны молодые! Вы опора нашей страны.
С этими словами он отпустил меня, и я отступила к тротуару. А он что-то скомандовав солдату, подождал пока тронется автомобиль, и пошел за ним, вместе с женой приветствуя руками жителей.
Я видела, как от такого напряглись шрамы и стали еще жестче блокировать толпы по сторонам проспекта.
Вообще конечно надо быть или дураком или действительно сильным человеком, что бы в оккупированном городе вот так не торопливо идти и даже подходить к жителям и с ними общаться. Спрашивать о проблемах и обещать все решить.
Я смотрела на него во все глаза, пока, наконец-то, солдаты шрамов из оцепления не втолкнули меня обратно на тротуар. Буквально сразу ко мне пробился Хадис и спросил:
– Ну, что он тебе говорил?
Отвечая в глубокой задумчивости от воспоминаний уродливого лица Морозова, и таких ярких голубых и внимательных глаз, я сказала:
– Потребовал, что бы пришла в Управу. Им мол, нужны молодые. Что-то будут говорить.
Хадис, хмыкнул и сказал, что не получится. Через полчаса всех соберут обратно в грузовики и повезут в деревню. Я возмутилась и заявила:
– Да конечно! Ваш вождь приказал мне явиться, а ты мне будешь тут за него говорить, что делать или нет. Сморщившись от моего громкого возмущенного голоска, Хадис сказал:
– Не дури, Сашка, как ты обратно вернешься?
– Придумаю. – Ответила я уверенно.
Он больше не церемонился, взял меня за руку и насильно потащил к грузовикам во дворе. Я сопротивлялась, естественно, но он довольно крепко держал мое запястье и, ничего не говоря, вел дальше. Возле грузовиков стояло несколько шрамов и о чем-то смеялись и переговаривались. Подойдя к ним Хадис, обратился к одному из них.
– Господин штабс-капитан, лично Морозов приказал девушке явиться на собрание в управу.
На меня повернули головы все без исключения и по погонам я поняла, что среди них были одни офицеры, почему-то не пошедшие на проспект встречать Лидера. Через некоторое время один из офицеров сказал:
– Ну, приказал, значит, пусть выполняет. Хотя, как она обратно вернется, я не понимаю.
– Разрешите сопровождать ее. Я и насчет транспорта решу вопрос. До блокпоста точно доедем… Офицер, давший мне разрешение, скривился от воспоминания и сказал:
– Там на блок посту сейчас усиление будет. Попробуйте с ними тогда договориться, чтобы перевезли вас в деревню. А не договоритесь вечером все равно наши в патруль пойдут. Доведут пешком, если самим страшно будет. Оружие сдайте, солдат, и сопровождайте девушку. По возвращению лично мне доложите, что в управе было. Интересно чем Лидер соблазнять их всех будет…
Хадис не смог сдержаться и поблагодарил офицера. Я разве что не рассмеялась, видя его счастливое лицо. Вот дурачок.
Он быстро сдал автомат, подсумок и еще что-то бойцу в ближайшем грузовике и оправив на себе форму подошел ко мне.
– Ну, пойдем?
– Куда? – Спросила я.
– В управу. – Сказал он и, взяв меня за локоть, повел прочь со двора и с глаз офицеров. Уже выйдя на стремительно пустующий проспект, он сказал мне:
– Не злись, пожалуйста, что я тебя тащил. Просто ты тоже хороша. Ведешь себя… Словно я вообще непонятно кто.
Я не стала вслух говорить, что он и есть непонятно кто, но улыбнулась от его слов. Он воспринял это как добрый знак и предложил взять его за руку. Покачав головой, я так и шла в полуметре от него. А он не зная, куда деть руки, просто засунул их в карман штанов.
До управы мы дошли минут за десять. Я сама вела Хадиса, так как он не знал, куда идти, а спрашивать не решался, почему-то. Уже на площади от других глядящих узнали, что собрание будет через час. А пока Морозова видели в ресторане «Холмы» лучшем из уцелевших заведений города.
