Текст книги "Год французов"

Автор книги: Томас Фланаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)

– Передайте им, что английские генералы думают точно так же. Они заняли позиции, выставили артиллерию, укрепились, чтобы встретить врага, наступающего по дороге от Фоксфорда. Но их надеждам не сбыться. Мы форсированным маршем пройдем дальним берегом этого большого озера и уже завтра к утру нападем на них с фланга. Я знаю, местность трудная, но мы ее одолеем, даже если придется падать, карабкаться, соскальзывать, прыгать, как козам. Я не первый раз веду людей в бой, и у меня за плечами много побед. Если моим приказам подчинятся, я поведу, но это их родина, а не моя. Если они не хотят бороться за свободу, пусть идут по домам. Только пусть не забудут сдать мушкеты, которые являются собственностью Французской республики, рожденной в муках, и для ее защиты мы пролили немало крови.

Мне показалось, что ирландские офицеры по жестам и тону Эмбера поняли больше, нежели по незамедлительному переводу Тилинга; поистине какой-то необъяснимой властью обладает каждый выдающийся полководец. Авторитет ли это былых побед или сила личности, проявляющаяся с младых ногтей, благодаря которой и одержаны победы? Я чувствую эту силу, она жила в бывшем торговце шкурами: он обращался к темным крестьянам и мелким помещикам, и те внимали ему, не понимая языка. Власть эта страшна и неожиданна, она подобна льву, затаившемуся в джунглях (что подтверждается и моими собственными наблюдениями), однако способна подвигнуть людей на, казалось бы, невозможное: заставить их пойти на риск, на который не отважился бы ни один здравомыслящий человек.

Меж шеренгами повстанцев разъезжали капитаны-ирландцы. Ирландский язык я знаю плохо, и мне было непонятно, чем напутствовали офицеры солдат, похоже, переложенными на местное наречие словами Эмбера. И мне показалось, что люди, многие из которых поначалу были напуганы или разгневаны, успокоились и стали задумчивы. Задумался вслед за ними и я: что влекло их в бой, понуждало рисковать жизнью? Неужто зеленый лоскут с золоченой арфой посередине, куплет из песни о свободе да льстивые лицемерные речи? Во всяком случае, не высокие идеалы, с которыми приехал из-за моря Тилинг, не трескучие фразы-лозунги Объединенных ирландцев и революционеров-французов.

– Богом клянусь, эти парни умеют воевать! – говорил солдатам Корни О’Дауд, кивая на французских гренадеров. – Они чудеса творят! У себя на родине и с йоменами и с ополченцами расправились, королю голову отрубили да на пике у дворца выставили. – На нем был голубой мундир французского офицера и грубые домотканые штаны, заправленные в тяжелые сапоги, на которых налипла грязь с его собственных полей. – И всему их научил вон тот – самый знаменитый французский генерал, его и к нам прислали, чтоб всеми нами руководил. И вот мы победили в Киллале, победили в Баллине, победим и в Каслбаре, коли дело, за которое взялись, будем со всей душой выполнять. Разве не пророчилось нам испокон веков, что придут французы с армией и оружием в наши края? Сами же небось из истории помните, а забыли, так спросите учителя.

Мак-Карти слабо улыбнулся ему, вроде и дружелюбно, но и с горькой иронией, и промолчал. Не в пример капитанам-ирландцам, которым выдавалось оружие, он не носил ни мушкета, ни пики, ни пистолета. Словно праздный зевака в базарный день, подпирающий стену лавки, засунув большие пальцы рук за пояс.

К чести Эмбера, он-таки заставил повстанцев продолжить путь от Кроссмолины, причем никто больше не роптал, даже крестьяне из Невина, а они-то знали кое-какие участки дороги. А Эмбер вел себя так, точно его и не волновало, как все обернется, он непринужденно беседовал с Сарризэном и Фонтэном, раз-другой даже рассмеялся.

Жители Кроссмолины молча провожали нас взглядом, настороженно и неподвижно стояли они у своих лачуг.

КАСЛБАР, АВГУСТА 26-ГО

В Каслбар – этот убогий и унылый городишко, где на площади сгрудились лавки, суд, казармы, рынок и тюрьма, – Лейк приехал к полуночи. Он уже знал, что Хатчинсон стянул все войска из Коннахта: в пути ему сообщил об этом гонец. Лейк вылез из кареты, прошелся взад-вперед, разминая затекшие ноги. Был он высок ростом, внушителен видом и словно создан для алого мундира. Хатчинсон поджидал его с докладом о том, как размещены войска на позициях и какие отданы приказы офицерам.

– Успеется, – произнес, ловко подражая Корнуоллису, Лейк, – успеется.

Город жил совершенно необычной жизнью: в суматохе и вместе с тем в напряженном ожидании. Каслбар запружен армейскими фургонами. На узких улицах толкотня. Хотя в лавках и тавернах темно и тихо.

– Известны ли нам планы противника?

– Сегодня под вечер он вывел войска из Баллины. Семьсот французов и примерно столько же повстанцев. Я послал в Фоксфорд подкрепление генералу Тейлору, и мы ожидаем от него вестей.

– Тейлору француза не сдержать, – заметил Лейк, – к утру явится к нам, в Каслбар.

– Скорее всего, – согласился Хатчинсон. – Француз попусту время не теряет и действует весьма решительно и напористо. Зовут его, кажется, Эмбер.

– Это неважно. Сегодня один, завтра другой. Проиграешь битву, пошлют на гильотину. Французы народ кровожадный.

– Я начал перебрасывать войска за город, – сказал Хатчинсон, – к рассвету они займут позиции. Оборона у нас здесь крепкая.

Лейк кивнул и огляделся.

– Мне нужны самые свежие сведения из Фоксфорда. Господи, до чего же мерзкий городишко! Население, должно быть, сплошь из бунтарей?

– У меня нет причин утверждать это, – сухо сказал Хатчинсон. Сам он был ирландцем, его отец возглавлял колледж Святой Троицы. – Население ведет себя спокойно.

– Не может быть! Видывал я такие городишки и в Ольстере, да и в Уэксфорде. Вроде люди тише воды, ниже травы, но дайте им, Хатчинсон, хоть малейшую возможность, они своего не упустят. Нож в спину всадят.

Они вошли в казарменный двор, там уже собрались офицеры, дабы приветствовать генерала Лейка. Он приметил лорда Ормонда, возглавлявшего войска в Килкенни, лорда Родена, командующего кавалерией, лорда Гранарда – командира частей из Лонгфорда. Отряды ополченцев. Люди, без сомнения, преданные, но неумелые и неопытные. А вон Грант, с ним – шотландские горцы. Эти получше, настоящие солдаты. Хорошо, что с ними нет Крофорда, тоже шотландца, любимца Корнуоллиса, человека горячего, умного, но всякую победу норовит приписать лихим атакам своих кавалеристов.

Факелы освещали лица собравшихся во дворе казармы.

– Итак, господа, за дело! За дело! Генерал Хатчинсон, какова численность наших войск?

– Более семи тысяч человек, части регулярной армии и ополчение.

– И, сдается мне, лорд Ормонд, все так и рвутся в бой?

– Да, сэр, все, если вы имеете в виду части из Килкенни.

– Именно. Они себя не очень-то проявили несколько месяцев назад, когда родное графство пришлось защищать. В те дни, пока я не принял команду, дела прескверно складывались.

– Генерал, – обратился к Лейку Грант, – не странно ли, что мы до сих пор не получили известий от генерала Тейлора из Фоксфорда?

– И впрямь странно, полковник. Незамедлительно разберусь. Вы очень верно и вовремя подсказали.

На заре Лейк с офицерами поехали осматривать позиции. Город, словно в чаше, лежал меж невысокими холмами, слева в утренней дымке виднелись горы. Хатчинсон занял с войсками Сионский холм в миле от города, расположив солдат в три оборонительных рубежа, с флангов их защищали озера. Кавалерия должна была находиться меж первым и вторым рубежом. На северном склоне по обочинам дороги Хатчинсон поставил артиллерию, а у моста при выезде в город и на улицах – легкие орудия.

Лейк медленно объезжал позиции, но его придирчивый взгляд не находил промашек в расположении войск. Пели ранние птицы, слышался четкий солдатский шаг, звуки флейты, барабанная дробь. Утро обещало быть ясным и теплым.

Генерал повернулся в седле.

– А что, Грант, не напоминают ли вам здешние места Шотландию?

Грант лишь пожал плечами и сплюнул. Лейк рассмеялся. Предстоящая битва хрестоматийно ясна. Но лавры придется делить с Хатчинсоном. Он все подготовил отменно.

ДОРОГА ИЗ КРОССМОЛИНЫ НА КАСЛБАР, АВГУСТА 26—27-ГО

Зловещие топи, черные лужи. Захолустные задворки. Через две мили, после Аддергула, – привал на час. Мак-Карти не спалось. Он шел мимо солдат, те сидели, уронив голову на поднятые колени. Многих сморил сон. Неспроста французский генерал оставил в Кроссмолине всю артиллерию, кроме самых легких орудий, и теперь, впрягшись словно волы, их тащили на себе повстанцы-крестьяне. Пригнувшись, они натужно ступали в темноте, спотыкались, падали, а сержанты-французы осыпали их иноземной бранью. Исстари вот так же брели по этим полям и лесам такие же, как и эти, как и сам он, крестьяне, до колен окутанные стелющимся туманом. А поэты живописали поражения на поле брани, смерть вождей от вражеского клинка, унылую оборону какой-нибудь речки или перевала, отступления. И ни один не сложил балладу о тех, кто, надрываясь из последних сил, жадно глотая воздух, тащил на своих плечах возы, непосильные лошадям и мулам.

Пустынный край изгнания: болота, каменистые ущелья, светлое голубое небо. Сюда, к западу от Шаннона, бежали вожаки восстания, после того как его наголову разбил Кромвель. Сюда, пешком или на повозках, добирались разоренные гэльские помещики, а их вассалы гнали вслед коров и овец, подстегивая их ореховыми прутиками; и крестьяне, дровосеки и прочий трудовой люд стали выбираться из глуши болот и ущелий, чтобы служить новым хозяевам. Сейчас хозяева уже иные: Тилинг, Эллиот, Мур со своими цветистыми лозунгами братства и равенства; непонятный генерал-француз, который то ходит мрачнее тучи, то внезапно начинает расточать улыбки. Много лет назад стоял Мак-Карти на площади в Макруме и смотрел, как вешают Падди Линча, капитана Избранников, пузатого коротышку, кровожадного и тоже вечно улыбающегося. Будь он сейчас жив, непременно пошел бы этим же путем, по горным тропкам да ущельям. Весь народ – без царя в голове, за исключением людей вроде Падди Линча, таких же темных и жестоких.

Да, крутит-крутит по спирали истории этих людей в домотканой мешковатой одежде, большеротых и тонкогубых, черноволосых и рыжих. Руки их, загрубевшие от труда, сжимают сейчас мушкет или пику. Темные люди, не понимают, зачем их ведут этой дорогой, они карабкаются по крутым склонам, чуть не бегом минуют болота, освещенные лишь звездами. Вожаки и полководцы сгинут в круговерти истории, а эти люди останутся.

ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ О БЫЛОМ» МАЛКОЛЬМА ЭЛЛИОТА В ОКТЯБРЕ ГОДА 1798-ГО

Все, кому довелось описывать эти события, сходятся на том, что день битвы при Каслбаре самый достопримечательный. В шесть часов утра, проделав изнурительный путь по мерзким топям и ущельям, мы вышли на возвышенность, откуда менее чем в километре виднелся Сионский холм, занятый англичанами. Лишь час назад донесли им о нашем приближении, и они спешно стали перегруппировывать войска, что за час не завершишь. Эмбер некоторое время задумчиво созерцал местность с пригорка, словно принимая парад. Потом приказал нам идти вперед и укрыться за холмом Сливенагарк. Мы были еще далеко от англичан, и их огонь не мог нас достать.

Затем Эмбер приказал ирландцам под командой О’Дауда и Тилинга захватить неприятельские пушки. И мы лавиной покатили вперед. Метров через пятьдесят нас встретил шквальный огонь противника. Ирландцы бросились в атаку и смяли цепи пехотинцев, выставленных на защиту пушек. Но пушки, доселе молчавшие, вдруг заговорили, грозно и громко. В наших рядах сразу же образовались изрядные бреши. Мы потеряли много людей, но в ту минуту я об этом не задумывался, казалось, весь мир вокруг суть дым и грохот. Эмбер тем временем двинул вперед и шеренги своих солдат, поначалу их скрывали кусты, но вдруг на равнине оказалось, что они обошли англичан с фланга. Мы снова услышали команду «Вперед!» – и пошли на врага: могли ли мы помышлять о чем-нибудь ином! Да и гренадеры, шедшие следом, понуждали нас атаковать.

Не могу сказать, что сам отличился в бою. Помнится, стрелял из пистолета в артиллериста, рубил и колол шпагой. Я знал, что должен вдохновить людей, что-то сказать им, но во рту пересохло, язык онемел. Тут я увидел О’Дауда: сорвав с себя шляпу, он с криками хлестал ею по спинам солдат, приказывая им идти в атаку. Лучше всего мне запомнилась мушкетная пальба и крики. Под нашим натиском обратились в бегство лонгфордские ополченцы, не дав развернуться своей же кавалерии. А повстанцы с пиками били, кололи направо и налево, не щадили ни пешего, ни конного.

И все же исход сражения решился не столько благодаря нашей атаке, сколько из-за трусости врага. Когда солдаты О’Дауда взобрались на холм, англичане бросились наутек мимо уже давно покинутых артиллеристами пушек. Причем первыми, судя по рассказам, гвардейцы принца Уэльского и части из Килкенни. Добравшись до своего тыла, они и там посеяли панику, и почти вся столь превосходящая нас армия обратилась в бегство. Храбро сражались лишь шотландцы – они не дрогнули и в рукопашной орудовали прикладами мушкетов, словно дубинками. Эмбер впоследствии признал, что не ожидал столь легкой победы. Он рассчитывал отвлечь внимание неприятеля, послав под их пушки наши передние шеренги, а сам, обойдя их с фланга, ударить и таким образом сокрушить врага. Однако наша блистательная победа превзошла все ожидания.

Битву при Каслбаре, которую сейчас называют позорнейшим поражением Британской армии или еще более уничижительно: «Каслбарскими скачками», я в силах лишь описать, но не растолковать. Несомненно, замысел Эмбера с ночным переходом сыграл важную роль: англичанам пришлось на ходу перестраивать оборону, занимать неудобные, наспех выбранные и неспланированные позиции. Возможно, ошибся и Лейк, взяв на себя команду в сражении на незнакомой местности, хотя я не уверен, смог бы Хатчинсон или любой другой офицер распорядиться лучше. Разве что Эмбер. Теперь все ирландцы, даже дремучие крестьяне из Невина, прониклись уверенностью Эмбера в его талантах. Он словно опоил нас всех колдовским эликсиром. Оказавшись на чужом, диком берегу, средь людей, чей язык он не понимал, Эмбер так уверенно вел войска и отдавал приказы, будто не сомневался: успех, как и всегда, придет сам собой. С тех пор минуло два месяца, и я уже весьма критично оцениваю самоуверенность Эмбера, но в утро Каслбарской битвы я, как и остальные, готов был отдать жизнь по мановению его руки. Британские офицеры, с кем мне довелось говорить, сводят на нет роль повстанческой армии, приписывая нашу победу лишь закаленным в боях пехотинцам и гренадерам Эмбера. По их словам, ирландское стадо бросили вперед, чтобы только отвлечь внимание англичан. Что представляется мне не столь очевидным. Это человечье стадо бросила вперед сама история, и устранить оно могло что угодно.

Зато очевидно одно: англичане бежали, побросав на пути пушки, мушкеты. На узких городских улочках удирающая кавалерия давила своих же пехотинцев. Офицерам удалось собрать несколько сотен солдат, и в достойном бою у моста они прикрыли отступавших товарищей. Однако повстанцы их смяли. В городе еще оставалась одна пушка, которая вела огонь до последнего, что делает честь мужеству артиллеристов. Один из них, по слухам, пал от руки Оуэна Мак-Карти, но сказать наверняка не могу. Во время нашего ночного похода у Мак-Карти не было оружия. Но когда в битве пал некто Кафферти, капитан повстанцев из крестьян Мак-Доннела, Мак-Карти занял его место и принял участие в штурме Сионского холма. С тех пор в Ирландской армии его стали величать (кто в шутку, кто всерьез) капитаном.

Перечитывая написанное, я вижу: скучно и поверхностно рассказал как об этой знаменательной победе, так и о своем участии в ней. Когда она завершилась, я испытывал и ликование, и смятение. Я – крохотная частичка отчаянно-храброй армии, которая благодаря удаче, уменью командира да трусости англичан одержала невероятную победу. Англичане были разбиты наголову. Они бежали, побросав пушки, боеприпасы, мушкеты, знамена. Страх гнал их до самого Туама, где они устроили небольшой привал и последовали дальше, в Атлон, чтобы там дождаться Корнуоллиса, итого шестьдесят три мили. Оттуда по всей Ирландии и пошел слух, что идет огромная и страшная армия. При Каслбаре полегло триста ирландцев, пали они от первых артиллерийских залпов, а считанные минуты спустя О’Дауд молниеносной атакой захватил пушки. Несколько человек умерло прямо у меня на глазах. Видел я и британских солдат, заколотых пиками, с развороченными ребрами и кишками. Такова была ныне всем известная битва при Каслбаре.

КАСЛБАР, АВГУСТА 27-ГО

Ошеломленный, стоял Мак-Карти на Высокой улице в Каслбаре. В голове все перемешалось, грудь тяжело вздымалась: будто вновь он мальчишка и только что выиграл забег в родном Трейли. В памяти лишь отрывочные, хотя и последовательные видения, ночное небо в кровавых звездах. Кричат люди, по летним лугам стелется, оставляя копоть, черный дым. И впрямь как забег, только по полю смерти. Здоровяки солдаты в красных мундирах на Сионском холме, вот они бегут прочь, а кое-кто бьется в судорогах на земле, искаженные лица, выпученные глаза.

Вот у подножия холма, словно споткнувшись, упал Кафферти, грудь ему разворотило пушечным ядром. Шедшие за командиром остановились, уставившись на него, – островок покоя средь бушующего людского моря. Грохот от канонады стоял страшный, словно сама смерть обрела голос, пролитая кровь и изувеченная плоть под кровавыми лохмотьями. Вот пошатнулся на бегу сосед Мак-Карти, будто ноги заплелись. Мак-Карти схватил его за плечи, взглянул в уже не видящие глаза. «Господи, спаси», – шепнули мертвеющие губы, и он рухнул вперед. Взрыв грянул совсем рядом, и у Мак-Карти похолодело в животе. Это красные мундиры кормят нас смертью, набивают нам ею животы, разинутые в крике рты.

– Пора покончить с ними! – крикнул он солдатам Кафферти. – Бога ради, пора покончить! – Он схватил одного из солдат и толкнул вперед. А сам с диким ревом, перекрывавшим даже грохот канонады, бросился к холму. На бегу оглянулся: солдаты следовали за ним, всего человек двадцать. Но слева и справа бежали другие повстанцы, их было великое множество, они взбирались по пологому холму, неловко держа пики наперевес. Их руки более привычны к косе или лопате. Случись ополченцам из Лонгфорда устоять, дружно встретив повстанцев острыми штыками, что бы те стали делать? Однако ополченцы дрогнули и побежали, разом пронзенные страхом. Страх бессловесным гонцом полетел от одной цепи красных мундиров к другой. Поворачивай и беги. А повстанцы наседали, все больше полнились отвагой, видя, что бояться им нечего: перед ними лишь отступающий в панике враг и его нужно догнать и прирезать или заколоть. Пушки молчали, воздух наполняли лишь крики и вопли людей. Но в ушах Мак-Карти все еще грохотали пушечные залпы. Он остановился, зажал уши руками. И побежал вместе с другими дальше, по росистым еще лугам к Каслбару, угнездившемуся средь холмов.

И вот он в Каслбаре, на Высокой улице, мимо него спешат люди. Вон валяются брошенные, уже не нужные мушкеты. Где отступали английские войска, он не знал, да и не задумывался, хотя, очевидно, большая их часть прошла именно по этой улице. В ее начале стояла маленькая пушка, а на ней – распростертый артиллерист, отважный человек, он не покинул своего смертоносного орудия, даже увидев рядом других людей, тоже несущих смерть. Что подвигло его на такой шаг?

Корни О’Дауд положил Мак-Карти руку на плечо.

– Разбили мы их, Оуэн! В пух и прах! – Глаза его горели шальным огнем.

Мак-Карти лишь кивнул в ответ. Все верно, так и было. Битва принесла им победу. Но Мак-Карти не чувствовал радости, лишь от недавнего страха пересохло во рту.

– Считай, тебе крупно повезло, что здесь оказался. Глядишь, поэму сочинишь обо всем этом.

– Обо всем этом? – переспросил Мак-Карти.

Все дальше и дальше слышится ему теперь канонада, словно отзвуки уходящих громовых раскатов. Зато, точно болотные огоньки, заплясали перед глазами стихотворные строки других поэтов. О том, как из белокаменных усадеб изгоняли знать; о том, как уходил на север, в отчаянии и бессильной ярости, Бэр О’Салливан; о том, как совершил победоносный ночной налет Сарсфилд и какая жестокая расплата ждала за эту малую победу – кровавые поля Огрима и Лимерика.

– Обо всем этом? – переспросил он. Но О’Дауда уже не было рядом, – ускакал хмельной от победы всадник.

Повстанцы уже не бежали, шли шагом, оглядываясь, как и Мак-Карти, по сторонам. Сам он остановился у мелочной лавки: сейчас, после всего виденного и слышанного на Сионском холме, она оказалась такой же диковинкой, как арабский шатер. Он обернулся: по маленькому горбатому мосту ехал, возвышаясь над толпой, Эмбер. За ним следом ехали ольстерец Тилинг и помещик-протестант Эллиот. По лицу Эмбера трудно было угадать его выражение, даже когда он подъехал ближе. Эмбер умел скрывать свои чувства. Сейчас он улыбался, как и всякий одержавший победу генерал. Он ехал по улице доселе незнакомого города, словно помещик, вернувшийся в свою вотчину. И только лицо, смуглое и неразгаданное, выдавало в нем чужого.

Мак-Карти подошел к пушке. Среди серых, мрачных домов ярким пятном выделялся красный мундир. Мак-Карти заглянул убитому в открытые глаза. Такой же рыжеволосый, как и сам он, и лицо вроде знакомое. Неудивительно. Ведь они оба ирландцы: и Мак-Карти, и пушкарь из лонгфордского ополчения. И суть не в платье – у одного домотканый кафтан, красный мундир у другого, – а в том, что они оба одной ирландской крови, оба рыжеволосые, с упрямыми подбородками, большеротые – это и объединяло их. Мак-Карти протянул было к лицу погибшего руку, но тут же отдернул и быстро и неловко зашагал прочь.

Он пробрался сквозь толпу, запрудившую улицу, на вершину холма и огляделся. По мосту двигался людской поток, поднимался по пологому склону и около пушки делился надвое. Удастся ли когда из этого образа-заготовки слепить поэму? Гортанные, ликующие возгласы ирландцев перемежались, точно пальбой из мушкетов, французской речью.

К Мак-Карти подскакал Рандал Мак-Доннел, этот кентавр. В седле он ладен и складен, пеший же – неуклюж и пузат. Утренняя дымка уже рассеялась. День выдался ясный, но солнце светило тускло. Мак-Доннел придержал коня и наклонился к Мак-Карти.

– А знаешь, кто у англичан генералом? Сам Лейк! От нас драпала вся коннахтская армия под командой Лейка!

Короткое хлесткое имя всколыхнуло память. Убогая лачуга в Мейо, двое беглых повстанцев, члены тайного общества из Уэксфорда. Снова вернулись времена Кромвеля. Идет по Уэксфорду и Карлоу генерал Лейк, и тянутся за ним вереницей виселицы да столбы для порки, и ведет он победоносное английское воинство в красных мундирах под звуки флейты и дробь барабана.

– Есть о чем поэму сложить.

То О’Дауд его донимал, теперь Мак-Доннел. Поэму по заказу. Пошел в таверну, нацарапал куплет-другой – и знай торгуй им на улицах Каслбара. Несколько шиллингов заработаешь. Как и на пустых, но сладкозвучных балладах, которые сочиняют на английском языке после скачек. Нет, все это далеко от поэзии. В Каслбаре поэзии не сыскать.

Сбирайтесь, о братья ирландцы, о скачках победных рассказ,

Как солнечным утром в Каслбаре являли мы доблесть не раз.

– Конечно, есть о чем поэму сложить. Вам бы, Рандал, хотелось о скачках, верно? – Шуткой Мак-Карти сразу отгородился от этого грубого животного, неукротимого в своих порывах. А как неистово орал он вместе с другими победителями!

Сперва тот не понял, что к чему. Сдвинул на затылок шляпу, поскреб в черных тугих кудрях. Потом тонко засмеялся, хлопнув себя ладонью по округлому животу.

– Верно, и впрямь скачки! И генерал Лейк в этих скачках всех обставил, на целую милю опередил. Но сейчас это не подходит. Нам нужна поэма высокая, приличествующая нашей победе.

Они разговаривали по-английски. Но вот Мах-Доннел коснулся хлыстом шляпы и отъехал. Даже на поле брани он прихватил жокейский хлыст. Хотя на портупее у него висел пистолет, а второй – в кобуре у седла.

Добравшись до конца Высокой улицы, французы повернули и пошли по Крепостной, мимо казарм, суда, тюрьмы – мрачные здания, казалось, рвали безмятежную синь неба острыми крышами. Мак-Карти свернул в мощеный переулок.

Следом за телохранителями-гренадерами ехал Эмбер, высокий мужчина, выше Мак-Карти, темноликий, погруженный в свои мысли. За ним – Тилинг, человек выдержанный и рассудительный, взгляд цепкий, умный. Вон Джон Мур, молодой, нежноликий, пухлогубый и тонконосый, волосы точно солома. Ни дать ни взять юный герой поэмы: победитель, осматривающий покоренный город. Взяв себя руками под локти, Мак-Карти прислонился плечом к холодной, бурого камня стене. Вот о чем пишут поэты: о юных героях и победителях-генералах. И наверное, всегда в минуты торжества все вокруг выглядело именно так, как сейчас. Словно редкие солнечные лучи сквозь облака, явь, пропущенная сквозь призму чувств и фантазии. Мимо шли люди, знакомые и неотличимые от них незнакомцы, крестьяне и батраки. Они словно возвращались после изнурительного труда с полей, еще окропленных предрассветной росой. А совсем недавно они с воплями лезли на Сионский холм, безжалостно закалывали насмерть пиками людей. Час битвы точно сон, прервавший явь обыденной жизни. Солнце уврачевало раны. Жизнь вернулась в привычное русло: вон знакомая лавка, стена из тесаного камня, вон тяжело шагает пахарь. И быстро затягивается рана, утихает боль в душе.

Над судом развевалось зеленое шелковое знамя, которое привезли французы, на нем золотая арфа, но без короны. На крыльцо взошли французские и ирландские офицеры, и толпа, именуемая теперь армией, воззрилась на них. Заиграли французские музыканты, запищали флейты, забили барабаны. Потом воцарилась тишина. И тут резко вступила волынка, звуки сыпались, точно монеты из кармана. Мак-Карти оглядел толпу, но не нашел волынщика. А играл он один из маршей О’Доннела. Мак-Карти частенько слышал их в Киллале. Когда-то пришел Хью О’Доннел с севера в пустоши Мейо. Не было в его дни ни здания суда, ни самого города. А на площадь с кривых убогих улочек стали стекаться горожане.

От шума и гама Мак-Карти обуяла невероятная жажда. Хорошо бы заглянуть в лавку Шона Мак-Кенны и пропустить с ним стаканчик. Ведь все равно вскорости таверны откроются, и ничто не напомнит о событиях в Киллале, Баллине или здесь, в Каслбаре. Из всех убитых, виденных в тот день, запомнился лишь пушкарь, так похожий на него самого, только глаза другие – уже неживые.

По пути к Мак-Кенне ему вновь повстречался Мак-Доннел. Кривоногий коренастый крепыш уже спешился. Они пошли вместе искать открытую таверну. Что ж, с Шоном выпить еще успеется. Не в его характере таскаться по улицам в такую пору.

– Да, великая сегодня свершилась битва, – сказал Мак-Доннел.

– Кровавая битва, – поправил Мак-Карти.

– И верно. Три сотни наших полегло, зато защитничкам Каслбара досталось еще крепче. Бежали прочь быстрее лани, а мы за ними, только успевай руби направо и налево.

– Я видел, – оборвал его Мак-Карти.

Мак-Доннел улыбнулся, обнажив мелкие редкие зубы.

– Ишь ты, Каслбарские скачки!

Прошел бой, повстанцы победили, и Мак-Карти сражался с ними бок о бок. Он не наблюдал со стороны, подыскивая образные сравнения да придумывая льстивые эпитеты вождям, как обычный поэт. Он штурмовал Сионский холм, гнал ополченцев по скользким от росы лугам, вглядывался в лицо мертвого пушкаря.

– Богом клянусь, Оуэн, – продолжал Мак-Доннел, – жизнь у нас раз и навсегда переменится.

10

ИЗ «БЕСПРИСТРАСТНОГО РАССКАЗА О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В КИЛЛАЛЕ В ЛЕТО ГОДА 1798-ГО» АРТУРА ВИНСЕНТА БРУМА

Верные короне люди в Киллале поначалу не поверили ужасной вести о трагедии в Каслбаре. Не следует забывать, что к тому времени мы в Киллале были отрезаны от всего графства Мейо. И так продолжалось до самого конца. Дороги на юг, восток и запад захвачены мятежниками, и по ним не проехать. Посему мы довольствовались известиями, доносимыми до нас мятежниками, и, разумеется, весть о поражении при Каслбаре будила все новые и новые опасения. Однако, несмотря на это, мы твердо верили, что мятежники и их французские сообщники будут разбиты наголову, как только встретятся на поле брани с английской армией.

Мое жилище по-прежнему служило штабом оставшихся в Киллале мятежных войск под командой очень неглупого крестьянина по имени Ферди О’Доннел. Он даже имеет кое-какое образование и преисполнен грубоватой обходительности, столь нередкой среди ирландцев. Впредь мне еще немало придется сказать об О’Доннеле, я назвал бы его замечательным человеком, не запятнай он себя кровью, пролитой во время восстания. Сами мы не единожды обязаны ему жизнью, а раз, спасая нас, он едва не погиб сам. Я часто размышляю о том, как тесно и хитро переплетаются в душе человеческой добро и зло, и ни один самый мудрый и добродетельный человек не угадает, где кончается одно и начинается другое. Пока же скажу, что О’Доннел редко нарушал наш покой, вторгаясь в отведенные нам (в моем же доме!) комнаты. Вот один лишь пример.

Топая по лестнице, он поднялся, постучал в дверь библиотеки, я с трепетом открыл: он стоял на пороге, от волнения дрожа всем телом. Огромная армия под командой генерала Лейка, поведал он мне, потерпела поражение в битве при Каслбаре, и теперь весь север провинции Коннахт в руках восставших. Я попытался унять его волнение, сам же задумался о новых бедах, поджидавших нас, отнюдь не из-за победы мятежников – этому я просто не поверил, – а из-за того, что в победу эту Уверовал О’Доннел. Я полностью разделял страхи прочих истинных патриотов: повстанцы могли предать нас смерти, как в ознаменование своей победы, так и в отместку за поражение. Судьба несчастных протестантов из Уэксфорда смущала наше воображение.

Не берусь судить, какого отношения к этой вести ждал от меня О’Доннел: может, ярости, а может, внезапного перехода на их сторону. А возможно, он решил просто поделиться со мной ошеломившим его известием. Во всяком случае, ответ мой явился для него неожиданным, ибо я не сумел избавиться от недоверия. Он тут же затараторил, стараясь все объяснить, но лишь усилил мой скепсис. Из его слов явствовало, что маленькая армия, наполовину состоящая из неотесанных и невежественных крестьян, разгромила куда большую по численности, в которую входили и регулярные британские войска, и артиллерия. И он заверял, что повстанцы не просто одолели их, а разбили наголову и с позором обратили в бегство. Неужто Британская армия не выдержала натиска ирландского мужичья и французских бандитов, сдала позиции и в панике бежала, оставив на поле брани и оружие и честь?! Последнее представлялось мне столь маловероятным, что я окончательно укрепился и в своем недоверии, и в опасениях за нашу судьбу, которая была в руках людей, поверивших этой выдумке.