Текст книги "Год французов"

Автор книги: Томас Фланаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)

ИЗ СОЧИНЕНИЯ «СЛУЖБА В МОЛОДОСТИ. С КОРНУОЛЛИСОМ ПО ИРЛАНДИИ» ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА СЭРА ГАРОЛЬДА УИНДЭМА

Второго сентября в Туам к Корнуоллису подошли два английских полка: полк Ее Величества королевы и двадцать девятый, прибывшие форсированным маршем из Уэксфорда. Приняв команду и над этими полками, Корнуоллис немедля двинулся на север, штаб его расположился в Холлимаунте вблизи Баллинброуба и милях в тринадцати от столицы повстанцев – Каслбара. Шотландский офицер, полковник Крофорд, пользовавшийся вполне оправданным доверием Корнуоллиса, вышел со своими драгунами вперед на разведку и обнаружил, что мятежники снимают посты на подступах к городу. На обратном пути драгуны подверглись нападению бандитов. Случилось это близ усадьбы Джорджа Мура, брат которого – один из зачинщиков мятежа. Длинными острыми пиками смутьяны кололи всадников и лошадей, обрезали сбрую. Двух драгун они закололи насмерть, но вскоре англичане взяли верх.

Полковник Крофорд повесил на месте нескольких злодеев, а четверых захватил в Холлимаунт, их вели впереди солдат, и те не очень-то церемонились с пленниками. Впервые увидели мы наших врагов-ирландцев, и впечатление они произвели удручающее. Люди самого низкого пошиба, в грубой одежде, с грубыми лицами, смотрят исподлобья, во взгляде и страх, и ненависть. Один из наших офицеров, тоже ирландец, попытался допросить их, но почти без толку. Родом они из глухих мест на западе, из Мейо, темные и невежественные, словно дикари с Таити, о которых писал капитан Кук, с той лишь разницей, что дикарям ирландским недостает врожденной изящности дикарей полинезийских. Мятежники велели им сидеть в засаде и нападать на одиноких всадников, но, конечно, и предположить не могли, что те нападут на крупное кавалерийское подразделение. Однако злодеи-дикари, верные данному им жестокому приказу, напали на драгун. А всего вероятнее, ими двигали лишь темные инстинкты варваров, иначе храбрость их нашла бы более достойное применение.

Крофорд – сухопарый, горячий нравом шотландец, впоследствии (в 1804–1814 годы) прославившийся в войнах с Испанией в армии великого Веллингтона[27] командовал своими драгунами толково и находчиво, хотя, по правде говоря, и с грубой прямолинейностью. В описываемые мною времена он был еще сравнительно молод, но, к моей зависти, держался непринужденно и уверенно, умел остро и обидно пошутить, бывал порой нетерпелив и тем отличался от осторожных и осмотрительных старших по возрасту офицеров. Среди крестьянства ему суждено было прослыть безмерно жестоким, едва ли не таким же, как генерал Лейк и Деннис Браун. Не стану оспаривать этого мнения, ибо сам являлся свидетелем такого, что память моя предпочла бы сокрыть. Думаю, однако, он не выходил за рамки суровых законов военного времени, и с уверенностью могу сказать, что снисходительность не самое лучшее лекарство от восстаний.

В тот вечер от лица всех офицеров-ирландцев лорд Роден подал официальный протест лорду Корнуоллису в связи с тем, что им отводились второстепенные роли. Корнуоллис поставил его на место и, хотя говорил он любезно и учтиво, дал понять, что сомневается, хватит ли благонадежности у ирландских солдат и опыта у их офицеров. Я же получил урок, который усвоил на всю свою солдатскую жизнь: колониальные войска пригодны лишь в том случае, когда их подпирает мощный кулак Британской регулярной армии. В справедливости этого положения я убеждался не раз и не два, и, хотя, возможно, во мне и сильна предубежденность военного, думается, именно на этом и зиждется сила нашей империи.

