Текст книги "Александр у края света"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Впору расстроиться, в самом деле. Все, что мы с такими усилиями соорудили за все время, упокоилось на дне пролива вместе с боги ведают каким количеством мертвых рабочих и обугленными остатками двух прекрасных осадных башен. Это был один из тех случаев полного и совершенного провала, когда все, что заставляло мозг мыслить, а сердце биться, тебя покидает. Что касается меня, то я соорудил свой собственный жаркий костер и принялся горстями швырять в него чудесные целебные листья.

И только на следующий день все последствия стали очевидны во всей своей настолько неприглядной красе, так что даже я, с головой, полной дыма и бесчувствия, смог осознать наше нынешнее положение. Пока мы тут усирались, пытаясь засыпать море, царь Персии вновь собрал в Армении армию и теперь двигался, чтобы прижать нас к нему. Финикийцы намеренно валяли дурака, позволяя нам растрачивать время, развлекаясь с лопатами и ведрами, чтобы дать Царю Царей возможность разыграть свой шанс. Когда же до них дошла весть, что Царь Царей готов, они устранили весь беспорядок, который мы учинили, как взрослые отбирают игрушки у расшалившихся детей.

И мы купились. Итак, Александр наконец совершил большую ошибку; сверхгигантскую ошибку, благодаря которой война будет проиграна, а мы все умрем.

И вот именно из-за нее, братец, не будь я прикован к этой проклятой кровати, я бы прямо сейчас тебя задушил; потому что когда генеральный штаб стал уговаривать его плюнуть и отступить, пока есть еще самая призрачная возможность убраться, он уставился на них этими своим ледяными голубыми глазами и сказал: нет, разумеется, нет, поскольку не такому искусству войны он обучен, и всякий, кто еще раз предложит подобное, быстро поймет, что Царь Царей – наименьшая из его проблем. Что с того, что враг обрушил дамбу? Мы построим еще одну, только выше и шире, чтобы на ней уместилось гораздо больше осадных башен. Действительно, тысячи мобилизованных рабочих теперь мертвы и улеглись на дне пролива, несколько сократив наши трудовые резервы, но это, в сущности, не проблема: там, откуда они пришли, осталось еще много таких же, а кроме того, со всей Финикии и с Кипра будут согнаны все наличные каменщики, плотники и инженеры. История, проинформировал он разинувший рты штаб, запомнит Тир как блистательный образец македонского осадного искусства (подразумевая, что История сообразит, что так будет лучше для нее).

Тут один нервический юноша, некто по имени Эгилох, служивший в конной гвардии, многозначительно прочистил глотку и спросил, что именно позволяет Александру верить, что в следующий раз он окажется более удачлив, чем в первый. Понятно, что меня там не было, так что все это пересказ с чужих слов; но у мужика, с которым я играл в кости, был двоюродный брат, который состоял в одном синдикате петушиных боев с младшим братом Калла, командира тяжелой фракийской кавалерии, который там был; поэтому мой рассказ так близок к платоновскому идеалу правды, как только возможно в нашем печально несовершенном мире, и Калл сказал, что Александру не понравился подтекст вопроса, совершенно не понравился.

– Что-то тревожит тебя, Эгилох, – произнес он тем ровным, спокойным голосом, от одного звука которого люди, которые хорошо его знали, мчались прочь в поисках пересохшего колодца, чтобы спрятаться. – Я хотел бы знать, что.

Молодой дурак Эгилох снова прокашлялся.

– Со всем уважением, меня тревожит все, – сказал он, – потому что у меня странное чувство, что все это уже было.

Александр улыбнулся.

– Разве? Это действительно очень странно, друг мой, поскольку мы знаем друг друга с шести лет, и я не припоминаю, чтобы ты бывал за границей, не говоря уж о Финикии. Когда же это было?

– Когда мы вместе учились в школе, в Миезе, – ответил Эгилох. – Учитель Эвксен рассказывал нам о битве – прости, сейчас не могу вспомнить, где она произошла – когда осаждающая армия сидела под стенами неприступного города, истирая себя об них безо всякой пользы, пока к осажденным не пришла подмога и не кончила дело.

– Сиракузы, – сказал Александр. – Ты вспомнил о попытке афинян взять Сиракузы во время Великой Войны. Эвксен говорил, что в этой армии был его дед.

Эгилох кивнул.

– Да, точно. Он ведь был одним из очень небольшого числа выживших, так?

Александр сморщился от этих слов; он был создан, чтобы играть прямодушного человека, роль, которую ненавидел, хотя и сам ее выбрал.

– Так, – сказал он. – И я уверен, ты помнишь и мораль этой истории. Эвксен сказал, что если бы он командовал афинянами, то держался бы за Сиракузы зубами, пока не нашел способ их взять, потому что это был единственный способ вывести оттуда армию целиком. И затем один из нас – кажется, ты, Клит? – один из нас спросил, что бы он предпринял для этого, коль скоро все, что они пробовали, успеха ни принесло. И Эвксен только улыбнулся своей обычной улыбкой и сказал: это просто. Я бы дождался, пока они не сделают ошибку. Все совершают ошибки, знаешь ли. Все войны проигрываются проигравшим, а не выигрываются победителем. – Он помолчал и взглянул на Клита, слегка склонив голову набок. – Ты ведь этого не забыл, да? – продолжал он. – Или ты хочешь сказать, что Эвксен ошибался?

(– Не помню, чтобы я такое говорил, – перебил я.

Эвдемон посмотрел на меня долгим, холодным взглядом.

– Да неужто, – сказал он.

Я немного подумал.

– Ну, может быть, частично, – ответил я. – Вот это замечание о войнах, проигранных проигравшими – признаю, это мое любимое высказывание. Мне оно казалось довольно изящным и вроде бы впечатляло детей, поэтому я использовал его сплошь и рядом, чтобы избежать необходимости думать. Но вот этого разговора, о том, что бы я сделал под Сиракузами... я совершенно не помню. Извини.

Эвдемон пожал плечами.

– Может, и не помнишь, – сказал он. – В конце концов, никто не ждет от тебя, чтобы ты запоминал каждую нелепость, которую когда-то говорил детишкам. Может быть, ты и в самом деле никогда этого не говорил в стольких словах, и Александр все перепутал. Неважно. Эвксен Александра сказал так, и своими словами почти нас убил. И Эвксен Александра был для него гораздо реальнее – и для меня, в результате – чем тебе когда-нибудь, прах тебя побери, суждено. На самом деле, – добавил он, мрачно на меня пялясь, – я готов спорить, что из всех существующих Эвксенов ты самый малозначительный.)

Вот так. Эгилох и Клит впали в немилость, осада продолжалась, мы сидели на месте, прижатые к Тиру, как слиток раскаленной докрасна бронзы к наковальне. Финикийцы стали возводить на стенах деревянные башни, чтобы пускать огненные стрелы прямо в толпу рабочих. Работа продвигалась еле как – стрелы сыпались градом, камни из катапульт мозжили людей каждую минуту, а мы должны были просто не замечать все это – Александр же тем временем заскучал и отправился в компании друзей детства и в сопровождении своей ручной кавалерийской бригады поохотиться на местных в холмах. Разумеется, проклятого шута чуть не убили при этом; был там у нас такой старый дурак по имени Лисимах, который раньше учительствовал в твоей школе...

(– Я знаю Лисимаха, – вмешался я.

– Не сомневаюсь). ... и он настоял на своем участии в приключении. Казалось, они разыгрывали роли гомеровских героев – Александр был Ахиллом, а Лисимах его старым учителем, Фениксом. В общем, Лисимах заблудился и отстал. Дикари кишели вокруг, следую за колонной и никогда не входя в открытое столкновение, а только атаковали исподтишка, пускали стрелы, метали дротики и растворялись в пространстве; наш Ахилл и его гомерические герои хрен что с этим могли поделать – подозреваю, местные не ходили на твои уроки и потому не знали, как подобает вести себя на поле боя. Само собой, все были перепуганы до потери рассудка – все, за исключением Александра, который совершенно разъярился. Деревенщина испортила ему игру, видишь ли.

Так или иначе, когда Феникс потерялся, Александр совсем сбрендил и заявил, что вернется и найдет его. Остальные не желали иметь с этим ничего общего, что вполне понятно – они и так сидели по горло в дерьме. Но нет, Александр настаивал, ибо он уловил в воздухе аромат подвига и кинулся на запах, как пес за зайцем. Итак, они окончательно заблудились, были окружены дикарями, которые отстреливали их, как уток на пруду; наступила ночь и все были уверены, что до утра не доживут, поскольку туземцы принялись отплясывать ритуальные танцы, что означало, что они собираются атаковать и закончить дело, а их там были тысячи и тысячи, если верить моему приятелю, которому повезло поучаствовать в приключении. Наши ребята знали, что шансов у них нет, поскольку не могли разжечь огня – внезапный ливень промочил все вокруг – и не видели ни зги. В этот самый момент, когда положение невозможно было ухудшить при всем желании, Александр поднялся, не говоря ни слова, взял плащ с капюшоном, длинный кинжал и куда-то ушел. Через двадцать минут он вернулся; он всего лишь прокрался в ближайший вражеский лагерь, придушил пару часовых, запалил факел в их костре и прибежал назад с абсолютно безразмерной ухмылкой на лице. Подумай об этом, братец; владыка всего известного мира подкрадывается к часовым; все остальные от страха еле живы, а он сбежал поиграть.

Но он добыл факел, так что удалось разжечь костры и организовать стражу; одно, другое, третье – и противник так и не напал; на следующей день отряд совершенно случайно наткнулся на старика Лисимаха, скорчившегося в зарослях и трясущегося от страха. Александру все это совершенно не понравилось, поскольку никак не соответствовало роли, но выбирать не приходилось и они повернули назад. Им удалось вернуться в наш лагерь, хотя след их усеивали трупы кавалеристов, будто крошки и яблочные огрызки, разбросанные гуляющими детьми. Разумеется, Александр оказался героем, в одиночку спасшим весь отряд, а тот факт, что вся затея окончилась катастрофическим провалом – что ж, История лучше знает, что сохранять, а что нет. Старый Лисимах, которому после перенесенного позора не терпелось восстановить счет, на следующем совете поднялся и понес об отваге Александра и его сходстве с Ахиллом, и что сам Гомер не смог бы отыскать слов, чтобы как подобает рассказать о его подвигах; лицо Александра при этом само собой растянулось в широченную самодовольную улыбку.

Да, а совет этот Александр собрал по возвращении и объявил, что план меняется. Забудьте дамбу, сказал он, от нее определенно не будет никакого прока, любой дурак сразу бы вам это сказал. Никто не произнес ни слова, и Александр продолжил и заявил, что единственный способ взять Тир – это построить особые военные суда с таранами и врезаться на них в стены, обращенные к морю. Так мы и поступили – безо всякого успеха. Корабли не смогли подойти достаточно близко, потому что было слишком мелко везде, кроме одного места; враги, разумеется, узнали об этом первыми и уронили туда несколько скал, чтобы закрыть подход.

Но побить Александра было невозможно. К этому моменту он уже пребывал в обществе дриад; иной раз, когда не следил за собой, он называл город Троей вместо Тира, каждый день посылал гонцов, вызывая на поединок лучшего из вражеских героев – герои, весьма смущенные, молча смотрели со своих башен – а когда ему доложили о валунах, которыми завалили единственный проход для судов, только нахмурился и сказал:

– Что ж, надо выловить их, если они так мешают.

В результате нам пришлось смонтировать на кораблях несколько кранов, чтобы их выловить – под постоянным обстрелом, не забывай, а большие экраны, обтянутые шкурами, которыми мы защищали первую дамбу, не помогали, поскольку со своих новопостроенных башен противник легко мог стрелять поверх них. Помимо этого противник выслал собственные корабли, так что вскоре закипел морской бой; их суда были маленькие и накрытые навесами, чтобы защитить людей от наших лучников, они проскальзывали к драгам и успевали перерубить якорные канаты до того, как мы успевали что-либо предпринять, так что со временем нам пришлось подвешивать якоря на цепях.

Александр созвал военный совет и заявил, что затея с судами себя не оправдала и пришло время достроить дамбу, которая является единственной возможностью взять город.

Поэтому мы достроили дамбу, использовав камни, выбранные драгами с мелей (гениальная придумка – вычерпывать мусор из моря в точке А и вываливать его обратно в точке Б), и завели на нее тараны, только толку от них не было никакого, поскольку стены были сложены из огромных блоков, посаженных на раствор. Александр созвал военный совет и приказал плюнуть на дамбу и сосредоточиться на кораблях. В конце концов, практически завалив телами расчищенный драгами проход, мы сумели пробить дыру в обращенной к морю стене. Прежде чем подошли суда с понтонами, они заделали ее обратно; при этом мы потеряли целый корабль работников и инженеров, большинство из которых погибло, когда он загорелся. На следующий день мы предприняли еще одну попытку, силами всей армии (за исключением меня: я пребывал в полной готовности); каким-то образом эти македонские психи ухитрились перейти по импровизированным понтонам и ворваться в город. Все, кто составлял первую волну нападавших, полегли в проломе; Александр, видя это, сам бросился туда, размахивая мечом и вопя, как сумасшедший. Хорошо бы и его там грохнули. Так нет же.

Итак, мы взяли Тир. Убили восемь тысяч жителей, еще тридцать тысяч продали в рабство; вместе с ними на продажу пошло некоторое количество рабочих – нам нужны были деньги, поскольку мы безнадежно выбились из бюджета со всеми этими дурачествами: стоимости одних только стройматериалов хватило бы, чтобы обанкротить город. Но мы победили.

Кажется.

О, а что с персидской армией, о которой я тебе говорил? Она опоздала. Слепое везение: плохие дороги, разливы рек, вот это все. Вместо того, чтобы обрушиться на нас, пребывающих в самом уязвимом положении и перерезать на месте, персы застревали в узких горных проходах, перекрытых случайными лавинами, или лихорадочно ремонтировали смытые паводками мосты. Когда до них дошло, что вовремя им до нас не добраться, Царь Царей направил Александру предложение о мире: десять тысяч талантов и половину империи, все, что лежит западнее Евфрата, при условии, что он свалит и оставит Персию в покое. Для обсуждения предложения собрался военный совет.

– На твоем месте я бы согласился, – сказал старый военачальник Парменион.

– Конечно, и я бы согласился, – сказал Александр. – На месте Пармениона.

Затем он объяснил послам, куда они могут засунуть свои предложения и сообщил нам, что мы идем завоевывать Египт.

От восторга он совсем забыл причину, по которой хотел разорить Тир: персидский флот, снаряженный и готовый отправиться к берегам Греции. Но эта проблема разрешилась сама собой: библоссцы и сидонцы разругались с персидскими адмиралами и в раздражении хлопнули дверью, к ним присоединились киприоты, и вся эта армада перебежала на другую сторону и явилась к нам в поисках работы.

Таков был конец персидского флота, и наш вклад в это достижение равнялся нулю.

– О, отлично, – сказал мой приятель Пифон, когда услышал об этом. – Стало быть, не было никакой нужды возиться с Тиром.

– Похоже, нет, – согласился я и подбросил в огонь несколько листиков.

– Как тебе удалось остаться в стороне? – спросил меня Пифон. Его ранило дважды – первый раз на драге, второй раз во время штурма, когда стрела выбила его левый глаз.

– Я находился в полной готовности, – ответил я.

– Тогда ладно, – сказал Пифон, втягивая ноздрями воздух. – Прикалываешься по этой травке, а?

– Очень хорошо помогает от спины и вывихнутых лодыжек, – сказал я.

– Ага, я сразу догадался. Слушай, мне вот интересно, Александр понял вообще, что вся эта затея с Тиром была напрасной?

Я немного подумал.

– Сходи и объясни ему, если хочешь, – сказал я.

Глава двадцать первая

– И в самом деле удивительная история, – сказал я, подавляя зевоту. – А теперь, если не возражаешь, мне действительно надо пойти и немного...

– Заткнись, – сказал мой брат.

Как раз после осады Тира – из-за этой осады – я и мой друг Пифон поняли, что мы можем сделать мир несколько более подходящим для жизни местом, оттащить человечество от края пропасти, в которую оно норовит свалиться и одновременно завоевать почетное место в истории.

Мы можем убить Александра.

И прежде чем ты побелеешь и начнешь голосить «стража, стража», я должен подчеркнуть, что к этому умозаключению мы с Пифоном пришли, прокоптившись в чудесном скифском дыму недели две более-менее без перерывов (Пифон страдал зубными болями, от которых совершенно терял способность мыслить, а я счел своим долгом облегчить страдания собрата), когда каждый из нас был безумен, как горшок с хорьками, в противном случае мы и на мгновение не прельстились бы этой идеей. В конце концов, когда совершенно невинным и безвредным личностям то и дело режут глотки по обвинению в таинственных, никогда не существовавших заговорах против Александра, разумный человек должен очень серьезно задуматься, стоит ли затевать настоящий. Мы же, залеченные от макушки до пят, пребывали выше таких мирских, низменных материй, как страх или здравый смысл. В самом деле, братец, жаль, что у меня не осталось больше этой дряни, тебе бы понравилось. Может быть, ты бы даже стал слегка походить на человека, если это вообще возможно.

Ну так вот, я понимаю, что очень просто сказать: давайте убьем Александра и все станет прекрасно; однако подобраться к нему достаточно близко, чтобы воткнуть в спину нож, гораздо сложнее. Перво-наперво его день и ночь окружали верные друзья детства, юные македонские аристократы, которых ты забалтывал в старой доброй Миезе; большей частью это животные, которые не задумываясь размозжат тебе череп, если ты как-нибудь не так вытрешь нос. Я указал на это обстоятельство соратнику по заговору как-то вечером, когда мы встали на ночь лагерем и по-дружески вдохнули лекарства. Он немного подумал, я же тем временем сыпанул в огонь еще пару горстей.

– Хорошо, – сказал он. – Молодец, Эвдемон. Тут ты прав. Никак нам не подобраться к нему, пока кругом гетайры. Они распустят нас на ломтики.

– Могу спорить, так и будет, – согласился я, кивая. – Наши головы покатятся по полу еще до того, как мы подойдем достаточно близко, чтобы учуять его пот.

Пифон нахмурился.

– Ну хорошо, – сказал он. – Не стоит так пессимистично смотреть на вещи. Как говорят философы, проблема – это всего лишь замаскированный вызов.

– О. – Я задумался на мгновение. – И который же философ так говорил?

– Мой двоюродный брат Гелон, – ответил Пифон. – Вообще-то он не был философом-профессионалом, скорее это было что-то вроде хобби.

– Понятно. – Я помолчал, наполнив легкие дымом, задержал дыхание на счет десять, и медленно выдохнул. – Что скажешь насчет яда? – внес я предложение. – С ядом не обязательно подходить близко.

Пифон поскреб в затылке.

– Разве всю еду не пробуют, прежде чем он сам ее съест? – спросил он.

– Точно, – ответил я. – Но это не проблема. Используем медленный яд. Такой, который подействует только на следующий день. В таком случае когда дегустатор весь посинеет и перевернется пузом кверху, поздно будет что-то делать.

Пифон зевнул.

– Хорошо, – сказал он. – Ты, значит, все знаешь о ядах, так?

– Нет, – признал я. – Ни бельмеса в них не смыслю.

– Я тоже, – сказал Пифон. – Знаешь кого-нибудь, кто знает?

– Да нет, – ответил я. – Кроме того, если ты станешь бродить и расспрашивать людей о ядах, они захотят узнать, зачем. Может быть, есть книга, в которой про них написано?

– Возможно, – сказал Пифон. – Про что только не пишут книг. Знаем мы кого-нибудь, у кого есть книги?

Я уселся на стул – одно из этих трехногих складных несчастий, если не путаю – и попытался напрячь мозг. От этих листьев случаются чудесные озарения, хотя ум все время норовит ускакать куда-нибудь в сторону.

– Как насчет Анаксарха? – предложил я. – У него их целых ящик.

Анаксарх был одним из двух ручных философов Александра; он возил с собой Анаксарха и Каллисфена (который был племянником Аристотеля, который... а, ну конечно, ты ведь встречал его, не так ли? Ладно, про Аристотеля ты знаешь). Я видел Анаксарха всего пару раз, обменялся с ним едва ли десятком слов, но если здесь кому и владеть книгой о разных типах ядов, то это Анаксарху.

– Отлично, – сказал я. – Значит, прямо с утра сходи к нему и спроси.

Он посмотрел на меня, прищурившись.

– Почему я? – спросил он.

– Ты македонец, – ответил я. – Тебе он поверит.

– Почему? Он-то не македонец.

Я вздохнул и налил себе еще выпить. На самом деле мои скифские друзья не советовали мешать выпивки с лекарством; такая комбинация, заявили они, иногда делает человека чересчур легкомысленным. Со мной такого никогда не случалось, впрочем, ну или я просто не замечал.

– Неважно, – сказал я. – Он поверит тебе потому, что ты относишься к правящему классу. К элите.

– Нет, не отношусь, – возразил он. – Мой папаша владеет семнадцатью акрами на границе с Пеонией. А мама даже не гражданка.

Я покачал головой.

– Ты не понял, – сказал я. – Македонцы – избранный народ, возлюбленный богами. Их будут царствия земные. Если к некоему философу заявится бедный афинянин вроде меня и попросит почитать книгу «Весело о ядах», в следующий же момент его тело распрощается с головой. Кроме того, – добавил я, – по-моему, я ему не нравлюсь.

– Да ну. Почему это?

– Потому что мой брат был наставником Александра.

– Правда?

Я кивнул.

– Когда он был ребенком.

– Твой брат?

– Александр. Когда ребенком был Александр. Анаксарх ревнует, потому что сам он вышел на сцену совсем недавно, и все время должен выслушивать, как Эвксен сказал то и Эвксен сказал се. Страдает его чувство профессионала. Да он мне даже серы из ушей не одолжит, не говоря уж о яде, которым можно потравить половину проклятой Азии.

Голова Пифона закачалась вперед-назад, как будто она сидела в кресле-качалке.

– Хорошо, – сказал он. – Наверное, лучше я сам. А что, если он скажет нет?

Я приподнял бровь.

– С чего бы?

– Может, у него нет книги о ядах, – сказал Пифон. – Нет никаких причин думать, что она у него есть, если на то пошло.

Я вздохнул.

– Ну что же, – сказал я. – Есть только один способ узнать это. Спросить этого козла. Просто ступай туда, посмотри этому козлу прямо в его долбаный глаз и спроси. Он скажет тебе, обещаю.

– Ладно.

– Как твой зуб?

– Гораздо лучше, спасибо.

Вообще-то, действие лекарства заканчивалось, если проспаться, но мы оба до того прокоптились, что на нас это правило уже не распространялось. Соответственно, Пифон с утра отправился к Анаксарху, а потом пришел ко мне.

– У него нету, – сказал он.

– Проклятье, – сказал я. – Вот, значит, и все.

Пифон покачал головой.

– Не обязательно, – сказал он. – Он думает, что знает, у кого может быть.

– Ладно. У кого?

– У Каллисфена.

– О.

– Он так думает, – продолжал Пифон, – потому что у Каллисфена есть копии всех книг его драгоценного дядюшки, а тот – по крайней мере, так кажется Анаксарху – когда-то сочинил книгу и про яды.

– Правда?

Пифон кивнул.

– Наверное. Ну, это скорее книга про растения вообще, но в ней, как ему помнится, много про ядовитые травы и про то, как действуют их яды. Для начала сойдет, во всяком случае.

– Лучше, чем ничего, – согласился я. – В таком случае, тебе лучше сходить повидать Каллисфена.

Это, кажется, не очень ему понравилось.

– Почему мне? – спросил он. – Почему не тебе?

У меня уже был готов ответ.

– Потому, – сказал я, – что мой брат Эвксен...

– Наставник.

– Да, он. Мой брат Эвксен – смертельный враг Аристотеля. Они ненавидят друг другу до мозга костей. У меня не будет ни малейшего шанса.

– Понимаю, – Пифон на мгновение задумался. – Есть в этой армии кто-нибудь, кого твой брат Эвксен так или иначе не достал?

– Не знаю, – ответил я. – Вообще-то это большая армия.

Каллисфен действительно имел копию «Натуральной истории растений», и когда Пифон скормил ему какую-то лабуду про дикие цветочки, которые недавно собрал у дороги и желает побольше про них узнать, с радостью одолжил ее ему. Вечером, после того как мы разбили лагерь, а я накормил пчел, он принес книгу ко мне в палатку и мы принялись ее просматривать.

– Ты уверен, что здесь есть про яды? – спросил я примерно через час. – Все какая-то ерунда. Ничего не могу разобрать. Вот, что это такое, например? – Я прищурился, напрягая глаза – копия была скверная, сплошь сокращения и помарки, а на полях и между строк все было исчеркано заметками и примечаниями. – И поступают по принуждению и недобровольно скорее всего, по-видимому, чтобы избежать сильной, а не едва заметной боли, и вообще чтобы не мучиться, а не для того, чтобы радоваться. Действительно, «то, что во власти человека», а к этому все сводится, означает – «то, что его природа способна вынести», а то, на что она не способна и что не свойственно его естественному стремлению или разуму, – то не во власти человека. Кой хрен все это значит и причем тут что?

Пифон глубокомысленно наморщил лоб, затем наклонился и вывернул шею, чтобы взглянуть на страницу.

– Ты, клоун, – сказал он. – Ты читаешь не ту книгу. Книга про растения ниже на этом свитке. А тут что-то про этику.

– О, – сказал я. – Ладно, в жопу этику.

Я перемотал свиток вниз до конца и попробовал еще раз.

– А как насчет этого? – сказал я. – Тут целый кусок про люпин. Люпин вроде не ядовитый, или что?

– Нет, но во всяком случае это растение, так что это правильная книга. Так, давай посмотрим, что у нас тут... Ага, уже больше похоже на правду. Корни белого морозника, сказано тут, производят яд столь смертельный, что смерть следует практически мгновенно...

– Я думал, нам нужен медленный яд.

– Ох, черт, точно. Слушай, а это, оказывается, труднее, чем я думал.

Вид у Пифона сделался задумчивый, как у утки, пытающейся высидеть камень.

– Знаешь, что, – сказал он. – Может быть, идея была не такой уж и хорошей.

– Да нет, где-то здесь есть все нужное, я уверен. Надо просто прочитать все с самого сначала и внимательно...

Он покачал головой.

– Нет, я имею в виду – идея убить Александра. Все-таки мы слишком круто взяли, разве нет?

– Нет, – ответил я. – Слушай, мы оба согласны, что это нужно сделать. Он же чистое бедствие.

Пифон закусил губу.

– Ну, – сказал он, – если судить по тому спектаклю, когда он спас старика Лисимаха, есть все шансы, что он влезет в очередное дурацкое приключение и его убьют, пока мы будем все еще пытаться разобраться в этой чертовой книге. Может, проще бросить все как есть и положиться на волю богов?

Я посмотрел ему прямо в глаза.

– Боги, – сказал я, – помогают тем, кто сам себе помогает. Так что, если не возражаешь...

– На самом деле, – перебил он меня, – тут ты ошибаешься. Не помогают. На самом деле они обрушиваются на них, как тонна чертовых кирпичей. Возьми Дедала.

– Иди в жопу, Пифон, это всего лишь выражение, которое ничего не значит.

– Если оно ничего не значит, что какого рожна ты его привел?

Я на секунду зажмурился.

– Все, что я хочу сказать, это что мы не можем просто посиживать и ждать, когда все произойдет само по себе, нам нужно оторвать задницы от стульев и...

