Текст книги "Моя прекрасная убийца [Сборник]"

Автор книги: Тобиас Уэллс

Соавторы: Дафна Дюморье,Хансйорг Мартин,Уильям Гарнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Когда я проснулся, часы показывали три. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, почему это в три ночи вовсю светит солнце и где я вообще нахожусь. Сообразив, наконец, что к чему, я быстро оделся и пошел к Франциске, заглянул в замочную скважину и увидел, что она все еще спит.

Внизу, в холле, было тихо. За стойкой дремал портье. Рядом с рестораном, на кухне, женщина пела какую-то очень печальную песню на своем языке. На стойке лежала груда писем и газет – видимо, только что пришла почта. Немецкие газеты были, к счастью, пятидневной давности. Когда их печатали, мертвый Ладике еще не б>ыл обнаружен в своем кабинете. Я высчитал по пальцам, что сегодня – четверг. Боже мой, я находился в Иелсе всего 26 часов, а мне казалось – прошла, по меньшей мере, неделя. Первые сообщения об убийстве появились в газетах утром во вторник. Значит, до завтра, или даже до воскресенья никто не узнает, что Франциска под подозрением. По штемпелям я определил, что письма идут сада тоже 5 дней.

Директор, портье, администратор в одном лице, дремавший за стойкой, пробудился и тут же сделал вид, что просто сидел задумавшись. Затем встал и завел со мной нудный разговор по поводу потерянного весла. Я дал ему на две тысячи динаров больше той суммы, в которую он оценил нанесенный ущерб, и когда он принялся благодарить, подобострастно кланяясь, попросил выписать квитанцию – в надежде списать это на издержки ведения следствия. Во всяком случае, бюджет федерального министерства внутренних дел не особо пострадал бы. Получение квитанции заняло порядочно времени. Симпатичному югославу было не просто объяснить, несмотря на знание им двухсот одного слова по-немецки, что означает, например, формула «гостиничное имущество – весло» и для чего мне вообще требуется такая бумага.

Объясняя, я проголодался. Но на кухне не оказалось никого, кроме любительницы сентиментальных песен, оказавшейся судомойкой. Есть было нечего.

Лучезарно улыбаясь, она принялась что-то объяснять мне, постоянно повторяя «danas popadne». Я так ничего и не понял. Тогда она перешла на язык жестов, и мне сразу стало ясно, что неподалеку находится ресторан, где кормят рыбой и можно пообедать в любое время. Когда, изображая рыбу, она начала грести руками и шлепать губами, я услышал, как за моей спиной кто-то фыркнул. В дверях стояла Франциска.

– Это стоило бы сфотографировать, – сказала она по-немецки, и ее слова гулко отдались в пустом зале. – Вышел бы замечательный кадр – ты с голодной физиономией глупо взираешь, как эта женщина пытается прикинуться рыбой.

– Насчет голодной физиономии я согласен. Но насчет глупого взора категорически возражаю. Вообще, женщина должна быть добрее и ласковей. Ты что, не выспалась? Как спалось?

– Спасибо, хорошо, – сказала она и покраснела, хотя я спросил без всякого укора, просто так. – С добрым утром, Лео! А тебе как спалось?

Мы, дурачась, пожали друг другу руки, будто только что познакомились. После чего я поблагодарил югославскую Золушку, и мы с Франциской направились в поселок.

Нашей компании на прежнем месте не было. Возможно, они решили покататься на яхтах, как собирались еще вчера. Даже если бы мы с Франциской не проспали, сомневаюсь, чтобы нам захотелось совершить морскую прогулку.

Мы молча брели под палящими лучами полуденного солнца вдоль набережной из красно-желтого камня и через пять минут заметили, что все еще держимся за руки, как брат с сестрой. Но рук не отпустили, а остановились, посмотрели друг на друга, и, насколько я понимаю, нам обоим неудержимо захотелось поцеловаться. Но здесь, у причала, было светло и людно, а мы оба получили чересчур хорошее воспитание, чтобы поддаться соблазну.

– Лео, мой лев, придворный мой шут, мой любимый, – сказала Франциска, когда мы побрели дальше. – Ты не сердишься на меня за то, что я…

Она опустила глаза и закончила едва слышно:

– Что я заснула?

– Ты могла бы догадаться об этом сама – хотя бы на основании того факта, что я покорнейшим образом приглашаю тебя на жареную каракатицу и литр «Вго-sec», – ответил я.

– Господи, как это отвратительно! – воскликнула она.

– Что отвратительно? – свирепея, спросил я.

– Погоди, не сердись, – перебила она. – Я имела в виду каракатицу, а вовсе не твое приглашение. Разве ее едят? Только вспомню, как она выглядит…

– Но ведь свиные отбивные ты любишь? И когда ешь, не представляешь жирную свинью, которая лежит где-нибудь в навозной жиже…

– Ты прав, – сказала она, – а что такое «Brosec»?

– Местное вино. Тебе понравится. Оно еще больше повысит тебе настроение, сокровище мое. Будешь спать еще крепче.

– Ты чудовище! – нежно сказала она.

Мы нашли таверну, которую вчера нахваливали австрийцы, сели в беседке, увитой виноградом, заказали каракатицу, отчего в маленькой кухне сразу же начался стук и треск, и вначале осторожно, а затем с удовольствием сделали по несколько глотков «Brosec», которого нам налил хозяин, похожий на неаполитанца и болтающий, словно пять неаполитанцев вместе взятых. Здесь было очень уютно, относительно чисто и, на взгляд неискушенного туриста, царили консервативные порядки с национальным колоритом. По стенам висели оплетенные бутылки, седла, связки чеснока, вертела для рыбы и огромные, размером с тележное колесо, соломенные шляпы. Над входом красовался плакат, на котором на пяти языках с ошибками было написано «До свидания». Во всяком случае, по-немецки надпись читалась примерно так: «Доссвиданье».

В этот час мы были единственными посетителями. За невысокой каменной оградой виднелся причал, на котором было полно народа. Люди стояли, сидели, бесцельно слонялись с одного края на другой. Женщины держали под уздцы мулов. Дети, пронзительно визжа, играли в войну и догонялки. Мужчины, собравшись группами, разговаривали, вероятно, о политике, и время от времени почесывали кто бороду, кто затылок.

Я положил ладонь на руку Франциски. Мы сидели и молчали, наблюдая за этой суетой. Хозяин принес нам прекрасно поджаренную, хрустящую каракатицу, а к ней – сдобренный пряностями салат из помидоров, перца и огурцов. На мой вопрос о причинах подобного ажиотажа на причале он ответил, что через десять минут прибудет теплоход из Сплита. Мы с огромным удовольствием начали есть. Было намного вкуснее, чем в самом изысканном ресторане.

– Замечательно! – сказала Франциска.

– Вот и славно, ешь на здоровье.

Когда мы наелись и, вытерев губы бумажными салфетками, сытые и довольные, отвалились на спинки стульев, к причалу подошел теплоход. Это было пассажирское судно, похожее на те, которые у нас ходят к островам Северного моря. Ослепительно белое, с ярко-красной звездой на трубе и с гордым именем «Postira», судно причалило под аккомпанемент приветственных криков и прочего разнообразного шума. Расторопный малый подал деревянный трап. Пассажиры сходили на берег. Мулов подвели ближе к сходням, чтобы тут же навьючить на них поклажу – мешки, чемоданы, ящики и коробки.

Вдруг я заметил среди прибывших одну даму, и у меня внутри все оборвалось. Я стал лихорадочно соображать, как бы отвлечь Франциску, но она ее уже увидела. В алом льняном платье, которое прекрасно оттеняло ее светлые волосы и так плотно облегало ее грудь и бедра, что стоявшие внизу мужчины от восторга забыли все на свете, фрау Цирот спускалась по трапу. Ступив на причал, она обернулась и остановилась, чтобы подождать мужчину в соломенной шляпе, который следовал за ней, сгибаясь под тяжестью багажа.

– Господи! – простонала Франциска и схватила меня за руку. – Это Цироты!

Мужчина в соломенной шляпе, как оказалось, был мужем эффектной блондинки.

– Кто-кто? – с деланным недоумением спросил я, надевая темные очки, чтобы фрау Цирот случайно не узнала меня.

– Видишь ту блондинку в красном платье и мужчину в соломенной шляпе с двумя чемоданами? – сказала Франциска взволнованно.

– Вижу. Ты их знаешь?

– Конечно, – ответила Франциска. – Она тоже работает в универмаге «Вайнгеймер».

Поставив чемоданы на землю, мужчина снял шляпу и вытер лоб. Я вспомнил, что уже видел его. Утром в понедельник, когда фотографировали тело Ладике, он тоже стоял в коридоре в толпе служащих и даже спросил меня, когда я нес показывать начальнику отдела кадров фотографии из бумажника Ладике: «Его что, убили?» А я еще ответил в сердцах: «Нет, он сам скончался от коклюша!». Потому что терпеть не могу подобных вопросов. Значит, это был Цирот…

– Они все знают, – сказала Франциска. – Если увидят меня, будет такой шум!

Я встал, снял с гвоздя соломенную шляпу, стряхнул с нее пыль и надел на Франциску. Темные очки и тень от полей шляпы сделали ее неузнаваемой.

К супругам тем временем подскочил один из местных и что-то спросил. Те кивнули. Мужчина подкатил двухколесную тележку, на которой было написано «Отель «Метрополь», и погрузил чемоданы.

– Слава богу! – облегченно вздохнула Франциска. – Хоть жить будут в другой гостинице.

Супруги Цирот двинулись вслед за носильщиком. Женщину провожали взглядом все мужчины на набережной.

– Ну и штучка, – сказал я.

– Старая коза! – буркнула Франциска.

– Давай выпьем по глотку вина, – предложил я и наполнил бокалы. – И почему же она коза?

Франциска выпила, сняла шляпу и ответила:

– Это одна из самых ужасных сплетниц, которых я знаю. Она тщеславна и завистлива до тошноты.

– Ну да? – сказал я.

– А муж ее не лучше, – продолжала Франциска. – Карьерист и подхалим. Свою жену он уложил бы в постель к любому, кто пообещал бы ему повышение по службе, и она, я уверена, не стала бы отказываться. Она и на Фреда Ладике глаз положила Была в ярости, когда однажды увидела меня с ним в машине.

– Не думай об этом! – попробовал я ее успокоить. – Может, они давно в отпуске и ничего не знают об этой истории.

– Нет, – сказала она, – именно Цирот видела меня с Ладике в коридоре тогда, в субботу после обеда. Она еще так ехидно посмотрела… Черт бы их побрал, почему им вдруг понадобилось притащиться именно сюда? Мне надо срочно уехать!

Она скрипнула зубами.

– Успокойся, Франциска! – сказал я. – Во-первых, они живут в другом месте, во-вторых, я с тобой, а в-третьих, совесть у тебя чиста! Что тебя так взволновало?

Я вдруг поймал себя на мысли – надо же, с какой уверенностью я говорю о ее чистой совести! Выходит, я убежден, что в смерти Ладике она не виновна? Да, именно так оно и есть. Убежден. Не знаю уж, объективно ли я сужу об этом или смотрю на нее глазами влюбленного, которому все представляется в розовом свете? Наверное, нет. Ну и что с того?

Что мне теперь – вернуться в Гамбург, явиться к шефу и сказать:

– Янсен здесь ни при чем!

– Откуда вы знаете? – спросит он.

– Подсказывает интуиция. Кроме того, она сама мне сказала!

Я живо представил себе его физиономию и вздохнул.

К нашему столику подошел хозяин.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, – ответил я, хотя в голове у меня была полная кутерьма.

Завтра утром уеду, решил я про себя, займусь этим делом вплотную и найду настоящего убийцу!

– Подул юго, – сказал хозяин, плюнул на указательный палец и поднял его вверх. – Такой ветер. Приносит холод и дождь. Два дня приходит, два дня остается, два дня уходит. Шесть дней плохо для туриста, солнца нет, купаться нельзя!

– Прекрасно, – сказал я. – Ты слышишь, Франциска? Начинается холодный ветер! Будут дожди.

– Чепуха, – сказала она. – У меня есть рекламный проспект, а там написано: «Иелса – самый солнечный остров Адриатики!»

– Ну да! – ответил я. – Но когда писали, не спросили мнения местных жителей.

Я расплатился, трижды сказав «Hvalla» и пять раз «Dobre», и мы ушли.

Причал опустел, любопытные разошлись, вновь прибывшие отпускники разъезжались по отелям, тяжело ступали навьюченные мулы. Несколько босоногих мальчишек, ненамного чумазей своих сверстников в Гамбурге, стояли вокруг спортивной модели «Вольво» с голландскими номерами, которую краном спустили с борта «По-стиры» на берег. Они говорили громко, гортанно, а по их оживленной жестикуляции можно было догадаться – они со знанием дела обсуждают достоинства машины.

Владелец «Вольво», тощий, как жердь, молодой человек обошел вокруг автомобиля, проверяя, не поцарапано ли его сокровище при транспортировке. Интересно, что он с ним собирался делать здесь, на острове, где на посыпанных щебенкой дорогах больше тридцати километров в час не разгонишься? Впрочем, это его проблемы.

– Куда мы пойдем, Лео? – спросила Франциска и вложила свою руку в мою.

– Пошатаемся по городу, поглазеем на витрины, – предложил я.

– Великолепно!

Мы не спеша побрели по улицам, любуясь витринами местных лавок. В ближайшей, около почты, за стеклом лежали скопища мертвых мух. Первый приз за лучшее оформление витрины мы присудили магазинчику у школы: там в витрине стояло в ряд десять бутылок водки.

Мы зашли в церковь, полагая, что внутри она выглядит так же красиво, как и снаружи. Но там было темно и тихо. Пахло плесенью и ладаном, а на стенах висели сентиментальные картины с сюжетами из святого писания. Мы были настолько непочтительны, что за одной из колонн поцеловались. Тут кто-то возмущенно кашлянул. Женщина, вся в черном – потому мы ее и не заметили, – стояла на коленях рядом с исповедальней. Глаза ее метали в нас молнии.

Мы выскочили из церкви на освещенную солнцем улицу и содрогнулись, когда в одном из узких переулков за церковью нам перебежала дорогу большая черная кошка.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – поплевала Франциска через левое плечо.

Я улыбнулся, хотя мне было совсем не весело. Мысль о Циротах не давала покоя нам обоим. И через несколько часов я убедился, насколько верны были предчувствия. Но пока мы, конечно, еще ничего не знали.

На небе тем временем показалось маленькое белое облачко, похожее на перо. Я подумал, что завтра в это время буду уже ехать по Австрии. Первым пароходом попаду из Йелсы в Сплит, оттуда поездом до Риеки, а там днем пересяду на экспресс в Германию. Фрау Кибиц, опытный секретарь полицейского управления, продумала мой маршрут и заказала все билеты. Если хозяин таверны не ошибся, и завтра действительно пойдет дождь, Франциска будет тоскливо сидеть в отеле и размышлять, что бы значило письмо, в котором я напишу все, что не решался сказать по трусости или от любви…

А вдруг дожди не начнутся? Честно говоря, я не мог себе представить, как будет выглядеть в дождь это море, этот залитый солнцем поселок, сверкающие скалы, серебристо-пыльные сосны и агавы, посыпанные щебнем улицы, по которым расхаживали весьма легко одетые отпускники. Я снова подумал, не взять ли мне Франциску с собой, и тут же отбросил эту мысль. Да, возможно, что дождь и не пойдет.

Была половина седьмого, когда мы вернулись в отель. Мы остановились у стойки портье, и я принялся перелистывать газеты, питая в глубине души весьма слабую надежду на сообщение, что убийца Ладике найден и фройляйн Янсен вне подозрения… Увы. От Фойерхака трудно было ожидать подобного служебного рвения. Франциска заглядывала мне через плечо.

– Воспитанные девочки так не поступают! – упрекнул я ее. – А вдруг я читаю любовные письма?

– Даже если так, сами письма меня не интересуют, – ответила она и ткнула меня пальцем в бок. – Меня интересует только почерк, понял? Надеюсь, все твои подружки с удлиненными элементами пишут буквы.

– Удлиненные элементы? У подружек?

– У букв, Лео, у букв! Какой же ты балда! Удлиненные элементы букв говорят о грубом материализме, эгоизме и склонности к неправильному выбору партнера.

– Ах, вот оно что! – сказал я.

Холл вдруг заполнился гомоном, смехом и криками. Это наша веселая компания вернулась с парусной регаты. Они тут же окружили нас. На обратном пути они, разумеется, не преминули слегка выпить и теперь бурно начали нас расспрашивать, подшучивать, подначивать и ругаться. Нам пришлось описать все ночное приключение с акулой. Сами того не ожидая, мы вдруг превратились в героев. Ко всему прочему, выяснилось, что у Бетси сегодня день рождения. Я поцеловал ее в обе щечки, исполнил «Happy birthday» и вместе с Франциской получил приглашение на вечеринку по поводу этого знаменательного события.

– Ровно в восемь, – сказал маленький Карел.

– Приходить чисто вымытыми и с приглаженным характером, – добавил австриец, чем вызвал массовый приступ веселья.

Нам оставалось только согласиться.

Франциска печально взглянула на меня. Я тоже представлял себе этот вечер совсем по-другому. Ну, да ладно. Может, удастся оттуда потихоньку улизнуть. Против ожидания празднество вышло довольно милым. Я с удовольствием принял участие в интернациональном дурачестве. Мы танцевали, смеялись, пили «Dingac», терпкое красное вино, и постепенно разогнали своими воплями и танцами представителей старшего поколения.

Где-то в половине одиннадцатого Франциска внезапно исчезла. Я только собирался пригласить ее на медленный танец, но обнаружил, что ее нет. Я пригласил другую девушку, потом еще одну, потом третью. Маленький Карел с ужасом смотрел на меня. Наверно, боялся, что я отобью у него и Бетси.

Потом я забеспокоился, поднялся наверх, постучал в комнату Франциски, не получив ответа, нажал на дверную ручку. Дверь была заперта. Ключа изнутри в замочной скважине не было. Я выбежал на улицу и увидел, что по пляжу в лунном сиянии еще слоняется несколько человек, а двое или трое даже плавают.

– Франциска! – крикнул я, но она не отозвалась. Впрочем, маловероятно, что у нее снова появилась охота к ночным заплывам. Я вернулся на террасу. Компания была в ударе. Даже серьезный и скромный юноша из Восточного Берлина смеялся и нес совершенный вздор. Бетси объявила «белый» танец, и я остался один за столом. Прошло сорок пять минут с момента, когда я в последний раз видел Франциску. Мне стало по-настоящему страшно. Я курил одну сигарету за другой и пил больше, чем нужно.

Тут, наконец, появилась она.

– Где ты была? – спросил я. – Я так волновался.

Она была бледна и выглядела расстроенной. Кончиками холодных, как лед, пальцев она прикоснулась к моему лбу:

– У меня ужасно разболелась голова, Лео. Я приняла таблетку и немножко прогулялась от мыса до бухты.

– В темноте, одна? – спросил я с упреком. – Ты просто маленькая дурочка! Надо было взять меня с собой. Как ты сейчас себя чувствуешь?

– Лучше, – сказала она. – Но в затылке еще давит. Я полчасика побуду здесь, а потом пойду лягу.

Фортуна не улыбалась мне. Все следующие танцы были быстрыми. Ни одной нежной, медленной мелодии, под которую я с удовольствием потанцевал бы с ней. Около полуночи она распрощалась.

– До завтра, любимый, – сказала она. – Завтра все будет хорошо, правда? Ну скажи скорей, что завтра все снова будет хорошо.

– Завтра все снова будет хорошо, – сказал я послушно.

Она слабо улыбнулась.

– И мы с тобой найдем пустынную бухточку. И будем там загорать – только ты и я. И ты обязательно натрешь мне кремом спину, хорошо?

– Да! – сказал я.

– Спокойной ночи, – шепнула она и ушла.

Я приналег на красное вино. В перерывах между бокалами я даже танцевал – уже не помню с кем, потому что был слишком занят мыслями о нас с Франциской, о том, что буду писать в прощальном послании к ней, а также мрачными раздумьями о предстоящей укладке чемодана– это занятие я просто ненавижу.

Мне нельзя было столько пить. Конечно, вино оказалось превосходным, но…

Лавируя между столиками, ко мне пробрался управляющий гостиницей.