Происходило все на собрании офицеров штаба и командного состава. Корнуоллис с присущими ему учтивостью и тактом внес свои предложения, как наилучшим образом нам справиться с задачей. Остановился он сам в большом доме фермера-протестанта, фамилию которого отлично помню и по сей день: Прендергаст. Собрание проводилось в просторной кухне за огромным дубовым столом, застеленным широкой зеленой скатертью толстого сукна, неизменной спутницей Корнуоллиса со времен его Североамериканской кампании. Он беспрестанно пил крохотными чашечками шоколад, так глоток за глотком потребляют более крепкие напитки их поклонники. Может, привычка эта здесь, в варварском, безлесном и болотистом краю, напоминала ему о покое и уюте английской гостиной.

Задача перед нами стояла ясная и простая, но Корнуоллис стремился исключить все возможные просчеты со стороны подчиненных. Скрупулезно проанализировали обстоятельства Каслбарской битвы. Ведь снова крупным английским соединениям будет противостоять меньшая по численности армия французов и мятежников. Только на этот раз роли поменяются: защищать город будут французы, атаковать – англичане. Случись противнику и отбить наше наступление, путь у него оставался один – двигаться к центральным графствам, через Шаннон; маловероятно, чтоб он пошел на восток, к Ольстеру. Но, куда бы ни двинулась мятежная армия, ей всюду предстоит прорвать заслон английских войск, от Слайго до Бойла. Впрочем, Корнуоллис не очень-то надеялся на этот заслон. Поэтому он предложил нашей армии разделиться: сам он пойдет на штурм Каслбара, а генерал Лейк с генералом Нюджентом зайдут с другого фланга, переправятся в Каррике через Шаннон, и случись Эмберу ускользнуть от Корнуоллиса в Каслбаре, он окажется зажатым меж двух английских армий. И единственный путь к отступлению – к морю.

После выступления Корнуоллиса воцарилось молчание. Прервал его генерал Лейк.

– Простите, милорд, до меня сегодня все доходит медленнее, чем всегда. Насколько я понимаю, враг всего лишь в двенадцати милях от нас и в его армии не наберется и трех тысяч человек.

– Как знать, может, и все пять. Трудно судить по рассказам несчастных перепуганных, хотя и верных короне людей. Не забывайте, что после побед мятежников их ряды значительно пополнились. Возможно, в остальных провинциях и спокойно, а в Коннахте, несомненно, восстание приобрело всеобщий характер.

– Пусть даже пять тысяч. Согласен. Но и в этом случае огромное численное превосходство на нашей стороне, к тому же из этих пяти тысяч большинство – темная неотесанная деревенщина.

– Да еще плохо вооруженная, – вставил Корнуоллис. – Лишь пиками.

– А то и просто косами. С ними и в бой идут. Я видел лично.

– Не сомневаюсь, – бросил Корнуоллис, но Лейк не почуял язвительности.

– Тогда почему б нам не атаковать их с восходом солнца?

– И еще один довод, – заговорил лорд Роден. – Французов вряд ли более тысячи, этим сказано все. И пока не подоспел их второй флот, мы должны вышвырнуть из Ирландии Эмбера.

– До рассвета второй флот не подоспеет, – заметил Корнуоллис. – А наши основные части подойдут лишь завтра-послезавтра. К тому времени генерал Лейк уже успеет занять позиции на востоке за рекой.

– Но мы и сейчас превосходим врага по численности, – горячился Лейк, – и превосходим изрядно! Чего ж нам ждать?

Корнуоллис улыбнулся, бросил взгляд на повара, подогревавшего шоколад.

– Неужели, генерал, даже после вашей неудачи под Каслбаром вы по-прежнему считаете, что перед вами какой-нибудь дремучий предводитель разбойников? Нет, наш генерал Эмбер весьма искусный полководец, и главное оружие у него не коса, а неожиданность. Может, вы и знаете, как с ней бороться, а я, признаться, в растерянности. Воображение у меня на редкость скудное, да и к тому же я люблю последовательность, и единственное, что я могу противопоставить любой неожиданности, – подавляющее численное превосходство своей армии.

На длинном лице полковника-шотландца заиграла злорадная усмешка: ловко утерли нос Лейку.

– Конечно, генерал, наше королевство многим вам обязано, – продолжал Корнуоллис медоточивым голосом, – мы помним ваши победы над смутьянами в Уэксфорде, но там вам противостояли лишь крестьяне, темные, заблудшие люди, и вожаков у них не было, разве что горстка кровожадных попов. У Эмбера же тысяча отборных солдат, они хорошо вооружены, у них есть пушки. Причем самые лучшие, отлитые британскими умельцами в Шеффилде. Эти пушки достались ему в подарок после вашего бегства из Каслбара.

Вот он, долгожданный укор за каслбарское поражение, и ударил он больно, потому что брошен был неожиданно и любезнейшим тоном, словно в милой беседе за карточным столом в клубе. Даже Крофорд разинул рот в изумлении. А несчастный Лейк побагровел, щеки и шея у него стали ярче мундира.

Однако он не стушевался и ответил с достоинством, чем снискал наше восхищение.

– Ваше превосходительство, если вы считаете, что я справлюсь на восточном фланге, то не обманетесь. Если мятежникам удастся избежать битвы в Каслбаре, я встречу их и уничтожу.

– Ничего подобного вы не сделаете, – резко оборвал его Корнуоллис. – Разумеется, вы не пропустите их в Ольстер, даже если придется принять бой. Однако я бы предпочел обойтись без столкновения. Ваша задача – беспокоить противника, не давать передышки и мало-помалу теснить его в мою сторону. Рано или поздно враг окажется в тисках, и мы его раздавим. Но сами не соблазняйтесь, не ввязывайтесь в крупный бой. С такой тактикой вы, несомненно, знакомы. Помнится, вы не одну неделю протоптались в Уэксфорде, а только потом дали повстанцам бой на Горьком холме. Мне этого не понять.

Лейк хотел было ответить, но Корнуоллис поднял руку.

– Не стоит объяснений, генерал. Не стоит. Победу вы одержали славную.

Много позже, уже в постели, Корнуоллис по обыкновению писал письма друзьям в Англию. На нем была белая полотняная ночная рубаха и чепец с кружевами, прикрывавший редкие седины. Ни дать ни взять английский помещик из захолустной деревеньки.

Он оторвал от бумаги перо и взглянул на меня.

– Вы, лейтенант, должно быть, недоумеваете: справедливо ли так сурово попрекать генерала Лейка. Справедливо. В целом справедливо. Малоприятно, но справедливо. Сейчас генерал Лейк сотворит чудеса, только чтобы выполнить мою волю. Выполняя, с его точки зрения, несостоятельные и малодушные приказы, он преисполнится и некой гордости и жалости к самому себе. В этом и состоит счастье солдата, особенно глупого, солдаты нужны, чтобы побеждать в войнах, а не в отдельных битвах. Только мало кто способен это понять. Бедняга Лейк, ему, пожалуй, до конца своих дней не забыть Каслбара. Мне он весьма не по душе. Убогое воображение, стандартные мысли. Вы согласны со мной, лейтенант?

Я, разумеется, не ответил, занявшись бумагами.

– Весьма не по душе! Вы, конечно, спросите, почему я снова доверяю ему командный пост. Видите ли, лейтенант, Британская армия – заведение солидное, с давними традициями, и мы приходим не на год, не на два. Так стоит ли казнить позором генерала за то, что он проиграл сражение? Это больше в духе французов. Вечно они расстреливают и вешают своих полководцев, и теперь, раз есть гильотина, можно казнить, так сказать, оптом. Пока результаты впечатляют. Каждый старается вовсю. Но надолго этого не хватит. К концу нашей кампании генерал Лейк непременно будет награжден. За храбрость, разумеется, а не за мудрость. А вот генерал Эмбер видится мне мудрым человеком. Впрочем, чужой мудрости мы никогда не доверяем. Не так ли? Между тем именно на доверии и зиждятся все солидные заведения.

Он помолчал, потом пробормотал что-то еще и вскоре негромко захрапел. Я взял у него из рук перо, вышел из комнаты и кликнул слугу.

Лейк выехал рано поутру, до дороги на Клерморрис его сопровождал Корнуоллис, они смеялись, обменивались шутками и комплиментами, будто накануне не обмолвились ни одним резким словом. Словно два помещика собрались на охоту. День выдался пасмурный, не в пример предшествующим – солнечным и теплым. Над землей нависли тяжелые свинцовые тучи.

– Так вот, – наставлял Корнуоллис, – захочет неприятель сдаться, что сделал бы всякий разумный человек, не дожидаясь меня, берите их в плен, обещая и офицерам и солдатам соблюдение всех норм поведения и правил. Они – достойные противники.

– Вы, очевидно, имеете в виду не всех солдат? – уточнил Лейк. – Я полагаю, лишь французских.

Корнуоллис озадаченно взглянул на него.

– А под командой Эмбера иных нет.

– Но ведь еще есть мятежники-ирландцы, – напомнил Лейк.

– Конечно, есть.

Как мне невыразимо жаль, что не вслушался я с должным вниманием в их беседу, потому что она оказалась чревата последствиями: в глазах некоторых людей в ирландской кампании, в целом удачной, была запятнана честь британского оружия.

– Конечно, есть, – повторил Корнуоллис. – Но какие же эти бедолаги солдаты? Это просто кое-как вооруженный сброд.

– Вооруженные мятежники, – сказал Лейк.

– Так их и следует называть. Вы видели тех смутьянов, которых захватил Крофорд. Дикие существа, их и людьми-то не назовешь. Мне их жаль. Право, жаль.

– Мятежников никогда не приравнивали к военнопленным, – сказал Лейк, – ни в Ирландии, ни в любой иной стране.

– Разнесчастные существа, – повторил Корнуоллис. – Этому краю нужен мир, довольно воевать, – и он махнул рукой в сторону выстроившихся солдат, коих Лейк поведет на восток.

– Довольно воевать, – мрачно согласился Лейк.

Наверное знаю, что не точно привожу их слова, хотя мне запомнился и общий смысл беседы, и ее беспечный тон. Лорд Корнуоллис имел обыкновение отвечать на вопросы непринужденно или полушутливо, что само по себе очень мило, но порой приходилось лишь гадать, что у него на уме. Так было и на этот раз: судьба повстанцев более не обсуждалась вплоть до последнего боя при Баллинамаке. Я отлично знал Корнуоллиса, знал его истинную доброту и правильно истолковал его слова. Возможно, генералу Лейку и простительно, что слова Корнуоллиса он воспринял иначе.

Корнуоллис проводил Лейка и его войска, уходившие под дробь барабанов и писк флейт, и мы вернулись в Холлимаунт. В тот день флейту мы слышали еще не раз, и к вечеру мы собрали все необходимые сведения и до мелочей продумали грядущую битву. Не распогодилось даже к ночи, лишь похолодало – лето близилось к концу. Утром на Каслбар нас провожала легкая изморось.

Крофорду и его драгунам предстояло разведать, каковы укрепления на подступах к городу. Следом двигалась пехота и тяжелая кавалерия. Не дойдя двух миль до города, мы остановились: на оборонительных рубежах не видно вражеских войск, даже дождь не мешал разглядеть долину, вон почти уже до моста доскакал Крофорд. Ударили два пушечных выстрела, меж драгун взвились дымки. Вздыбилась чья-то лошадь. Крофорд отвел людей. Снаряду не достать. Мы решили, что сейчас он повернет к нам, однако он выстроил драгун боевым порядком. Воцарилась тишина. Потом последовал еще один залп, но снаряды разорвались ближе нашего авангарда. И снова над полем тишина.

Вот один из драгун поскакал в нашу сторону. Осадил коня подле Корнуоллиса и отдал честь.

– Полковник Крофорд просит разрешения вступить в Каслбар.

Корнуоллис сидел на стуле под полотняным навесом, укрывавшим от моросящего дождя. Он задумался, поджав губы, потом кивнул.

– Полковник Крофорд учел все?

Лейтенант внешне походил на Крофорда, только был много моложе. Такой же сухопарый, но в отличие от своего командира широкоплечий, настоящий кавалерист. Как и у Крофорда, высокие и массивные скулы.

Он пожал плечами.

– Очевидно. У противника две-три пушки и незначительное число солдат в городе. Пустяк. Горстка.

Корнуоллис оглянулся на лорда Родена – тот оторопело смотрел на него, – потом снова повернулся к лейтенанту.

– Ну что ж, если все учел – вперед, если сомневается – пошлю тяжелую кавалерию.

Чтобы скоротать минуты ожидания, Корнуоллис заговорил со мной, причем особо ласково, что случалось, когда он бывал в духе.

– Вот какие дела, голубчик мой. Не дали вам французы проявить отвагу. Ну ничего, успеете еще кровь пролить. Все сраженья у вас впереди.

Потом обратился к лорду Родену, тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, и, как школяр, слушал.

– Улепетнули от нас французы. Сбежали, не попрощавшись. Что ж, им повезло, а нам – и подавно.

Ожидание наше затянулось. Но вот у моста показался Крофорд с небольшим отрядом драгун. Залюбуешься, глядя на статного шотландца в голубом плаще, а дождь между тем припустил сильнее. Итак, Каслбар снова наш!

Пока ночью мы обсуждали план битвы и выбирали позиции для наших войск, Эмбер с армией тишком покинул город, оставив три пушки с расчетами, две роты повстанцев и одну – французов. Мы вошли в маленький грязный городишко, взяли в плен десяток-другой бестолковых крестьян – можно ли назвать это победой?

– Мы смыли позор былого поражения, – сказал Корнуоллис, с трудом взбираясь в седло своего смиренного коня. Здоровую ногу вдел в стремя, больную оставил на весу. – К великой радости генерала Лейка! – Но офицеры не разделяли радости командира, да и я, признаюсь, был озадачен и разочарован.

– Кстати, Крофорд, – он жестом, не церемонясь, подозвал полковника. – Вы блестяще справились с задачей. Просто блестяще!

На тонкогубом лице шотландца скупо обозначилась улыбка, он подъехал к генералу.

– Так город был пуст! Какая ж это задача? Мои парни чуть пришпорили лошадей, им и поработать-то не пришлось, чтоб жалованье свое оправдать.

– Красиво это у вас, Крофорд, получилось, прямо скажем, изящно. – Корнуоллис потрепал своего коня по холке. – Впрочем, неудивительно. Драгуны у вас – парни лихие, боевые. Здесь они, конечно, заскучают.

Улыбка у Крофорда стала шире, однако он промолчал.

– Мне думается, нечего вашим драгунам здесь делать. Отправим-ка мы вас на недельку-другую под начало генерала Лейка.

– Есть под начало генерала Лейка, сэр, – четко повторил Крофорд, хотя и с некоторым недоумением.

– Вы знаете, с каким приказом я его послал. При вас разговор шел. Мне нужно, чтоб французу беспрестанно докучали, но не навязывали открытый бой. Пусть помечется, побегает от нас. Это ему в наказание. А для этой цели Лейку понадобятся драгуны.

– Но у него есть свои драгуны и кавалеристы, – заметил Крофорд.

– Мне нужно, чтобы при нем были вы. Вы поступите в его распоряжение, и я дам указание, чтобы вы все время находились в авангарде, не упускали француза от себя, не вступая, однако, в открытый бой. Вы запомните, или мне попросить Уиндэма изложить приказ в письменной форме?

– Запомню слово в слово, – пообещал Крофорд, – однако думаю, генералу Лейку это большой радости не принесет. Он любит полагаться на свои собственные войска.

– Я доставил генералу Лейку радость уже тем, что не приковылял в это болото на своей больной ноге во время Уэксфордского восстания. Сейчас же я охочусь за французом, охочусь так, как считаю нужным. Надеюсь, вы не возражаете?

– Что вы, сэр. Никоим образом. Но кое-какое разъяснение не помешает. Я буду впереди армии Лейка, но под его командой. Могу ли я передвигаться по своему усмотрению? Каждый час посылать гонца к Лейку за указанием весьма затруднительно.

– Не сомневаюсь, что и генерал Лейк разделяет мое мнение относительно ваших, полковник, способностей и осмотрительности. Не вижу повода для беспокойства, надеюсь, вы тоже. Трудно решить все умозрительно. Действуйте, и мы посмотрим, так ли боевиты ваши драгуны в деле, как вы их представляете.

Крофорд опять улыбнулся, отдал честь Корнуоллису. Не прошло и часа, как его драгуны покинули Каслбар и направились на восток вслед за армией Лейка, где их командиру суждено будет отличиться доблестью и решительностью, но, увы, не милосердием и человечностью.

Не помню в подробностях, как мы вошли в Каслбар, настолько сер и неприметен этот городишко. Помню лишь, что нам пришлось ехать едва ли ни по телам его павших защитников: драгуны Крофорда, вихрем налетевшие с моста, сочли необходимым перебить повстанцев всех до единого. «Столица республики» являла поистине жалкое зрелище, но для кого и страшное: кое-кто из повстанцев, побросав пики и знаки различия, пытались смешаться с горожанами, но наши солдаты бдительно следили за этим и вылавливали их. Много еще пролилось крови на улицах Каслбара, прежде чем установился порядок. За долгие годы военных походов я пришел к выводу, что под занавес сражения и разгуливается самая тупая злоба. Словно хмельное вино, бродит она в жилах солдата и, если не находит выхода в самой гуще схватки, выплескивается после боя, и подчас солдат творит такое, о чем впоследствии искренне и глубоко сожалеет. Наших солдат в особенности разъярили зеленые флаги, вывешенные в окнах и дверях, и так называемые «древа свободы». Не в одной лавке, не в одном доме пожалели об этом.

Но стоило появиться в городе Корнуоллису, как все взвихрения жестокости улеглись, словно пыль на дороге после порыва ветра. Правда, в тот день на дороге не было ни пыли, ни ветра, лишь сыпал унылый, беспросветный дождь. Сегодня я вспоминаю Ирландию, и перед глазами не солнечные пейзажи, а нескончаемый дождь в Каслбаре. Трудно найти в природе более печальную картину, чем западноирландский пейзаж за пеленой дождя, а города кажутся еще мрачнее. Путешественники, побывавшие, скажем, неделю в Килларни, в разгар солнечного лета, повидавшие голубые, точно девичьи очи, озера и округлые, точно девичий стан, холмы, завороженные сладкоголосьем лодочников и проводников, понятия не имеют об иной, промозглой и продрогшей Ирландии, таящей под прогнившими соломенными крышами преступные замыслы один страшнее другого. В осеннюю дождливую пору в Ирландии все сливается воедино: и города, и деревушки, и болота, и раскисшие дороги – вспоминается лишь однородное бурое месиво.

И в то сентябрьское утро брошенный неприятелем городишко встретил нас холодным осенним дождем, и на душе было тоже холодно и по-осеннему тоскливо, причем не только мне, но и куда более опытным офицерам. Казалось, само обличье города навевает эту тоску. Ни верные королю патриоты, ни повстанцы, которых мы допрашивали, не сумели точно указать, в каком направлении ушла армия Эмбера, то ли к Фоксфорду, то ли к Суинфорду. Нужно было торопиться, иначе Эмбер мог ускользнуть из тисков наших с Лейком армий, ибо как, нимало не смущаясь, восторженно признал Корнуоллис, войска Эмбера передвигаются с поразительной быстротой, особенно если учесть, что обученных солдат у него всего одна четверть. Лишь за полдень Крофорд принес известие, что Эмбер пошел по дороге на Суинфорд. И он приказал, о чем узнается позже, своим войскам в Баллине и других селеньях двигаться на восток к Бычьему кряжу, где, если повезет, они объединятся.

Я уже упомянул, что мы взяли в плен нескольких мятежников, но один из них оказался весьма ценной добычей – сам «президент Республики Коннахт». Этот гражданский сановник был немногим старше меня, его притащили к зданию суда и, несомненно, зарубили бы, не обрати солдаты внимания на его одежду и благородную внешность. Корнуоллис беседовал с ним недолго, но на редкость обходительно. Вряд ли бедняга даже заметил это, дух его метался меж смирением и отчаянием. К тому же драгуны обошлись с ним не очень-то любезно: покалечили левую руку и поставили под глазом огромный синяк, обезобразивший лицо. Однако юноша говорил и держался с истинным благородством, голос у него был тих, речь гладка. И неудивительно: установив его личность, мы узнали, что это Джон Мур, младший брат Джорджа Мура, который в бытность свою в Лондоне водил знакомства с Бэрком, Фоксом и прочими знатными вигами.

Предполагалось, что он вместе с повстанцами покинет город, однако какие-то (возможно, благородные) побуждения заставили его остаться в городе вместе с горсткой повстанцев да пушкарями. И сейчас, оставаясь верным своим товарищам, бросившим его на произвол судьбы, он упрямо заявил, что не знает ни о планах их, ни о маршруте. Корнуоллис настойчиво пытался заговорить с ним о личных качествах Эмбера, но Мур отвечал настороженно и коротко. В Каслбаре гордятся тем, что у них, как в настоящем большом городе, есть тюрьма. В это неказистое и зловещее здание и посадили Мура и прочих преступников. Он сидит в камере, лицо мертвенно-бледно, лишь темнеет кровоподтек под глазом, взгляд пустой, глаза не мигая смотрят на меня. Будто передо мной какой-то простолюдин, а не юноша-дворянин, которого заманили циничные лиходеи и обрядили в шутовской колпак «калифа на час». Но за пустым, бессмысленным взглядом я видел своего сверстника, такого же, как я. Что привело его в стан врагов нашего короля? Глупость ли? Тщеславие ли? Почему забыл он и о своей родине, и о долге? Впрочем, родина его – Ирландия. Сейчас уже не помню, понес ли он вполне заслуженную кару или нет. Будь моя воля, я бы его строго не судил.

В пять часов вечера мы снова тронулись в путь. Предстоял первый (но, увы, не последний) ночной переход. Нас ждал долгий поход, миль сто, а то и больше, причем дорога наша виляла и петляла.

Мне доводилось читать, будто следами нашего похода в тех краях остались виселицы да пепелища. Однако факты опровергают домыслы: во-первых, двигались мы без остановок, чтобы настичь врага, однако, кроме отставших и дезертиров, никого не встречали. Эмбер изводил нас, играя в прятки. Во-вторых, беспрестанно лил дождь, невозможно пук соломы зажечь, а уж соломенная крыша и подавно не займется. Впрочем, не хочу замалчивать и тех прискорбных, даже ужасных событий, которые произошли на следующей неделе. Крофорд, в частности, воин весьма сурового нрава, как почти все шотландцы; Лейк еще со времен Уэксфорда известен своими зверствами. Но хочу сказать, что события эти произошли без ведома лорда Корнуоллиса. Я люблю своего старого командира, мудрость в нем сочетается на равных с милосердием. Хотя не отрицаю, когда мы прослышали, что центральные графства восстали (этого мы опасались давно), Корнуоллис скрепя сердце прибег к крутым мерам, чтобы доказать местным жителям всю пагубность восстания; нелегко дался ему этот шаг, впрочем, честь и благородство в войне с нашим ФРАНЦУЗСКИМ ПРОТИВНИКОМ не были попраны. Восстание же против законной власти в любом обществе считается самым тяжким преступлением.

13

ИЗ ДНЕВНИКА ШОНА МАК-КЕННЫ

Сентябрь года 1798-го. Ночью Каслбар покинула одна армия, утром заняла другая. Я стоял у окна лавки и смотрел, как в город въезжают англичане: рослые, беспечные кавалеристы на крупных лошадях. Галопом неслись они по улице с саблями наголо, занесенными над головой, – не задумываясь, срубят голову каждому. На нашей улице было спокойно, и им не пришлось пускать в ход сабли. Но у моста и на улицах, ведущих к прибрежным лугам, убитых было предостаточно. Солдаты врывались в дома, выволакивали людей. До сих пор не могу понять, почему они миновали мою лавку, почему не потащили меня за собой либо на казнь, либо на всеобщий позор, как выпало многим совершенно невинным людям.

Я предвидел это еще накануне, когда уходили французы и наши повстанцы. Вид у многих был обреченный, да и можно ли их винить: их уводят в дождливую ночь неизвестно куда. Ведь среди них есть и такие, кто не знает, что земля круглая, по их разумению, они отправлялись на край света. Трудно представить себе, сколь мрачна и невежественна жизнь крестьян из Невина.

Конечно, по сравнению с тем путем, что проделали французы, повстанцев ждала лишь легкая утренняя прогулка. Но с французами мы не разговаривали, никто из них не знал английского. Когда я увидел их в походном строю, готовых покинуть Каслбар, они показались мне едва ли не пришельцами с Луны, столь разительно отличались они от нас: бледные лица, черные, блестевшие жидким блеском глаза. Однако они, так же как и наши, шутили, беззлобно тузили друг друга, хотя в глубине глаз таился такой же страх. Несомненно, многие из них тоже крестьяне, привычные больше к лопате, а не к штыку. Я не представляю себе Францию, хотя прочел несколько французских романов, переложенных на английский. Ясно одно: она совсем не такая, как Ирландия. Все страны на свете отличны одна от другой. Интересно, что думают французы об Ирландии. Вряд ли они высокого мнения о нас, бедняги. Таскают их по болотам, по серым, промозглым городкам, люди глазеют на них, словно на ярмарочную диковинку.

Кем бы ни были они доселе, сейчас они солдаты. Их научили с ревом, по-бычьи, бросаться в кровавое сражение, их научили смиренно, по-коровьи, идти на бойню. Чрезвычайно необычная у них жизнь, страшно подумать, до чего ж легко приучить к ней людей. Это только в песнях предстает она беспечной и вольной. Глупцы те, кто верит поэмам да песням, так задолго до меня решили мудрые мыслители – греки. А верят ли наши парни? Они сейчас идут строем за французами, а за ними – еще одна французская шеренга, они подгоняют наших штыками, случись тем замешкаться или попытаться улизнуть. И творится это во имя свободы, равенства и пустозвонных «прав человека», в ирландском языке даже слов-то таких нет. Хоть месяц шагай по горам Невина, скорее увидишь живого единорога из мифа, чем воплощение этих «прав человека». Что этим бедолагам до идей несчастного Джона Мура! Им двигают благие помыслы, но он не знает жизни, витает в облаках.

Сосед мой, Иеремия Данфи, видел, как его вернули на землю. Мура приволокли к зданию суда, и трое солдат приставили штыки ему к груди; Иеремия уловил во взгляде его нечто худшее, чем страх: Мур омертвел от отчаяния. И впрямь он уже не жилец на белом свете, ведь благородное происхождение не убережет от всех превратностей судьбы. Он, очевидно, был немного не в себе, хотя в лучшие времена бывал здоров, весел, хорошо одет и миловиден.

Я вижу злобу, которая колышет души таких, как Рандал Мак-Доннел или Корни О’Дауд, таких безрассудных молодчиков в Ирландии хоть пруд пруди, мне видится, как встарь они промышляют разбоем, несутся на лихих конях вслед за Сарсфилдом. Они из той породы людей, что способны проиграть в карты лошадь, имение, а то и женщину; из тех, кто защищает свою честь и доброе имя в бесчисленных дуэлях. Знаю, что сужу их немилосердно, да невелика беда от моего суда. В головах подобных людей лишь малая толика разума, как у несмышленых детей. Задумываются ли они о том, что в трясину своего лиходейства затягивают многих и многих людей? Еще вчера они горделиво разъезжали по городу на своих лошадях – их, кажется, называют строевыми, – кое на ком мундиры, привезенные французами, на иных господское платье от голуэйских портных, над головами нелепейшие султаны.

Перед тем как покинуть город, повстанцы сняли со здания суда свой флаг – зеленое полотнище с золотой арфой посередине. И честь эту, конечно же, предоставили одному из уэксфордских повстанцев, прошедшему все бои и злоключения. Вот подобными псевдопочестями да яркими знаменами и соблазняют легковерных, и сбиваются те с разумного пути в трясину зла. Но чем лучше их противники, чьи мундиры цвета самой крови?

Повстанцы уходили тихо, но ни одна армия не снимется без ужасающего шума, даже втихую: топают по мостовой солдаты, скрипит упряжь, грохочут повозки. Я выискивал в ночи взглядом Оуэна, но лиц не разобрать. Мало ли схожих с ним: неуклюжие, плечистые, долговязые и нескладные. Снова задаюсь я вопросом, что связывает с ними моего Оуэна.