Текст книги "Александр у края света"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Теперь, когда я был способен как минимум выжить, я взял себя в руки и стал овладевать наукой о пчелах. И уж поверь мне, тут было чему учиться. К счастью, было у кого – у тех двух скифов; я переговорил с их командиром и забрал обоих себе. Они ничуть не возражали; это избавило их от муштры, да к тому же я чуть-чуть поднял им жалование – я был готов на что угодно, лишь бы они были довольны и приняли на себя мою ношу.

В общем, они научили меня, как делать и ремонтировать ульи – сшивая куски коры или сплетая ивовые прутья и обмазывая снаружи глиной, чтобы маленьким поганцам было тепло и сухо. Кору, между прочим, тоже надо выбирать с умом; некоторые виды деревьев им не по вкусу, например, тис или дикая яблоня. Они научили меня, какие растения следует собирать и разбрасывать вокруг ульев, чтобы пчелы всегда возвращались домой: их привлекают бальзам, шафран и воскоцветник, что еще раз говорит нам, что о вкусах не спорят. Что еще важнее, они показали, как усмирять пчел, когда они делаются сварливыми и начинают роиться: всего-то делов, набрать большую горсть пыли и швырнуть в рой, и они сразу успокоятся. В первый раз это просто поразительно. Они показали, как распознавать матку по размеру и как обрывать ей крылья, чтобы она не могла сбежать из улья; грязный прием, если хочешь знать мое мнение, но на войне, как на войне.

Они сделали мне дымовуху и большую шляпу с сеткой, которые помогали избежать смерти от укусов; но все равно я ходил покусанный, а их вообще не трогали. Когда я спросил их об этом, они сказали – это потому, что мы друг друга понимаем. Через некоторое время, сказали они, ты научишься с ними общаться, по крайней мере, на самом простом уровне. Все дело в том, как ты движешься; если расслабиться, успокоиться и не дергаться, они перестанут видеть в тебе угрозу и жалить. Конечно, я решил, что они меня дурят; но чтоб мне сдохнуть, если все это не оказалось правдой и постепенно не стало моей второй натурой. Пчелы перестали мне досаждать, вообще не обращали на меня внимания, даже если я зарывался в них по локоть. Ты бы зарекся пить на всю жизнь, если бы увидел меня в самой середине бурлящей массы пчел, которые ползали по моим рукам и лицу и при этом не жалили.

В общем, благодаря исключительному прилежанию и усердию, я из состояния более или менее полного невежества относительно пчел дошел до того, что мог бы, наверное, зарабатывать на жизнь медом и воском. Очень впечатляет, тебе не кажется?

Да только смысл был не в этом. Царю Александру не нужны были мед и воск.

Ему было нужно секретное оружие, чтобы брать окруженные стенами азиатские города. С этой точки зрения от моих скифских друзей не было никакого проку. Да и ни от кого не было бы.

Даже если бы Эней Тактик дожил до наших дней (а он мог бы, насколько я знаю, но ради него самого надеюсь, что не дожил и я не встречусь с ним как-нибудь темной ночью), то и он не смог бы мне помочь по той простой причине, что ни он сам, ни кто-то еще до него ничего подобного не делали. Если Александр и получит свое секретное оружие, то именно мне предстояло стать тем, кто придумает, как именно.

– Ты рехнулся, – сказал Анахарсис, тот из скифов, который был постарше и поразговорчивее, когда я сообщил ему новости. – Это невозможно.

– О, – сказал я. – А почему нет?

Он закатил глаза. Скифы в этом деле настоящие мастера.

– Ну, – сказал он, – для начала царь хочет, чтобы ты перевозил пчел с места на место, да?

– Не просто перевозил, – ответил я. – Они должны отправляться туда, куда следует армия.

– Исключено, – сказал Анахарсис. – Если ты погрузишь ульи на телеги, то потеряешь пчел. Они улетят, вернуться – а улья-то и нет. Они не смогу его найти.

Я немного подумал. – Хорошо, – сказал я. – А что, если мы запечатаем ульи воском или глиной, пока мы в пути?

Он покачал головой.

– Они умрут, – сказал он. – Или передерутся и перебьют друг друга, или просто заснут. Забудь об этом.

Я потер щеки ладонями. Это помогает мне сосредоточиться.

– Хорошо, – сказал я. – Я тебя понял. Но мы должны придумать какой-то способ. Отложим пока это в сторону; есть еще проблемы?

Он кивнул.

– Кормление, – сказал он. – Если увезешь их слишком далеко от мест сбора пыльцы, они улетят. Предположим, ты нашел способ запереть их в улье и при том не убить; тогда они просто умрут с голода.

Голова у меня начала болеть.

– Мед, – сказал я. – Мы скупим весь мед, какой найдем, и будем кормить их медом. Деньги не проблема, не забывай.

Он вздохнул.

– Это смешно, – сказал он. – Пчелы для того, чтобы производить мед, а не потреблять его. Сама идея противоестественна. – Согласен, – сказал я. – Но нам некуда деваться, так что перестань быть таким пессимистом и помоги мне найти решение, а не то в первой же битве обнаружишь себя в отряде смертников.

Тут его приятель Бобас, который обычно не произносил за неделю больше одного слова, поднял голову и посмотрел на нас.

– Осадные башни, – сказал он.

Мы подождали, позволяя ему развить это загадочное, как у оракула, заявления, но он не поддался.

Я покачал головой.

– А как насчет... – начал я, но тут вдруг Анахарсис схватил меня за руку.

– Он прав, – заявил он радостно. – Да что там, это великолепно. В точности, что нам нужно.

Я поскреб в затылке.

– Может быть, кто-нибудь из вас объяснит мне? – сказал я. – Ничего не понял.

Анахарсис посмотрел на меня, как на слабоумного.

– Осадные башни, – повторил он. – Ну ты знаешь, передвижные лестницы на колесах, чтобы атаковать стены и бастионы.

– Я знаю, что такое осадная башня, спасибо тебе за... – я осекся. Я узрел свет.

Как и сказал Анахарсис, это было великолепно.

Поскольку ты, дорогой брат, всю свою жизнь провел, прохлаждаясь в надежно защищенных городах или следуя за плугом, я не думаю, что ты представляешь, что есть осадная башня и как она устроена. В целом это платформа, водруженная на вершину высоких лесов, которые, в свою очередь, высится на телеге с двумя парами маленьких, очень прочных колес, торчащих по углам. Идея состоит в том, чтобы подвести платформу вровень с укреплениями города, с которым ты в данный момент воюешь. Штурмовой отряд залезает на платформу, а другие парни всей толпой придвигают все сооружение вплотную к стене.

Понятно, что возводят его прямо на месте, поскольку двух городов с одинаковыми стенами не найти, а если башня окажется слишком высокой или слишком низкой... впрочем, проехали. Однако некоторые компоненты взаимозаменяемы и всегда одного размера; скажем, большие плетеные щиты, которые защищают переднюю и боковые стороны башни от вражеских стрел. В принципе, в них нет ничего особенного, кроме одной детали. Их делают или из коры, или из ивовых прутьев, сплетенных очень плотно, что позволяет добиться большой прочности при малом весе.

Через такое тонкое плетение не может проникнуть ничего, кроме стрелы, пущенной в упор. Определенно, они были пчелонепроницаемые. И они были большие. То, что доктор прописал. Если срезать их и аккуратно соединить, получится огромный улей, достаточно просторный, чтобы маленькие ублюдки смогли летать внутри и при этом не рехнулись и не сдохли со скуки. Мы сделали его размером с длинную телегу, с люком в боковой стенке, чтобы входить и выходить.

Простая идея. Пчелы сидели в этом плетеном приспособлении, которое тряслось в телеге в составе осадного обоза. Пару раз в день кто-нибудь забирался внутрь, чтобы наполнить кормушки, сменить зеленые растения и убедиться, что все в порядке. Вот и все.

Передвижные ульи, которые можно доставить куда угодно, имея в распоряжении длинный фургон и табун мулов.

Просто, правда?

Нехитрая идея, которую невероятно сложно воплотить в реальную жизнь. В конце концов мы научились соединять составные части тонкими канатами, наподобие того, каким крепят корпуса судов в Египте. Получилось как надо, вот что я могу сказать. Конструкция не разваливалась, а пчелы были довольны, или, по крайней мере, не сходили с ума, как оно было бы, запри мы их в маленьком улье. Мы загрузили ее в фургон и устроили двенадцатимильный прогон для проверки; и мы, и сооружение пережили ее, стало быть, смогут и пчелы.

– Безумие, – сказал Анахарсис, когда мы вернулись в лагерь.

– Может быть, – ответил я. – Но работает же.

– Пока что да, – мрачно сказал он. – Но мы будем выглядеть полными идиотами, если эти штуки развалятся на части где-нибудь в горах Экбатаны, и все пчелы разлетятся.

– Верно, – признал я. – Но по крайней мере до того дня мы доживем. И не забывай, чем царь хочет нас занять в Азии. Есть вероятность, что персы порубят нас на ломтики задолго до того, как мы доберемся до Экбатаны, так что никто ничего не узнает.

Наверное, сказано неподобающе пессимистично, а, братец? Ну что же, мы не имели такого чудесного преимущества, как ретроспективный взгляд. Ты знаешь, что несмотря на скверные шансы и некоторые позорные случаи нарушения дисциплины, царь Александр гуляючи прошел сквозь Азию, а персы либо разбегались, либо насаживались на наши копья с энтузиазмом мотыльков, ныряющих в пламя светильника. Все, конечно, было и не совсем так, но я не буду тебя в этом убеждать; все, что тебе нужно знать – это конец истории. Ты знаешь, что мы победили и победили с легкостью.

Но вот что я скажу тебе: в эти последние недели перед отправлением единственным способом не свихнуться от страха была полная концентрация на чем-нибудь совершенно постороннем. Мы знали, что собираемся предпринять нечто совершенно невозможное. Мы знали, что все мы окажемся в могиле не позже, чем через три месяца.

Уж поверь, если б я знал, что через десять лет все еще буду возиться с этими идиотскими пчелиными загонами, то уж придумал что-нибудь получше. Но вышло так, что я не сильно по этому поводу беспокоился. Идея с плетенкой годилась, как говориться, для работы на дядю, так что на ней мы и остановились. Если же меня начинали одолевать сомнения, под рукой всегда были превосходные скифские листья, чтобы облегчить боль. Чудесное лекарство: лечит от жизни, которая временами бывает болезненнее пчелиных укусов.

Поскольку ты, братец, если верить царю Александру, величайший их живущих авторитет в области военной истории, совершенно очевидно, что ты не нуждаешься в рассказах о Персидской войне от простого очевидца. Ты и так все о ней знаешь. В сущности, это ты должен о ней рассказывать.

Откровенно говоря, даже не будь ты видным историком, я бы не рекомендовал особенно доверять моим свидетельствам. Я, вообще-то, большую часть времени провел вне этой войны, в разных смыслах слова «отсутствие». Когда царь и войско ушли вперед сдирать с персов шкуры, мы тащились себе по дороге вместе с осадным обозом, периодически останавливаясь перед тем или иным особенно узким горным проходом, пока инженеры медленно и мучительно разбирали фургоны, а потом так же медленно и мучительно собирали их по другую сторону. На это уходили многие часы, в течение которых мы, подпертые сзади длинным караваном мулов и телег, не имели иного занятия, кроме как смотреть на чужую работу да слушать далекий звон молотков, выбивающих тележную ось. Это было скучно, а скука, смею тебя заверить – одна из наиболее острых форм боли. К частью, лекарства у меня хватало; поэтому не стоит удивляться, если я скажу тебе, что не имею ни малейшего представления о местностях, через которые мы проезжали – как они выглядели, имели ли тамошние дома плоские или острые крыши, держали там овец или коз, как называются реки и где располагаются броды, как проходит линия снегов, сколько дней требуется, чтобы добраться от одной сраной деревушки до другой. Обо всем этом ты можешь прочесть в какой-нибудь книжке, не мне тебе советовать. Я и не буду. Вообще-то я мог бы поведать тебе удивительнейшие истории о том, что я видел и пересказать разговоры с людьми, с которыми беседовал иной раз по несколько часов, но, видишь ли, они не были реальны, и потому представляют для усердного историка вроде тебя только косвенный интерес. В некотором смысле мне жаль, конечно, что я пропустил представление, но такова моя природа. В детстве я так любил театр, что не спал, бывало, ночей перед спектаклем, и засыпал в самом его начале.

Да, брат, такова вот солдатская служба; ну, отчасти такова. На самом деле в ней бывает всякое. Бывали и бесконечные дни, наполненные убийственным зноем, в котором мы перетаскивали груз на руках там, где телеги не могли пройти, работая в полном облачении – в нагруднике и шлеме – потому что существовал один шанс к десяти тысячам, что на склонах скрываются беглые гирканские солдаты, и этот шанс выпадет как раз тогда, когда ты снимешь доспех; пот струился в глаза, папирусные канаты сдирали кожу с потных ладоней, голова гудела от безжалостного света солнца, а когда тебе кажется, что уже почти все, груз сразу же застревает между скал, выскакивает колесная чека, мул отказывается двинуться с места, на какого-нибудь дурака падает валун или из рамы вылетают шпунты.

Кроме тебя, исправить все это некому, и покуда оно не будет исправлено, никто никуда не двинется, и потому, хотя ты устал настолько, что не можешь стоять, не то что думать, ты огромным усилием переводишь себя в режим устранения проблем, пользуясь толикой энергии, припасенной на вечер, чтобы скинуть сапоги, и устраняешь затруднение так быстро и эффективно, как можешь. Солдатская служба – это два дня карабкаться по единственной тропе между самых высоких гор, которые ты только видел в жизни, чтобы в итоге обнаружить дефиле столь узкое, что твои тюки даже боком через него невозможно пропихнуть, так что остается или извлекать кирки и расширять эту хрень, отбивая по крохотному осколку на каждый удар, или возвращаться по тому же пути, чтобы обогнуть горы с юга, сделав крюк в семьдесят миль, хотя это означает потерять контакт с главными силами. Солдатская служба – это вскрыть пять сосудов с мукой, на которой вам предстояло протянуть три дня в горах, только чтобы обнаружить, что где-то в снабжении случился прокол и вместо пять сосудов с мукой у тебя есть три сосуда лампового масла и два – с жиром для щитов. Солдатская служба – это взобраться на следующее нагромождение гор и посмотреть вниз, ища взглядом ожидающие тебя баржи на реке, но не обнаружить не только барж, но и долбаной реки. Солдатская служба – это яростный спор с таким же, как ты, злосчастным ублюдкам, который должен был связаться с со службой разведки насчет этих барж, в результате которого обнаруживаешь, что во всем происшедшем виноват только ты и никто другой. Солдатская служба – это дизентерия, какие-то непонятные болезни, обращать внимание на которые просто нет времени, боль в мышцах, которую ты игнорируешь до тех пор, пока не перестаешь замечать вообще; это твои подчиненные, которым оторвало руки плохо закрепленным грузом, или другие, свалившиеся с узкой тропы в ущелье и сломавшие спину, и ты должен бросать их и идти дальше, потому что если каждый раз останавливаться и ждать, пока несчастный умрет, кончатся вода и ячмень для мулов и неприятности будут у всех.

Как ни странно, вы, историки, игнорируете большую часть того, что делает службу службой, чтобы оставить побольше места для битв, планов кампаний и множеству других вещей, которые возникают на самом краю службы – как будто и вправду верите, что один человек, один военачальник контролирует все, что происходит с армией, пока она тащится и ковыляет от одного пикового положения к другому, или что битвы идут так, как идут из-за того, что два великих человека в красных плащах садятся сыграть в шашки телами и жизнями сотен тысяч людей. Разумеется, вы в это не верите, поскольку для этого надо быть таким дураком, который неспособен даже научиться читать, а не то что писать; тем не менее именно в таком виде вы заносите историю в свитки, и люди, которые пережили ее на собственной шкуре, слушают чтение и кивают, иногда бормоча соседу: "Вообще-то я был на той войне; вообще не помнил об этом сражение, пока он его только что не упомянул". Вы почти так же плохи, как Гомер и прочие поэты этой своей ненавистью к очевидному. Думаю, это своего рода литературное допущение, вроде того, что на все сто тысяч стихов Илиады, на все сражения, речи и скачки на колесницах не нашлось ни одного человека, которому понадобилось отойти в сторонку и отлить.

Извини, братец, я тебе уже надоел?

А, тогда ладно. Просто заметил, что ты зевнул, и подумал, может, тебе скучно. На тот случай, если ты отрицаешь это только из вежливости, расскажу тебе один действительно интересный случай.

Есть такой город под названием Тир – слышал о нем? А, хорошо. Я не удивлен; в конце концов, это один из самых больших городов в мире, может быть, самый важный порт и торговый центр в Азии.

Было это... наверное, года через два после того, как мы покинули Грецию? Что-то в таком духе. Царь Александр решил завоевать Финикию, чтобы избавиться от персидского флота и обезопасить морские линии снабжения, ну или имея в виду какие-нибудь другие важные резоны. Так или иначе, дело было зимой, а зимой в Сирии идет дождь. Уж поверь мне – он идет. В своих путешествиях я навидался всяких чудес; громоздящиеся горы причудливых форм, широкие реки, удивительные животные и люди, но для меня, как и для любого жителя Аттики, где дождь идет два раза в год и способен наполнить маленькую чашку, эти сирийские дожди стали самых поразительным чудом из всех. Доводилось ли тебе хоть раз промокнуть под дождем до костей, братец? Ну, скажу я тебе, и ощущение. Вода заливает глаза и рот, затекает под нагрудник, превращает пыль в жирную черную грязь, которая налипает на сапоги, так что ноги не поднять. Ну, пока мы все это превозмогали, Александр повел с отцами города Тир соревнование в учтивости, в надежде получить предлог взять город, не рискуя честью.

В принципе, он хотел найти способ вообще избежать штурма. Город был слишком велик и хорошо защищен, чтобы взять его штурмом, а попытайся мы его осадить, то перемерли бы с голоду гораздо раньше защитников, поскольку каждый день с судов в порту разгружалось по тысяче тонн зерна. Поэтому он занимался тем, что так хорошо получалось у его отца: пытался запугать их до того, чтобы они сдались без боя. Ему хватило бы самого незначительного жеста подчинения, не более; максимум, церемониального въезда в город. Поэтому он написал правящему совету, что желал бы посетить храм Мелькарта, о котором столько слышал. Тирийцы написали в ответ, что городской храм сильно перехвален; если он хочет получить действительно сильные впечатления, то они рекомендуют ему посетить один храм с невероятной красоты барельефами в десяти или около того милях к югу от города. Александр ответил, что горячо желает побывать именно в городском храме, и сочтет большой для себя честью, если удастся организовать такой визит. На это он ответа не получил и тотчас же объявил городу войну.

– Совершенно ясно, что у него на уме, – заметил кто-то, когда мы сидели под телегой, укрываясь от дождя. – Тир же база флота, который персы могут использовать, чтобы послать помощь антимакедонским повстанцам в Греции. Ну и вот: Спарта открыто воюет против македонцев на Пелопоннесе, Афины только и ждут удобного случая, чтобы ввязаться в свалку; а если Афины восстанут, и если они получат деньги и помощь из Персии, то половина Греции поднимется вслед за ними. С точки зрения персов открытие второго фронта в Греции – единственный возможный способ выманить Александра из Азии обратно домой. Выходит, если Александр не возьмет Тир, он может проиграть войну за несколько дней.

Под брюхом телеги, оказавшейся в самом сердце шторма, это прозвучало невероятно разумно: Тир – это проблема, избавитесь от Тира – устраните проблему. К несчастью, чем ближе к Тиру мы подбирались, тем сложнее становилось решение. С одной стороны, Тир стоит не на берегу; он расположен на острове, по крайней мере – старый город, то есть та его часть, которую было необходимо взять. Говоря «остров», я имею в виду настоящий большой остров, а не какую-нибудь жалкую скалу, и старый Тир покрывал его целиком, новый же город раскинулся аккурат напротив через пролив. Поскольку финикийские военные корабли контролировали море, мы не смогли бы высадиться с воды, даже если бы захотели (а мы не очень хотели, правду сказать). В общем, выражение «куда ни кинь – всюду клин» в данном контексте приобретало новое измерение, обрастая сложными и зловещими полутонами. Единственным логичным выходом казалось собрать манатки, послать вежливое письмо царю Персии с извинениями за причиненные неудобства и отправиться домой.

Я вот не знаю, братец – когда ты был наставником Александра, входила ли в учебный курс логика? Если да, то ты не преуспел в обучении.

Он мельком взглянул на остров, решил, что море тут лишнее и приказал нам его засыпать. Это был столь великолепный пример безмозглой наглости, что ни у кого не хватило духу возразить. Кусок моря мешает пройти? Хватай лопату и мечи в него грязь. Так мы и сделали. Чтобы быть точным: мы собрались построить что-то вроде дамбы, которая соединила бы остров с большой землей. Чтобы ты представлял, что это значит...

– Эвдемон, – перебил его я, – я уверен, это совершенно поразительная история, но день выдался длинный, а вставать мне завтра с рассветом. Как ты думаешь, может, мы…

Он одарил меня взглядом, способным мгновенно превратить молоко в сыр.

– Пошел ты в жопу, братец, – сказал он. – Мы не виделись двадцать пять лет, послезавтра, возможно, опять расстанемся, и теперь навсегда, я тут объясняю в деталях, как ты разрушил мою жизнь, а все, о чем ты способен думать – это как бы тебе поскорее сныкаться в свою нору. Так вот хрен тебе, братец. Все, что ты, так тебя перетак, можешь – это сидеть тут и слушать, и если ты только пошевелишься, я возьму вот эту кружку и разнесу ее об твой толстый череп. Понял?

Я пожал плечами.

– Если ты склонен так представить дело, – сказал я, – что ж, продолжай. Хотя я не могу понять, какова моя вина в том, что Александр приказал вам построить дамбу через тирский пролив.

Эвдемон кисло улыбнулся.

– А, – сказал он. – Это потому что ты больше болтаешь, чем слушаешь. Ну так вот, чем меньше ты перебиваешь, тем скорее я закончу, так что закрой рот и прояви внимание.

О чем бишь я? Ах да. Чтобы ты представлял, что это значит, вспомни, как тогда, в детстве, тот богатый засранец – как там его звали? – старый хрен с молодой женой и уродливой штуковиной на носу, чтоб мне сдохнуть, если я помню... ах да, Филохор – этот богатый засранец Филохор решил террасировать клочок земли в горах, который достался ему от дяди. Так вот вспомни, как он ходил по всей округе, занимая каждого раба и наемного работника, которого смог найти, чтобы они таскали ему гальку и грунт в гору. Все это надо было грузить в корзины, помнишь? – поэтому он выклянчил и все корзины у соседей, вплоть до последнего лукошка в Паллене; только корзин не хватило, и пришлось ему пойти на рынок и скупить все до последнего обрывка луба; а когда разошелся слух, что Филохор Нос охотится за корзинами, цены взлетели так высоко, что им приходилось гнуть шеи, чтобы посмотреть вниз, на Олимп.

И, боги милостивые, ты помнишь, какое было представление, когда он приступил к работе? Организация: как поделить смены и кто в какой из них будет старшиной, кто кому должен подчиняться; водоносами и погонщиками овладела вдруг страшная тоска, когда они узнали, что каменщики получают на один обол в день больше, чем они, а каменщики заявили, что им дали мало времени на кладку, и когда явились земленосы с грязью, стена оказалась не закончена. Разве видели мы за всю жизнь спектакль получше? Ну так вот, вспомни его хорошенько, а потом попытайся представить примерно то же самое, но только не с сотней, а с сотней тысяч работников; затем добавь проблемы, связанные с морем и постоянным градом стрел и других метательных снарядов со стен Тира – и тогда, может быть, получишь бледный образ того, что там на самом деле происходило.

Я, разумеется, во всем этом участия не принимал. Я, как это называется в армии, пребывал в состоянии постоянной готовности; это означает, что я посиживал на том месте, где мне было приказано сидеть, весь такой напряженный, готовый в любой момент включиться в процесс на некой неопределенной его стадии, лежащей где-то в будущем. Первые несколько дней я, естественно, не имел никаких возражений.

Тоже наша семейная черта – получать удовольствие от любования чужой работой, а зрелище всех этих бедолаг в полной броне, таскающих тяжеленные корзины щебня, стараясь увернуться от болтов из катапульт и не свалиться при этом в море, было невероятно захватывающим, скажу я тебе. Самым удивительным, совершенно поразительным моментом был темп продвижения. Ты бы не поверил, что заурядные мужчины и женщины, опрокидывая в море по одной корзине грязи за раз, способны продвинуться так далеко за такой короткий срок. Во всем этом было что-то совершенно нечеловеческое: больше было похоже на что-то типа роста дерева. Может быть, этим развлекаются боги: осоловев после доброй трапезы, они валяются на солнце и смотрят, как тянутся вверх леса, а реки закапываются в долины между холмами. Неудивительно, что богам нет особого дела до нас. Мы, должно быть, движемся так быстро, что они не смогли бы нас разглядеть, даже если бы захотели.

Через несколько дней, однако, я сделался таким нервным и напряженным, что не мог больше сидеть на месте. Я нарушил первейшее правило военной жизни и вызвался добровольцем. Главный начальник покачал головой и сказал, что мне нельзя; я относился к команде технических специалистов и поэтому должен был продолжать пребывать в полной готовности, нравится мне это или нет. Он добавил, что если я вызовусь еще раз, он отстранит меня по причине моего явного безумия, поэтому я сдался и вернулся на пенек, служивший мне насестом последние три дня.

Как выяснилось, начальник оказал мне большую услугу, поскольку на этом этапе гарнизон Тира перестал толпиться на стенах, ухохатываясь над нашей глупостью и чрезвычайно разволновался. Они решили, что пора остановить нас: они вели беспрерывный обстрел со стен, боевые галеры сменялись, вставая в ста шагах по обе стороны дамбы и расстреливая рабочие команды, которые в результате накрывало с трех сторон; рабочие сыпались в море, как оливки с веток, хотя это не являлось серьезной причины для прекращения работ; кроме того, это были местные гражданские, так что и боги с ними. Только значительно позже, когда скорость продвижения упала примерно на четверть, Александр понял, что ему придется отвлечь от строительства какую-то часть рабочей силы, чтобы разобраться с этими ублюдками; я, впрочем, не возражал, поскольку на сей раз мне наконец позволили что-то делать.

Идея заключалась в том, чтобы разгрузить и собрать две передвижные осадные башни и выкатить их на дамбу, чтобы обеспечить защиту. Что ж, мы ретиво принялись за дело, а дело было действительно большое.

Эти башни были довольно новым приобретением – только достигнув Ливана, мы смогли отыскать деревья достаточно высокие и прочные, чтобы изготовить детали. Это означало, конечно, что проклятые хреновины еще никто ни разу не собирал, даже в теории, не то что на практике. Я тебе серьезно говорю, это было убиться какая работа. Башни были огромными, они должны были выдерживать вес полноразмерных дальнобойных катапульт, которые Александр намеревался водрузить на вершину каждой из них. Сперва мы должны были установить вертикальные стойки; разумеется, здесь выяснилось, что половина шипов не входит в пазы, поскольку сырое дерево повело, поэтому нам пришлось рубить, строгать и пилить прямо на месте, по щиколотки в пыли, грязи и опилках, пока наших десятками резали в нескольких сотнях шагах от нас. Помогает сконцентрироваться, в некотором роде. Ладно, мы собрали рамы, установили стяжки и подкосы, настелили перекрытия и ограждения, затем натянули на каркас бесконечное множество сырых шкур, чтобы отражать стрелы и болты, и передали готовые изделия другой команде, задачей которой было их развертывание на позициях. Без сомнения, мы хорошо поработали, а изделия получились на славу. Они оказались достаточной высоты, что ребята с верхнего яруса могли в упор расстреливать врагов на стенах и на кораблях и при этом достаточно крепки, чтобы выдержать любое попадание. Нам хватило ума, понимаешь ли, не натягивать шкуры до звона, так что стрелы и прочие предметы просто отскакивали от них, вместо того, чтобы пробивать насквозь.

Коротко говоря, с этого момента дела обернулись в нашу пользу.

Башни выполняли свою функцию, а для дополнительной защиты работников мы соорудили крытые сыромятной кожей загородки вдоль всей длины дамбы, через которые ничего не могло проникнуть ни в ту, ни в другую сторону. И только мы решили, что наша взяла, как эти ублюдки на острове сделали финт и показали нам, что это не так. Давай-ка я расскажу тебе об этом, братец, если у тебя есть еще время.

Как-то рано утром, когда дул устойчивый западный ветер, мы заметили два тирских военных корабля, которые двигались к нам со всей возможной скоростью, буксируя за собой здоровенный пузатый корпус старого конского транспорта. Он был такой широкий, что практически круглый, и сидел в воде низко, как побитый пес. Самым странным в нем были две тонкие мачты на самом носу; они выглядели как два хилых, голых саженца, а на их нок-реях висели круглые котлы, как яблоки на ветках.

Мы пялились на это чудо и пытались понять, что за хрень творится, когда военные корабли разошлись по обе стороны дамбы, обрубили канаты и рванули прочь, а корпус под действием собственного веса врезался в ее конец и практически вылез на него, в точности как выдра или тюлень. От удара обе хлипкие мачты сломались, а котлы рухнули вниз; как оказалось, они были полны смеси смолы, нафты – это ламповое масло, которое местные выдаивают из скал, и как же здорово оно горит – не просто держит огонь, как оливковое масло или топленый жир, оно вспыхивает прямо вшшшшшш! – после чего люди смотрят на тебя и говорят: ох, извини, не сразу узнал тебя без бороды – и каких-то секретных ингредиентов, от которых, собственно, смесь и вспыхивает, едва коснувшись воды. В результате эта дрянь залила деревянный настил, подпорки, балки, не говоря уж о башнях, заборах и множестве народа, просочилась к воде и бабах! вспыхнула, как кусок адского пекла.

Тем временем военные галеры вернулись, сопровождаемые на сей раз целой стаей других судов, облепленные лучниками и расчетами катапульт; сперва они расстреляли парней, которые попрыгали с горящей дамбы в воду, потом парней, которые не рискнули прыгать, боясь быть застреленными, а огонь довершил дело. К тому времени, как финикийцы высадили на дамбу штурмовые отряды, на ней уже не осталась никого, кто мог бы сражаться. Поэтому они сразу перешли к главному и принялись ломать дамбу, в то время как корабли прикрывали их от наших контратак. Зажатые между нашими и огнем, они так основательно потрудились, что не мы не успели еще осознать происходящее, а дамба уже поползла под собственным весом и просто растворилась в воде.