– Господин Клипп, – сказал он, – подойдите, пожалуйста, к стойке портье. Там вас ожидает господин, который хочет с вами поговорить!

– Что за господин? – спросил я.

Он испуганно огляделся по сторонам. Все танцевали, никто не мог слышать нас.

– Из полиции! – сказал он и сделал постное лицо.

– Среди ночи? – спросил я и пошел за ним, стремительно трезвея.

В холле стоял высокий, худой, очень смуглый человек в штатском. У него были густые черные усы, как у некоторых наших поэтов, большие черные глаза и узкие длинные пальцы, ногти которых пожелтели от никотина.

– Степанович, – произнес он низким голосом и слегка поклонился.

– Клипп, – представился я. – Чем могу служить?

– Я – ваш коллега. – И он показал мне удостоверение в целлофановой обложке, в котором над фотографией, печатью и непонятными мне письменами большими буквами было начертано «Policia».

– Очень приятно, – сказал я и пожал ему руку. – Что случилось?

– На скалах, полчаса назад, рядом с отелем «Метрополь» найдена мертвая женщина. Она туристка и…

«Франциска»? – пронеслось у меня в голове, и на мгновение я закрыл глаза, слушая, как колотится сердце.

– Я знаю, почему вы здесь, господин Клипп, – продолжал он. – Несколько дней назад мы получили запрос из Интерпола и…

– Как выглядит убитая? – прервал я его.

– Блондинка…

– Волосы очень светлые?

– Да, – сказал он.

Я перевел дух. Из камня, который свалился у меня с души, можно было вырубить фигуры двух всадников со знаменем в руках.

– Я бы попросил вас пройти со мной. Убитая родом из Германии. Платье, купальник куплены в Гамбурге, это

видно по этикеткам. Возможно, вы сможете нам помочь.

– Женщина в состоянии алкогольного опьянения? – спросил я.

– Нет, – сказал он. – Она убита обычным ножом, в шею. Вот так. – Он показал мне, куда был нанесен удар.

Туда же, куда и Ладике.

– Хорошо, я иду, – согласился я. – Хотя мне не совсем ясны мои функции. Но раз вы просите…

– Спасибо, – ответил он. Затем он сказал несколько слов на своем языке управляющему, который молча присутствовал тут же, скрестив руки на груди. Тот с готовностью кивнул, быстро взглянул на меня и кивнул еще раз. Мы пошли. У отеля стоял маленький «фиат». Высокий коллега, сложившись пополам, сел за руль и открыл правую дверцу. Я поместился рядом с ним. Через пять минут мы были на месте. Он припарковался у стены и вышел из машины, снова совершив акробатический трюк – видимо, привычный и отработанный. Когда мы сошли с дороги и стали при свете его фонарика пробираться по камням к морю, я почувствовал, как на лоб мне упали первые капли дождя.

– Дождь начался! – вырвалось у меня ни с того ни с сего глупое замечание.

– Да, – кивнул он. – Юго. Ветер, который приходит…

– …и приносит дождь, я знаю, – закончил я.

– Но всего на один-два дня, – добавил он.

Мы остановились на довольно большой ровной площадке среди скал. Там нас ждали двое мужчин. На одном была форма местной полиции. Другой, пониже ростом, со светлыми волнистыми волосами представился как доктор Вулкович. Или что-то в этом роде.

Убитая лежала на краю площадки, покрытая краснобелым купальным халатом. Издалека она была похожа на большую экзотическую рыбу. Я подошел и приподнял халат там, где из-под него виднелись светлые волосы.

Это была фрау Цирот.

Я закрыл халатом окровавленную шею и лицо покойной, выпрямился и поднял глаза на высокого худого коллегу.

– Да, – сказал я, – могу вам помочь. Я знаю убитую.

– Прекрасно! – откликнулся он.

Ничего прекрасного я в этом не видел.

Мы постояли, отвернувшись от трупа. Дождь усиливался.

Маленький светловолосый врач уже выбрался наверх, на дорогу. Из его красной кожаной сумки свисал конец резиновой трубки.

Степанович сказал несколько слов полицейскому, который, спасаясь от дождя и ветра, поднял воротник своей форменной куртки. Они прозвучали как приказ. Полицейский кивнул.

– Кто же она? – спросил меня, наконец, Степанович.

