Текст книги "Осознание"
Автор книги: Вадим Еловенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 63 страниц)
Я поднялся и собирался выйти из кухни, но Василий оторвался от тарелки и, посмотрев на меня, попросил:
– Тём… останься.
Видя, что Василий встал и достал початую бутылку водки из шкафа над раковиной, Настя вздохнула и вышла одна.
Разлив по стаканам немного алкоголя Василий поднял свой и не чокаясь выпил. Я последовал его примеру и быстро проглотил. Отломив хлеба от его куска я заел и внимательно посмотрел на полковника усиленно работающего ложкой.
– Так из-за чего поссорились-то? Отставив в сторону пустую тарелку, Василий сказал:
– Я уже сказал. Она уезжает. Я там уговаривать ее начал. Чуть ли не унижался. А она ни в какую. Потом говорит вообще: Вася, знал бы ты как мне надоели твои…
Он не решился произнести дальше. Снова налил водки, и мы выпили, поделив с ним остаток хлеба.
– Я ей нужен был только чтобы хорошо в лагере жить. Хорошо кушать, хорошо спать… – сделал далеко не очевидный вывод Василий. Я знал Алину, хотя и не мог похвастаться, что знал ее хорошо как Настя, но знал. У той конечно свои тараканы в голове, но ради еды и койки она бы охмурять Василия не стала. Пожав плечами, я сказал:
– Она, наверное, не все рассказала. Может у нее правда дела неотложные там… откуда она поступила. Потом одумается – вернется.
– Не верю я. – Он вдруг перешел на шепот и попросил меня: – Поговори с Настей, пусть она узнает, что да как… Мне самому ее просить неудобно. А ты…
А я попросил, и ничего со мной не сталось. Как и с Настей кстати. Лежа в постели, она пообещала, что поговорит и все узнает.
Когда с самого утра заработала расстрельная команда, все эти ночные сопли моего полковника показались мне чем-то диким и неуместным. Я стоял за оградой лагеря и видел, как Сергей зачитывает приговор и отдает указания лейтенанту. Видел, как вывели из отдельной загородки осужденных и, подведя к свежевырытому рву, выстроили перед ним. Отделение приложило автоматы к плечам, прицелилось и по команде лейтенанта дало залп. Не все повалились в ров. Кто-то падал на склон или вообще вперед. Лейтенант достал пистолет и, подходя к каждому, делал контрольный выстрел в голову. В ров командир расстрельной команды спускаться не стал, а подозвал бойца из отделения, и тот полоснул очередью по дну. Потом остальные бойцы скинули задержавшиеся тела вниз, и из загона вывели еще восемь или девять осужденных. Так же расставили со связанными сзади руками, и все повторилось.
При мне, в оцепенении наблюдавшем эту картину, было расстреляно не меньше тридцати пленных. Ров даже не засыпали, понимая, что день только начался. Когда я встретился с Сергеем, тот был невероятно бледен и отказывался говорить. Только в кабинете у Василия тоже злого и раздраженного он взорвался:
– Василий… когда ты нас тащил сюда… ты говорил, что здесь рай земной. Что мы будем, как сыр в масле кататься. Ты не говорил, что мы будем палачами.
Насуплено посмотрев на помощника, полковник поднялся и сказал четко и внятно:
– Капитан, вам не говорили, что в этой жизни за все надо платить! И что частенько за вашу хорошую жизнь будут платить другие…
– Я не хочу быть палачом. – Твердо заявил Сергей.
– Вы, капитан, уже палач. Идите, застрелитесь и не мешайте работать! – отрезал Василий.
Сергей резко вышел, забыв свою папку на столе. Чуть помолчав, Василий сказал мне:
– Иди, посмотри, чтобы он и, правда, не застрелился.
Я молча вышел и попытался нагнать Серегу. Тот уже прошел почти к воротам лагеря, но я догнал его и сказал:
– Слушай…
– Отвали! – огрызнулся Сергей.
– Капитан! – Перенял я тон Василия. Когда Серега замер я скомандовал: – Следуйте за мной!
У нас дома Настя уже отпаивала водкой нас обоих. Мы даже не пытались сразу обсудить произошедшее. Просто пили. Даже Настя приложилась к рюмке, узнав какую «работу» выполняет Сергей.
– Настя, – обратился Сергей к моей жене. – Уйди. Я сейчас разревусь.
– Не надо, Сереж… – попросила она его. – Я и подавно тогда тут… Посмотрев на меня, Сергей сказал:
– Ты знаешь, почему я ушел из лагеря? Думаешь, я сорвался? Нет. Глава комиссии объявил обеденный перерыв. ОБЕДЕННЫЙ! Понимаешь? Они сейчас прямо там, где выносят приговоры, обедают. Я им сказал, что поем в лагерной столовой. И ушел. Но я думаю я еще долго, есть не смогу… Подумав, он вдруг чуть ли не рассмеялся. Поясняя свои ухмылки, он сказал:
– А лейтенант-то как навострился-то. Даже не верится, что вчера его майор угрозами заставлял исполнять… четко так. Словно всю ночь репетировал. Я, подумав, кивнул и сказал:
– Он за этой четкостью хоть не думать может. Ему, наверное, тоже в столовке кусок в горло не лезет. Думает об этом как о работе. Противной, но работе.
Сергей ничего не сказал, но налив себе водки поднялся, выпил залпом ее и не закусив, сказал:
– Ну что ж. Пойду и я на РАБОТУ.
Когда он ушел я тоже засобирался. Настя вышла вместе со мной и всю дорогу до лагерных ворот, она даже посмотреть боялась на изгороди с колючей проволокой временного лагеря.
Выехав с Василием на элеватор и зернохранилище, я даже оттуда слышал работу расстрельной команды. Не делясь с полковником своими мыслями, тоже боясь нарваться на грубость с его стороны, я просто занимался проверкой отремонтированных механизмов и удовлетворенно сообщил, что меня все устраивает. Василий кивнул и ушел в ближайший амбар поговорить с учетчиком о рабочем процессе.
Я стоял и слушал, как вечные дармоеды воробьи, разжиревшие на нашей неаккуратности вяло чирикают и даже не скачут, а пытаются ходить как голуби. Ну да. Мы теряем они жиреют… Пообещав наглецам привезти кошек из района, я пошел в машину и там уже дожидался полковника. В машине звуки выстрелов были не слышны.
Когда вечером мы собрались в кабинете у Василия, Сергей выглядел получше. Толи привык так быстро, толи прилично уже накатил на грудь. Во всяком случае, из всего, что он сказал мне в тот вечер важным, было только то, что он рекомендует мне поприсутствовать на допросе Владимира, чтобы и его просто так на всякий случай к стенке не отправили.
– На каком основании? – усмехнулся я.
– А им основание не нужно. – Сказал он с ленцой. – У них приказы. Ровно три. Но на все случаи жизни. Любого можно к стенке отправить. Тебя, меня, Ваську… Всех. Так что давай завтра подруливай после обеда поприсутсвуешь. Дашь показания, как ты его нашел. Может быть, и Настины показания понадобятся.
Поздним вечером дома я узнал, что у моей жены есть тайны, которые она не может мне сказать. Был очень изумлен.
– Это даже мне не стоило знать. Так противно. – Сказала она, когда я спросил, чем кончился ее разговор с Алиной.
– Но ты же передала это Василию? – спросил я.
– Да, конечно.
– А мне значит нельзя? – начинал уже я обижаться.
– Ну, пожалуйста. Это не наше дело, Тёмочка. Пусть их, сами разбираются. Захотят рассказать тебе, расскажут. А я не буду. Просто… Не могу. Я собрался с мыслями и спросил:
– Ты мне просто не доверяешь? Она вздохнула и сказала:
– Мне кроме тебя и доверять-то некому. Просто это не наше. И нас не касается. Там все слишком сложно. Я молчал и почти уснул, когда она спросила:
– Ты обиделся на меня?
– Нет.
– Ну, я же вижу, что обиделся.
– Тогда чего спрашиваешь? – сказал я.
Она замолчала и, прижавшись к моему плечу, долго просто ничего не говорила, тихонько дыша мне на грудь. Настолько долго, что я смог провалиться в сон. Следующий день, а точнее с полудня я запомнил на всю жизнь.
Я действительно пришел в лагерь для пленных и с тоской оглядел уцелевших после этой бойни. Человек восемьдесят, не больше, пряталось под навесами. И столько же наверное глядящих было в охранении по периметру лагеря после ночной попытки массового побега.
В палатке для допросов было тихо, темно и даже как-то спокойно. Словно не здесь выносились страшные решения, а сюда люди приходили отдохнуть после странного для позднего августа пекла.
– Здравствуйте, майор. – Обратился ко мне начальник комиссии в чине полковника глядящих. – Присаживайтесь. Сейчас уже послали за этим вашим Владимиром. Хочу у вас спросить, у него в деле внесена отметка о его прекрасной стрелковой подготовке. Вас разве это не насторожило? Садясь на раскладной стульчик, я признался:
– Пока вы не поставили акцент на это, я даже значения не придавал таким вещам. Сейчас ощущение такое, что все стрелять умеют, даже те, кто никогда оружия в руках не держал. Усмехаясь моим словам, глава комиссии сказал:
– Ну ладно, не будем делать пока выводов. Сейчас придут мои сотрудники и ваш Владимир, и мы с ним поговорим.
Когда все собрались, в палатке стало откровенно душно, из-за чего пришлось откинуть полог и закрепить его на колышке. Ввели Владимира. Хлопая глазами от неожиданной темноты, он не сразу нашел стул, на который ему предлагали присесть.
– Давайте по порядку, – обратился к моему подопечному один из офицеров следователей: – Ваше имя, фамилия, год, место рождения.
– Владимир Морозов… – сказал он и замолчал.
– А дальше? – попросил его офицер.
– Я уже сообщал докторам, что практически ничего не помню.
– Ну, какие-то воспоминания у вас есть?
– Да. Мне кажется, я родился в Москве. В России.
– В Руси… – непроизвольно поправил офицер и спросил у соседа: – А что за город такой Москва? Его сосед пожал плечами.
– Где такой город? В какой волости хотя бы. – Поинтересовался у Владимира офицер ведший дознание.
– В московской наверное. – Пожал плечами Владимир и отчего-то в отчаянии посмотрел на меня. Я поднял ладонь, успокаивая его и говоря отвечать все, что требуют.
– Но такой волости нет в наше стране.– Несколько раздраженно сказал сидящий с краю офицер и посмотрел на главу комиссии, в молчании рассматривающем нервничающего перед ним допрашиваемого.
– Это, наверное, у меня проблемы с головой после попадания молнии. – Сокрушенно вздохнул Владимир. – Мне врач такое говорит. Но я знаю, что вот молния в меня не попадала.
– А где вы получили такие уродливые шрамы? – поинтересовался глава комиссии: – Я смотрю они у вас не только на лице, но и на руках.
– Они по всему телу. – Сказал я осторожно. Ожидая ответа от Владимира, глава комиссии закурил и предложил ему сигарету.
– Нет спасибо. Я раньше курил… Кажется. Но когда попал в лазарет, здесь очень долго не имел возможности и бросил. Убирая сигареты, глава напомнил свой вопрос и Владимир признался:
– Я не знаю точно. Когда меня нашел господин майор, я уже был покрыт весь ожогами. Он меня спас из воды. Со своей женой они привезли меня лазарет, где мне помогли. А господин майор после этого долго болел. Он в весеннюю холодную воду полез ради меня.
Я знал, что Владимир умеет дурачком прикидываться, но, посчитав, что там не место и не время, я кашлянул, чтобы он пришел в себя.
– Меня вот заинтересовали ваши познания в области… эээ… радиационных поражений. – Сказал глава комиссии явно даже больше чем подробно ознакомившийся с делом.
– Да. У меня в голове есть что-то по этой теме. Но всплывает отрывочно и не всегда.
– А ваши шрамы? Это не от воздействия излучения?
Пристально поглядев на главу комиссии, словно оценивая свои будущие слова, Владимир сказал:
– При поражениях скажем от ядерного взрыва, у меня были бы ожоги другого характера и явно не по всему телу. Вообще воздействие радиации на кожный покров довольно многообразны, но таких вот ожогов вызвать не могут.
– Вы сказали ядерного взрыва? – вскинул брови глава комиссии.
– Да. – Твердо ответил Владимир и посмотрел на меня, мол сам хотел, что бы я честно отвечал.
– Я вас правильно понимаю, что вы говорите о том… О выделении ядерной энергии с последующей цепной реакцией?
– Ээээ… – замешкался Владимир – С цепной реакции все начинается. А потом уже идет сопутствующее ей выделение энергий. Вскинув в удивлении брови, глава комиссии поинтересовался:
– Вы физик? Или занимались другой наукой?
– Я водитель. И механик. В какой-то мере… Господин майор подтвердит. Я кивнул, подтверждая, что с техникой Владимир на ты.
– А откуда вы тогда знакомы с работами по высвобождению энергий ядер?
– Я много читал. И вот что-то в голове отложилось. Казалось у главы комиссии отлегло от сердца. Он с усмешкой сказал:
– Наверняка какую-нибудь фантастику? Подумав и словно взвешивая слова, Владимир кивнул и сказал:
– Да. Думаю, вам будут мало знакомы эти писатели…
– Да и не важно… – сказал, взмахнув рукой, глава комиссии и велел своему офицеру проводить дальше дознание.
Но дальше все уперлось в стену Владимировых не помню, кажется не помню, абсолютно не помню.
– И даже чем вы занимались до Трехстороннего конфликта вы не помните? – со странной улыбкой спросил дознаватель.
– Это что такое? – изумился неподдельно Владимир.
– Последняя ночь… – подсказал я ему.
– Аааа… понятно. Мне рассказывали здесь в лазарете что несколько лет назад было применено оружие массового поражения на планете… Но подробностей я к сожалению не знаю. Люди мало рассказывают о причинах. В основном кто как выживал после этого…
– А вы как выживали?
– Я не помню… – как-то тоскливо повторил Владимир. – Господа офицеры, господин полковник… я понимаю, что это звучит дико. Как может не помнить человек… Но это истинная правда. Я здесь уже полгода почти. И врачи подтвердят, что я честно пытаюсь вспомнить, что со мной было. Хотя бы что со мной случилось и откуда такие ожоги. Мой доктор говорит, что с такими ожогами не выживают и не мудрено, что я мог повернуться рассудком. Но я здоров… Честно! Просто вот не могу вспомнить некоторых вещей…
Кажется на словах «Я здоров!» полковник откровенно загрустил. Он попросил вызвать караул. Вошедшим бойцам он приказал вывести Владимира на улицу и подержать его там пока комиссия примет решение.
– Он сумасшедший. – Безапелляционно произнес дознаватель, и полковник неторопливо кивнул, соглашаясь с таким выводом.
– Ну, тогда надо избавляться от него. – Сказал сидящий с краю офицер: – Инструкции на счет юродивых, блаженных и прочее довольно ясны и не требуют расширенного объяснения.
Сергей встал со своего места и к моему удивлению горячо вступился за Владимира, пока я соображал, какие у них могут быть инструкции на счет больных людей.
– Владимир не сумасшедший. Мы имели в этом возможность не раз и не два убедиться. А временная амнезия, которую ему постановили, как диагноз врачи, не дает повода к использованию инструкции. Да амнезия может длиться годами. Но он не бесполезный человек. Не дармоед. Он занимается техникой на мех дворе. Он занимается ремонтом личного автотранспорта сотрудников, освобождая от выматывающих буксировок в район. Он активно работает в лазарете. И все это буквально только за еду. Администрация лагеря ничего не платит ему. Да мы и не могли бы платить. У него ни паспорта нет, ничего. И все чего мы хотели, передавая на ваше рассмотрение это дело это послать официальный запрос, чтобы по его отпечаткам пальцев в старых и новых базах восстановить его личность. Чтобы хоть мы знали, точно ли его зовут Владимиром, а он не вспомнил имя своего какого-то друга…
До меня, наконец, дошло, что комиссия только что хотела просто расстрелять мною лично спасенного человека. Я тоже поднялся со своего места и сказал:
– То, что он выжил это огромная случайность. С такими ожогами не выживают. Я видел там и другие тела. Они были мертвы. Я не знаю, что они там делали и почему начали всплывать из-под воды. Но, заметив чуть живого человека, я поплыл и вытащил его. Я не прошу себе медаль за спасение утопающих, но хоть не расстреливайте здорового, нормального, пусть и изуродованного человека. Иначе нахрена я месяц с пневмонией мучился.
Раздались невольные смешки, и я был рад, что разрядил немного эту темную обстановку. Ко мне обратился, глава комиссии и спросил:
– Много там было тел?
– Я не считал особо. Но да… много. Всех потянуло течением, а Владимира задержало что-то. Я смог подплыть и вытащить его.
Глава замолчал, поглядев на сидящего с краю офицера и тот, понимая, что ждут его решения, сказал:
– Если врачи поставили диагноз амнезия, то да… он не подпадает под закон о селективном отборе… Но господи, он такой уродливый. Я не понимаю, как вы за такое чудовище вступаетесь…
– А им машины будет некому ремонтировать, если мы его расстреляем. – С усмешкой предположил один из молчащих до этого офицеров.
– Ну разве что. – Кивнул крайний и обращаясь к главе комиссии сказал: – Раз господин майор и господин капитан просят… пусть оформят стандартную заявку, мы завизируем ее. И своими каналами отправим.
– Надо бы ему документ выдать. – Сказал ведший дознание офицер. – Пусть временный. Пусть на Владимира Морозова.
– А что ему в место рождения и дату вписать? Не помню, не знаю? – спросил с усмешкой блюститель чистоты нации.
– Повторяю временный документ. Впишем в него только приблизительный год рождения. В нашей практике такое бывало, когда люди не знали своего точного дня рождения и месяца. А место рождения впишем созвучное этой, как ее, Москве… Что у нас похожее. Москва… Ока?
– Моква… – подсказал название известной мне деревни глава комиссии.
– Точно. – Кивнул дознаватель. – А придут документы на него… если там криминал, то явно из района за ним нагрянут. А если ничего страшного все заслуги из временного паспорта перенесут в постоянный. Логично? Все согласились, и глава комиссии сказал:
– Ну, значит тогда все. Капитан, распустите расстрельную команду. Оставшихся осужденных мы сегодня отправим с конвоем в район. Оттуда их транспортом перевезут по месту отбытия наказания. Мы вышли из палатки, и я подошел к стоящему под охраной Владимиру.
– Меня расстреляют? – спросил он, не столько со страхом, сколько с какой-то жестокостью.
– С ума сошел? – изумился я. – Пошли паспорт получать.
Его радость, как и свой испуг за него там, в палатке я буду помнить очень долго.
Временный паспорт на имя Владимира Морозова нам выдал лейтенант – секретарь комиссии. Рассматривая толстенькую книжицу, Владимир изумлялся, зачем столько страниц.
– В паспорте отмечаются все твои заслуги. Весь твой трудовой стаж. Замечания тоже отмечаются, но редко. Никто не хочет портить другим жизнь. Эта документина у тебя на всю жизнь, если твои данные не восстановят. Пошли запрос на тебя писать очередной.
– Опять отпечатки снимать будете? – спросил он с досадой.
– У меня их уже во… – я указал на свое горло. И, правда, в личном деле Владимира, что унес обратно в канцелярию Сергей, было два или три бланка запасных с отпечатками.
Вечером, когда комиссия на своем транспорте двинулась дальше на юг, а временный лагерь опустел полностью, мы собрались у нас дома что бы обмыть получение паспорта нашим погорельцем.
– Они его уже расстрелять хотели! – Возмущался Сергей чуть пьяным голосом. – Мол, не место среди нас больным на голову. Я ему хотел сказать, что он сам больной…
– Кому? – спрашивала Настя, радуясь, что Владимир отделался от всех этих дознавателей.
– Да там был один мудак. Знаток законов и инструкций. Это по его милости две трети была расстреляна. Мол, инструкция есть такая. И комиссия выбирала не виновных и невинных, а кого стоит расстрелять, а кого нет. Бред согласитесь? И кого они больными называют? Их самих в психушку надо.
Андрей, помощник Василия дернул за край формы Серегу и попросил его не орать так и о таком. Василий кивнул, сказав, чтобы не палил расслабуху.
– Какой-нибудь солдатик услышит под окнами и привет севера! – сказал Василий.
Серега поднял тост, и мы выпили за нас. Тех при ком не надо думать сдадут тебя или нет на утро следователям глядящих.
Слушавший нас Владимир все никак не наиграющийся со своей паспартиной вдруг сказал:
– Как так жить-то можно, всего боясь…
– А об этом главное не думать. – Пожав плечами, сказал я. – Просто надо делать свое дело и все.
– Мдааа… – протянул загадочно Владимир и сказал: – Я думал это у нас дурдом… А вам тут тоже не скучно.
Мы посмеялись и попросили рассказать, еще что-нибудь из ложных воспоминаний погорельца.
– Да ну вас. – Пожаловался он. – Опять издеваться будете над больным человеком.
– Забудь что ты больной! – сказал с насмешкой Василий. – Видал? Больных расстреливают.
– А у нас тоже не особо лечат. Изолируют. Чуть что не так все… давай-ка прокатись в «санаторий» лет на пять… За обычную демонстрацию протеста, можно влететь года на три. Это если повезет и не припишут тебе по доброте своей сопротивления аресту или антигосударственную агитацию.
– Ха. – Не подобающе усмехнулся Руслан. – Зато ведь не расстреливают?
– Нет. Не расстреливают. – согласился Владимир. – Отправляют туда, где ты сам сдохнешь.
– Это где? – спросил Руслан, подливая себе и Владимиру самогона.
– Полигоны всякие… Эксперименты научные. Или медикам на растерзание…
Я вдруг осознал, что начинаю верить этому спокойному уверенному голосу страшно изуродованного человека.
– Брррр. – встряхнул я головой. – Насть, ты не слушай его… У него там пятиэтажки на воздушной подушке катаются. Он и не такое придумает.
– Ну-ка, ну-ка… – потребовал подробностей Василий, и через упрямство свое Владимиру пришлось повторить нам сказку про то, как он работал в какой-то пустыне, развозил воду для местных жителей.
– А отчего же они в пустыне живут? Им что места мало? Владимир пожал плечами и не пояснил.
– Все. Завязываем со сказками про лучший мир. – Потребовал Серега.
– Да он не лучше наверное… – признался Владимир. – Просто там другие проблемы. Другие сложности. Я там не смог… И вроде как получается, что мне второй шанс дали. Только изуродовали. Поучительно подняв палец, Василий сказал:
– Во! За все надо платить. Слышишь, Серега, я тебе говорю. А вообще ты прав. Все завязываем с болтологией. Все по домам.
Разогнав толпу, отправив Владимира спать в общагу, где обитали бывшие заключенные решившие остаться при лагере, мы с Василием не завалились спать, а засели на кухне, и я спросил его после очередной кружки трезвящего крепкого чая:
– Ну, чего? Завтра Серега документы на твою Алинку выпишет. Тебе подписать их надо будет.
– Подпишу. – спокойно сказал Василий.
– И она уедет?
– И она уедет. – Кивнул он и, подумав, добавил: – Причем поедет вместе с грузовиком с картофелем. От моей помощи она отказалась. Не мил я ей стал.
– А что Настя сказала?
– А она тебе ничего?.. – спросил он удивленно, потом ехидно так усмехнулся и сказал: – Значит и не надо тебе знать.
– Да вы сговорились. – Сказал я и отхлебнул горячего чая.
– Да нет… – как-то грустно сказал Василий. – Просто все это настолько глупо и непонятно, что начну я рассказывать, ты будешь меня пытать «Что?» да «Как?». И такой сукой ее считать начнешь. А это не так… она в чем-то права. Так что даже не спрашивай.
Я и не стал спрашивать. Просто посидели, поговорили о делах, о разболтанности личного состава. Василий сделал мне втык за участившееся пьянство на постах. Понимая что, в общем-то за дело я пообещал разобраться, как закончим с уборочной.
– На губе сгною. – Пообещал я невидимым врагам служебной дисциплины. Василий, хмыкая, сказал:
– Сначала надо самим бросить каждый день пить. С нас же пример берут…
– Значит, пора вспоминать службу. – Пришел к выводу я и опечаленный поплелся в постель. Настя во сне обняла меня, закинула мне на бедро ногу и пробормотала:
– Завтра не буди меня. Вставать готовить не буду.
– А покормить меня перед службой? – притворно возмутился я.
– Завтра воскресенье… – напомнила мне она и я понял, что новую жизнь в воскресенье не начать, а в понедельник ее начинают только самые наивные.
Сон семнадцатый:
С каким-то абсолютным пофигизмом я осознал себя плывущим в море тюленем. Понимая, что это сон из того же порядка что и прежнее, я не стал ждать пока меня сожрет акула или касатка. Не стал ждать внезапного появления на катерах охотников. Я просто нырнул и пошел на глубину.
Блин, я и не знал, что тюлени могут так долго под водой находиться. Прежде чем меня потянуло наверх, я заметил силуэт на фоне светлой поверхности моря. Огромная акула проплыла над моей головой, неторопливо и величественно изгибая свое хищное тело. Я сам себе улыбался, понимая, что именно она и должна была меня сожрать. Я уже захлебывался, но не давал себе всплыть. В общем, убил себя нафиг, чтобы не мучиться…
Алина получив документы и деньги за отработанный в лагере период не уехала в тот же день, хотя в паспорте уже стояла отметка об освобождении и в течении двух недель она обязана была прибыть по месту приписки. Поселившись у одной из местных семей, сняв у них на неделю комнату, она удивила этим даже Василия. Он мучился вопросом, надо будет ей выписывать разрешение на постоянное проживание в поселке или нет. Поручив мне в случае чего прописать ее у нас, он кажется, с тайной надеждой только и ждал ее обращения. Настя же целыми днями пропадала у нее и помогала привыкнуть к жизни на воле. Пожертвовала ей некоторые из своих вещей. Взяла с моего разрешения довольно приличную сумму в тысячу сто единиц и закупила в поселковом магазине для девушки все необходимое в долгом путешествии. От мыла и зубной щетки, до недорогих духов и прокладок. Нет, не подумайте, я не требовал отчета, на что она тратит деньги. Не так у Насти много подруг, чтобы не проводить одну из них в дальнюю дорогу. Вечерами она рассказывала Василию, о чем говорила с Алиной и что она говорила о нем. А полковник, словно мазохист требовал подробностей, пусть даже неприятных для него. Иногда он был хмур и мрачен, иногда после таких разговоров он становился грустно задумчивым. Он не пытался со мной или с кем-то другим делиться своими переживаниями. На работе он работал, как проклятый редко появляясь в кабинете, целый день тратя на разъезды. После работы трезвый и серьезный осматривал лагерь в поисках, чего-либо неправильного или неуместного. Часто общался с вернувшимися с работ заключенными. О чем он там с ними говорил, я не интересовался. Зато знал, что заключенные, как ни странно, сопереживают с нашим начальником лагеря его размолвку с Алиной. Слухи же быстро разбегаются. Я, конечно, понимаю, что они должны были испытывать благодарность к человеку, который настолько облегчил их быт и предоставил максимум свободы в пределах разумного. Но как-то не вязались у меня в голове слова «любовь заключенных» и «Начальник лагеря». Ну, какая там может быть любовь? Максимум уважение. Но что-то перевернулось в нашем маленьком мирке, если наши добровольные помощники передавали искреннюю поддержку скатившемуся в черную меланхолию Василию.
А Алина, зная, до чего доводит моего друга, словно еще издевалась над ним, частенько приходя к нам и вызывая мою Настю поговорить на крыльцо. Они сидели там, болтали, смеялись, а Василий себе места не находил мотаясь из комнаты в комнату.
Но он сдержался. Не сорвался. Не наделал глупостей. Только разве что потух странным образом. Исчезла воля из глаз, появилась странная и пугающая пустота. Словно он перестал понимать, что и зачем он делает. И для чего. И кому все это нужно. Потеряв смысл жизни, как говорится, он не потерял работоспособности и делал все возможное, выматывая себя и заставляя отвлекаться от личных проблем.
Не смотря на свои чувства, а может и именно благодаря им, Василий сделал то, что очень сильно и на всю жизнь удивило меня.
Где-то на пятый или шестой день после освобождения Алина пришла к нам домой и попросила меня поговорить с Василием о том, чтобы на сутки выпустить из лагеря нашу общую подругу Наталью. Попрощаться и провести вместе ужин. Я посчитал идею не самой плохой и довольно воодушевленно направился в лагерь к Василию, который в тот вечер что-то запаздывал к ужину.
Найдя его на бывшем пустыре, теперь застроенном невеликими домиками, общающегося с несколькими заключенными по поводу вечно забивающихся сливов, я уже хотел отозвать его, но Василий жестко сказал мне:
– Разберись с канализацией. Почему мне приходится это выслушивать? Тебе докладная поступила еще два дня назад.
Пообещав, что разберусь на следующий же, день я отозвал его в сторонку и спросил, как он относится к том, чтобы выпустить Наталью попрощаться с Алиной. Я даже открыто сказал, что это просьба самой Алины. И что она будет очень благодарна за такой подарок. Внимательно смотря мне в глаза, Василий ответил коротко и ясно:
– Нет.
Спросив, почему, я ожидал услышать брань в свой адрес, но Василий терпеливо пояснил:
– Тема, понимаешь… хорошо, что она пришла тебя просить, а не меня. Ей бы мне было тяжелее отказывать. Так что спасибо.
– За что?
– За то, что я при тебе хоть выматерится могу. – С усмешкой сказал он. Двигаясь к проходу в административную часть лагеря, он добавил мне через плечо: – Мне сложно объяснить, что я чувствую. Но я думаю это знатная подстава. Выпустим мы на сутки ее и не вернуться они обе. А мне останется только самому себе наручники одеть, пока другие этого не сделали.
– Да брось ты, – сказал я не отставая от него. – Что за глупость? Ну, куда две девки побегут?
– Пойми ты дурак… это уже было однажды… в этом лагере. Именно так я стал начальником его. Предыдущий выпустил свою подружку. А она возьми да и сбеги от него. Ладно, если бы она просто сбежала из лагеря, но он пропуск подписал. В общем, где он сейчас лес рубит загадка из загадок. Он не смог мне внятно рассказать, зачем он выдал пропуск. Ведь именно я его арестовал. Многое стало понятным.
– Ты поэтому не выпускал даже втихаря Алину?
– Угу. И не только поэтому. Рыба гниет с головы. Мы пьем с тобой и охрана начала пить… как бы теперь гайки-то завернуть… Мы начали бы выпускать и они бы втихаря вытаскивали бы своих знакомых подышать воздухом свободы. Даже то, что я ходил к ней… и то… остальные сидели, небось, и думали про себя, а чем они-то хуже? И тоже заводили себе подруг из женских бараков. Всем хорошо… кроме порядка. Мы прошли проходную и на другой стороне ее, Василий сказал странно:
– Пусть все идет, как идет. Все равно все будет так, как должно быть. И никак иначе. Мы расстались, и я направился в лазарет.
Он был пуст. На все здание только Наталья да Владимир шумели в смотровой. Я прошелся в пустую палату не спеша «обрадовать» приятельницу своим визитом. Только услышав истерическое: «Нет! НЕТ! Неееееет!», я рванулся в смотровую и застал позабавившую меня картину: Наталья стоит на столе с бумагами доктора, а Владимир с веником на перевес гоняется за мышью на полу. Мышь скрылась за шкафом с медикаментами, и Владимир спасовал перед ним.
– Антисанитария!? – изумился я притворно. Мыши были такими же обитателями лагеря, как и заключенные и, можно сказать не иносказательно, что они стояли на полном пищевом довольствии. По крайней мере, списывались на них довольно значительные объемы продукции со складов.
– Да пошли вы все с вашими мышами! Это он гад принес! – выругалась в сердцах Наташка.
