Текст книги "Год французов"

Автор книги: Томас Фланаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 45 страниц)

Я вверил пришедших попечениям Элайзы, а сам в одной рубашке выбежал на улицу. Капитан Купер совещался с другим мировым, господином Гибсоном. Я хотел было заговорить, но по вполне понятной причине Купер лишь отмахнулся. В этот суровый час, отдадим ему должное, он держался хладнокровно и решительно, пожалуй, даже с некоторой лихостью. Он сразу же отправил гонца в гарнизон Баллины. И теперь ему предстояло решать: либо дать бой, либо сдаться в плен, и если биться, то какие позиции занять. За городом, по дороге на Килкуммин, стоял невысокий холм Муллагорн. Поначалу Купер хотел повести своих йоменов туда, но передумал и решил дать бой в самом городке, узенькие улочки помогут сдержать превосходящие силы противника. Он вышел перед йоменами и спросил, готовы ли они драться с захватчиками. «Готовы!» – был единодушный, радующий сердце ответ. Купер развернул строй, и солдаты заняли позиции. Ну наконец-то, невольно подумалось мне, йоменам предстоит более достойное занятие, чем сжигать дома своих собратьев. Я и сам преисполнился патриотических чувств.

И наилучшее применение своим силам я найду во Дворце, решил я, и поспешил по мощеному двору к дому. Там я обнаружил, к своему неудовольствию, что все обитатели Дворца – слуги, лавочники с семьями – расположились на втором этаже в моей библиотеке, прильнув к окнам, будто ожидали увидеть волшебный фонарь с живыми картинками. Я воззвал к их совести и отослал вниз, на кухню, где безопаснее, сам же занял место у окна.

Мне хватило времени собраться с мыслями и понять всю тяготу свалившейся на нас беды. Сколько лет опасались мы вторжения в Ирландию французов – революционеров и цареубийц, – и вот оно свершилось, причем захватчиков ждали в любом уголке острова, но только не здесь. И мой приход в убогом дикарском краю чуть ли не силком вовлекается в Историю! Не знаю, случайность ли это или злонамеренные козни, только я сомневаюсь, что французы пришли к нам по зову местных смутьянов. Вскоре стало известно, что три французских фрегата направлялись в Донегал, но сильные ветры вынудили их зайти в нашу бухту. Но тогда, в час вторжения, все было сокрыто неизвестностью. За моим окном виднелась тихая улочка, по ней гулял лишь ветер, прилетевший с моря. Йомены стояли в строю не шелохнувшись. Светило солнце. Я неожиданно расчувствовался: маленькие лавочки – и бакалейщика и шорника – вдруг показались необыкновенно дорогими моему сердцу.

Но вот я заслышал шум и крики. Теперь-то я знаю, что исходили они от килкумминской голытьбы, примкнувшей к авангарду французов. Шум постепенно близился, потом задержался: полковник Сарризэн остановил свои войска в пригороде, разделил их и послал одну часть полями в обход, чтобы отрезать отступление по дороге на Баллину. Шум снова стал надвигаться, можно было различить голоса, топот ног, стук копыт – по пути французские офицеры забирали у крестьян лошадей. Куперу в отличие от меня были видны подходы к улице; вот он отдал команду.

Вдруг на улицу вихрем влетел всадник в голубом мундире с пистолетом в правой руке, будто задумавший расправиться с йоменами в одиночку. На деле же ему надлежало разведать, размещены ли в домах солдаты с мушкетами. Он бросил взгляд влево, вправо, на окна верхних этажей, и на мгновенье взгляды наши встретились. Потом я узнал, что это был Бартолемью Тилинг, член Общества объединенных ирландцев, служивший во Французской армии в чине полковника. Высокий, стройный, лицо бледно и спокойно, даже в минуты волнения кажется задумчивым. Капитан Купер приказал стрелять по всаднику. Первым сбросил с себя оцепенение Боб Уильямс, но едва поднял он мушкет к плечу, как Тилинг с полной невозмутимостью вскинул пистолет, выстрелил ему в грудь – и был таков.