Пока мы гуляли по площади, то видели как «сознательную общественность» подвозят к Управе. Им предстояло изображать из себя заинтересованных в новой власти жителей. Цирк, да и только.
Когда собравшихся стали заводить в управу, и мы с Хадисом направились внутрь. Я не думаю, что мне было так интересно, о чем будет говорить Морозов с жителями. Мне просто хотелось хоть каких-то… не знаю, развлечений, будет неверным словом. Видно мне довольно сильно за месяц надоело мытье посуды, что я была готова даже на собрания шрамов ходить, только бы домой не ехать.
В актовом зале Управы нас рассадили странным образом. Молодых вперед, пожилых на задние ряды. Так получилось, что я сидела прямо напротив пустой еще трибуны. Люди негромко переговаривались и даже не редко раздавались смешки в зале. Этакий истерический смех, чем нас тут еще удивить хотят. Но все стихло, когда на помост к трибуне вышел сам Морозов в сопровождении офицеров шрамов и своей жены. Офицеры расселись за длинным столом, жена Морозова заняла место с краю возле самой трибуны и я почему-то подумала, что у нее есть еще одна не видная сразу роль. Суфлера. Мало ли что подсказать надо будет запнувшемуся Лидеру.
А вот Морозов сразу прошел к трибуне и вместо приветствия просто улыбнулся, как можно открытие и оглядел зал своими внимательными и даже на расстоянии заметными яркими глазами.
– Я знаю, что среди собравшихся не так уж много есть сторонников нашей администрации. – Он усмехнулся и, рассматривая молчащий зал, продолжил: – Но и ярых противников среди вас не много. Все-таки глядящие, которых мы догнали уже почти к северному морю, были далеко не подарок и наш режим по сравнению с их больше чем мягок. Мы отменили комендантский час, на всех освобожденных территориях. Мы освободили население от принудительных работ. Мы даем вам по мере возможности работу. Да сейчас в переходный период и пока продолжается эта глупая и братоубийственная война, мы не можем всеми силами взяться за восстановление производств, за поднятие страны. За нормализацию жизни. Да и оставшиеся в нашем тылу мародеры и те, кто гордо называют себя партизанами, не позволяют нам заниматься мирным трудом. Мы боремся с ними, но борьба эта будет долгой. И связано это далеко не сильным сопротивлением этих фанатиков прежнего режима. А просто с тем, что мы стараемся обойтись без лишней крови. Тем, кто добровольно складывает оружие, мы после фильтрации позволяем вернуться в родные дома и заниматься мирным трудом. Но кого мы видим среди тех, кто продолжает с нами войну на освобожденной территории? Только тех, кто при прошлом режиме жил за счет простого народа. За счет вас. Да именно за счет вас. С нами воюют буквально те, кто не умеет ничего другого, кроме как убивать и страхом заставлять работать на себя. И не думаю, что среди вас, даже лучше знающих ситуацию найдутся их сторонники. Все-таки то, что предлагаем мы, обычным гражданам нашей многострадальной страны, должно больше импонировать. Больше нравится. Вы знаете, что мы не грабим. Вы знаете, что наша армия не ведет себя как захватчики в чужой стране. Наоборот. Мы всячески стараемся показать, что только глупость разделила нашу великую страну на две части, и теперь пришло время исправить эту глупость. Объединить народ под единой властью, которая не будет унижать этот народ и наоборот станет ему служить. Ведь что такое государство? Это просто аппарат для выполнения воли народа этой страны. И мы ведем нашу священную войну, только чтобы именно народ управлял государством, а не узурпаторы, подмявшие под себя этот народ, сосали из него соки.
Морозов говорил сильно с чувством. И даже встречавшиеся в его речи тавтологии были незаметны и мы никто, думаю, не обращали на них внимание. Я слушала его сначала со скепсисом, но когда он заговорил о конкретных вещах, то я откровенно заинтересовалась.
– В вашем районе действует значительный отряд партизан. Мы знаем что они, так или иначе, пользуются поддержкой населения. И мы не осуждаем тех, кто им помогает. Добровольно или из страха помогает. Ведь эти партизаны, это тоже народ нашей страны. Пусть и заблуждающийся, пусть и непримиримо борющиеся против нас за свое видение их мира. Они хотят, чтобы снова глядящие загнали всех в лагеря и под автоматы. Но они скоро поймут, что возврат невозможен. Что люди, которые будут жить при нашей власти, не захотят обратно в страх и нищету их жизни. И когда партизаны лишаться поддержки граждан опомнившихся, что они помогают тем, кто потом их же будет строем на принудительные работы отправлять… Тогда да… Мы победим. Даже не мы. Мы-то просто выполним волю свободных людей. Вы победите. Именно вы сидящие в этом зале победите и начнет строить новую счастливую жизнь, где не будет места убийствам и войнам. Но пока партизаны могут рассчитывать на сочувствующих, эта война не прекратится. И я собрал вас здесь, чтобы спросить. Да именно, чтобы спросить. Выслушать вас, как слушаю и других, и узнать ваше мнение. Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы прекратилась эта война и чтобы единая страна зажила спокойно и созидательно. Как убедить партизан, чтобы они оставили свои попытки реставрации и вернулись в свои дома, к своим семьям или просто вернулись в общество? Он выжидательно посмотрел в зал и, не слыша ответов, сказал:
– Я понимаю, что вы привезенные сюда даже против своей воли не готовы к такому разговору со мной. Для вас я Вовка Отморозь, как окрестили меня глядящие. Я тот, кто измором брал города и поселки. Я тот, кто вешал предателей и дезертиров, что своих, что чужих. Я не буду утверждать, что все нарасказанное вам глядящими неправда. Было, и что вешал дезертиров и предателей. Было что и города, не имея сил на штурм, брал голодом. Это война. Но она мне, как и вам так осточертела… И я, как и вы, хочу ее закончить. И чтобы закончить ее нормально я должен знать ваше мнение как это окончание должно выглядеть. Если вы разумно скажете, что должен победить кто-то один… Я пойму это. Если вы скажете, как многие другие что пришло время договариваться и это я пойму. Если вы не ответите, вот что будет хуже всего. Если вам все равно, или если вы не сможете преодолеть свой страх и честно сказать, что вы ждете. Именно, с молчаливого согласия народа, глядящие смогли поставить его на колени и заставить служить себе. Вы хотите, чтобы вы опять домолчались до колючих проволок и комендантского часа? Нет? Тогда я спрашиваю вас, чего же вы хотите? И от нас и от них. Раз вы не могли сказать им, скажите мне. Я вот он. Я пришел к вам, чтобы говорить. Так говорите. Вот ты…
Сидящий рядом со мной молодой мальчик на год или два старше меня в немом страхе попытался вдавиться в кресло еще глубже. Под указывающей рукой и взглядом Морозова он не знал, куда деть себя.
– Вот ты… – повторил Морозов и сказал: – Ты хочешь завтра быть призванным глядящими на службу и умереть от пули снайпера в первый же день? Сколько тебе? Ты совсем молод. Неужели ты хочешь просто так погибнуть. И так кругом несчитано погибших. Сколько друзей, родственников, знакомых мы потеряли в Последнюю ночь. Неужели и ты хочешь так же сгинуть? Не познать новой весны, не влюбится, не найти себе жены. Не построить только свое счастье с любимыми? Ты хочешь погибнуть, упасть в ледяную грязь и потом быть закопанным в общей могиле? Ее называют братской. Но это не могила и не братская. Знаешь, как хоронят глядящие? А я знаю, я сам это видел! Своими глазами! Свалка это, а не могила. Свалка человеческих тел. Людей, что еще недавно говорили, дышали, смеялись. А потом раздетые были свалены в яму и завалены землей. Так ты хочешь кончить?
Мальчик замотал головой, а мы рядом сидящие невольно отпрянули от него словно он уже и, правда погиб и похоронен. Или что сейчас он сам умрет пот неистовым взглядом Морозова. Переведя взгляд на меня Лидер сказал, не снижая тона:
– Или может быть, ты хочешь быть изнасилованной в придорожной канаве? А? Не важно, чьими солдатами заметившими тебя. Быть изуродованной и душой и телом? Хадис сволочь. Он сказал, не вставая с места.
– Ее и так глядящие изнасиловали. Я даже задохнулась от стыда и злости.
Морозов, обомлев, посмотрел на моего сопровождающего и спросил странно тихим голосом:
– Это, правда?
Теперь другие словно трава в поле отклонились от меня, как от странного цветка. Я молчала и чуть не плакала, проклиная Хадиса и себя заодно, что настояла идти сюда.
– Это, правда?! – повторил Морозов, и мне пришлось, сдерживая рыдания кивнуть.
Я не могла расцепить пальцы на подлокотнике, даже когда Морозов спустился со сцены и, подойдя, протянул мне свои руки все в шрамах.
– Встань, девочка. Встань и не бойся ничего. Встань, чтобы тебя видели другие. Не стыдись. Ты-то ни в чем не виновата. Я просто хочу, чтобы сидящие здесь посмотрели на тебя и ответили на простой вопрос…
Я под его голубыми глазами поднялась и сделала осторожный шаг к нему. Он меня обнял, прижимая к своей груди, и спросил у зала:
– За что? За что этой маленькой девочке досталось это? За то, что она красива? Или за какие-то грехи? Нет. Она просто стала жертвой этой идиотской и никому не нужной войны. Она стала жертвой даже не самих глядящих, среди которых и люди попадаются. А ублюдков в их рядах. Всегда к власти стремятся уроды. И часто этих уродов много. Среди глядящих вполне достаточно. Разве вы хотите возвращения их? Разве вы хотите насилия над собой. Вы хотите, что бы ваших дочерей насиловали?
Странное возмущение прокатилось по залу. И даже сквозь сдерживаемые рыдания я слышала его.
– Тогда прекратите им помогать. Прекратите и все. Просто когда к вам придут, скажите, честно набравшись смелости: Моя война кончилась! Я в вашей больше не участвую. Я хочу нормально жить! И они уйдут. А, лишившись вашей поддержки, они рано или поздно придут к нам. И мы найдем и тех, кто насиловал и убивал мирных жителей. Тех, кто вешал без суда. Тех, кто устраивал братские могилы, неповинным. Вы и только вы, можете прекратить эту войну. Мы можем только ее закончить уничтожив последнего глядящего… Но это кровь, от которой и так все устали.
Я стояла прижатая к нему и, как бы мне не хотелось скрыться, спрятаться, исчезнуть, он крепко держал меня и говорил с залом. И тогда я заревела. Навзрыд. Не понимая сама себя, я не могла даже остановиться. Я прятала лицо уже специально в форменной куртке Морозова. А он гладил меня по голове успокаивающе и продолжал говорить с залом. Остановившись в своей речи он отстранил меня и поглядел в мое зареванное лицо. Потом присел на корточки и, держа меня за руки, просил все забыть. Что теперь у меня будет новая жизнь. Счастливая. Если сам народ найдет в себе силы завершить эту гнусность, называющуюся гражданской войной. К нам со сцены спустилась жена Морозова и со словами, «Наташ, помоги девочке», Морозов передал меня ей, а сам ничего и никого не смущаясь, пошел по рядам.
Он останавливался рядом с людьми и спрашивал, хотят ли они завершить войну. Люди отвечали что да. Он кивал и шел дальше. Спрашивал у пожилых мужчин: хотят ли они, чтобы наша страна ослабла в братоубийственной войне и нас подмяли бы под себя западники или северяне. Мужчины в голос отвечали, что нет. Он дошел до конца рядов и спросил у всего зала повернутого к нему:
– Поднимитесь, кто хочет из вас умереть! Мы выполним ваше желание. С почетом проводим в мир иной под грохот автоматов расстрельной команды. Желающих не нашлось.
– Если вы не хотите умирать. Если вы хотите жить. То не убивайте других. Не помогайте партизанам и мародерам. Ваша помощь им это чья-то жизнь. Жизнь какого-нибудь мальчика, что так и не вернется с войны домой. Честь и жизнь какой-нибудь девочки, что попадется им на утеху. Не творите своими руками зло. Ибо есть суд высший. Даже не мы… Но высший суд определит, что сделал каждый из нас что бы прекратились убийства и войну…
Стоящая предо мной молодая женщина аккуратно вытирала платком мое лицо и говорила, что все будет хорошо. Она успокаивала меня, а я ревела все больше и больше. Мне было так жутко стыдно и неприятно, что даже выразить не могу. Но даже сквозь свои чувства я понимала, что моим горем этот Морозов просто беззастенчиво воспользовался…
Когда мы уже тряслись в кузове попутного грузовика везущего нас к блокпосту, я все еще была, наверное, не в себе. Хадис меня о чем-то спрашивал, но я ему не отвечала, и лишь иногда смотрела в его глаза, не понимая вопросов. Только спустившись на освещенном перекрестке из кузова и пройдя к охранению блокпоста, я поняла, что уже избавилась от чар Морозова и от всей этой сопливой и грустной ситуации.
Было довольно темно. И то, что мы так поздно добрались до блокпоста, не от нас зависело. И собрание с народом длилось несколько часов. Люди потом уже никого и ничего не боясь открыто предъявляли претензии Морозову, а тот чуть ли не с шутками разбивал их примерами, о которых мы знали из поведения глядящих. Люди в конце-концов уже так открыто себя вели, что даже смеялись на некоторые шутки Морозова и совершенно позабыли, что их чуть ли не под автоматами собрали в том зале. Еще мы потом долго искали попутный транспорт, а когда нашли, то водитель сказал, что смену на блокпост он повезет только к вечернему разъезду. Пришлось голодными и уставшими ждать этого вечернего разъезда.
До глубокой ночи мы ждали патруль из нашей деревни, задержавшийся в пути и расчищавший завалы на дороге. Потом вместе с ними неторопливо тронулись в путь. До деревни пешим ходом было идти часа полтора не меньше. Следовало поберечь силы.
Уже ярко светила луна и редкие яркие звезды. Уже я, откровенно не брезгуя, оперлась на руку Хадиса. Уже позади остался час пути. Уже впереди огни деревни видны были, когда на нас напали…
Выстрелы раздавшиеся, казалось, со всех сторон до ужаса меня перепугали. Я упала на дорогу, и весь короткий бой пряталась в объятьях Хадиса, которого даже не ранили, но который тоже предпочел залечь.
Когда вокруг нас уже не стреляли, а только плакали и стонали, я приподняла голову и попыталась оглядеться. Но замершая надомной тень уперлась тяжелым ботинком в спину и скомандовала негромко:
– Лежать!
Несколько человек выскочили на дорогу, поднявшись с поля. Один из них на бегу командовал:
– Осмотреть трупы. Оружие, патроны к себе. Раненых добить. Живых связать. Бегом. Быстрее.
Хоть голос мне и показался знакомым, но я была так напугана, что не посмела спросить. Вскоре меня подняли на ноги и посветили ручным фонариком с динамо-машиной в лицо. Уворачиваясь от жужжащего света я расслышала веселый голос, просивший у меня со стороны:
– Сашка?
– Серебряный? – Спросила я чуть не плача от пережитого.
Он откликнулся и я, вырвавшись из рук державшего меня, кинулась и обняла моего знакомого.
В это время раздались короткие пистолетные хлопки, и я поняла, что партизаны добивают раненых. Я услышала голос Хадиса умолявшего его не убивать и сама заорала как ненормальная:
– Не убивайте его! Не убивайте! Он друг. Он хороший!
Уже прицелившийся солдат с фонарем, освещающим прячущегося за раскрытыми ладонями Хадиса, поднял пистолет, отводя его от цели, и вопросительно посмотрел куда-то в сторону.
– Вяжите его, чего смотрите? – Раздался голос очень знакомый мне.
– Он ранен. – Сказал солдат и осветил кровь под Хадисом.
– Это не моя! Я не ранен! – Запричитал он и снова попросил: – Не убивайте меня. Не обращая на него внимания, солдат сказал:
– Рука в крови. Все равно вязать? Не хочется возиться с ним, если он сознание потеряет.
– Давай… тут недалеко остановимся, перевяжем его, чтобы не сдох. А в лагере посмотрим какой он друг.
Серебряный не дал мне посмотреть, как будут вязать моего воздыхателя и потащил меня с дороги в поле.
– Как тебя сюда занесло? – Спросил он на бегу.
– В город ездили. – Ответила честно я.
– Так все же вернулись, кто уезжал. – Удивился он и, показывая, что партизаны внимательно следят за передвижениями жителей и бойцов.
– Нас на собрание потащили в управу. – Ответила я, начиная чуть задыхаться.
Мне приходилось высоко задирать ноги, чтобы не спотыкаться при беге о спутанную траву. Но даже это не помогало. Несколько раз я падала, и Серебряному приходилось мне помогать. Наконец уже довольно прилично отбежав, мы остановились, поджидая остальных. Дождались, отдышались и собирались идти дальше, когда с визгом над нами взлетела ракета.
Командир группы выругался и жестко попросил в следующий раз внимательней быть. Кого-то видно пропустили из раненых и он послал сигнал о нападении.
– Да без разницы. Из деревни точняк выстрелы слышали. – Сказал незнакомый боец, и мы больше не теряя времени, поспешили прочь с открытого поля в сторону недалекого уже леса.
В темном лесном лагере, где дай бог пара костров горела, и то обложенных вокруг высокими изгородями я и Серебряный присоединились к греющимся, а вот Хадиса и еще одного шрама потащили в дом, где обитал, как я помнила Василий.
Серебряный, немного посидев и отогревшись от ночного похода, сказал мне никуда не отлучаться, а сам ушел, кажется тоже к Василию. Слухи о моем возвращении в лагерь быстро облетели его и буквально минут через пятнадцать, к костру пожаловал доктор. Он обнял меня, спросил как здоровье и потянул к себе в землянку поесть. Голодная я была жутко. Уминая у него консервы и хлеб, я отчаянно старалась есть помедленней соблюдая видимость приличий, но не получалось. Я за несколько минут затолкала в себя все и еще минут пять пыталась с набитым ртом все это пережевать. А, видя, как улыбается доктор, я чуть вообще не прыснула смехом. То-то я бы ему там все испачкала.
Уже отпивая из кружки простой кипяток, отчего прошибал по всему телу пот, я рассказывала о своей жизни в деревни. И уже даже рассказала о своей любви к тарелкам и шрамам, когда в землянку постучавшись спустился лично Артем.
– Здорово, малая. Идем, Василий тебя хочет видеть. Он что-то не понял на счет друга и прочего. Пошли, расскажешь.
Я поблагодарила за угощение доктора и, поцеловав его в щеку, поспешила за Артемом.
В комнате Василия у небольшой печки прямо на полу сидел Хадис и потирал почему-то скулу. Василий сидел за столом у керосиновой лампы и смотрел на карту. Напротив него сидел Сергей и незнакомый мне офицер. Еще один глядящий с автоматом замер над Хадисом и не спускал с него глаз.
– Привет, Саша. – Кивнул мне Василий, которому я всегда с Артемом передавала добрые слова. Сергей, которому я была обязана давним своим пленением, только кивнул и предложил сесть рядом с ним. Но я села ближе к Василию и рядом со мной опустился на скамью Артем.
– Что это за чмо? – без предисловий начал Василий, указывая кивком головы на Хадиса. Не зная, как объяснить, я все-таки попыталась.
– Солдат шрамов. Мой ухажер. Все никак отлепиться не могла от него. Василий неопределенно хмыкнул и сказал автоматчику:
– Давай его в расход, только не стрелять, а так… ну ты понял.
– Не надо его в расход! – возмутилась я. – Он же вам ничего плохого не сделал!
Покачав головой от моей глупости, Василий только повторил приказ. Хадиса подняли на ноги, и повели к выходу. Я как дура опять заревела, умоляя не убивать мальчика. Василий морщился и, наконец, спросил меня:
– Ты его что любишь или что?
– Нет. – Всхлипывая, возмутилась я. – Просто он мне сильно помог. Там в городе. Он мне и машину нашел доехать и вообще. Он добрый. Хороший.
– Тоже мне аргумент. – Скривился Артем и посмотрел на бледного со следами слез Хадиса. Потом кивнул и сказал солдату: – Пока в яму к другим. Пусть до утра поживет. Одним больше, одним меньше, не важно… Когда всхлипывающего Хадиса увели, Василий спросил у меня:
– Вы реально сегодня виделись с Вовкой Отморозью?
– Да. – Сказала я. – В управе много народу, не меньше тысячи собрали на встречу с ним.
– И что там было?
Я пожала плечами, не зная как объяснить. Потом все-таки нашлась и рассказала. Меня внимательно выслушали, и Артем после этого спросил:
– А сколько в зале охраны было?
– Да, не было охраны в зале. Может, и была, но я не видела. – Ответила я, пожимая плечами.
– Смелый. – Хмыкнул Василий и странно добавил: – Верит в свое предназначение и свой второй шанс.
– В смысле? – не поняла я, но Василий объяснять не стал, а Тёма сказал, что потом расскажет мне сказку на ночь.
Они склонились над картой и недолго обсуждали что-то непонятное мне. Потом Сергей положил на стол карту города, и тогда я поняла, что они говорят о возможностях убить Морозова.
– Обедает он в «Холмах». Агитировать завтра, наверняка, будет там же в Управе. Он три четыре дня обрабатывает народ, Странно, что он Сашку отпустил, очень у него удачно с насильниками глядящими получилось… Эффектно. – Сказал Артем.
Я невольно покраснела и даже хотела возмутиться, что это все правда, но меня вряд ли бы кто послушал, скорее просто бы выгнали наружу.
– Не важно. Это его выступление сарафанным радио дальше разбежится. Будут судачить да мусолить. Это не есть хорошо. – Отозвался Сергей. – Но если все, так как она говорит, то рискнуть можно. Человек двадцать я в город без проблем введу. Нужны гранаты. Или резонансный заряд тактический. Перестрелка нам там не нужна.
– Заряд из пятерки можно взять. – Напомнил незнакомый мне офицер. – Там все равно он без дела валяется. Ржавеет. Но тяжеленный он… вчетвером тащить придется. Как вы донесете его неясно. Да и народу погибнет много. И так Морозов агитирует не плохо, а из этой смерти шрамы вообще его национальным героем делают и на каждом углу начнут кричать, что глядящие не жалеют свой народ ни капли. Резонатором ради одного шрама тысячи людей подстерегли и положили.
– А я говорил, что надо было его на въезде в город мочить. – Сказал Василий. – Севу бы провели в город, он бы снял его. А теперь вообще непонятно, как и что делать. Но давать ему уйти нельзя. Хватит, уже один раз дали. Вот и делай после этого доброе дело. Я не удержалась и спросила тихонько у Артема, чтобы Василий не услышал:
