Текст книги "Осознание"
Автор книги: Вадим Еловенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 63 страниц)
Это просто смерть. Обычная, не самая лучшая, но и не самая худшая. Смерть, как дверь за которой не будет страдания. Дверь за которой меня ждет может быть лучшая жизнь. Жизнь, которая не будет одним сплошным адом. И так я захотел умереть в тот момент. Но я не умер. Я уснул побежденный песком и солнцем. И во сне я несся на встречу свету. Не безжалостному и палящему, а мягкому и доброму. Не уничтожающему, но творящему. И свет успокаивал меня, убаюкивал и словно говорил: все прошло… ты свободен. Я умер с мыслью, что и правда свободен. По настоящему и полностью.
Через семь дней нам объявили об эвакуации. Уж не знаю, что там произошло, но все лихорадочно паковали личные вещи. Мне и Вовке понятно паковать было нечего и мы сидя в столовой ждали, когда же придет за всеми нами транспорт. Вскоре вся группа кроме дежурного контрольного оператора пытавшегося снять последние показания с приборов и передать их на спутник сидели в столовой и тихо переговаривались. Я больше слушал разговоры, чем участвовал в них. Вовка подавленный нервозностью остальных тоже молчал, не встревая со своими вечными вопросами.
Павел, обращаясь к светилу математики, интересовался, поедет ли тот еще раз на ВБНК или предпочтет кабинетную работу. Светило честно призналось, что разницы, для него лично на практике, никакой и он останется в институте разбираться с получаемыми результатами и готовить новые модели для экспериментов. После этих слов даже я заметил облегчение на лице Павла. Он повеселел и предложил всем собравшимся выпить за плодотворную работу, проделанную на ВБНК. Пусть они все не успели, но получено много материалов, которые они как раз и смогут проанализировать до следующей отправки. Катерина, которая тихонько сидела в сторонке в этот раз не выдержала, поднявшись, взяла со стола пакет с вином и сказала громко:
– Да, давайте выпьем за очередные безрезультатно потраченные деньги.
Светило математики только хмыкнуло во всеобщей тишине. А Катерина демонстративно подняла пакет и присосалась к нему жадно глотая. Немного разрядил обстановку Павел сказавший:
– Ты только на базе не говори так, а то нас всех разгонят к чертовой матери и тебе придется учительницей физики в школу идти. Все негромко посмеялись, а Катя, оторвавшись от пакета, заявила:
– Да я и сама думаю заявление подавать. Я уже не могу так бесполезно тратить время. Лучше буду детей учить. Перспектив здесь у меня никаких…
В общем, Катя, как могла, испортила настроение всем. Только не мне и Вовке. Мы-то безумно радовались близкому отъезду. И нам было наплевать на их научные разборки. Вот только, когда заговорил Юрий Любимов, мы напряглись:
– Катя… а что такое? А ты оставайся сейчас и узнаешь на себе что такое передача не энергии, а материи. Ударная волна тут будет через минут сорок. Думаю, желе, в которое ты превратишься, наглядно продемонстрирует тебе все прелести твоей теории.
– Да Катя оставайтесь. – поддакнут математик и обращаясь к своим коллегам сказал: – Представляете, какой объем материала нам придется обработать, после того как из пятидесяти килограммов, или сколько вы Катя весите, получилось литров сто пятьдесят жидкости. Нонсенс! Невероятно! Но зато как наглядно… Катя презрительно посмотрела на Юрия и математика и сказала:
– Двоечники. Вам бы самим в школу. Даже я, сидя сейчас оператором, знаю, что эпицентр никогда не подвергается воздействию отдачи. Павел поднялся со своего места и примирительно поднял руки:
– Катя. Юрий. Спокойно. Я лично прекрасно понимаю, что Катенька с нами до того момента, как появится вакансия у Полякова или у Кстесса. Надо с пониманием отнестись. Тем более что физику-практику трудно сидеть на второстепенной должности. Я бы тоже чувствовал себя задвинутым на ее месте. А ты Юрий, вместо того чтобы поддержать коллегу морально, провоцируешь новые конфликты. Твои заслуги в нашей работе очевидны. Но я думаю, что будь на твоем месте Катя, она бы не стала так презрительно относится к физику, который вынужденно работает оператором.
Нет, Юрию нисколько не было стыдно. Математику, которого Павел тактично не трогал тоже. А Катя, устало присев на стол, сказала:
– Оставьте это. У меня было время подумать. По возвращении в лагерь или в институт я напишу заявление. Я уже не верю, что меня когда-нибудь допустят к практической работе.
– Не горячитесь Катя. – сказал один из математиков. – Я когда-то тоже просто обрабатывал чужие модели. Тоже занимался простыми вычислениями. Все через это проходят.
Катя отпила из пакета, и я заметил, как зло она посмотрела на ведущего математика, подозревая, что именно его модели просчитывал говоривший. Но, переведя взгляд, она сказала:
– До того, как я занялась проблемами энергетических переходов, я работала в группе Кайлиса. И была ведущим специалистом. Именно я подготовила, провела и результировала эксперимент с девятью зеркалами. Я получила скачкообразное увеличение получаемой энергии и доказала возможность использования энергии вакуума. Я не начинающая дурочка, считающая, что ее несправедливо держат на задворках. Я специалист и раз уж я включена в проект, раз мне не отказали сразу, а допустили к работе, я справедливо хочу, чтобы мои знания использовались. Чтобы я могла разрабатывать и проводить пусть не собственные, пусть чужие эксперименты, а не сидеть снимать и обрабатывать показания, которые может обработать даже он. – Катя почему-то указала на меня. Я с некоторой досадой подумал, что она слишком низкого мнения о моих интеллектуальных способностях раз сказала слово «даже».
– Да. – согласился неожиданно Павел. – Вы не начинающая дурочка. И оставим этот разговор. Приедем в лагерь, я жду вашего рапорта на отчисление из моей группы. У меня нет гениев и дебилов. Я привык, что все мои сотрудники относятся уважительно к друг другу. Вы, наверное, слишком гениальна для моей команды. Я не думаю что мы сработаемся. Хотите, возвращайтесь в институт. Хотите, покидайте и его. Но я с вами работать не хочу. Павел оставил пакет с вином на столе и, обращаясь к окружающим, сказал:
– Извините, кажется, я забыл в своей комнате одну важную вещь. Когда он вышел именно Швецов, покачав головой сказал:
– Катюх, ты дура.
Никто вслух таких слов понятно не повторил, но все заулыбались. А Катя поднялась и отвечая Швецову сказала:
– Я и так знаю это.
Она взяла свою довольно объемную сумку и, не говоря никому ни слова больше, вышла из столовой.
– Она не начинающая дурочка. – подняв палец вверх сказало светило математики. – Она просто дурочка. Созревшая и готовая к употреблению.
Многие засмеялись. Я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь. Тему стали развивать, и вскоре математик уже рассказывал о собственном подобном опыте общения.
– Я когда работал в лаборатории при институте проблем турбулентности, пришел к выводу что хоть женщины и усидчивы и им можно поручать довольно непростые задачи, но работу в полевых, так сказать, условиях им поручать нельзя. Длительное пребывание вдали от дома от родных плохо сказывается на них. Когда мы перешли к экспериментам в различных средах, то полигоны были раскиданы по всему земному шару. От вод Адриатики до разряженного воздуха Эльбруса. Я лично смог первый раз побывать в своем доме в Шлиссельбурге только через полгода. Стоит ли говорить, что я на себе ощутил, что такое уставшие от оторванности женщины. Я насмотрелся и истерик гораздо безобразней этой и при мне случилась даже одна попытка самоубийства. Да-да, самоубийства. И больше того, мне потом пришлось давать показания, так как эта сотрудница обвинила именно меня в доведении ее до этой грани. Представляете? С тех пор в моей команде никогда не работают женщины. Увольте, я больше не хочу доверять их слабым нервам и образному мышлению.
Кто-то с пониманием кивал, а я подумал, что не в первый раз слышу такие интонации и речи. Словно он извиняется. Словно он оправдывается сейчас, так как неуверен, что ему поверили тогда. Странные мысли мне пришли в голову.
Раздался мелодичный сигнал, и голос оператора сообщил через настенный динамики:
– Готовность пять минут. Вагон уже на подходе. Поедем с комфортом. Всем одеваться!
Мы поднялись и направились к выходу из столовой. Потом дружно поднялись на нулевой этаж и прошли в тамбур со скафандрами. Мне предложили забрать мой уже практически дезактивированный за такое время, проведенное в растворе. Я оделся думая, что и правда бы не отмазался перед снабженцами за пропавший скафандр и, с шлемом наготове, стал ждать команды на выход. В дверях со своей сумкой появился Павел и спросил:
– А где Катерина? Наверное, не подумав, Вовка сказал:
– Решила воспользоваться советом и остаться проверить размажет ее или нет.
Дико поглядев на моего друга, Павел ни слова не говоря, бросил сумку и выбежал из тамбура.
– Ты дубина! – сказал я усмехаясь. – Он когда вернется тебе одно место оторвет.
– А что я еще мог сказать? – улыбался довольно мой друг – Катьки-то и в самом деле нет. Я, ухмыляясь с нагловатой физиономии друга, сказал:
– Может она в туалете или еще где… Голос оператора в динамиках сказал:
– Вагон подан! Все я ставлю аппаратуру в автоматический режим. Без меня не уезжайте только. Швецов, одевая шлем и застегивая его, сказал глухо:
– Не телимся! Одевайте каски. И группами по пять человек за мной.
Он первым вошел в следующий тамбур и, пропустив еще четырех человек, закрыл за собой. Над дверью загорелась красная лампочка. Подходя к выходу, Вовка заявил подражая интонациям Швецова:
– Следующий я, Коха и вы трое. – он указал на математиков нетерпеливо переступающих с ноги на ногу у входа.
Когда цвет лампочки сменился на зеленый, и мы готовились выходить, в тамбур вбежал с небольшой сумкой на боку молодой оператор и немедленно начал одеваться в один из выложенных предварительно Швецовым скафандров.
Войдя в тамбур, мы закрыли за собой дверь, и система мурыжила нас две минуты, не выпуская дальше, словно давая возможность одуматься. Но загорелась над входом зеленая лампа и мы решительно перешли в следующий тамбур. Так же постояв там с две минуты пока нас выпустят мы прошли в дезактивационный отсек. А за ним уже открылся перрон и необычный огромный вагон на монорельсе. Дверь в вагон была раскрыта и мы поспешили убраться с перрона. Закрыв за собой дверь мы стали ждать пока сработает какая-нибудь автоматика и нас впустят внутрь. Она и сработала, обдав нас дезактиватом и впустив сушиться в следующий отсек. Там в потоках ветра мы стояли минуты три пока по скафандрам лупили горячим воздухом. Дальше мы попали в сам салон. Высокие и широкие пластиковые кресла рассчитанные на человека в скафандре. Экраны заменяющие окна, чтобы сгладить неудобства поездки. И конечно шкафы с запасными баллонами и скафандрами в дальнем конце вагона.
– Кофе и чая тут не дождешься. – сказал из одного дальнего кресла Швецов и предложил нам садиться, пока ждем остальных.
Мы присели и я даже пристегнулся на всякий случай. После кувырканий в тракторе, я к ремням безопасности стал относиться уважительней. Вовка, презрительно хмыкнув на мои движения, только вслух удивлялся новой технике на нашем монорельсе.
– Техника старая. – сказал Швецов. – Эти вагончики на Луне и Марсе исправно бегают.
– Аааа, – протянул Вовка. – Тогда все понятно. Защита у них хорошая?
– Нормальная. – неопределенно ответил Швецов и замолчал рассматривая на экране перрон. Через некоторое время вошли еще трое человек и, рассевшись, сказали:
– Сейчас там Павел и Катя уже одеваются.
– А что вы их не подождали? – Удивился Швецов.
– Они только вошли, когда мы уже в тамбур заходили.
– Дезактивата не напасешься по одному два человека ходить. – пробурчал Швецов недовольно, словно это было его хозяйство.
– Да ладно… – сказал сидевший рядом с ним. Из-за скафандра я его не узнал, но мне показалось, что это был Юрий.
Катя и Павел появились только через десять минут, когда многие уже откровенно нервничая поглядывали на часы. Только они вошли, как на них накинулись с упреками:
– Осталось девятнадцать минут до выброса. Мы можем не успеть!
Никому, не отвечая, Павел прошел в другой конец вагона и, набрав на панели управления нужный код, пустил наш вагон в путь домой.
Покинув раскрывшийся ангар, вагончик с поразительной скоростью набирал ход и я не совру, если скажу что, проскакивая каньон мы побили, отмету в двести километров в час. Через семнадцать минут после старта Павел первый раз заговорил:
– Мы уже далеко, но здесь тоже может хорошо тряхнуть. Может порвать путь. Может скинуть вагон с рельса. Так что пристегнитесь.
Все без исключения, даже недавно небрежно хмыкавший Вовка застегнули ремни и стали нервно ждать.
Тряхнуло. Я разочаровался. Я уж думал, будут мощные толчки, но все обошлось буквально легким головокружением. Мгновенная потеря координации и снова все в норме. Вагончик исправно несется к безопасному пристанищу вне Дикого поля, а мы в нем словно после американских горок довольно и облегченно улыбаемся.
– Слабоваты. – недовольно пробурчал один из физиков.
– Да брось ты. – ответил второй знакомый голос. – Мегатонна точно есть.
– Интересно чем они там.
– Только бы реактор не повторил подвиги предыдущих. – сказал Павел и добавил намекая всем помолчать: – Нечего гадать. Приедем все узнаем.
Через двадцать минут несущийся, как от пожара вагончик вылетел за условную границу Дикого поля, отмеченную множеством столбов уходящих вереницею в далекую даль.
– Готовность пять минут. – объявил смотрящий на наручные часы Павел. – Швецов, как разрешат, забираешь наш вездеход и готовишь его к поездке до лагеря. Топливом они должны были залить уже, но сам все проверишь. Внимание! Мы здесь не задерживаемся. Это чужой лагерь. Ни с кем не болтать. Никому ни на какие вопросы не отвечать без моего разрешения. Вообще ни с кем не общаться. Местный особый отдел поможет нам побыстрее добраться к себе. Из вагона выходим и двигаемся, куда я скажу. Всем все ясно?
Когда все кроме нас с Вовкой ответили, Павел удивленно посмотрел на нас и спросил:
– А вам что непонятно?
– Так это наш лагерь. Ну, куда прибывает поезд. Мы отсюда.
– А… Понятно. Забыл, честно говоря. – Сказал Павел и больше ничего не говорил до тех пор, пока вагон плавно не остановился у недавно выстроенного перрона перед огромными по нашим взглядам грузовым и защитным терминалом.
– Не встаем. Сейчас нас пропустят через дезактивацию. – сказал Павел словно уже не раз катался на этом вагончике, а не первый раз вместе с нами ехал. Хотя, как я тогда подумал, если уж Швецов знает что это за вагоны, то почему Павлу не знать процедуру.
Вагон действительно, после краткой стоянки и внешнего осмотра двумя сотрудниками нашего лагеря в легкой защите, вкатился в тот самый огромный ангар и экраны добросовестно показали нам всю процедуру поливки его дезактиватом под давлением. Вагончик прокатился за вторые гигантские двери и только тогда Павел сказал «Встали и пошли».
Мы поднялись и в два захода вышли из вагона на перрон. Нас никто не встречал. Но Павла это не расстроило, и он повел всю нашу команду к открытой двери в конце перрона. Там не было никакого пункта дезактивации. На идущую вдоль стены и исчезающую в перекрытии движущуюся дорожку, ученые положили свои вещи, а сами по очереди прошли в дверь с надписью «пост контроля». Когда я попал в эту комнату, меня голос из динамика над головой попросил подойти к датчикам разрисованным на стене. Я подошел. Голос над головой сочувственно спросил:
– Вы проходили процедуру подготовки к высокому излучению?
– Да.
– Когда?
– Меньше года назад.
Возникла непонятная мне пауза и через некоторое время голос равнодушно сказал:
– Тогда следуйте в дверь прямо.
Я сунулся в дверь рядом с датчиками, но меня голосом направили куда следует. Через дверь напротив входной я вышел в светлый тамбур, где уже переодевались первые прошедшие.
– Одежду складывайте в пластиковые контейнеры. – сказал Павел и показал пример раздеваясь до нага и оборачиваясь выложенными на скамейках простынями – Если ее фон безопасен вам ее вернут.
– Прямо, как в баню. – сказал кто-то из дальнего угла недовольным голосом.
Я, стесняясь своей наготы, тоже разделся в углу и, быстро обернувшись простыней, стал складывать одежду в контейнер. Карандашом висящем на веревке привязанной к ручке контейнера я написал на пластиковой крышке свою фамилию и поставил контейнер на бегущую дорожку копию той, что была в предыдущем зале.
Наконец, появившаяся и вылезшая из скафандра Катя попросила не смотреть в ее сторону, пока она будет переодеваться. Мы все тактично отвернулись пока она не укрылась в простыне. Голые, босые, в прохладном помещении мы стояли и ждали дальнейших указаний. Динамики на стене ожили скомандовав:
– Все сразу выходите в дверь с зеленой табличкой «Контроль». Там вам выдадут ваши вещи.
Это было слишком оптимистично. Вещи выдали только Швецову. Одежды всех остальных были отправлены на дезактивационную стирку, мои в том числе. Пока они не перестанут бешено фонить нечего было, и мечтать об их возвращении. Сидящая за стойкой девушка выдала всем остальным комплекты стандартного белья и показала где кабинки, чтобы переодеться.
Когда все мы оделись, девушка повела нас из помещения в комнаты отдыха, где мы должны били дождаться наших вещей и ручной клади.
Мы смогли попить кофе, перекусить бутербродами, прежде чем в помещение въехала управляемая солдатом тележка с нашими вещами все в тех же пластиковых контейнерах.
– А где наши сумки? – спросил Павел у солдата.
– Спросите у контроля. – сухо ответил парень в форме и указал на коммутатор в стене.
Павел подошел, снял трубку и о чем-то негромко проговорил целых десять минут. Я засек по часам на стене.
– Блин! – в сердцах воскликнула Катя обнаружившая в кармане своего брючного костюма постиранную и даже подсохшую записную книжку. – Они там, что не смотрят что стирают? Они вообще, что ли… не могли выложить?
– Самой надо было головой думать. – сказал Швецов – На посту написано было выложите все из карманов и сложите в контейнер отдельно.
– Вот гады… – сокрушалась девушка, забывая, что ее слушают из контрольной комнаты. Вернувшийся от коммутатора Павел еще больше «обрадовал»:
– Остальные вещи мы не получим. По крайней мере сейчас. Они продержат их в камере с сухим дезактиватором неделю пока не снимут все следы радиации.
– Зачем? – изумился математик. – И как я без своих записей уеду?
– Они обуславливают это требованиями безопасности и секретности. Даже уровень радиации зафиксированный от ваших вещей с расстояния может многое поведать теоретическому противнику.
– Да они сбрендили там. – абсолютно уверенным тоном сказала Катя. – Они и нас тут неделю держать будут?
– Нет. – ответил Павел. – нам подготовили автобус. Здесь остается только Шевцов. Ему надо принять наш вездеход, который оказывается во время автоматического движения сюда, получил кое-какие повреждения и находился в ремонте. Все остальные садятся в автобус. Сейчас двери откроют и пойдем потихоньку. Напоминаю… это не шутки… ни с кем не общаться. Ни с охраной, ни с коллегами, которые могут попасться на пути. Вы на чужом режимном объекте. Не забывайте.
Двери вскоре открылись и мы, оставив недопитыми вторые и третьи кружки кофе, потянулись к выходу с охапками нашей одежды в руках.
Стоя под холодным осенним небом перед гостеприимно раскрытыми дверями автобуса меня так и подмывало спрятаться в его теплом нутре и ехать хоть куда-нибудь только не оставаться в нашем горячо любимом лагере. И только мысль что наша каторга скоро закончится, заставила меня улыбнуться и отбросить идиотские желания.
Автобус и нас оцепили бойцы с автоматами зорко глядя чтобы никто из сотрудников спешащих мимо гигантского терминала не заговорил с нами или мы не разбрелись по сторонам.
– Ну, вот мы и дома. – сказал Вовка и сердечно стал со всеми прощаться.
Я с удовольствием расцеловался на прощание с Катей и обещал ответить ей на письмо, если она созреет и напишет тому, кто «даже в операторы годится». Она извинилась как-то по-детски и я, рассмеявшись, конечно, искренне простил ее.
Попрощавшись со всеми, мы собирались было уже пойти к себе, но только мы двинулись к оцеплению, как автоматчики направили на нас короткие стволы и скомандовали:
– Назад! Я и Вовка остановились, и мой друг сказал громко:
– Да мы отсюда! Позовите Лю, или коменданта! Пусть они подтвердят.
– Назад или мы положим вас на землю! – повторил спокойно, но жестко один из бойцов и мы невольно попятились. За всей этой сценой из автобуса наблюдали ученые и молча недоумевали. Наконец двери автобуса закрылись и он, плавно тронувшись с места, выехал за оцепление.
В ожидании непонятно чего мы начинали уже мерзнуть, когда из дверей позади нас вышел начальник особого отдела и, скомандовав «вольно» распустил оцепление. Взяв меня и Вовку под локти, он повел нас в сторону штаба.
В своем кабинете он напоил нас чаем и медленно, словно карточный шулер карты, стал выкладывать всю нашу кипу документов. Включая справки об условно досрочном освобождении.
– Я выполнил свои обещания. – Подвел итог особист, и мы радостно распихали всю пачку документов по карманам. – Вам остается подписать вот эти бумаги.
Мы подписали какие-то супер-пупер расписки о неразглашении и спросили, когда мы сможем покинуть лагерь.
– Вы уже никто здесь и ваши пропуска аннулированы. – «порадовал» нас особист. Пока побудете в моем кабинете, я вам выпишу новые разовые пропуска, а потом, дождавшись возвращения автобуса, с ним поедете в Погребень.
– А скоро вернется автобус? – спросил Вовка.
– Часа через четыре. Их лагерь на пятом радиусе. – сказал особист и хитро усмехнувшись добавил: – Наши ребята очень хотели получить данные этой группы с пятого. А тут так удачно все сложилось. Буде это ваша заслуга, что их вещи попали к нам, я бы премии для вас просил. Я, быстро догадавшись, о чем говорит особист, спросил:
– А что другими способами получить эту информацию у «наших» не было? К примеру, попросить было нельзя?
– Наивный ты человек, Кох. – улыбнулся подливая мне чаю особист. – Там каждая бздюленька может к нобелевке привести, а ты «попросить»…
Я только головой покачал и ничего не сказал. Особист не был тем человеком, с которым хотелось говорить о моральных качествах тех или иных людей. Особисты они же их особого теста. Это я даже без армии знал.
– А с нашими мы можем увидеться? – спросил о насущном Владимир. Не снимая улыбки с лица, особист ответил:
– Нет, конечно. Если в городе пересечетесь, то никто ничего вам не скажет. Но на базе режимной вам никто не позволит разгуливать и разговоры разговаривать. Так что отдыхайте и ждите автобус.
Он куда-то ушел, а мы продолжая гонять чаи, стали планы строить как поедем домой. Я предлагал не скупиться и первую поездку вольными людьми совершить в первом классе. Вовка кривился и говорил, что хочет денег поберечь. Я предложил заглянуть перед отъездом к Светке, все-таки она была мне близким человеком в этой глуши, но и тут Вовка скривился и пояснил:
– Это она когда ты был заключенным, была близким человеком. Теперь все. Теперь ты свободен. Теперь ты едешь домой в Москву. Нафига тебе эта деревенская телка? Я посмотрел на Вовку как-то по-новому.
– Ты не заговариваешься? – спросил я и напомнил, как он сам отзывался о ней раньше.
– Так и я раньше был… А теперь извини, но меня ждут мои подружки в Москве. И не чета ей. И ты бошку не забивай. Тихо собрались, тихо съехали. О ней не думай. Она себе тут давно уже нашла кого-нибудь, пока мы с тобой куковали в реанимационных камерах.
Я как-то замолчал, думая, что людям для значительного изменения достаточно вполне незначительных событий, таких как смена социального статуса, к примеру. А может, я слишком серьезно отнесся к словам Вовки. Может надо было улыбнуться, сказать ему, чтобы не дурил и ехал со мной?
Появившийся на пороге с двумя полиэтиленовыми пакетами особист, положил их перед нами на стол, и сказал:
– Ваши вещи из бунгало. Ваши товарищи собрали по тумбочкам. Смотрите… Мы быстро разобрались, где, чей пакет и спросили:
– А нам что-нибудь передавали на словах.
– Только поздравления и пожелания удачи. – сообщил особист и вышел снова оставив нас наедине. Немного помолчав я сказал:
– Может заедешь вместе со мной? Мне что-то страшновато одному ехать. Ведь не по-человечески получится же. Надо хоть выпить, посидеть. Покачав упрямо головой Вовка ответил:
– Я нет. Выпить посидеть может затянуться… Берем билеты. И если ты не появишься на вокзале к поезду я уеду без тебя.
Спорить было глупо. Еще глупее было обижаться на Вовку. Ведь в чем-то он был прав.
Даже в трамвайном вагончике несясь к Светкиному дому я не знал как и что ей буду говорить. Была половина четвертого вечера когда я давя кнопку дверного звонка стоял у ее квартиры. Ее не было дома. Был же обычный для всех рабочий день. Это для меня день был особенным. А вся страна работала, как говорится, не покладая рук. Сев на ступеньки я достал карандаш и блокнот в котором давным-давно пытался вести дневник своего заключения и попытался написать Свете записку:
«Света, нас освободили. Не смогли дождаться тебя, поезд в восемнадцать тридцать. Спасибо тебе за все. Я обязательно тебе позвоню.»
Перечитав записку и собираясь ее уже вырвать из блокнота, я вдруг сообразил и подписался: «Люблю тебя. Альберт.»
Вырвал записку свернул ее несколько раз и собираясь вставить в дверь подумал, что так подписываться не стоило. Мы ведь никогда не говорили друг другу что любим. Просто… Ну такие вот отношения. Что нравились, да, говорили. Что любим, нет. Развернув записку я перечитал ее и подумал что подписаться надо без «Люблю». Но начиная исписывать новый листок я вдруг осознал, что после всего, что она для нас сделала. Так вот сбежать оставив только листок было бы некрасиво. Надо было обязательно с ней встретится. Я даже представил ее уставшее лицо, когда она возьмет и прочитает записку. Нет не отобразится на нем никаких эмоций. Светка сильный человек. Разве что головой покачает. Вот ведь… даже не задержались попрощаться. Вскочили в поезд и уехали. Я смял записку и спрятал ее в кармане. Поднялся убирая блокнот в карман и решительно стал спускаться вниз. До работы Светланы было полчаса быстрой ходьбы.
Но в магазине знакомые девчонки сказали, что Света в тот день взяла отгулы. Я откровенно растерялся не зная что делать. И куда она могла поехать? Она же вечно дома время проводила на своих выходных. Я спросил у девчонок, но они только пожали плечами.
К восемнадцати я добрался до станции на которой Вовка курил возле входа, как раз под надписью «курить в общественных местах запрещено». Вместе мы прошли на вокзальчик в зал ожидания, где Вовка оставил свои вещи, и, рассевшись, я рассказал что так и не смог попрощаться с ней. Понятно что Вовке было на это все равно и он попытался свести разговор к проблеме сколько и какого алкоголя в поезд покупать. Но я был плохим советчиком, расстроенный неудавшимся прощанием.
В конце концов Вовка убедил меня, что я приехав смогу позвонить и попрощаться так сказать задним числом. На что я ему честно признался, что силенок на это у меня вряд ли хватит.
– Ну и не бери в голову. – порекомендовал мне друг. – У нас такая дорога впереди. Дорога домой.
– Угу. – Отозвался я .
Домой. Как-то мы еще не понимали или не осознавали что едем именно домой. Радость была. Но это была радость сродни той которую я испытывал, если учитель в не появлялся на уроке и вместо занятий мы всем классом шли в парк или на стадион и там вовсю расслаблялись. Но чтобы осознать что все окончилось и перед нами путь если не в счастливое будущее, то просто в спокойную жизнь, наполненную тихой радостью свободы, нам потребовалось еще очень много времени и литров алкоголя.
Москва встретила меня своей обычной суетой и шумом. Скользящие над головой вагончики монорельсов, гудящие в утренних пробках электромобили, люди спешащие непонятно по каким делам с такими серьезными и озабоченными лицами. Пришлось признаться самому себе, что я отвык в глухомани от чувства единения с этими людьми. Поднявшись пешком на платформу монорельса, в метро спускаться я не желал, я сел на длинную пластиковую скамью, испещренную множеством записей различного содержания, и принялся разглядывать замерших на остановке людей. Никто не курил в ожидании. И связано это было не с тем, что курение на остановках общественного транспорта было запрещено, а с тем, что в Москве вообще мало кто курил. Ежедневная промывка мозгов на экранах телевизоров, что надо быть здоровым для успеха в этой жизни, да еще распиханные по всему городу кабинеты срочной наркологической помощи, где с курильщика брали столько же, сколько с заядлого героинщика, делали свое дело. Курение в Москве, словно в отдельном государстве становилось делом невыгодным, как с материальной, так и с моральной точки зрения. Когда я встал, отошел до конца перрона и там закурил, пуская густой дым моих сигарет вертикально вверх, наверное, все без исключения повернулись в мою сторону. Я честно делал вид, что не замечаю их недоуменно-презрительных взглядов. Неужели мы дожили, что курение стало жестом социального протеста, что вызывает такую реакцию у обывателя?
Пообещав себе при первой возможности посетить кабинет наркологической помощи, я выкинул окурок и вернулся на скамейку остановки. В подошедшей спарке вагонов я сунул деньги в автомат при входе, и турникет пропустил меня в салон. Заняв место у окна, я почему-то вспомнил, как возвращались с ВБНК в спец вагончике и даже думать не думали, что это наше прощание с Диким Полем. Знал бы тогда, сказал бы что-нибудь патетичное ускользающей за экранами выжженной ядовитыми аэрозолями земле.
На моей остановке я вышел из вагона через одну из центральных дверей и подождал пока вагончик убежит, унося от меня ненужных зрителей за стеклом. Только он скрылся как я, разглядев за огромными деревьями свой невысокий трехэтажный дом, помахал ему рукой словно живому человеку. Окруженный высотками и вычурными конструкциями мой дом архитектуры тридцатых годов двадцатого века, опьяняюще строгий чертами серый куб, он казался чем-то инопланетным среди всего этого буйства изогнутых линий.
Старая дорога от остановки до дома оказалась перекрыта ведущимся строительством. Я с недоумением посмотрел на стенд, рекламирующий будущий высотный комплекс с бассейном на крыше и подумал, что он наверняка окончательно скроет с глаз мой малоквартирный домик. И как это архитектор дал разрешение на строительство?
Дверь мне открыл отец, знавший о моем приезде и специально взявший отгулы на работе. Мы сердечно обнялись и сразу пошли в зал, где перед новым гигантским телевизором, в той старой жизни у нас был другой, я долго рассказывал ему о своих злоключениях. Отец надо отдать ему должное не перебивал, он внимательно слушал и искренне сопереживал особенно при рассказе о нашей работе строителями.