Несчастный Уильямс корчился на земле, хватая руками воздух, и отчаянно кричал. Йомены, нарушив боевой порядок, столпились вокруг, но подбежал Купер с обнаженной шпагой и приказал встать в строй. А на улицу с криками уже ворвались французские солдаты. Йомены открыли огонь, враг не замедлил ответить. Но не стрельбой, а штыками и прикладами – дело дошло до рукопашной. Некоторое время бедняги йомены удерживали позицию, потом дрогнули и побежали. Но навстречу катила вторая волна французов – тех, что зашли с тыла, – и йомены оказались в тисках, с двух сторон на них шли бывалые, не ведающие жалости головорезы. С воплями ужаса и стенаниями метались йомены, многие побросали оружие, вбежали ко мне во двор, барабаня в дверь с мольбой о помощи. Страшнее криков я не слыхивал, и мне их не забыть. Точно свиньи, почуявшие у горла нож мясника.

Так минут за десять закончилась «битва за Киллалу», две сотни французских солдат одолели шестьдесят йоменов. О событии этом и по сей день отзываются иронически, не учитывая, однако, что прошедшим огонь и воду бывалым солдатам противостояли простые горожане, призванные поддерживать порядок в округе. Нет слов, чтобы описать личную доблесть капитана Купера. Он сражался со шпагой в одной руке, с пистолетом в другой до последнего, пока его не одолели гренадеры. Один из них, на голову выше капитана, со всего размаху ударил того прикладом по черепу, Купер без чувств рухнул наземь, но солдат еще дважды ударил лежавшего. Меня ошеломила не столько сама жестокость, сколько обыденная деловитость французов, действовавших быстро и ловко, словно перед ними коровье стадо. Оставшихся в живых йоменов согнали во двор моего дома, тем сражение и кончилось.

Вслед за французами на улице появилась толпа крестьян и рыбаков в грубых домотканых одеждах – воистину звериное отродье. Они выкрикивали проклятья, грозно потрясали самодельными пиками. Но вот средь толпы показался и сам генерал Эмбер. Лошадь его шла шагом посередине улицы, он не просил для себя дороги, на лице застыла спокойная улыбка. Роста он был высокого, даже выше Тилинга. Издалека донеслись до меня звуки флейты, горна и барабанная дробь. А под окном на мостовой лежали тела как бездыханные, так и корчившиеся в муках: больше десятка в красных мундирах и лишь один – в голубом.

Наскоро, но истово помолившись, я поспешил вниз. В передней мне повстречалась Элайза. Я наказал ей не отлучаться от гостей на кухне. В передней же и прилегающих комнатах было полным-полно йоменов и французских солдат. Насколько я понял, всех йоменов бесцеремонно, но без насилия сгоняли в трапезную. Я направился к группе офицеров, среди них был и тот, кто застрелил несчастного Уильямса. В эту минуту вошел генерал, уверенно, по-хозяйски, словно к себе в дом. Он начал что-то быстро говорить офицерам, я же остался стоять поодаль, чувствуя себя неловко среди суеты. Наконец генерал обратил на меня внимание и жестом подозвал.

Повернувшись к полковнику Тилингу, он велел спросить, не я ли хозяин дома. Однако я вмешался, сказав, что свободно изъясняюсь по-французски, и представился священником местного прихода. Поначалу генерал не понял, приняв меня за служителя римской католической церкви. Потом в самой вежливой форме растолковал мне, что в моем доме разместится его штаб, однако домашним и прислуге нет причины беспокоиться. Сейчас же, продолжал он, его ждут неотложные дела: нужно осмотреть город и выставить охрану; доставить с кораблей боеприпасы; проследить, чтобы всех солдат определили на постой. Однако он выразил надежду, что за ужином мы познакомимся поближе. До вечера я могу пребывать в спокойствии и с сознанием того, что французы высадились для освобождения моей страны от угнетателей-англичан.

Я отвечал со всем достоинством, на которое был в ту минуту способен, что и сам я англичанин, а дюжина сынов Ирландии лежит бездыханно на мостовой. Генерал с изумлением воззрился на меня, потом истинно по-галльски пожал плечами и отошел.

Меня отозвал в сторону Бартолемью Тилинг и шепотом предупредил, что генерал Эмбер, без сомненья, сочетает в себе лучшие качества человека и воина, но крепко предубежден против англичан, о чем следует помнить. Меня поразило, что этот офицер во французской форме отменно говорит по-английски, хотя и с неприятным североирландским акцентом. Я не преминул сказать ему об этом, и он ответил, что, являясь адъютантом генерала Эмбера, также состоит офицером армии Ирландской республики. Я, исполнившись смелости, спросил, каково было ему встретить первых ирландцев на родной земле во вражеском стане и биться с ними? Он сухо, чуть иронично, но учтиво улыбнулся и покачал головой. Народ Килкуммина приветствовал его на побережье и пошел следом за французами на Киллалу. Затем Тилинг позвал меня во двор.

Там царила неописуемая сумятица. Подошли новые отряды французов, во много раз превышавшие по численности авангард, собралась толпа крестьян. Над входом в мой дом повесили то ли большой флаг, то ли знамя: в середине темно-зеленого, но сочного по тону шелкового полотнища красовалась золоченая арфа. Над арфой непонятная надпись, а под ней – другая: Ирландский легион. Крестьяне, казалось, захмелели от радости, они плясали, точнее, неуклюже прыгали вокруг двух неистовых музыкантов-волынщиков. Французские солдаты, опершись на мушкеты, с удивленными улыбками наблюдали за этой сценой. Во двор внесли раненых и вверили попечению санитаров; фартуки у них, словно у мясников, были забрызганы кровью. Кое-кто из крестьян потрясал над головой шлемами павших йоменов.

– Ответьте мне, бога ради, господин Тилинг, – вскричал я, – что вы навлекли на нас, что принесли нам?

– Свободу, – бросил он невозмутимо.

– Так вот в каком обличье она предстает!

Он не ответил. Взгляд его был устремлен за ворота, на улицу. По мостовой сновали взволнованные крестьяне, и, как мне показалось, были они в не меньшем замешательстве, чем я сам.

Мне трудно доподлинно вспомнить все свои чувства тех дней, как и трудно предположить, что они будут интересны читателю. Происшедшее ошеломило меня своей внезапностью, неведомым пока размахом, кровопролитием на улицах моего прихода, страхом за судьбы моей паствы и семьи. Я растерялся во всеобщей сумятице, растерялся от бесцеремонного вторжения французов в мой собственный дом. Но за растерянностью и страхом крылась великая скорбь; тяжелой, тупой болью отдавалась она в сердце. И задорная музыка волынок, и пляшущие крестьяне, и бесстрастные солдаты, и окровавленные фартуки – вот истоки скорби моей, вот ее символ.

Так началась первая неделя Ирландской республики, как назвали это авантюрное предприятие некоторые из его французских летописцев. В памяти крестьянской время это и доныне называют «год французов».

УСАДЬБА РОВ, БАЛЛИНА, АВГУСТА 22-го

Малкольм Эллиот работал в поле, когда на неоседланной лошади из Киллалы прискакал всадник и поведал о случившемся. Эллиот спокойно выслушал, попросил повторить некоторые подробности, кивнул.

– Поезжайте к Майклу Герахти, передайте ему, что об этом нужно оповестить Джона Мура из Баллинтаббера, а также людей в Суинфорде и Фоксфорде. Джон Мур скажет, кого именно.

– И люди из Баллины придут к нам в Киллалу?

– Нет, французы сами дойдут до нас. Не сегодня, так завтра. – Эллиот задумался, прикусив костяшку пальца. – Однако сам я теперь же еду в Киллалу. Скажите Герахти, что, пока не вернусь, он за главного. Сколько примерно французов высадилось?

– Богом клянусь, господин Эллиот, много, много тысяч и сколько еще в пути. Французы наголову разбили тайролийских йоменов, на улицах Киллалы еще не просохла кровь. Капитану Куперу так прикладом по голове саданули, что она – вдрызг, точно гнилое яблоко.

Эллиоту вспомнился Купер: вот он наклоняется над карточным столом, круглая, как пушечное ядро, голова трясется от смеха.

– А пушки у них есть? – спросил он. – Пушки они привезли?

– Они большущее зеленое знамя привезли и повесили его на доме протестантского священника. Да музыкантов.

– Понятно, – кивнул Эллиот.

Он подскакал к своему дому, спешился, окликнул жену и прошел в кабинет.

Вошла Джудит. На столе у мужа в большом футляре черного дерева она увидела два пистолета. Он взглянул на нее.

– В Киллале высадились французы.

– У нас в Киллале? В нашем Мейо?

– Да, у нас в Киллале. В семи милях к северу отсюда.

Джудит приложила руку к груди и опустилась в кресло перед мужем.

– Но почему у нас? Другого места во всей Ирландии не нашлось, что ли?

– Ты их спроси. Они разбили йоменов и захватили Киллалу.

– Значит, французы прислали большое войско?

– Чтобы справиться с Сэмом Купером и шайкой оранжистов, большого войска не нужно. Мне эту новость крестьянин принес. Считать он не умеет.

– Что будешь делать, Малкольм?

– Как что? Пора выходить всем Объединенным ирландцам. Высадка французов – нам сигнал.

Джудит сидела безмолвно, сцепив руки.

Малкольм вынул из футляра один из пистолетов.

– Джудит, оставаться здесь, возможно, будет опасно. Баллина первый на пути французов город, в котором есть свой гарнизон. Да и из окрестных городов йомены могут прийти на оборону Баллины.

– Я в этом ничего не понимаю, – вздохнула Джудит. – Гарнизоны, оборона. Решительно ничего.

– Да я и сам в этом профан. Знаешь Майкла Герахти? У него большая ферма на другом берегу реки. Он тоже из Объединенных ирландцев. Случись с тобой беда, по вине французов ли, ирландцев ли – все равно, немедля сообщи ему. Поняла?

До Джудит не сразу дошел смысл сказанного.

– Я же сейчас попытаюсь добраться до Киллалы, – продолжал он, – скоро английские войска, эти «защитники метрополии», перекроют дороги.

– Ах, Малкольм, а я сразу и не поняла. Пришли французы, и началось восстание. Поднялась вся Ирландия. Верно?

– За всю Ирландию поручиться не могу. Но в Мейо, несомненно, началось восстание. – Эллиот положил пистолет в футляр и закрыл его. – Эх, сколько времени потратил отец, меня стрельбе обучая! В его-то время в Мейо всякий джентльмен был дуэлянтом. По всей Ирландии словно эпидемия шла. И отца в ногу ранили, всю жизнь хромал. Так для него это точно знак доблести. Жуткие нравы в то время процветали, да и сейчас не лучше.

Джудит лишь крепче обхватила ручки кресла.

– А у нас в семье купцы. И отец, и его брат. Наверное, ни тот ни другой и пистолета-то в руках не держали.

Эллиот улыбнулся.

– Я скоро вернусь. Мы победим в битве за Баллину.

Слово «битва» резануло слух неуместной значительностью.

– Мы будем молиться за вашу победу, – сказала Джудит, а потом, не выдержав, сорвалась на крик, – хотя я в ваших делах ничего не понимаю!

– Понять трудно, – согласился Эллиот, – и мало кому сейчас это удастся. До сих пор мы только разглагольствовали, а теперь время браться за дело. – Он сунул футляр с пистолетами под мышку и подошел к жене. Ему, как и ей, все это казалось сном. А явь – это сама Джудит, комната, где они сейчас вдвоем, поле, где настигла его весть о французах. А сейчас он уходил в мир призрачный: там пистолеты, французы, «битвы».

– Что же будет, Малкольм? – спросила Джудит. – Неужели даже ты не представляешь, что будет?

– Не представляю, – ответил он, наклонился и поцеловал жену.

Отъехав от Баллины две мили, он повстречал карету, полную женщин. Рядом ехал, очень прямо держась в седле, пожилой всадник, Джордж Фолкинер. Одна из женщин, давняя приятельница родителей Эллиота, признала его.

– Господин Эллиот, – крикнула она, – в Киллалу ехать нельзя! Там французы и паписты! Они убили наших йоменов!

Эллиот придержал коня, коснулся рукой полей шляпы.

– Мне необходимо туда, госпожа Сорэн. Там ждут дела.

– Бандиты запрудили улицы, и с каждым часом их все больше.

– Дела у меня неотложные.

– Вас убьют, – не унималась дама. – Вы просто не понимаете. Вас убьют, так же как убивали невинных христиан в Уэксфорде. – На круглом лице ее изобразилась тревога, на глаза навернулись слезы.

Фолкинер отозвал его от кареты, с минуту они ехали по дороге бок о бок.

– Если я правильно истолковал цель вашей поездки, господин Эллиот, мне следовало бы немедля пристрелить вас.

– Вы верны своему долгу, а я – своему.

– Вы едете, чтобы стакнуться с иноземцами-захватчиками. Они принесли на нашу землю кровопролитие и смерть. Скольких людей они уже лишили жизни! Вы замышляете измену, и расплата за нее лишь одна: позорная казнь на виселице!

– Я все обдумал, господин Фолкинер. Я истинно верю, что действую во благо нашей родины.

– Я вижу при вас отцовские пистолеты. Неужели и ваш отец счел бы ваши действия «во благо родины»?

– Нет, сэр, не счел бы. Но мы с ним разные люди. Простите, мне пора. Дорога на Баллину свободна для ваших спутниц, а усадьба Ров – к вашим услугам.

– Ну уж нет! – воскликнул Фолкинер. – Ноги моей там больше не будет. Отныне и вовек. Скорее я с этими несчастными женщинами переночую в канаве. Впрочем, этого не стоит опасаться. В Баллине во всяком семействе, за исключением одного, найдутся истинные патриоты.

Случись такой разговор в Киллале, где сейчас явь перемешалась с кошмарным сном, он получил бы пулю меж лопаток. Но он знал, что Фолкинер недвижно сидит в седле, уронив тонкие белые руки с поводьями. Закатное солнце позолотило овес и ячмень на полях, меж которыми Эллиот держал путь на Киллалу.

КИЛКУММИН, АВГУСТА 22-го

С поля на склоне Нокмани Майкл Мак-Магон с сыном Фергюсом наблюдали, как французы разгружают суда.

– Больно они плюгавые, – фыркнул Мак-Магон, – а уж разговоров-то, разговоров-то было!

– Ферди О’Доннел приведет в Киллалу всех, кто принял присягу. И я пойду с ними.

– Это еще для какой надобности? Чтоб, напившись, шататься по улицам Киллалы?

– Много ты знаешь о нашей надобности!

– Ты, сынок, вокруг себя-то посмотри! Кто мне урожай собирать поможет? Нет уж, пусть французы себе в армию бродяг бездомных да всяких бездельников набирают.

– А сам, как заслышишь песню про великое восстание, про освободителей-французов, так подпеваешь иль ногой в такт стучишь. И стихи Оуэна Мак-Карти развеся уши слушаешь. Так вот, освободители-французы пришли.

– А что, Оуэн Мак-Карти с ними?

– Откуда мне знать? Он, наверное, в Киллале.

– Оуэн Мак-Карти – человек ученый, всяким мудростям обучен. Не станет он понапрасну жизнь свою губить на виселице или в бою.

– Как же понапрасну, если восстала каждая деревня, каждый крестьянин.

– Так ты к жатве вернешься?

– Даже раньше. Мы управимся быстро. Еще на прошлой неделе йомены по всей округе хозяйничали, любой дом могли спалить, все им нипочем. А сегодня их всех перебили в Киллале.

– Урожай тебе здесь на полях собирать, а не среди мертвяков в Киллале. – Мак-Магон ладонью обтер губы. – Конечно, здорово было б, кабы у помещиков-протестантов землю отобрали да английских солдат взашей прогнали.

– Еще бы не здорово!

Мак-Магон резко повернулся к сыну, обнял его и заплакал. Фергюс, не ожидавший такого оборота, смущенно похлопывал отца по спине.

– Плевать мне на урожай, – сквозь слезы сказал отец, – лишь бы тебя не убили. Ведь уйдешь воевать и сложишь головушку, оттого и отпускать тебя не хочу.

Оказывается, он у меня уже старый, с удивлением подумал Фергюс, прижимая отца к груди. Из-за его крепкой широкой спины увидел он, как по дороге в их сторону идут человек сорок с пиками на плече, и впереди – Ферди О’Доннел.

КИЛЛАЛА, АВГУСТА 22-го

Какой-то человек в шлеме тайролийского йомена едва не сбил с ног Мак-Карти. Тот подался назад, придержал пьяного, поставил его на ноги. К Дворцу ехал верхом Рандал Мак-Доннел, а за ним, с трудом пробираясь по запруженной народом улице, – длинная колонна пеших. Мак-Доннел, завидев Мак-Карти, помахал ему рукой, видно хотел отдать честь, но вышло неумело и смешно.

Пьяный, которого все еще придерживал Мак-Карти, сказал:

– Завтра, учитель, нам выдадут форму и мушкеты.

– А пока иди домой да проспись, – посоветовал Мак-Карти, – а то завтра и мушкета в руках не удержишь. – Он хлопнул того по спине и подтолкнул вперед.

У «Волкодава» он застал Ферди О’Доннела, тот был уже в форме: в голубом, с желтым кантом мундире и при шпаге.

– Ну, Ферди, видать, ты настоящим французом стал!

– Нет, Оуэн. Капитаном Ирландской армии, командующим килкумминскими повстанцами.

– А кого же поставят генералом над ирландцами? Рандала Мак-Доннела? Или Малкольма Эллиота?

– Только не Эллиота, – возразил О’Доннел. – Он, как и Джон Мур, будет при штабе французов. Генералом поставят или Рандала, или Корни О’Дауда, или Джорджа Блейка из Барраклу. Остальные получат звание полковника. Джордж Блейк, пожалуй, подходит как нельзя лучше.

– Верно, – согласился Мак-Карти. – Человек он хороший. Джентльмен в полном смысле слова. Судя по всему, восставшие считаются с тем, кто какое положение занимал в обществе.

– Ну а как же? Кто же пойдет за пастухом или трактирным слугой? Оуэн, ты только подивись, как народ-то прибывает! Даже издалека, от Невина, идут; им попался по дороге отряд йоменов, так от него рожки да ножки остались.

– И впрямь диво! Словно из бездонного мешка люди сыплются. Скоро в городе ступить негде будет.

– Давай по паре стаканчиков пропустим, и я тебя отведу к Бартолемью Тилингу, это он меня в капитаны произвел.

– С меня, Ферди, и одного стакана хватит. Сколько всего прибыло французов?

– Тысяча, и они пять тысяч мушкетов привезли да шпаги на перевязи для офицеров.

– Тысяча – не так уж много.

– Так это только с первыми кораблями. А сколько еще в пути! Не одна тысяча. Тилинг с речью выступал, вышел на крыльцо дома, где протестантский священник живет, рядом – французский генерал.

– По-ирландски говорил?

О’Доннел пожал плечами.

– На ольстерском диалекте, но мы смысл поняли.

– Ну и что же они собираются делать?

– Точно не знаю, но первым делом на Баллину пойдут. Бог даст, денька через два братишка Джерри на свободу выйдет.

– Бог даст, выйдет. – Мак-Карти перекрестился и поднял стакан с виски. – Стыдно признаться, Ферди, но у меня в голове полная неразбериха. И в глазах пестрит: французские мундиры, тела йоменов, отовсюду подходят толпы крестьян с пиками. Господи, ну что такие, как мы, понимают в военном деле?

– Уж не меньше Купера понимают, а он считался военным.

– Пример не очень-то утешительный: Купер и его йомены вояки никудышные, настоящие солдаты с ними в два счета справились. Но ведь и у англичан есть такие же настоящие солдаты. В Ирландии их тысячи.

О’Доннел тряхнул его за руку.

– Ну-ка, ты эти мрачные мысли гони! Ведь то, о чем ты в своих стихах мечтал, сбывается, черт побери!

– Верно, Ферди. – Мак-Карти осушил стакан и дал знак, чтоб принесли еще. – Оживают мои стихотворные образы, оживают повсюду в Мейо: капитаны, полковники и генералы, корабли из Франции. И все же кто, как не Рандал Мак-Доннел, лошадник, будет во главе восстания, а за его спиной толпа крестьян?

– Тогда уж и про капитана скажи, про Ферди О’Доннела, что на склоне холма близ Килкуммина ютился. Что поделать, Оуэн, былых легендарных полководцев среди нас нет. Лет сто, почитай, как нет. Чем богаты, как говорится, тем и рады: лошадниками да крестьянами.

– Да безземельными вроде меня, – добавил Мак-Карти. – Ты как красивую форму надел, сразу и заговорил красиво.

Тавернщик принес им по второму стакану виски.

– Надо ж! – воскликнул О’Доннел. – Еще пару дней назад здесь протестанты-йомены сиживали, спиртным себя распаляли, чтобы зло творить.

– Вот с помощью виски колесо фортуны и повернулось, – вставил Мак-Карти.

– Оуэн, ты мне частенько говорил, что мы рабы. Разве сейчас не самое время, чтоб это рабство сбросить?

Мак-Карти повозил стакан взад-вперед по грубому столу и, помолчав, согласился.

– Да, самое время.

– Пойдем в дом священника, познакомишься с Тилингом. Образованные люди им пригодятся.

– Пригодятся, еще как! Если у них все такие, как Рандал Мак-Доннел. – Он допил виски. – Не пойду я никуда, Ферди. Желаю удачи на ратном поприще. – И, повинуясь чувству, крепко обнял друга за сильные плечи, обтянутые иноземным мундиром.

– А тебе – побыстрее решить, с кем ты.

КИЛЛАЛА, АВГУСТА 22-ГО

В смежной с гостиной комнатке в одиночестве сидел генерал Эмбер. Перед ним на овальном столе лежала карта, прижатая по углам тяжелыми теологическими фолиантами. До прихода Арди Эмбер был единовластным командиром. Даже при Вандее не знал он такой свободы действий. Эмбер смотрел на очертания острова, намеренно не приглядываясь к мелочам. Завтра перед такой же картой будет сидеть в Дублине лорд Корнуоллис. Опытный, старый полководец, поднаторевший в своем деле, несомненно, страдающий подагрой, любящий поворчать, как и все старые английские офицеры. Что ему донесут? Что на побережье провинции Коннахт высадился небольшой отряд французов и склоняет на свою сторону местных жителей. Что он предпримет? Постарается дальше этого побережья нас не пустить.

Эмбер склонился над картой. Сильный гарнизон у англичан в Голуэе и здесь, восточнее, в Слайго или Эннискиллене, может, чуть послабее. Если там толковые командиры, они немедля вышлют войска к Каслбару – Эмбер даже указал пальцем, – ибо город этот – ключ ко всему Мейо, здесь сходятся все дороги графства. И гарнизон там, без сомненья, немалый. Можно самому двинуться на Каслбар, спутать англичанам карты, но для этого сперва нужно захватить Баллину, Фоксфорд, Суинфорд: словно бусины нанизаны они на единственную дорогу, ведущую на юг, к Каслбару. Ну допустим, он одержит победу и захватит Каслбар, а дальше что? С юга будет неуклонно надвигаться Корнуоллис, войска его займут широкий фронт. А у него, Эмбера, к тысяче солдат в лучшем случае добавятся тысяч пять не сведущих в военном деле союзников. На пути следования будут вспыхивать мелкие восстания, будет чиниться расправа над местными ополченцами. Как изловчиться и миновать английский заслон, перейти реку Шаннон, встретиться с силами Объединенных ирландцев из центральных графств и тогда идти на Дублин?

Он уже отослал на родину рыбацкое суденышко с вестью, что он высадился и захватил Киллалу. Пошлет и второе, стоит ему одержать первую победу над англичанами. Тогда придет подкрепление с Килмэном. Директория не даст погибнуть победоносной армии из-за нехватки солдат. И тогда ореол Бонапарта, этого властолюбца и буржуа по натуре, несколько потускнеет. План хорош, но есть в нем один изъян: его трудно, почти невозможно осуществить. Маловероятно даже, что он дойдет до Каслбара.

Он встал и подошел к окну. Во дворе еще слышалась музыка – играл, прислонившись к стене, высокий скрипач. Народу было множество, крестьяне смеялись, пели. Чудной народ, совсем не такой, как по рассказам Тона и Тилинга, которым он доверился. Эмбер ожидал встретить людей хладнокровных, суровых, безжалостных, пожалуй, даже кровожадных. Тон уверял, идеалы Революции для них что десять заповедей. Но люди оказались на поверку темными и невежественными дикарями, и вид их и повадки приводили в замешательство – словно большие, но несмышленые дети. Видит бог, шуаны тоже не отличались особым изыском, но от этих дремучих людей в ужасе бежали бы без оглядки. Впрочем, все к лучшему: и ужас обратится на пользу. Многие повстанцы вооружены пиками, которыми можно успешно биться как с кавалерией, так и с пехотой, не познавшей всех тягот войны. Как живут они в этой непонятной стране средь болот и пустошей? И свободы ли ищут, целя свою пику в горло тирана? Им еще предстоит открыть для себя, что свобода как вода меж пальцев – не удержать.

БАЛЛИНТАББЕР, АВГУСТА 22-ГО

На крыльце, выходившем к холодному, темному озеру Карра, Джон Мур прощался с братом.

– Мне уже двадцать два года, и ничьим приказам я не подчиняюсь.

– А я и не собираюсь тебе приказывать. Вскорости этим займутся твои командиры. С тобой много уходит наших людей?

– Ни одного. Я на лошадь – и в Киллалу. По дороге в Баллинроуб к нам пристанут двести человек, около шестидесяти наших.

– Я собираюсь поговорить с теми, кто арендует у нас землю, и отговорить их от этого опрометчивого шага. Будь на то моя воля, ни один бы не пошел за тобой.

– Поступай так, как находишь нужным. – Джон лишь пожал плечами. – Это твое мнение.

– Сколько высадилось французов?

– Первый гонец толком не знал. Второй говорит: около тысячи, под командой какого-то генерала Эмбера.

– Кого?! Эмбера?! – в ужасе воскликнул Джордж. – «Какого-то генерала Эмбера»! Ну и нашли дракона на свою голову.

– А что? Он так известен?

– Он командовал боями в Вандее. Якобинец. Умный, но вульгарный и беспринципный.

– Толковый он полководец?

– В Вандее шла необычная война. Крестьяне устраивали засады. – Как в Мейо, подумалось Муру. – И как такой проницательный человек сам залез в капкан с тысячью солдат!

– С ним пришла только часть войск.

– А отправят ли остальных – будет зависеть от попутного ветра, британского флота и в первую голову от Директории. Это всему свету известное сборище отъявленных негодяев, каких еще ни один другой город не видывал. Взывать к твоему разуму бесполезно, но я все же попытаюсь. Твой генерал Эмбер дальше Каслбара не пройдет. Корнуоллис загонит его, как лису. А всех, кто принял от него оружие, объявит изменниками. И каждый твой шаг по этому пути – это шаг к виселице.

– Может быть. Но я верю, что весь народ поднимется на борьбу за свободу.

– «Поднимется на борьбу за свободу»! Да каждое твое слово – из грошовых статей!

– А я и не утверждаю, что слог мой хорош.

– Что ж, скромность – признак мудрости.

Братья помолчали, глядя друг другу в глаза.

– Скажи мне одно, Джордж. Ты считаешь, что мы не победим. Но осталась ли у тебя хоть малая надежда?

– Конечно. Тогда тебя не повесят.

– Только поэтому?

Джордж перевел взгляд на озеро. Ветер гнал по воде рябь. Предвечерний навевающий грусть ветер.

– Очевидно, что восстание обречено на неудачу, и в душе у меня лишь отчаяние. Сколько людей будет убито и изувечено, и среди них – мой родной брат! Отчаяние – что еще я могу чувствовать!

– Странное у нас родство, Джордж. В жизни бывает удача и риск. Кто знает, может, ты еще увидишь меня в славном победном шествии на улицах Каслбара.

Джордж рассмеялся.

– Победное шествие в самый раз для тебя. Ты молод, пригож, и мундир будет красить тебя еще больше.

– Смотря какого цвета. Красный, к примеру, не подойдет. Что ж, Джордж, пожелай мне удачи.

– Всем сердцем желаю снова видеть тебя здесь, дома. Вернулся же отец в родные края из Испании. Дай бог, чтоб и тебе повезло.

И он неловко обнял брата.

Вечером он гулял вдоль озера. Вода тихо плескалась о каменистый берег. И зачем он так сухо и назидательно разговаривал с мальчиком. Читал мораль, точно учитель. Такие возвышенные натуры, как Джон, глухи к увещеваниям. История любит таких, избирает их своими жертвами, швыряет их, чистых и светлых, во мрак бедствий. Джону бы ухаживать за девушками, ездить с гончими на охоту, проводить ночи напролет за игорным столом, сочинять сонеты. А его вместо этого увлек дешевый и пустой фарс, в котором участвуют несколько тысяч крестьян да ловкач француз в генеральском мундире. Чисты воды озера. Легкий ветерок гуляет над ним. Час грусти. Невдалеке проплыла дикая лебедка, спокойно и величаво вела она свой выводок, взметая неуклюжими сильными лапками прибрежный ил.