– А как насчет Прометея? Или Тезея? Или даже Геракла? Или Парис: он уж точно себе помог, и посмотри, что с ним сталось.

– Да. Спасибо. – Я отложил книгу. – Давай перережем ему глотку, пока он спит. Что скажешь?

– Ты знаешь, что я скажу.

Короче говоря, назавтра мы Александра не убили; и послезавтра тоже нет.

А потом мы оказались в месте под названием Газа, рядом с еще одной крепостью – далеко не такой большой и величественной, как Тир, но наместник, человек по имени Батис, был верным и добрым слугой персидского царя, и все то время, пока мы валяли дурака под Тиром, он готовился к нашему приходу. Он укрепил саманные стены, нанял толпу арабских наемников, накопил продовольствия и прочих припасов на целый год; а когда инженеры исследовали позицию, то доложили, что холм, на котором стоит крепость, столь крут, что не может быть и речи подтащить к стенам тараны.

Александр не желал ничего слушать.

– Чем более это невозможно, тем вероятнее, что я добьюсь успеха, – прорычал он на построении перед атакой. – Я всегда совершаю невозможное, вы не забыли? Поэтому меня и боятся.

– Ты прав, – прошептал Пифон мне на ухо, пока мы стояли в строю и слушали. – Это нужно сделать.

– Я знал, что рано или поздно ты согласишься, – ответил я.

И вот, снова мы строим проклятую дамбу, чтобы подтащить осадные орудия к стенам, или, как в моем случае – пребываем в полной боевой готовности. Имей в виду, неделю или около того я действительно думал, что понадоблюсь, когда Александр вдруг проснулся среди ночи в полной уверенности, что газианцы подвели подкопы под нашу насыпь, чтобы ее обрушить, и отправил команду саперов копать контрмины.

Никаких вражеских саперов не обнаружили, зато наша контрмина прошла точнехонько под самым слабым участком насыпи, которая со всей охотой ссыпалась в образовавшуюся дыру, угробив наших копальщиков и несколько десятков наземных рабочих, и отбросив работы на неделю назад. Однако со временем ее закончили; орудия вкатили на место и принялись выбивать из стен дерьмо. Батис и его арабы отказались сдаваться; хотя это можно было предусмотреть заранее, они совершили внезапную вылазку, подожгли некоторые орудия и заставили роту македонской регулярной пехоты отступить вниз по склону.

Излишне говорить, что повод был совершенно героический: Ахилл бросается на помощь. Александр лично возглавил атаку, меч его сверкает на солнце, голова непокрыта, чтобы каждый мог его узнать – и вдруг бац! здоровенное копье из катапульты на стене пробивает его щит и нагрудник и сшибает с ног на задницу. Единственный раз в жизни я видел такое: словно божественная рука прихлопнула осу. Твою мать, подумал я, он мертв, ни одна сволочь такого не переживет.

На мгновение все застыло; все, включая даже тех, кто только что обменивался ударами, застыли на своих местах и вытаращили глаза, как будто глашатай возвестил конец света. Я, помню, подумал – и что теперь? Однако гиппарх Гефестион и телохранителя царя ринулись вперед и подхватили его; кто-то закричал: все в порядке, он жив! Твою мать, подумал я; затем битва возобновилась, арабы бросались на нас, как безумцы, пытаясь пробиться через отряд Гефестиона и добраться до Александра раньше наших. Клянусь тебе, братец, я никогда не видел, чтобы люди сражались с таким неистовством; они рубили друг друга, даже не думая защищаться; они обменивались ударами, и победителем становился тот, кто умирал последним.

Я видел, как македонец и араб буквально изрубили друг друга в салат, не останавливаясь; все было так, как будто каждая жизнь, отнятая у араба, позволяла длить жизнь Александра. Когда мы покончили с арабами, то вернулись к тому, с чего начали. Ничего не изменилось. Какой-то хитрожопый врач ухитрился залатать Александра; через два дня он уже хромал вдоль наших линий, и все орали и свистели, чтобы показать, как это умно с его стороны – выжить. Я тоже был еще жив, но никого, почему-то, это не впечатляло.