Я рассказал все, что знал. У меня не было выбора, хотя я понимал, что будет означать для Франциски эта находка. Но я обязан был ему сказать.

Пока я рассказывал, мы медленно перебирались с камня на камень, направляясь к дороге.

– Она работала в той самой фирме, где и эта девушка, которая сейчас здесь?.. – спросил он, избегая смотреть на меня.

– Да, – ответил я, – верно. Она были свидетельницей последнего разговора убитого в Гамбурге Ладике с Франциской, о чем дала показания во время следствия.

Мы выбрались на дорогу. Галька зашуршала у нас под ногами.

– А как, простите, был убит этот мужчина в Гамбурге? – спросил он.

– Точно таким же способом, – тихо ответил я.

– Как? – переспросил он.

– Ножницами, – сказал я и, как ребенку, изобразил двумя пальцами ножницы.

– Вы пройдете со мной в отель? – спросил он.

– Конечно, – сказал я, – если вы считаете нужным.

Врач попрощался с нами, сел на свой мопед, который я раньше не заметил, и уехал.

Мы забрались в маленький «фиат». Когда Степанович развернулся, фары осветили насквозь промокшего полицейского, который остался внизу на камнях 'сторожить труп.

– Дурацкая история! – сказал Степанович, когда мы ехали к отелю «Метрополь». И больше не проронил ни слова.

– Да, – согласился я и тоже замолчал.

Правый «дворник» у «фиата» был неисправен. Он рывками размазывал по стеклу грязь, так что я ничего не видел. Впрочем, было бы нелепо любоваться красотами пейзажа во время этой короткой ночной поездки до отеля «Метрополь», прямо у освещенного входа в который Степанович остановил машину.

Портье за стойкой вытаращил глаза, когда мы появились в холле. Мой спутник что-то сказал ему своим низким голосом и взялся за телефон, стоящий рядом с полкой для ключей. Он набрал номер и принялся говорить.

– Hui! – сказал портье, закусил губу и озабоченно посмотрел на меня.

Чертовски обидно, что я не понимаю их языка. Возникает дурацкое чувство. Кажешься себе павианом в клетке, на которого глазеют люди и отпускают всякие шуточки.

Повесив трубку, Степанович объяснил мне, что доложил обо всем своему начальству в Хвар и распорядился увезти труп.

– А теперь давайте вместе поговорим с мужем убитой, – сказал он.

– Давайте, – сказал я.

Иногда снятся кошмары, когда идешь по длинному, пустому, бесконечному коридору, не оглядываясь, зная, что там, где этот коридор все же заканчивается, тебя подстерегает беда… Такое же чувство я испытывал, когда мы отправились искать господина Цирота, чтобы сообщить ему о смерти жены.

От портье Степанович узнал, что Цирота в номере нет.

– Он собирался в бар! – объяснил он мне.

– Когда это было? – спросил я.

Степанович перевел вопрос.

Портье пожал плечами и что-то сказал, посмотрев на часы.

– Прошло около двух часов, – перевел Степанович.

По коридору мы прошли в бар, находившийся в подвале отеля «Метрополь».

Коридор был так же пуст, как в моих кошмарах, разве что здесь резко пахло табаком и вином.

Бар был тесным, с низким потолком. В красном свете здесь толпилось множество народа. Разговоры сливались в неразличимый гул. Звучала негромкая музыка – играл то ли приемник, то ли магнитофон.

Я сразу увидел Цирота. Он сидел в нише у стены, в компании какой-то четверки. Правую руку он положил на плечо толстяка, сидевшего рядом, а левой подпирал голову. Он был в стельку пьян. Другие тоже были сильно навеселе. Но Цирот их далеко превзошел. Пустые винные и пивные бутылки на столе, стаканы со сливовицей свидетельствовали, что общество гуляло по полной программе. И программа была исчерпана.

Подойдя к столу, мы услышали, как толстяк говорил Цироту:

– Это тебе надо было видеть, Эрих, тогда, в Донец-бекене… там было на что посмотреть! Никто не мог нам встать поперек дороги, точно тебе говорю, Эрих! Мы их понесли, как… Да, надо было тебе поглядеть, Эрих… А что теперь?

В припадке нежности он сжал толстыми пальцами физиономию Эриха, а потом тяжело уронил руку на стол.

Остальные трое, женщина и двое мужчин, взялись было под руки и только собрались запеть, раскачиваясь за столом, но тут подошли мы.

– Господин Цирот! – позвал я.

Он медленно поднял глаза.

– Здравствуйте, господин Цирот!

– Это к тебе, Эрих, – толкнул его в бок толстяк.

– В чем дело? – осведомился Цирот.

– Мы хотели бы с вами поговорить, – сказал я.

– Парень, а ведь я тебя знаю! – заявил Цирот, поднимаясь. Глаза его блуждали, голова тряслась. Его шатало из стороны в сторону.

– Да, – сказал я. – Виделись в Гамбурге.

Трое других вдруг грянули «Однажды на Рейне» и принялись раскачиваться. При этом женщина плечом то и дело задевала бедро Степановича.

– Выйдем-ка на минутку! – повысил я голос, потому что презрительная усмешка на лице югослава вывела меня из себя.

– Слушаюсь! – сказал Цирот и встал.

Он поднялся, вышел из-за стола, протянул руку сначала Степановичу, потом мне.

– Очень приятно, Цирот, – повторил он дважды, глупо ухмыляясь.

Мы взяли его в середину. Идти самостоятельно он был еще способен.

– Это тебе надо было видеть! – вдруг опять завопил толстяк.

– «Однажды на Рейне…» – распевали остальные.

Мы направились к выходу, и к нам тут же подскочил официант.

– Платить, пожалуйста, господин!

– Номер двадцать… двадцать… двадцать восемь!.. – еле ворочая языком, пробормотал Цирот. – Рассчитаемся завтра, приятель!

– Я бы попросил… – не отставал кельнер.

Степанович сказал ему несколько слов, которые прозвучали резко, как удар бича. Кельнер вздрогнул. «Dobre», – прошептал он, поклонился и замер как вкопанный, глядя на нас с открытым ртом.

Мы вышли в коридор и остановились.

Цирот прислонился к выбеленной известью стене и спросил:

– А в чем, собственно, дело?

– Когда вы видели в последний раз свою жену? – ответил я вопросом на вопрос.

– Она исчезла? – Он засмеялся, но вдруг смолк, обвел нас мутным взглядом и завопил, что было сил: – Где моя жена?

Несмотря на сильное опьянение, у него в голосе зазвучало какое-то беспокойство, даже паника.

– Ваша жена мертва! – с расстановкой сказал Степанович. Голос у него был низкий, бархатный.

Цирот закрыл глаза и потряс головой, как будто в уши ему попала вода.

– Что он говорит? – спросил он, вцепившись в мой рукав.

– Да, это правда, – подтвердил я. – Соберитесь, господин Цирот! Возьмите себя в руки. Ваша жена мертва!

Цирот смотрел остекленевшим взором то на Степановича, то на меня.

– Это какая-то глупая шутка, – сказал он и скривил губы в бессмысленной улыбке. – За такие шутки… я вас обоих…

Потом его пьяная ухмылка как-то сразу сползла с лица. Он посмотрел на нас с ужасом, как на привидения, и прошептал:

– Мертва?

Степанович кивнул.

– Несчастный случай? Была пьяна? – прошептал он.

– Нет! – сказал я. – Ее убили.

– Нет! Нет! – воскликнул он и замахал руками.

– Ее убили, – повторил я.

– Это так, – подтвердил Степанович.

– Где… где она?.. – дрожащим голосом спросил Цирот.

– Пройдемте с нами! – предложил я.

Мы поднялись наверх. Потрясенный известием, Цирот шел неестественно прямо, твердо ступая между нами. Никто из нас не говорил ни слова. Когда мы проходили через холл, портье что-то крикнул Степановичу. Тот только махнул рукой. На улице дождь лил как из ведра. Друг за другом мы перебежали до угла отеля, стараясь держаться под балконами. Дул сильный ветер. Было холодно и темно, хоть глаз выколи. На углу Степанович включил фонарик, сказал Цироту: «Идите сюда», – схватил его за руку и повел через дорогу. Цирот обернулся ко мне и спросил удивительно трезвым голосом: