Текст книги "Осознание"
Автор книги: Вадим Еловенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 63 страниц)
Я молчал. Ситуация когда я молчу, а говорит только он, уже перестала казаться бредовой. Она стала настолько понятной и даже можно сказать громко, честной. Честной, потому что я не был уверен, что перед другими он станет оправдываться. Но передо мной… даже он признавал мое право знать и понять, что им двигало.
Потом мы молчали. Я по дурацки разглядывал потолок в мелкую серую полоску, отчего он сам весь казался просто серым. Он мял в руках сигарету не решаясь закурить. Через минут двадцать такого многозначительного молчания я поднялся и направился к двери.
Он меня не останавливал и только молящее глядел мне в след, когда я на пороге обернулся. Я аккуратно прикрыл за собой дверь. И хотел уже направится к лестнице наверх, когда меня окликнули сзади. Офицер контроля поманил меня к себе, и мы вошли с ним в кабинет с аппаратурой записи. Там он попросил меня дать ему мой мобильный и я протягивая ему даже не поинтересовался зачем. Мобильник перекочевал в руки оператора, и тот уже поднес универсальный порт видеофона к устройству ввода-вывода на его аппаратуре. Две минуты возни и я понял, что они закачали в память мобилы запись в комнате переговоров.
– Дома посмотришь. – сказал мне возвращая мобильник оператор. – Я лично никогда такого не видел. Ты ни одного слова не сказал. Это что вообще было? Гипноз? Я прочистил горло и сказал:
– Нет. Просто мне было ему нечего сказать. А он, все что хотел сказать давно забыл. Нес какую-то чушь.
Офицер юстиции посмотрел на меня внимательно, но ничего не сказав, вывел за дверь. Мы поднялись с ним в отделение милиции и, уже на выходе, я спросил:
– Вам достаточно этой записи?
– Более чем. – кивнув подтвердил офицер. – Ты молодец…
Я, поглядев за прозрачные двери дежурной части, спросил, не глядя у контролера:
– Я вам больше не понадоблюсь?
– Наверное, нет. Только в суде тебе придется подтвердить видео запись под присягой. Сам понимаешь, адвокат все равно экспертизу затребует. А с твоими показаниями она будет считаться доказательством до подтверждения, что это монтаж.
– А когда суд? – вяло, спросил я. Перспектива еще раз встречаться с ним меня не радовала.
– У следователя жесткие десятидневные сроки после задержания. Завтра, послезавтра следователи передадут дело мне, я подтвержу, что он содержался в достойных условиях и к нему не применялись недозволительные меры воздействия. Прокурор уже представит дело в суд. Все как обычно. Ничего нового. Так что через недельку будет встреча судьи, прокурора и адвоката. Они уже обговорят точную дату заседания и начнут рассылать повестки своим свидетелям через канцелярию суда. Я сделаю пометку, чтобы тебе оформили вызов через их робота автодозвона. Я помню, что у тебя мама и все такое…
Я отмахнулся и рассказал, что она уже все знает. Офицер развел руками, мол, он тут не при чем, и мы распрощались.
Вернувшись домой я показал запись отцу уже вернувшемуся и он, просмотрев, не спрашивая скопировал ее в память телевизора чтобы показать маме или потом, откопировав к себе показать знакомым. Он искренне восхитился моей выдержке. А я только пожал плечами.
Забрав мобильный из его рук, я предупредил, что буду поздно вышел в коридор обуться. Отец выйдя следом только и сказал:
– Я же говорил – появится машина будешь пропадать черти где. Я захотел вначале просто отшутиться, но потом сказал серьезно:
– Пап, я должен о многом подумать. Один.
– Так иди к себе в комнату и там думай. Или тебе и квартиры теперь мало. Собираешься еще и отдельно жить? Мы все помним, чем это кончилось.
Я, чувствуя нарастающую панику во мне, торопливо застегивал липучки на мокасинах.
– Ну, в общем, все понятно… – сказал расстроено отец и вышел в комнату. Ничего, не доказывая ему, я выскочил на лестницу.
Боже, как медленно поднимался лифт с моей машиной. Мне казалось что это не руки это сам руль потеет в ожидании, когда кончится этот бесконечный подъем. Распугав собравшихся на дороге перед выездом кошек, я рванул со двора. Только выехав на проспект Лидеров я подумал, что мне собственно некуда ехать. Что нет на земле ни одного человека, кому я могу рассказать такое. Того, кто посмотрит запись не как очередное шоу, а кто проникнется всем маразмом ситуации. Кто поймет, в каком я состоянии. Была половина восьмого вечера, когда я позвонил Кате и спросил:
– Ты одна? Поправляя домашний халатик, она грустно улыбнулась и призналась:
– Как ты сбежал от моих цепких ручек, я теперь всегда одна.
– Я не так давно сбежал. – Горько усмехнувшись, ответил я.
– Да? – поморщила в удивлении носик Катя. – Тебе не говорили, что время относительно не только для физических объектов при релятивистских скоростях? Но и для психики? Кивнув, я дал понять, что это мне знакомо и сказал, не глядя в камеру:
– К тебе сейчас можно? Она не смогла скрыть своей радости и ответила:
– Конечно! Я думала сегодня на работе задержаться, чтобы мыслей всяких дурных в голову не лезло… но нас всех выгнали. Плановая проверка помещений… Я думала уже спать лечь. Мне переодеться? Мы куда-нибудь пойдем? Покачав головой, и все так же избегая камеры глазами, я попросил:
– Катюш… Кать, а ты можешь позвонить моему отцу и сказать, что я у тебя, чтобы он не волновался? А то я так дико выскочил из дома. Да еще сегодня кое что произошло… он знает что мы с тобой… ну поссорились… скажи ему, что, типа, я приехал мириться. Хорошо Кать? Пожалуйста. Она сделала понимающее лицо и, кивнув, сказала:
– Хорошо. Прямо сейчас позвоню. Только ты приезжай быстрее. Если он спросит, где ты я скажу, что ты в магазин спустился. Хорошо?
Пообещав что через десять минут буду у нее, я включил двигатель и тронулся к перекрестку Лидеров и Первой марсианской.
Я действительно был у ее дверей уже через десять минут. Но мой вид ее хоть и обрадовал, но сильно озадачил. Она ни разу не видела меня с глазами на мокром месте. Да я и сам не помнил, чтобы плакал после пятнадцати лет. А тут не хочу, а они сами просачиваются. Как при южной лихорадке. Ревешь и сам не понимаешь, чего ревешь.
– Что с тобой?! – изумилась Катя.
– Не обращай внимания. – попытался я отмахнуться скидывая куртку на пуфик у входа. – Я в ванную умыться и привести себя в порядок. Кивнув, она проводила меня в ванную и стояла за спиной пока я не умоюсь.
– Ты мне скажешь, что случилось? – спросила она, протягивая мне полотенце.
– Это я заранее страдаю от расставания с тобой. – с усмешкой сказал я.
– А если серьезно? – настаивала она.
– А если серьезно… – задумался я. – Если серьезно, то знать тебе это незачем, милый мой ученый…
Я обнял ее, наверное, чересчур крепко, отчего она протестующее уперлась руками мне в грудь и чуть отстранившись, посмотрела в глаза.
– Ты только не зареви мне тут. С детства ненавижу плачущих пацанов.
– Зареву – прогонишь. – сказал я и прошел мимо нее на кухню. Залил воды в чайник и вскипятил его. Затем разлил нам чаю, сделав себе не чай, а натуральную черную смоляную жидкость. Чай от такой концентрации заварки стал похож на кофе, но меня это не смутило. И я бодро отпил эту горечь, даже не подсластив ее.
– Это же концентрат… – запоздало напомнила мне Катя, словно я сам этого не знал.
Кивнув, я показал, что мне все равно и сделал еще один глоток раскаленной черноты.
– Рассказывай. – потребовала Катя и я сев напротив нее внимательно стал разглядывать ее глаза. В них я надеялся прочитать ее душу. Узнать, что она на самом деле думает обо мне. Но стальной взгляд ее удивительных голубых глаз мне ни о чем не сказал.
– Рассказать? – задумчиво переспросил я. – Рассказать это можно.
И я рассказал ей все. И не забыл упомянуть про легендарный полет. Рассказал ей про свои идиотские сны, что стали меня долбить после Дикого поля. Рассказал про страхи, которые меня терзают. Рассказал про машину, которую купил в надежде забить навалившуюся тоску от грядущего с ней расставания. И на последок рассказал про него. Про его разговоры там в подвале. Про его пытку низкими частотами. В конце я дал ей свой видеофон, на котором она просмотрела наш с ним «диалог».
Пока она, в удивлении вскинув брови, смотрела и слушала, я выпил еще одну кружку напитка извращенца и почувствовал, как горечь вызывает бунт в желудке. Я приготовил себе в микроволновке кусок рыбы, зарядив его на шесть минут, и таким раскаленным и съел вместе с куском подсохшего хлебца.
Я сидел рассматривая пустой проспект за окном когда, Катя досмотрев запись сказала:
– Отстой. В удивлении я воззрился на нее и переспросил:
– Что? Сложив мой мобильник, она вернула его мне и сказала:
– Лажа все это. Все его эмоции и прочее. Обыкновенный рефлексирующий типчик. Таких много, среди тех кто не нашел себе применения в жизни. Я возмутился не на шутку:
– Ты соображаешь, что говоришь? Я его знаю уже тысячу лет. И тех кто бросился с крыши я тоже знал столько же. И все они просто психи? Неврастеники? Катя посмотрела на меня в упор и сказала:
– Хуже. Они идиоты. Впрочем, как и ты когда-то был. Сейчас ты умнее… Я смотрел на нее и кивнул:
– Да. Сейчас я умнее. Но только как-то мне так мерзко на душе, слов нет…
– Это пройдет. – уверенно сказала Катя. – Это проходит у тех, кто обретает себя. Пусть в рамках, как вы ее называете, Системы, но тот, кто нашел свое дело, тот вылечивается от всех глупостей. И от чувства вины за несделанную глупость, естественно тоже.
Мне казалось, что она издевается надомной. Я, подперев ладонью щеку, посмотрел ей снова в глаза. Оказалось она не шутит…
– Ну, раз у тебя сегодня вечер откровений давай я тебе тоже откровения расскажу. Свои откровения. Давай? Я, не подумав, сказал:
– Ну давай. Только без подробностей про твой первый секс. Она в голос рассмеялась и сказала:
– Не дождешься. Мне до сих пор стыдно за то, что я тогда сделала.
– Рассказывай. – согласился я.
Она поднялась и вышла куда-то. Я ждал ее минут десять, наверное. Когда она появилась в белоснежном спортивном костюме и уже с косметикой на лице я, нахмурившись, сказал:
– Катя, я, правда, никуда не хочу идти или ехать.
– Я понимаю. – кивнула катя застегивая куртку. – Но ты же никогда не был в центре контроля погоды над Москвой?
– А ты типа была? – спросил я, не понимая. – И при чем тут он?
– Поехали. Все расскажу и покажу. Поверь, после того как ты все увидишь, сопли этого неудачника покажутся тебе крокодильими слезами.
Я еще раз возмутился насчет ее высказываний про моего бывшего товарища и друга, на что она, пожав плечами, сказала:
– Поехали. Сам потом многое будешь по-другому воспринимать.
– Куда поехали? – сказал я вызовом. – В центр контроля погоды? В это время? Да и вообще, кто тебя туда пустит?
– Нас пустят. – тихо, но уверенно сказала Катя. – А то что так поздно… так оно и лучше. Лишних глаз не будет.
– Катюха, ты сбрендила. – серьезно сказал я и пожалел сразу об этом.
Теперь Я уже не понимал ее странного умоляющего взгляда. Она взяла меня за руку и сказала заглядывая мне с лицо:
– Ты можешь просто поехать и ни о чем до поры не спрашивать?
Я уже хотел спросить, что на нее нашло, но она приложила мне пальчики к губам и поднялась. Потянула меня за руку, и я поднялся. На улице я повел ее к моей машине, но она, помотав головой, сказала:
– На твоем, нас даже за первый кордон не пропустят. На мой там выписан пропуск. Нужен был когда-то… по делам.
Если она хотела меня удивить, то она уже это сделала. Самое недоступное место Москвы, по ее словам, было готово раскрыть перед ней свои двери. Комплекс управления погодой в Москве считался по праву стратегическим объектом. Там управляли работой трех ядерных реакторов под Москвой и сотнями генераторами погоды, способными вызвать при нужде даже смерч в центре столицы. Попасть туда было даже теоретически невозможно простому смертному. Десятки контрольно-пропускных пунктов. Несколько тысяч бойцов охранения на площади всего в несколько десятков гектар. Невероятная концентрация военной силы в абсолютно мирном городе. Враг вроде еще не обложил нашу столицу. Да и для борьбы с врагом было бы достаточно развернутых армейских частей под самой Москвой и, наверное, армии сотрудников министерства внутренних дел. Но центр управления погодой охраняла личная гвардия руководства страны. Как говорил в шутку мой отец – это люди, которые в теории могут и человека убить и под суд не попасть. Просто потому что нельзя судить того, кого в СИСТЕМЕ не числится. Они не рождались, не умирали, не вступали в брак, и даже жили непонятно где. Только таким и можно было доверить само существование Столицы и Центра от которого они напрямую и жизненно зависели. Я даже не догадывался и не предполагал, за что они работают, за гигантские зарплаты или за страх, или за совесть. А уж те, кого эти бравые ребята охраняли – операторов погодных установок и дистанционного управления реакторами, я даже боялся себе представить. Наверное, гиганты мысли с даже неоткрытыми на них личными делами в МВД.
Когда через полчаса смешков и недоверия я увидел, как раскрываются перед нами двери первого поста пропуска я перестал смеяться и только улыбался, глупо поглядывая на охранников проводящих внешнее и электронное сканирование автомобиля. Удовлетворенный офицер подошел со стороны Кати к машине и этаким лихим жестом указал следовать дальше. На втором посту нас попросили выйти из машины и ее повторно просканировали, а нас банально обыскали и с аппаратурой и так. На третьем посту повторилась процедура первичного осмотра. На четвертом только меня одного попросили выйти из машины, приказав оставаться Кате на месте, когда она захотела что-то объяснить офицеру. Меня провели в светлое помещение и попросили сесть за… старый знакомый «тостер». Я привычно сел на стул перед ним. Приложил глаза к маске и вставил руки в пазы. Укол, свет в глаза и голос офицера предлагающего мне подняться. Он попросил мой паспорт и внес на его чип какую-то информацию со своего терминала.
Вернув мне, паспорт он усадил меня лично в машину и пояснил Кате каким-то извиняющимся голосом:
– Процедура стандартная. Отметка о посещении должна стоять. Я передам на восьмерку и двенадцатый, чтобы вас пропустили. Но на шестом, седьмом и остальных вам придется пройти сканирование. Катя, не отвечая, кивнула и когда мы отъехали, спросила:
– Ты ничего тяжелого не ел недавно?
– В смысле? – не понял я.
– На семерке тебя просветят. Если хоть что-то заметят подозрительное и похоже на пластид будешь у них в сидеть пока… ну в общем пока не очистишь желудок и прямую кишку.
Она говорила серьезно, да и в месте мы находились не располагающем к шуткам. Я лихорадочно вспомнил, что я мог есть такого.
– Рыбу ел.
– Да ты там один кусочек с хлебом сжевал. Я же видела. – сказала небрежно Катя. – До этого что-нибудь кушал?
– До этого мне было не до обедов… – признался я. Она весело улыбнулась и сказала:
– Какой ты впечатлительный. А после сегодняшней ночи неделю есть не станешь? Я тоже усмехнулся ее шутке, но отвечать не стал.
Сканирование мы прошли без замечаний. Было только неудобно раздеваться и одеваться стоя на холодном полу контрольного поста. Хорошо, что еще не до гола раздевался. Я остался в трусах, а Катя как я видел по силуэту за ширмой в своем нижнем белье. Причем осматривали и ее и меня женщины. Милые такие. Чем-то на мою маму обе похожие. Несмотря на их негромкие спокойные голоса и мягкость движений я понимал, что кобуры у них на поясе не для красоты. Армейские тяжелые пистолеты, разворачивающие нутро противника и откидывающие его назад.
На остальных постах у нас просто сверяли паспорта с только охранникам ведомой базой. Я уже был откровенно утомлен этими процедурами.
– А те, кто здесь работают они каждое утро проходят такое?
Катя, не отвлекаясь от узкого коридора, по которому терлась наша машина, ответила:
– А те кто здесь работают здесь и живут. Или в специальных закрытых поселках под Москвой, куда их доставляют с работы и везут под охраной на работу.
– Ого. – только и сказал я. Но видно оно того стоило, раз эти люди не увольнялись с такой каторги.
– Они тут много получают? – спросил я у Кати.
– Ни копейки. – сказала она и вогнала меня в ступор.
– Как так? Место ответа она продолжила:
– И кстати производственная дисциплина здесь лучшая по России. Видишь, как ошибались теоретики, привязывавшие качество работы к качеству оплаты труда? Я помотал головой и твердо заявил:
– Так не бывает. Они же должны чем-то питаться, на что-то одевать своих детей. Куда-то ходить отдыхать.
– Коха, – опять обратилась она ко мне по кличке – давай я тебе, потом все расскажу. Мне еще надо «отмазку» придумать, какого черта, мы сюда заявились в половину десятого вечера.
– Перед кем отмазку? – спросил я, но ответа не дождался, и повторять вопрос не стал.
Я думал, что по окончании всех этих контрольных пунктов перед нами откроется дорога к самому трехзубчатому зданию комплекса управления, но вместо этого мы вкатили окончательно в подземный тоннель и через несколько десятков метров оказались на подземной парковке. Выйдя из машины по требованию солдат, я только присвистнул восхищенный размерами помещения. Край парковки терялся в такой дали, что я сомневался в том, что она под землей не выходила за рамки огороженного заборами пространства на поверхности.
Катя взяла меня за руку, словно боялась потерять здесь и повела к рядам лифтов стоящих почему-то раскрытыми внизу.
Войдя в лифт, она вставила свой паспорт в порт-приемник и нажала цифру сорок два. Лифт даже не подумал трогаться, пока один из солдат не подошел к нам не окинул нас взглядом и что-то не сказал в микрофон на высоком пуленепробиваемом воротнике. Тогда двери немедленно закрылись и лифт скользнул вниз.
– А почему вниз-то? – удивился я.
– А куда надо? – не поняв, удивилась Катя. Я только хмыкнул. Наконец, сообразив, о чем я, Катя сказала:
– Наверху ничего интересного нет. Там обычные офисы, пульты контроля погодой. Этим я бы тебя удивила, но не сильно. А я хочу тебя так удивить, чтобы ты на всю жизнь отучился удивляться. Я поглядел на нее и задумчиво спросил:
– Ты, как я понимаю, плотно со спецслужбами знакома? Задумавшись над моим вопросом, Катя сказала кивнув:
– Да.
– Ты тоже офицер какого-нибудь контроля? – сказал я, все больше чувствуя странную дурноту.
Лифт остановился, и даже двери раскрылись, но ни Катя, ни я не выходили из него. Я пораженный красотой коридора в зеркалах и золоте, а Катя, думая над моим вопросом.
– Слушай… Я даже не знаю, как ответить на этот вопрос… – призналась она.
– Как так? Катя сделала шаг на ковровую дорожку в зелено-красных тонах и сказала:
– Как не отвечу – совру. Ни да, ни нет.
Я осторожно вышел из лифта и сразу заметил сидящего за столом справа от меня офицера в черной форме. Он не поднялся, не стал проверять нас, просто кивнул Кате и мне и уткнулся в экран перед собой.
Увидев кивок, Катя своей стремительной походкой направилась по коридору. Я поспешил за ней стараясь не выглядеть идиотом и не озираться на чрезмерно богатое убранство. Странно, но комната, в которую мы вошли, была скромнее некуда. Небольшой диван. Не шибко новенький телевизор перед ним. Шкаф купе, столик, почему-то вместе с креслами задвинутый в угол. Катя бросила сумочку на диван и, показывая мне, чтобы я сел сказала непонятно кому вверх:
– Оператор! Мне нужно два пропуска на вошедших в эту комнату в зал контроля. Время нахождения в зале неограниченно. Один вход – один выход. Голос с потолка ответил:
– Сейчас закажу. Приблизительно через десять минут зайдите, заберите.
Я не сводил с Кати глаз. Она добилась своего. Я ничего не понимал и ни ничему не удивлялся. Есть такой эффект защитный у мозга. При превышении предела возможной к обработке информации он перестает анализировать вообще без принудительных пинков. Он начинает воспринимать все, как сон. И мне подумалось, что этот вот сон я, даже если захочу, не забуду.
Катя встретилась со мной глазами и мне вдруг показалось, что она злится на что-то. Держится, но злится. Однако, заговорив со мной ее голос, был предельно мягок и даже нежен:
– Когда мы попадем в зал контроля, не шатайся там, держись меня, даже если меня на радостях куда-нибудь потащат. Ни с кем не говори. Ты не турист. А я не экскурсовод. Мы здесь по делу. Знать которое абсолютно никому не нужно. Вообще постарайся сделать вид, что ты там не первый раз. Если получится, конечно. Она задумалась, о чем еще можно мне сказать, а о чем лучше не стоит.
– Если потеряешься не паникуй. Подойди к любому офицеру охраны и пусть тебя проводят в девятую комнату отдыха. Именно в девятую. Туда простые сотрудники не попросятся ни в жизнь, а раз ты просишь значит, у тебя есть на это основание. Будет бузить, мол, кто ты такой скажи просто ты сотрудник проекта «Новая энергия». Они в курсе, что лучше не спрашивать об этом. Проводит как миленький, разве что двери перед тобой раскрывать не начнет. Я тоже туда приду, как отобьюсь от поклонников.
– От кого? – удивился я. Она же мне сто раз говорила, что у нее никого в Москве нет. Задумавшись, Катя пояснила:
– Понимаешь я тут слишком редкий и слишком популярный гость. Я не совру, что последний раз сюда заглядывала месяцев пять-шесть назад. И то… в зал контроля не ходила. Боялась, что разговорами замучают.
Я задумался над тем, кто же такая моя кабинетная ученая? Я не нашел ничего лучшего как спросить:
– Так кто же ты такая, Катя? Она села рядом со мной и сказала тихо:
– Ты все увидишь. И главное ты все поймешь. И на счет нашего расставания надеюсь тоже. И еще. Коха… Алька… пожалуйста, когда ты все поймешь, постарайся все очень внимательно продумать. Вспомнить, чем я занимаюсь в настоящей жизни. Что я делаю. Как живу. Это все – она обвела руками вокруг себя. – Миф. Это все фикция. Слухи, которые ходят про центр контроля погоды это слухи распущенные самой службой безопасности. Правду не знает никто из обывателей. И когда я выезжаю за ворота я тоже стараюсь забыть о правде. Это все не настоящее. Этого просто нет. Ты будешь рассказывать, что под центром управления погоды еще почти сотня этажей и тебя в психушку запихают. Сто процентов. А, скорее всего, успеют запихать, когда ты еще даже не скажешь, а только подумаешь о том чтобы сказать. У тебя такая отметка теперь в паспорте, что пока ты в могилу не сойдешь, за тобой будут присматривать. Я перебил ее и спросил:
– Кать, я же не спрашивал про себя. Я спросил про тебя. Кто ты такая? С кем я говорю сейчас? Там-то я тебя знаю. Ты классный ученый. Посвятила свою жизнь великому делу науки. Я не смеюсь и это не пафос. Если тебе так показалось, извини. – сказал я, видя, как она поджала губки и опять в ее глазах появилась непонятная злость. – Но я просто хочу знать, с кем я сейчас говорю. И стоит ли мне говорить с тобой тут. И стоит ли мне идти в этот зал контроля. Не уводи разговор в сторону. Я знаю тебя как прямую, честную… и даже прямолинейную. Я всегда с восхищением вспоминаю, как ты там на ВБНК заявила что группа просто в очередной раз потратила государственные деньги впустую.
Катя посмотрела вверх, и я понял, что она мне намекает «думай что говоришь – тебя слушают», но я и так понимал, что говорю. Еще не очень понимал, где, но что говорю, я понимал вполне:
– Так что останься простой честной и скажи мне кто ты?
Она уже даже хотела мне кажется сказать. Признаться в чем-то. Но вместо этого резко поднялась и сказала:
– Пошли, пропуска уже наверняка получены.
Я только покачал головой. Поднялся и вышел следом за ней в коридор. Дошли до лифта и Катя обратилась к офицеру в черном:
– Пропуска пришли?
Тот кивнул и протянул руку. Катя протянула ему свой паспорт и сказала мне тоже сдать свой. Когда нам вернули карты паспортов офицер прочитал с экрана:
– Как просили: вход-выход, нахождение неограниченно.
– Спасибо. – сказал Катя и повела меня в раскрытый уже для нас лифт.
В этот раз она нажала на цифру семьдесят шесть, и я заметил, что последняя цифра в третьем ряду панели лифта девяносто четыре. Почти сто, как Катя и говорила. Заметив мой взгляд, она пояснила:
– Ниже девяностого даже я проехать не могу. Но там и делать нечего особо. Всегда пусто. Там даже охранников нет. Просто НИ-КО-ГО. Раз или два раза в год там проводятся собрания, но и все.
– И кто там собирается? Правительство? – спросил с насмешкой я.
– Они никогда здесь не собираются. У них есть свои КП. – серьезно сказала Катя, будто я должен был знать, что такое ее «ка-пэ».
Лифт остановился и я увидев точно такой же зеркально-золотой коридор в недоумении посмотрел на Катю. Она опять выждала некоторое время прежде чем выйти. Наконец, мы шагнули вперед, и по обе стороны от себя я заметил за полупрозрачными стеклами автоматчиков. Никому ничего, не говоря, Катя пошла прямо и я, не отставая, шагал рядом с ней, попробовав даже изобразить ее выражение на лице. Этакое строго-отрешенное. Вид очень занятого чиновника спешащего на доклад.
В конце коридора перед дверьми стояли терминалы для считывания данных с паспортов. Приложив палец к карточке я прикоснулся паспортом к сканеру и как и у Кати у меня зажегся зеленый огонек. Но двери сразу не раскрылись. Меня честно говоря уже начинали утомлять эти странные задержки на ровном месте. Но не подавая вида я стоял в терпеливом ожидании.
Наконец тяжелые двери раскрылись, и мы оказались в обычном на первый взгляд коридоре какого-нибудь московского бизнес-центра. В коридоре буквально сразу попался человек в странной одежде больше похожей на светло голубую пижаму. Он рассеянно взглянул на нас и прошел мимо в одну из дверей.
Катя, не останавливаясь, шла дальше. Еще один человек прижался к стене, чтобы пропустить ее стремительно идущую к, только ей ведомой, цели. Но вот следующий встреченный человек в пижаме пройти нам не дал. Он бы годился в отцы мне, но словно мальчишка свистнул двумя пальцами и пошел радостно улыбаясь навстречу нам. Я заметил на лице Кати тоже улыбку и подумал, что это ее старый знакомый. Закралась мысль, а может это и есть ее отец. Но по разговору между ними я понял, что он кто угодно, но не папа моей Кати. Они обнялись, расцеловались в щеки, но мужчина обратился к ней на вы и я немного прояснил для себя, что Катя здесь не просто редкий и желанный гость, она здесь на уровне ясного солнышка для некоторых. Пока они там ворковали вокруг начала скапливаться толпа. Многие лезли, толкаясь локтями чтобы поздороваться с Катей. Я заметил женщину, что чуть ли не всплакнула, обнимаясь с моей любимой. Вытирая уголки глаз, женщина все причитала, почему Катя так редко к ним приезжает. А Катюха все твердила, что она сама по горло в работе. Что было бы время, конечно, она непременно, проводила его с ними. Что у нее в Москве и так толком знакомых нет кроме них. Но вот работа… Где-то я все это слышал…
Понимая, что вырваться ей не дадут по-хорошему, Катя взяла меня за руку и сказала на ухо:
– Ради бога не потеряйся. Если что девятая комната отдыха. Не забудь!
И одновременно держа меня за руку, отвечая всем и вся Катя, словно ледокол двинула по коридору.
Толпа отстала от нас за странными турникетами в коридоре. Пройдя за них, Катя повернулась и пообещала, что мы скоро выйдем. Люди кивали улыбаясь, но расходится не спешили. Чуть постояв, мы двинулись дальше уже по пустому коридору. Поясняя мне, отставание других она сказала:
– Свободные смены не имеют права пересекать контрольный рубеж. Только те, кто в это время должен быть на вахте.
Я ничего не понял, но спрашивать не стал. Катя сама мне сказала делать вид, что я тут не первый раз…
Коридор кончился настоящей сейфовой дверью. Катя приложила свой паспорт к приемнику и многотонная стальная плита двинулась в сторону. Мы не дождавшись полного открытия перешагнули через стальной вал на котором каталась дверь и попали в гигантское шарообразное помещение. Количество людей в нем работающее одновременно не поддавалось исчислению. Все с телефонной гарнитурой у рта и уха и они что-то говорили или молча, уткнувшись в терминалы пред собой, делали вид, что ужасно заняты. Но в нашу сторону повернулись многие. И уже привычные улыбки вскрики, возгласы приветствия. Но никто не встал со своего места. Я заметил в центре зала столы за которыми сидели сотрудники безопасности в черной форме. Те тоже смотрели в нашу сторону, но несколько хмуро.
– Вот я и дома. Дом, милый дом. – непонятно к чему сказала Катя, и я сжал зубы чтобы не взорваться вопросами. Катя улыбнулась мне как-то тихо и спокойно и сказала: – Пойдем.
Мы сначала спускались на дно зала между рядами работающих терминалов. Затем начали подниматься все выше и выше пока не добрались до последнего ряда.
– Разницы нет, вокруг обходить или через контроль спускаться и подниматься. – пояснила мне Катя поворачиваясь ко входу. – Идеальная сфера. Вот наверху… с этой строны просто привычнее смотреть, ну типа как на карте, наша страна. Великая колониальная империя интегрированного типа – Россия. Я прокрутил в уме название моей страны и переспросил:
– Какая?
– Великая. Или у тебя сомнения? – усмехнулась Катя.
– У меня сомнения, что колониальная. – сказал я с сарказмом.
– А ты не сомневайся. – уверенно так сказала Катя. – Она всегда была такой. Как только за границы московского княжества вышла. И вела она себя всегда, как колониальная держава. Вон метрополия выделена. Москва, московская область, европейская часть… А все остальное колонии. Сырьевые, технологические…
– Я не понимаю… – признался я, искренне с самого рождения веривший в неделимость и единость своей страны.
– Какое слово именно не понимаешь. – спросила, не язвя, а просто так, Катя. И сразу начала пояснять: – Империи существовали нескольких типов, кроме псевдо империй которые, только больной да любопытный изучал и классифицировал. Мне было лень с этим разбираться. Все колониальные империи распались. В природе существует одна такая единственная империя, которая живет, не смотря ни на что. Империи, чьи колонии были оторваны от метрополии, распались окончательно в двадцатом веке. Они прекратили свое существование, как колониальные и начали просто жить, как страны, имеющие остаточное влияние в ранее покоренных землях. Империи интегрированного типа, такие как австро-венгерская и прочие тоже приказали долго жить по причинам скорее внешнего воздействия, чем внутренним. И только Москва сохранила большинство своих колоний, просто внушив всем и себе самой, что мы единое целое.
Я посмотрел на карту над головой и невольно передернул плечами. А Катя, смотря туда же, продолжала говорить:
– Есть несколько путей держать такую огромную территорию в подчинении. Это одурачивание населения и жесточайший контроль за происходящим на ней. Других способов нет. Искали веками и не нашли. Никакая национальная идея не работает в стране, где такое количество наций, интересов, и денег. Никакие другие способы управления в ней не действуют. При любом ослаблении контроля буквально мгновенно вспыхивают национальные конфликты сначала на периферии, а потом и до центральных областей добирается. Только откровенное вранье и контроль мнений способно удерживать такую территорию в повиновении. В слепом повиновении. Даже зная, что им открыто врут люди будут повиноваться. Твой друг сказал абсолютную правду и на счет так сказать социального уровня жизни. В такой стране нельзя позволять нарождаться сверх богатому классу и позволять существовать нищим. И то и другое вызывает классовую ненависть. Потому контролируя доходы населения и, вовремя срезая лишнее, мы не позволяем возникнуть таким конфликтам. Создается впечатление ложное, что ты всего можешь добиться сам. Надо просто работать… Я закрыл рот и наморщил лоб. Катя, заметив это, спросила:
