Текст книги "Александр у края света"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

В конце концов я нанял пару соседских ребят, чтобы снести то, что осталось от амбара, и построить на его месте новый. Это заняло у них три дня. В их исполнении это выглядело крайне просто.

– Да ты и сам мог это сделать, – сказали они, получая от меня деньги.

– Возможно, – ответил я. – Но вы сами знаете, как это бывает…

Они уставились на меня.

– Чего? – спросили они.

Я ухмыльнулся, думая о Диогене и его магическом талисмане, заставляющем людей повиноваться – серебряной монете.

– Зачем работать самому, если можно кого-нибудь нанять?

– Верно, – сказали они. – Вот как ты нанял трех мужиков и тащишь на себе всю работу. Немудрено, что ты такой знаменитый философ.

Я кивнул.

– Проваливайте с моей земли, – сказал я, – покуда я не спустил на вас змею.

Ход времени зависит от того, где ты находишься. Неделя в каком-нибудь экзотическом месте может тянуться вечность, а дома так же легко потерять год, как забывчивый человек теряет свою шляпу. Не могу сказать, что вообще замечал ход времени; кто-нибудь упоминал какое-нибудь событие, и я говорил: да, это было в тот год, когда вороны потравили ячмень.

И тут же задумывался, а когда же это было? Не в прошлом году, поскольку тогда урожай ячменя был хорош. И не в позапрошлом, потому что я нанял мальчишку Аристодема с его пращой, и через неделю он доложил мне, что перебил тридцать семь ворон. Так что это было либо в позапозапрошлом, либо годом раньше – и тут я понимал, что с тех пор прошло четыре года, которые просочились мимо моего внимания, как прелюбодей, выскальзывающий из окна, пока его подружка забалтывает мужа в прихожей.

Пока я бесцельно плыл от урожая к урожаю, Александр Македонский шагал от победы к победе, неостановимый, как телега, несущаяся вниз по склону холма. Я могу представить тебе полный отчет о кампании с перечнем битв, но это будет всего лишь пересказ того, о чем я прочел; меня с ним не было, ты помнишь – я был в Антольвии, затем в Аттике, в которой славные достижения сына Филиппа воспринимались как нечто столь же далекое и не стоящее внимания, как Троянская Война. Как нам, в Афинах, виделось, Александр маршировал в направлении края света, и чем дальше от нас он в результате оказывался, тем лучше. Разумеется, его ненавидели и боялись гораздо меньше, чем его старика. Говоря по правде, он вообще никак нас не беспокоил, и в иные дни ты мог шататься с утра до ночи, не обнаружив ни малейших признаков македонского присутствия в Греции или последствий битвы при Херонее. Если кто-то из соседей и знал, что я бывал в Македонии и служил учителем мальчишки, он тактично не упоминал об этом. Время от времени, впрочем, что-нибудь напоминало нам о его существовании: новости об очередной блистательной победе, слухи, что он мертв («Александр мертв?» – переспросил кто-то в один из таких случаев, «Ни за что не поверю. Будь он мертв, вонь затопила бы всю землю»), или захвачен в плен врагом, или живым взят на небеса, чтобы править вместе со своим истинным отцом Зевсом; ходили слухи, что он послушался дурного совета и завел армию в бескрайнюю, безводную пустыню, где почти вся она перемерла от жажды. Говорили, что он окончательно сошел с ума и потребовал поклоняться себе, как богу. Он женился на дочери царя Персии, заключил мир и унаследовал царский трон; при штурме крепости он был ранен в грудь, и жизнь его висела на волоске; он убил лучшего друга в припадке пьяной ярости и сжег столицу империи, лишившись разума от чувства вины; он решил соединить греческий и персидский народы, и вскоре все мы будем насильно переселены в Азию, каждый из нас должен будет взять в жены хотя бы одну персиянку и под страхом смертной казни переодеться в штаны. О, слухам не было конца; разумеется, мы не обращали на них внимания или слушали вполуха, не интересуясь, правдивы они или нет – как когда читаешь о далеких землях и узнаешь, что за великими африканскими пустынями живут люди с лицами на животах и ушами такими длинными, что волочатся по земле. Ты читаешь и не испытываешь при этом ни веры, ни неверия, поскольку даже если ты доживешь до тысячи лет, крайне маловероятно, чтобы подобные вещи как-то тебя коснулись. Если все это ложь, что с того? История-то отличная. Если это правда, то доверчивость или скептицизм все равно ничего не изменят. Как ни посмотри, тот факт, что у жителей Африки вместо двух ног нормального размера одна, но зато огромная, не сделает уборку ячменя, пока его не склевали вороны, ни проще, ни сложнее, поэтому ты выкидываешь его из головы и возвращаешься к работе. Точно так же тот факт, что три четверти слухов об Александре оказались в конце концов правдивыми, не имел никакого значения. Ну и что? Да ничего, слава богам, к нам это не относится.

Вот уж точно. Полагаю, было бы прекрасно, если б так оно все и осталось.

За мной явились за два часа до рассвета, в начале осени, на восьмой год после моего возвращения домой. Накануне я приступил к подрезке, устал и крепко спал, так что не услышал, как за мной приехали. Первым, кого я увидел, проснувшись, был Эхр, трясущий меня за плечо.

– Там снаружи солдаты, – сообщил он срывающимся от ужаса шепотом.

– Что ты несешь? – пробормотал я. Он вырвал меня из хорошо знакомого сна, в котором я решаю не покидать Антольвию; забавно, что разбудил он меня как раз в тот момент, когда Феано во сне будила меня, чтобы сообщить о том, что скифы ворвались город.

– Солдаты, – повторил он. – В доспехах, верхом. Ты что, не слышишь?

Я прислушался. Кто-то пинал дверь.

– Скройся с глаз, – сказал я ему, спуская ноги с кровати и обнаруживая, что я их отлежал; ну что ж, далеко я все равно не убегу. Побег отпадал; это упрощало ситуацию. – И скажи двум другим, чтоб тоже спрятались, – добавил я, когда он поспешил прочь. – Я попробую заболтать их.

Полагаю, я был напуган; по большей же части я чувствовал сонливость и слабость. Было вполне возможно, что я нажил врагов, учитывая все, за что я нес ответственность, однако в голову не приходил никто, достаточно высокопоставленный, чтобы прислать за мной солдат. Разгадка не заставила себя ждать. Это были македонцы; говоря точнее, воины из мобильного резерва царя Александра.

– Ты Эвксен? – спросил один из них, едва я приоткрыл дверь.

Отпираться бессмысленно, подумал я.

– Верно, – сказал я. – Чем могу помочь?

– Ты отправляешься с нами, – сказал солдат. – Если хочешь взять что-нибудь с собой, поторопись. У нас нет времени тут торчать.

Я застыл на месте.

– Куда мы едем? – спросил я.

Солдат ухмыльнулся.

– В Индию, – ответил он. – Так ты берешь что-нибудь или нет?

– В Индию? – переспросил я.

– Ты что, глухой?

Разумеется, у меня не было ни малейшего желания отправляться в Индию, да и вообще куда-либо, в компании этих свирепых типов. Они представляли собой замечательное зрелище, без вопросов, стоя на моем крыльце при всем параде – македонские шлемы, нагрудники и наколенники; приглядевшись, можно было различить следы починки, там где выправляли вмятины или запаивали отверстия. Одежда их говорила о том же: она была выбелена солнцем и выстирана во множестве вод, порвана и залатана, но при этом опрятна (солдат может докатиться до рванины, но это будет опрятная рванина, если он не желает чистить сортиры все свободное время). Вполне можно было поверить, что они явились из Индии, причем в спешке.

Я попытался продумать план кампании, позволивший бы мне удалиться от них на наибольшее возможное расстояние и удерживать дистанцию, пока они не плюнут или пока соседи не явятся во всем гневе своем и не выручат меня. К сожалению, оба варианта счастливого конца не выглядели реалистично. На помощь звать было некого, и непохоже было, чтобы солдаты отправились восвояси, не получив того, что им хочется.

– Кто вас послал? – спросил я.

Вместо ответа они ввалились в дом, отпихнув меня в сторону.

– Можете хотя бы объяснить, что я сделал? – добавил я.

Солдат посмотрел на меня странным взглядом.

– Ты ничего не сделал, – сказал он. – По крайне мере, ничего плохого. Ты зачем-то понадобился Александру, это все, что я знаю. И этого довольно, кстати.

Он взял маленькую терракотовую статуэтку, изображающую человека, оседлавшего птицу, и осмотрев ее так придирчиво, как будто высматривал затаившихся в засаде лучников, поставил на место.

– Ладно, – сказал он. – Время вышло. Твои вещи можно выслать и позже. Думаю, синтагмарх позаботится о них ради тебя.

Другой солдат схватил меня за плечо. Он не причинил мне боли, но держал крепко, как хорошо натасканный пес – зайца в пасти.

– Синтагмарх? – осмелился я переспросить.

Солдат кивнул.

– Синтагмарх Эвдемон, – сказал он. – Твой брат. Тот самый, который будет жить теперь здесь, раз уж ты едешь в Индию.

Глава девятнадцатая

Начальника солдат звали синтагмарх Тимолеон, и он оказался неплохим мужиком – на армейский манер.

Когда мы оказались на борту корабля и я больше не мог доставить ему проблем, сбежав или потерявшись, он слегка расслабился.

– Синтагмарх Эвдемон, – сказал он. – Мы прослужили вместе многие годы. Он, конечно, большую часть времени проводил в арьергарде, будучи инженером.

Я посмотрел на темно-синее море: тот же вид, который смертельно надоел мне во время путешествия из Ольвии.

– Я не видел его... сколько? – о, по крайней мере двадцать лет. В сущности, я думал, что он давно мертв. Он сбежал из дома еще ребенком.

Тимолеон кивнул.

– Находясь на службе, нетрудно потерять связь с домом, – сказал он. – Вот я – я отсутствовал шестнадцать лет, а я не был в первом войске, которое вступило в Азию и сражалось при Гранике. Большинство из них вообще не вернулись назад – я имею в виду тех, кто выжил. Даже при небольших потерях, какие обычно бывают у царя, за двадцать лет трупов накопились целые горы. И это если считать только тех, кто погиб в бою, – добавил он. – Большинство умерло от болезней, дурной воды, плохой еды, всего такого, – он бледно улыбнулся. – Правда в том, что противник всегда был наименьшей из наших проблем.

Я пожал плечами.

– Полагаю, так и есть, – ответил я. – Я никогда не служил по-настоящему, так что мне трудно судить.

Тимолеон проследил взглядом за пролетающей чайкой.

– Я слышал, что произошло в Антольвии, – сказал он. – Скверное дело. Когда-нибудь он разберется с теми, кто это сделал, можешь быть уверен. В конце концов, – добавил он, – это одна из немногих частей света, где он еще не был, так что рано или поздно он там появится.

Тон, которым он это произнес, производил впечатление.

– Скажи мне, – спросил я. – Ты веришь, что в конце концов Александр захватит весь мир? Я имею в виду – до последнего клочка?

Он кивнул.

– На этот счет не беспокойся, – сказал он. – Погляди, с какой скоростью он движется. За десять лет забрал себе всю Азию; на следующий год, покончив с Индией, он доберется до дальнего океана, который есть край мира, а дальше уже никому не проникнуть. Тогда он повернет на северо-запад, очистит там все от скифов; потом Африка, а напоследок он разберется с Италией и Испанией, и это будет проще, чем давить виноград, по сравнению с Востоком. Я так думаю, он завоюет мир где-то к сорока. Подумай только, а? Весь мир, от края до края. – Он покачал головой и ухмыльнулся. – А после этого, наверное, мы все сможем вернуться домой. Если только он не даст ход этой своей идее поселить нас в новых городах и создать идеальное общество, о котором все столько трещат. Сам я не думаю, что это когда-нибудь случится. А с другой стороны, то же самое говорили о завоевании Азии.

Я отвернулся, чтобы он не видел мое лицо.

– До нас доходили слухи об этой идее. Но в Афинах вообще много болтают, не знаешь, чем и верить. Значит, об этом всерьез говорят – застроить всю Азию греческими колониями?

– Точно, – ответил синтагмарх. – Только это еще не все. Он считает, что мир и гармония наступят только тогда, когда не станет больше ни греков, ни персов, а только одна большая дружная семья. Поэтому нам всем выделят землю и жен в Азии, а большинство греков вывезут из Греции и расселят по всему миру. Греки и персы, греки и египтяне, греки и италийцы, когда мы туда доберемся, греки и индийцы, греки и скифы…

– Уже пробовали, – прервал я его. – Получилось не очень.

Он покачал головой.

– Это потому, что делали неправильно, – сказал он. – Не хочу обидеть ни тебя, ни твоих людей, – быстро добавил он. – Не пойми неправильно, я на самом деле знаю немного, чтобы иметь свое мнение, я – простой солдат. Но признай, что идея куда как хороша, если удастся заставить ее работать.

– Идеальная идея, – сказал я. – Интересно, где он ее подхватил?

Тимолеон странно на меня посмотрел.

– От тебя, конечно же, – сказал он. – А почему еще он послал нас за тридевять земель за тобой?

– Прошу прощения?

Он задрал мохнатую бровь.

– Он хочет, чтобы ты возглавил его новую колонию, – сказал он. – В Согдиане. Чтобы отблагодарить тебя за то, что ты вдохновил его, когда он был еще ребенком, зажег в нем стремление создать совершенное общество.

– Я.

– Да, ты, – он ухмыльнулся. – Ты вроде как удивлен.

– Я удивлен, – ответил я. – Не помню, чтобы вообще когда-нибудь говорил об этом. И если он думает, что я хочу вернуться к этим клятым играм снова... – я покачал головой. – Извини, – продолжал я. – Это, в общем-то, не твоя проблема. Но я думаю, ты зря проделал такой путь.

Он долго смотрел на меня, прежде чем заговорить снова.

– Если он говорит, что ты возглавишь колонию в Согдиане, – сказал он, – ты возглавишь колонию в Согдиане. Спорим?

– Спасибо, – сказал я. – Но нет.

– Спорим? – повторил он.

Я немного подумал.

– На драхму. Афинскую.

– Принято.

Я должен синтагмарху Тимолеону драхму, Фризевт. Когда я умру и ты будешь разбирать мои вещи, найдешь ее в маленьком ларце кедрового дерева, вместе с гребнем Феано. Это единственная афинская драхма, которая у меня осталась. Уверен, что могу положиться на тебя в том, что ты доберешься до Македонии, найдешь Тимолеона или его ближайшего наследника и вручишь драхму ему. Не забудь взять расписку.

Мы сошли на берег в Эфесе, где меня ждало письмо. Оно было написано на самой лучше египетской бумаге и вручено мне первым адъютантом македонского наместника лично, когда я доковылял до конца трапа, чувствуя себя почти что при смерти. Я прочел его в тихом углу публичных бань на следующий день, и эта дрянь до сих пор где-то у меня, в своем изящном бронзовом тубусе, украшенном бегущими львами; но мне нет нужды искать его, потому что текст я запомнил наизусть. Вот что в нем говорилось.

Александр, сын Филиппа, Эвксену, сыну Эвтихида: радуйся.

Это послание запоздало на двадцать лет, мой дорогой Эвксен; пожалуйста, прости меня, я был занят. Ты уехал, прежде чем я успел попрощаться, а там то одно, то другое, и никак не удавалось выкроить времени для письма.

Помнишь тех пчел? Бывали времена, когда я думал, что их послали сами боги, просто чтобы наши пути в тот день пересеклись. Долг мой перед тобой оплатить невозможно, и едва ли бывают дни, когда я не думаю о вещах, которым ты научил меня. Не могу поверить, что прошло столько времени с тех пор, как мы сидели вместе под деревом в Миезе; кажется, лишь неделю назад или около того ты давал нам домашние задания или рассказывал о битвах Великой Войны.

В самом буквальном смысле всем, чего я смог достичь в этой жизни, я большей частью обязан тебе. Без твоих поучений и, даже в большей степени, твоего личного примера, я бы не был тем, кем стал сегодня. Ты раскрыл мне глаза, мой дражайший друг и наставник; ты показал мне, что жизнь может иметь цель и значение. Разве можно вручить или получить дар драгоценнее этого?

Превыше же всего то, чего ты добился в Ольвии, воспламеняло мое воображение все эти годы. Полагаю, ты давно разочаровался во мне, думаю, что меня занимает только слава и распространение своей власти от края и до края земли. Могу представить, как ты печально качаешь головой. – Ты упустил главное, – слышу я твои слова. И если это так, если все, что меня интересовало – это прославить свое имя, ты прав.

Все, чего я добился, бледнеет рядом с тем, чего ты чуть не добился в Антольвии. Но все в порядке, уверяю тебя. Я не забыл, хотя и признаю, что медлил непозволительно долго. Теперь же время настало.

Я должен признаться, что не имею ни войск, ни времени, чтобы вернуться в Антольвию, отомстить за понесенные тобой потери и восстановить город. Я прошу у тебя прощения; это было бы куда более благородным деянием, чем все, что я делаю здесь, но пойми, пожалуйста: прежде чем двинуться дальше, я должен закончить свои дела в этих местах, иначе все развалится на части, и все бесчисленные жизни, потраченные мной, будут потрачены зря. Поэтому я собираюсь сделать нечто иное, но столь же славное; в сущности, я надеюсь, что даже более славное, ибо на сей раз все будет куда ближе к твоему изначальному замыслу. Я прошу тебя возглавить новую колонию в Согдиане.

Это будет нечто совсем иное, чем любой из других основанных мной городов – или основанных моим именем. В этот раз, Эвксен, мы реализуем на практике все, о чем говорили многие годы назад, в тот день, когда я сидел, очарованный, у твоих ног, и слушал, как ты излагаешь нам свои бесценные мысли об идеальном обществе. Вот почему я ждал так долго: мне нужно было найти правильное место и правильный народ. И Согдиана, Эвксен – едва я прибыл туда в первый раз, я сразу понял, что это то самое место, о котором мы мечтали, та самая людская смесь, которая позволит воплотить мечту.

Как ты описывал ее? Совершенное смешение противоположностей: его-то я и нашел. Здешние люди одновременно совершенно не похожи на нас и совершенно такие же. Здесь мы осуществим это совершенно смешение: греки и скифы, оседлые и кочевники, горожане и селяне, чистый разум и дикая энергия, все элементы, в которых ты нуждался. Ты знаешь, я хотел бы сам провести этот удивительный эксперимент. Я всю жизнь повторял одну вещь, но ни разу не сказал ее тебе, единственному, который должен был ее услышать: если бы я не был Александром, я бы хотел быть Эвксеном. Что ж, вот еще одно совершенное смешение, друг мой: ты и я, сплавленные воедино в акте творения.

Довольно об этом. Уверен, ты помнишь, как меня всегда заносило – краткость, Александр, краткость: не так ли ты обычно говорил мне, когда была моя очередь отвечать урок? Нет ничего, достойного быть сказанным в двадцати словах, учил ты, что не может быть высказано десятью. Присоединяйся ко мне, Эвксен. Вместе мы наконец можем сделать твою мечту реальностью. В общем, это все; лучше поздно, чем никогда, как говорят у нас на родине.

Если все пойдет хорошо, ты прибудешь в Эфес одновременно с Эвдемоном. Знай: он сильно изменился. Он объяснит остальное.

До свидания, Эвксен. И вот еще одно, последнее обещание: как только основание будет заложено, я прибуду и поприветствую тебя, как подобает, и мы сможем сесть в тени дерева и поговорить о старых временах и новых мечтаниях. Будь здоров, мой друг, и да хранят тебя боги.

Я честно признаю: понятия не имею, о чем он вообще. Я перерыл всю свою память, но как ни пытался, так и не смог отыскать в ней все эти милые разговоры под сенью старой доброй Миезы, упоминаемые в письме. Не знаю; может быть, он спутал меня с кем-то еще, а может, воссоздал в мыслях в образе мудрого старого наставника, который у него должен был быть.

И сам тон письма: в то самое время, когда он его диктовал (почерк был слишком хорошим, чтобы быть его собственным), он издавал эдикты, требующие от его верных собратьев-македонцев простираться перед ним и почитать, как бога. Разумеется, вся эта затея с божественностью имеет прекрасное объяснение; персы привыкли боготворить своих царей, и при виде македонцев, относящихся к царю, как к равному, могли бы и потерять уважение. Отличный аргумент, и совершенно для меня неубедительный.

Меня подмывало – о боги, как меня подмывало – написать в ответ и объяснить, куда он может засунуть свою колонию вместе с совершенным обществом и всем прочим; к счастью, здравый смысл взял верх. Я сказал себе, что не решился бы ни на что подобное, еще когда он был ребенком; теперь же, когда он является полноправным повелителем мира, неповиновение его приказам можно вообще не рассматривать, как вариант. Сейчас я не столь в этом уверен. Было в Александре что-то такое, что просто-таки провоцировало некоторых людей, находящихся в полной его власти, на особенно грубые выпады; взять хотя бы тот случай, когда он он удостоился оскорбления от Диогена. С одной стороны, это была работа на публику, демонстрация гуманизма и уверенности в себе; в конце концов, Александр – герой множества историй, в которых обыгрывается его скромность и чувство юмора (каковых свойств в Александре едва хватило бы, чтобы наполнить ореховую скорлупку, если не извлекать из нее ядрышко). Может быть, если бы я ответил в грубом, бесцеремонном тоне, он улыбнулся бы снисходительно, передал письмо ближайшему прихлебателю и забыл обо всем. С другой стороны, вполне возможно, что последним моим путешествием оказался бы полет за борт с мешком на голове. Тот, кто способен написать письмо вроде процитированного, способен на что угодно.

Ну ладно; итак, я отправлялся в Согдиану, где бы эта проклятая Согдиана не находилась – и это, Фризевт, по сути и есть конец моей истории, ибо я и посейчас здесь. Случайно вышло так, что Согдиана оказалась самым похожим на дом местом из всех, в какие я попадал после смерти отца. Тогда, впрочем, я этого знать не мог. Я решил, что мне суждена жизнь в каком-нибудь ущелье в компании односложно изъясняющихся македонских ветеранов и местных людоедов. Как ты можешь догадаться, в восторг это меня не привело.

Я вышел из бани, куда завернул, чтобы прочесть письмо, и зашагал обратно к гарнизонным казармам, в которых остановился. Вечер был довольно жарким, предстояло взбираться на холм, и потому я шагал не спеша, погрузившись в мысли об Александре и его письме. Соответственно, я не слишком обращал внимание на людей вокруг и не замечал мужчину в военном плаще и шлеме, покуда он вдруг не врезался мне в спину, как идущий на таран боевой корабль и не сбил меня с ног.

Сам он тоже полетел на землю, и я отчетливо услышал треск, звук ломающейся кости, который ни с чем не спутаешь. Он тут же принялся сыпать проклятиями и стонать. Я выпутал ноги из складок его плаща и встал.

– Ты в порядке? – задал я довольно дурацкий вопрос.

– Нет, пропади ты пропадом, я не в порядке, – отвечал он. – Ты, шут гороховый, ты мне ногу сломал.

– Извини, – сказал я. Это не самая умная вещь в данных обстоятельствах, но ничего дурного в виду я не имел. Он, впрочем, не был впечатлен.

– «Извини» будет маловато, чтоб тебя, – прохрипел он и тут же снова завопил от боли. – Ну, ты об этом пожалеешь, можешь не сомневаться, не будь я синтагмарх царской армии, и никому…

– Эвдемон? – произнес я.

Он дернул головой и вылупился на меня.

– Мы знакомы? – спросил он.

– Эвдемон, это же я. Эвксен.

– Что?

– Эвскен, – повторил я. – Твой брат.

– Ох, преблагие боги!

Тут появилась пара солдат; они помогли Эвдемону подняться, вызвав еще один львиный рык, а затем сообщили мне, что я арестован.

– Не будьте идиотами, кретины, – прошипел Эвдемон. – Этот идиот мой брат.

Солдаты не вполне поняли, какое это имеет значение; брат или не брат, я был гражданским, который, по всей видимости, причинил серьезный ущерб действительному македонскому офицеру. Однако прежде чем они успели накинуться на меня и разорвать на части, Эвдемон стал раздавать приказы; можно было расслышать щелчки, с которыми их мозги отключились, передавая непосредственный контроль над мускулами, нервами и связками в их телах вышестоящему командиру. Они подхватили его на руки и понесли в направлении казарм, а он висел у них на плечах, как пьяница. Я двинулся следом.

Хирурга на месте не оказалось; он ушел на ужин. Эвдемон отправил кого-то разыскать его и мы остались одни во дворике у дома хирурга.

– Привет, Эвдемон, – сказал я. – Я думал, ты умер.

Он нахмурился.

– Да ну, – сказал он.

Я пытался придумать, что еще сказать.

– Как у тебя дела? – спросил я.

– Не очень, – ответил он. – Какой-то проклятый дурак только что сбил меня с катушек и сломал ногу.

Я смотрел на него. Он был пониже, чем я помнил, но существенно массивнее; чем бы он ни занимался последние двадцать с чем-то лет, это позволило ему обзавестись солидными запасами мускулов и плоти. Его плечи, руки и грудная клетка были огромны, а живот мешком свисал над ремнем. Даже пальцы у него были гигантские; моя рука пропала бы в его ладони целиком, как рука ребенка в руке отца. Щеки его были круглыми, как яблоки, а борода доходила почти до глаз. За всю жизнь я не видал шеи толще. Лица под бородой было почти не видно за исключением увеличенной копии отцовского длинного, плоского носа. На внутренней поверхности левого предплечья, почти точно посередине между кистью и локтем, красовался большой и живописный шрам, след жестокого ожога – я видел когда-то нечто подобное на голени одного кузнеца, который ухитрился поскользнуться, сжимая клещами раскаленный добела слиток бронзы, и на мгновение приложился к нему.

– Что случилось с твоей рукой? – спросил я.

– Обвал, – ответил он отстраненным, почти скучающим голосом. – Осадные операции под Тиром. Мы выкопали проход под стеной и подожгли подпорки, чтобы обрушить стены наверху. Какой-то идиот схалтурил и они рухнули слишком рано. Меня завалило, а шесть футов горящего дерева приземлились мне на руку. Конечно, я не могу двинуться; так и лежал там, пока за мной не вернулись. Мало было радости, – добавил он со слабой, мрачной улыбкой. – А сам-то ты как? Я так понял, ты вернулся домой? Как там у нас?

В его голосе слышался натужный интерес, с каким спрашивают о здоровье далекого и довольно неприятного родственника.

– Не так уж и плохо, – ответил я. – Почти так, как в твое время. Я немного навел порядок.

– Заделал дырку в крыше на кухне?

Я кивнул.

– Но дверь в кладовой так же заедает, – добавил я.

– Правда? Не могу припомнить. – Он попытался пошевелиться, но боль заставила его скривиться. – В самом деле, Эвксен, ты просто какое-то наказание. Мы не виделись двадцать шесть лет и первое, что ты делаешь – ломаешь мне ногу. Ты всегда был неуклюжим засранцем.

– Я не специально, – ответил я виновато.

– А я и не говорил, что специально, – сказал он. – Но ты сроду не смотрел, куда прешь. Помню, в детстве, когда ты отпустил стремянку…

– Эвдемон, – прервал я его. – Ты неповторим. Мы не видели друг другу боги ведают сколько лет. Я в самом деле думал, что ты мертв. Проклятье, я думал, вся наша семья мертва. И вдруг, откуда ни возьмись, ты возвращаешься к жизни и все, что можешь сказать, это «Эвксен, ты неуклюжий засранец». В самом деле…

– Сделай милость, – сказал он. – Слушай, я в общем могу поверить, что ты и правда не знал, что я жив, хотя поверить сложно. Так что ладно, ты обо мне не слышал. Но этого нельзя сказать про меня. О нет. Я слушал про тебя так долго, что тебе чертовски повезло, что я до сих пор не свернул твою поганую шею. Проклятье, да если б не ты…

Я поднял руку.

– Погоди, – сказал я. – Я не понимаю.

– Прославленный Эвксен, – продолжал он. – Эвксен-философ. Эвксен, мудрейший человек из всех, кого я знаю. Эвксен, без которого ничто из этого не стало бы возможным. Говорю тебе, братец, бывали времена когда я был на толщину иголки от того, чтобы сбрить бороду, изменить имя и дезертировать только для того, чтобы не слышать ничего о чудесном, солнцеподобном жопорожденном Эвксене. И как будто этого мало, – с яростью добавил он, – после всего, что я из-за тебя натерпелся, первое, что ты делаешь, когда наши дорожки пересеклись – ломаешь мою проклятую ногу. Вообще, – заключил он с горечью. – если, с другой стороны, я отделаюсь такой малостью, как сломанная ноги, это будет значит, что я мне невероятно повезло.

– Притормози, а? – сказал я. – Что именно я, ты говоришь, сделал?

Он невесело рассмеялся.

– Да чего ты только не сделал. Эвксен – Великий Пророк, учитель, наставник и вдохновитель божественного Александра, сына Зевса, пасынка Филиппа. Благие боги, братец, ты один из самых знаменитых людей в Империи. И, – добавил он, дернув плечом, – я твой младший брат. Чудесно. – Он испустил долгий, страдальческий вздох. – Ну, – сказал он. – По твоему виду не скажешь, что ты кружился в вихре наслаждений. Ты выглядишь куда как погано, братец, без обид.

– Вот уж спасибо, – сказал я.

Тут как раз прибежал врач. Он был облачен в изысканное вечернее одеяние, закапанное вином спереди, а проходя в дверь, прикрыл ладонью богатырский зевок. Не знаю, что-то в нем было такое, что не вызывало доверия.

– Что, черт побери, стряслось такого срочного, – сказал он, – что меня оторвали от ужина?..

Это была тактическая ошибка. Он подошел слишком близко к скамье, на которой возлежал мой брат, и прежде чем он успел закончить фразу, Эвдемон протянул свою гигантскую левую лапу, ухватил хирурга где-то в районе ворота и дернул вниз, так что тот оказался на коленях. Отменно проделано.

– Ты пьян, – сказал он.

Врач был слишком потрясен, чтобы ответить; как и любой на его месте, то есть стоя на коленях менее чем на расстоянии вытянутой руки от свирепых, выпученных глаз моего брата. Эвдемон продержал его в этом положении до счета пять, затем ослабил хватку и позволил ему вырваться. Хирург выпрямился и отступил на пару шагов.

– А ты пьян? – спросил я.

– Нет, конечно же нет, – ответил хирург.

– Да ты весь залит бухлом, – заявил брат. – Если ты трезвым в собственный рот не попадаешь, ты чертовски хреновый хирург.

– Это был несчастный случай, – ответил врач отчаянным тоном. – Слушай, могу я заняться твоей ногой или нет?

Мой брат издал низкий, горловой рык.

– Не уверен, – сказал он. – Я считал себя крепким мужиком; я хочу сказать, я дрался с персами, бактрийцами, мидянами, индусами и с целой прорвой других, чьи имена вылетели у меня из памяти, и никого из них не боялся. Но должен признать, этот клоун пугает меня до усрачки.

– С меня довольно, – сказал хирург. – Я ухожу.

– Стой, где стоишь.

Несчастный застыл на полушаге. Я тоже. Брат обладал совершенным командным голосом, не столько громким (хотя и достаточно громким тоже) сколько перенасыщенным презрением, скукой и отвращением.

– Пожалуйста, – сказал врач. – Реши что-нибудь. Ты или хочешь, чтобы я лечил тебя, или нет.

Брат вздохнул.

– Давай, приступай, – сказал он. – И делай свое дело как следует, а не то пожалеешь, что родился.

Сам я до этого никогда ничего не ломал, так что не могу судить на собственном опыте, но от людей слышал, что вправление сломанных костей причиняет, вероятно, самую жуткую боль, хотя женщины говорили мне, что роды хуже. Признаю, щелчок, с которым хирург вернул кость на место, чуть не заставил меня сблевать. Однако Эвдемон не издал ни звука, если не считать еле слышного бурчания, как будто полевая мышь рыгнула. Что же до хирурга, он выглядел перепуганным до смерти. У меня сложилось впечатление, что вечер прошел как-то не так, как он планировал.