Текст книги "Моя прекрасная убийца [Сборник]"

Автор книги: Тобиас Уэллс

Соавторы: Дафна Дюморье,Хансйорг Мартин,Уильям Гарнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Обстановка третьей комнаты состояла из квадратной тахты необъятных размеров, застеленной оранжевым шерстяным пледом. Первые лучи солнца ярко освещали ее, и мне даже пришлось на миг зажмуриться – настолько ярок был оранжевый цвет. На сером ковре стояли несколько удобных с виду кресел. Музыкальная шкатулка в стиле рококо и книжный шкаф дополняли интерьер. Над тахтой висел невиданных размеров бюст негритянки, изготовленный из глины и пластика. На другой стене красовалась в золотой раме роскошная картина маслом – бушующее море.

Тахту, кресла, шкатулку и картину я оставил без внимания, а начал осмотр с книжных полок. Книг было немного. Промежутки между ними заполняли безделушки, какие обычно покупают туристы в разных частях Европы: шведские деревянные лошадки, фигурка цапли из Югославии, голландская фарфоровая мельница, несколько баварских пивных кружек с оловянными крышками – словом, все, навевающее приятные воспоминания. Тут же сидело полдюжины тряпичных кукол.

Книжный шкаф был, собственно, секретером. Я порылся в письменном столе и не обнаружил ничего интересного. Разве что отметил, что все там содержалось в идеальном порядке. Даже почтовые марки, рассортированные в соответствии с их стоимостью, лежали в пакете из пластика с надписью «Марки». Одно из отделений ящика было заполнено почтовой бумагой со штемпелем «Альфред Р. Ладике». Я вспомнил, что второе имя убитого было Рихард. Итак, вторая буква – для пущего шика. Впрочем, и путаницы меньше, если что.

Может, и мне впредь именовать себя Лео Ф. Клипп? Или хотя бы сделать такой штемпель для почтовой бумаги? С «Ф» звучит роскошно, почти по-английски.

Да, Ладике оказался педантом. Должно быть, неразборчив он был только в интимной жизни. Зато разноцветные карандаши и ручки содержались у него в образцовом порядке. Стаканчик для того, стаканчик для этого, для другого, для третьего. Ни один огрызок карандаша не затерялся между ручками. Все очень аккуратно.

Я закрыл откидной стол, чтобы этот гнетущий порядок скрылся с моих глаз, и отворил нижнюю дверцу шкафа. Там стройными рядами, словно прусский почетный караул, стояли папки, сияя золотым тиснением на корешках: «Корресп. Семья. 15.03.63–31.12.66», «Счета (оплаченные)», «Переписка с хозяином дома», ну и так далее. Просто нет слов. Я вспомнил о том, как у себя дома часто до умопомрачения ищу какие-нибудь нужные бумаги. Но что это? «Корресп. А – К. Л – Я». Больше никаких пояснений. Я раскрыл первую из папок: собрание любовных писем Ладике. Усевшись прямо на ковер, положил эту подшивку себе на колени и принялся листать. Розовые и голубые, источающие аромат фиалки и лаванды излияния души и сердца тонкий ценитель расположил по начальным буквам дамских имен, приложив копии своих ответов. Под буквой «А» наличествовали послания только трех дам, под «Б» – девяти. Под «В» я обнаружил четырех.

Письма я бегло просмотрел, поскольку внимательно их читать у меня не было ни времени, ни желания. Преобладали послания пространные, многостраничные. К одним прилагались лепестки роз, к другим – локоны волос, на третьих имели место отпечатки накрашенных губ. Ответы Ладике почти не отличались по тону и содержанию. Для них был характерен подчеркнутый лаконизм. Казалось, он не особо обременял себя сочинением ответов. Сплошь и рядом речь шла о деньгах, о совместном будущем и прочем. Стандартность формулировок укрепила мое нелестное мнение о покойнике. Я уже был близок к тому, чтобы отложить чтение на другое время, как вдруг мой взгляд упал на скромный белый листок. Он был единственным под буквой «Ф», и копии ответа не прилагалось. Сначала меня озадачил почерк. Это был интеллигентный, четкий, нервный, почти мужской почерк. Всего пять строк. Никаких сюсюканий. Все четко и определенно: «Оставьте навсегда попытки сблизиться со мной. После произошедшего я воспринимаю их как проявления бессовестной назойливости и буду всеми силами противиться им».

Письмо было получено почти 10 дней назад. В четверг на прошлой неделе. Я даже присвистнул. Необыкновенно бережно, с помощью носового платка я достал письмо из папки, сложил его и с предельной осторожностью, будто сырое яйцо, положил в бумажник. Что за глупости, впрочем? Какое еще сырое яйцо в бумажнике…

Потом заглянул в последнюю комнату, которая являла собой спальню ловеласа средней руки. Несколько посредственных порнографических рисунков и зеркало напротив кровати сразу наводили на мысль, что здесь не то место, где царит чистая любовь. Сделав эти забавные, но бесполезные наблюдения, я констатировал, что больше ничего примечательного в будуаре Ладике нет. Внимания заслуживал только шкаф, в котором висели семнадцать отменных костюмов, лежало сложенное стопочкой белье, шитое на заказ, и стояли три десятка пар дорогих туфель. Неплохо!

На маленькой кухне тоже царили порядок и чистота. Даже пакет с грязным бельем выглядел аккуратно. Дюжина бутылок вина в кладовке, половина жареной курицы в холодильнике, разнообразные острые приправы на полочке над плитой… Больше ничего. Нужно будет еще раз внимательно осмотреть квартиру, подумал я, но в следующий раз. Близилось 8 часов, надо было возвращаться в универмаг и брать в оборот коллег бедняги Ладике.

Я прихватил с собой папки с любовной перепиской от А до Я и вышел на улицу. Бутылку с молоком, принесенную молочницей, я так и оставил стоять под дверью, победив непонятное искушение его попробовать.

На обратном пути в универмаг «Вайнгеймер», стоя у светофоров, совершая обгоны, перестроения и прочие маневры, я размышлял о жизни этого ловеласа и решил, что Ладике, как видно, неплохо использовал свое мужское обаяние, трактуя тезис о равноправии полов достаточно своеобразно и великодушно позволяя женщинам содержать его. Они, должно быть, проявляли щедрость, иначе вряд ли бы он смог завести столь роскошный гардероб и позволить себе такую квартиру.

Мне следовало проверить все. Сколько он зарабатывал? Сколько стоит квартира в этом районе? Были ли у него долги? Я содрогнулся от мысли, что придется отыскать всех этих котиков и птичек, Лед и зайчиков, чтобы выяснить, брал ли он у них деньги. Возможно, причиной убийства стало горькое разочарование в избраннике, крушение надежд и оскорбленное самолюбие какой-нибудь из пассий Ладике.

С половины девятого до половины одиннадцатого я допрашивал одну за другой трех непосредственных сотрудниц Ладике по универмагу «Вайнгеймер». Его секретарша и одна из стенографисток, работавших у него под началом, смущались, краснели и только после допроса с пристрастием, учиненного мною, признали, что Ладике, иногда, некоторым образом, так сказать, имел привычку слегка их потискать. Говоря проще, господин заведующий секцией был большой любитель наградить даму ласковым шлепком, ущипнуть за филейные части или мимолетно, как бы ненароком, погладить ее бюст. Что ему и дозволялось.

– А почему же вы разрешали? – осведомился я.

– О господи, а как же иначе? – ответила секретарша, бледная женщина, давно разменявшая четвертый десяток и на редкость веснушчатая. – Иначе неприятностей не оберешься. Сразу начал бы придираться по мелочам, попробуй, откажи. Но большего я никогда ему не позволяла.

Это было сказано с такой страстью, что я уверился в обратном.

– Требовал ли он от вас деньги? – спросил я.

– Нет! – ответила она.

Вторая машинистка дала аналогичные показания. Нескладная, с поджатыми губами а ля Брижжит Бардо и пальцами, похожими на сосиски, она немедля ударилась в слезы, стоило мне заикнуться о шалостях шефа.

– Никаких показаний об этом давать не буду! – сказала она, всхлипывая.

Я продолжал настаивать:

– У вас была связь с ним, не правда ли?

Хотя она так и не ответила, мне было достаточно услышанного. Ни одна из них не казалась настолько обозленной на шефа, чтобы убить его. Мысль пожаловаться в дирекцию на похотливого босса тоже не приходила им в голову.

– Это ничего бы не дало, – сказала секретарша, – нас просто перевели бы в другой отдел, а там неизвестно как приняли бы.

Я кивнул. И у третьей девицы не было причин ненавидеть своего шефа, хотя он и не обращал на нее никакого внимания, даже не заговаривал с ней. Что неудивительно, поскольку бедняжка была весьма невзрачна и имела запущенный вид. И деньги у этой Золушки вряд ли водились.

Только в одном я продвинулся: на предъявленных снимках опрошенные сотрудницы Ладике дружно узнали девушку с красивым профилем. Хотя никто из них не назвал ее имени, все с уверенностью заявили, что она работает здесь, в универмаге.

– Какая-то у нее северонемецкая фамилия, – сказала секретарша. – То ли Клаузен, то ли Френзен… Что-то в этом роде…

Я прошел по коридору мимо собравшихся там любопытных сотрудников в кабинет доктора Тютера, который отвечал в универмаге за кадры, и показал ему фотографии. Выяснилось, что одна из пассий покойного – та, что постарше – когда-то работала здесь продавщицей, а девушка со славным профилем сейчас продавец-стажер в отделе игрушек. Фамилия ее Янсен.

– А как зовут?

Доктор Тютер порылся в личных делах и ответил:

– Франциска.

– Франциска Янсен, – повторил я. – Ф. Я. А где она сейчас, позвольте спросить? Нельзя ли пригласить ее сюда?

Доктор Тютер позвонил куда-то по внутреннему телефону и спросил, где сейчас находится фройляйн Янсен.

– Как-как? В отпуске? Она в отпуске, – с облегчением оповестил он меня.

– А с какого времени? – спросил я.

– А с какого времени? – эхом отозвался он в телефонную трубку, и лицо его тут же вытянулось. – С субботы.

– Значит, в субботу она еще была здесь? – продолжил я свои навязчивые вопросы.

– Да, – упавшим голосом ответил он.

– Пожалуйста, дайте мне ее личное дело, – сказал я. – Обещаю, что информация, содержащаяся в нем, не будет разглашена.

– Но не подозреваете же вы фройляйн Янсен всерьез, господин комиссар?

Он был совершенно обескуражен. Физиономия его, и без того красная, приобрела какой-то багровый цвет, что в сочетании с рыжей шевелюрой давало интересный цветовой эффект.

– А почему бы и нет? – спросил я. – И что значит «всерьез»? В шутку никого в убийстве не подозревают, мне кажется. Кроме того, я подозреваю фройляйн Янсен ровно в той же мере, в какой всех остальных дам, с которыми ваш изысканный Ладике изысканно проводил время. Ни больше, ни меньше. С кого-то надо начинать распутывать этот клубок. Верно я говорю?

– Да, да, – сказал доктор, – это я понимаю. Но что касается фройляйн Янсен, тут исключено…

Но так и не пояснил, почему фройляйн Янсен остается вне подозрений. Почему она не могла разделаться с навязчивым типом.

Я со значительным видом молчал.

– А что, простите, вы имеете в виду, когда говорите, что Ладике изысканно проводил время? – спросил он.

Тут я ему в кратких, но сочных выражениях описал атмосферу в отделе, не преминув заметить, что хороший завкадрами должен знать о таких вещах, как неизбежном зле; это, если угодно, признак профессионализма – ведь опытный почтальон знает, что в некоторых дворах существуют кусачие собаки.

Бедняжка доктор раскрыл свой рот и пораженно уставился на меня, будто я прямо у него на глазах достал из цилиндра дюжину кроликов.

С этими кроликами я его и оставил, отправившись навстречу новым допросам.

Собственно, я собирался пойти прямиком в отдел игрушек, чтобы послушать тамошние разговоры, но по дороге меня остановили. Перед дверью кабинета Ладике стояла невероятно светловолосая женщина в очень милом и дорогом летнем платье, по которому шли какие-то фантастические цветы размером с суповую тарелку.

– Господин комиссар Клипп? – заговорила она со мной, когда я проходил мимо.

– Верно, – ответил я и остановился. – Чем могу быть полезен?

– Цирот, – представилась она.

– Очень приятно, – сказал я и не солгал. Выглядела она очень привлекательно. Вырез ее платья был как раз такого размера, который лишает мужчину всякой уверенности. Или, наоборот, придает ее. В зависимости от темперамента. Глаза были так умело подведены, что она напоминала сирену со жгучим взором. Рот большой и красный.

– Я подумала, что должна поделиться с вами своим наблюдением в связи… в связи…

Она замялась.

– Подойдите ближе, фрау Цирот, – сказал я, заметив ее обручальное кольцо. – Давайте зайдем сюда. Я целиком в вашем распоряжении.

Я открыл дверь в приемную кабинета Ладике.

Она разыграла некоторую нерешительность.

– Не бойтесь, – успокоил я ее, – тело уже убрали.

Она неуверенно вошла, я закрыл за собой дверь и привел ее в комнатку справа – туда, где сегодня утром ожидали допроса уборщицы. Там стояло множество шкафчиков на колесиках и стол с пишущей машинкой уже знакомой мне секретарши.

– Садитесь, пожалуйста! – сказал я, указывая на стул за машинкой, а сам прислонился спиной к шкафу. Она села и эффектно закинула одну свою красивую ногу на другую. – Итак, выкладывайте!

– В субботу во втором часу дня я еще раз поднялась сюда, чтобы посмотреть, ушел муж или нет… – начала она.

– Ваш муж? – перебил я.

– Да. Он служащий в отделе Б, и мы всегда ездим домой вместе. Обычно мне приходится ждать его. Но в субботу он уже сидел внизу, в машине, перед подземным гаражом. По субботам мы закрываемся в половине первого. Я еще сдавала после этого выручку и несколько минут поболтала с главной кассиршей. Тут уже совсем никого не было Все ушли.

– Вспомните, пожалуйста, поточней, когда это было? – спросил я.

– Двадцать минут второго.

– Вы так уверены?

– Да, потому что… потому что мой муж стал на меня ворчать, когда я спустилась – я тебя жду уже целых полчаса. Ну, и все такое.

– Хорошо, – сказал я. – И что дальше?

– Здесь, значит, все уже было тихо. Все разошлись. Только у двери в столовую еще стояли Ладике с Янсен…

– С Франциской Янсен? – вставил я. – Из отдела игрушек?

– Из отдела игрушек, верно, – кивнула фрау Цирот, покрытая цветами. – Но вот Франциска она или не Франциска…

– Ладно, дальше! – нетерпеливо сказал я, извлек из кармана куртки пачку сигарет и даже забыл от волнения предложить сигарету даме.

– Можно и мне закурить? – спросила она, открывая сумочку.

Я рассыпался в извинениях, угостил ее сигаретой и дал прикурить.

– Они ссорились, – сказала фрау Цирот.

Из ее большого рта выплыло первое облачко дыма.

– Вот как? Ссорились? И громко?

– Нет, конечно. Но было видно, что они ссорятся. Когда я подошла ближе, Ладике сразу умолк, попытался улыбнуться и поздоровался. Но Янсен сердито посмотрела на него. Губы у нее были сжаты, а лоб нахмурен. Я пошла к лифту… Вот и все. Больше я ничего не знаю.

– Спасибо, фрау Цирот, – сказал я. – Где я смогу вас найти, если у меня еще будут вопросы?

– Я заведую секцией дамского белья. На третьем этаже.

– Большое спасибо, – повторил я.

Она встала, протянула мне руку, погасила сигарету в пепельнице и ушла.

Я сидел за письменным столом Ладике и размышлял. Пришел доктор Тютер. Он представил мне троих детективов универмага. Это были мужчины средних лет без особых примет – такими, собственно, они и должны быть на своей работе. Были они деловитыми донельзя и, надо думать, почувствовали себя просто счастливыми, когда я обратился к ним «Дорогие коллеги!», попросив наряду с основной деятельностью по наблюдению за покупателями, требующей колоссального напряжения всех сил, послушать также и болтовню продавцов – вдруг будет какая-то зацепка для расследования. Затем я попросил одного из этих безликих мужчин сопроводить меня в отдел игрушек. Разумеется, я нашел бы его и сам, но так было лучше. Дамам из отдела Ладике я разрешил вернуться за свои письменные столы, но кабинет покойного запер, а ключ взял с собой, хотя и без того знал, что никто из женщин не решится войти туда.

В отделе игрушек от немолодой продавщицы с милыми добрыми глазами я узнал, что Франциска Янсен в последнее время была «…ну… какой-то рассеянной… или расстроенной». Хотела поставить машинку на полку с куклами – и тому подобное.

– Была ли она особенно возбуждена в субботу? Нет, нет, конечно. Я даже удивилась, что она такая спокойная.

– Это почему же?

– Ну, знаете, накануне отпуска. Вечером ей уже надо было ехать в Югославию! Я бы на ее месте…

– В Югославию?

– Да, три недели на Адриатике. Шикарно, правда? Она чуть ли не весь год копила на отпуск. Это они умеют, потому что молодые и одинокие. Мы-то уже такого себе позволить не можем. Я всегда говорю своему мужу…

– А вы случайно не знаете, куда именно она поехала? – перебил я.

Нет, она не помнила, куда.

– Как-то с буквой «а» на конце, – сказала она и произнесла несколько названий, которые звучали не очень-то по… на каком языке говорят в Югославии?., не очень-то по-сербско-хорватски.

– А какая компания организовывала поездку?

Она сказала.

Югославия… Мне вдруг пришла в голову шальная мысль – а не придется ли поехать за главной подозреваемой? Мечты, мечты… Просто смешно на это надеяться. Чем я располагал – фотографией, парой строчек из письма, показаниями одной свидетельницы – и все. Шефа, который на основании такого мизера послал бы меня в командировку, еще свет не видывал. Не родился еще такой шеф. А как я хотел на Адриатику. Да еще сейчас, в конце августа… просто чудо!

Я вышел из универмага, и мне показалось, что в городе стоит нестерпимая духота и вонь. Меня охватила невыразимая тоска по теплому средиземноморскому ветру, по скалам, освещенным солнцем, по глубокой синей воде. Но я был холостяком, а таковые в нашем управлении не имели ни малейших шансов на отпуск в это время. Я сел в раскалившуюся на солнце машину и поехал по пыльным, вонючим улицам города, тихо проклиная свою судьбу.

Было начало двенадцатого, когда я позвонил в дверь квартиры на втором этаже нового дома в Отмаршене. На маленькой табличке рядом со звонком было написано «Янсен». Чуть ниже красовалась старомодная эмалированная табличка с готической надписью «Хелена Май-зельбах».

За дверью раздались шаги. Дверь приоткрылась.

– Благодарю вас, мы ничего не будем покупать! – сказала пожилая женщина, выглядывая в щелку.

Вот так всегда. Есть во мне что-то, напоминающее агента по продаже пылесосов. Может, у меня просто чересчур серьезный вид.

Дверь захлопнулась.

Я позвонил снова. Когда дверь приоткрылась еще раз, я сказал в щелку: «Криминальная полиция!» и показал свой значок.

– О Господи! – вздохнула старая дама и открыла дверь.

Стоит мне сказать «криминальная полиция», люди сразу же поминают имя божье. А между тем визиты мои только в самых редких случаях имеют отношение к делам религиозным.

– Что-то случилось с Франциской? – спросила старая дама и тут же сообщила мне, что она – Хелена Майзельбах, тетя Франциски Янсен.

– Нет, – сказал я. – С ней ничего не случилось. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Но у меня есть несколько вопросов. Можно мне войти, фройляйн Майзельбах? Моя фамилия Клипп. Или вы предпочитаете говорить на лестнице?

– Нет, нет, – в панике замахала руками фройляйн Майзельбах. – Пожалуйста, проходите!

Я прошел и тут же увидел светло-серый жакет. Он висел в коридоре на плечиках, неподалеку от гардероба с зеркальной створкой. На правом рукаве жакета отчетливо виднелись темно-коричневые пятна. Не обращая внимания на фройляйн Майзельбах, я направился к жакету, внимательно осмотрел пятна, поплевал на указательный палец, потер им пятна и понял, от чего они.

Это была кровь.

– Что вы делаете? – испуганно вскрикнула фройляйн Майзельбах.

– Странные пятна, – проговорил я и проницательно глянул на нее.

– Что это значит – странные? – спросила она. – Ничего странного. Это кровь. Моя племянница порезала палец, когда укладывала чемодан, и…

– Вы сами видели?

– Нет, она так мне сказала.

– В универмаге «Вайнгеймер» сегодня утром обнаружен труп мужчины, который был заколот, – сказал я тихо. – Его убили в субботу. Ваша племянница была с ним знакома. Больше того, он даже носил ее фотографию в бумажнике. Судя по показаниям свидетелей, она последняя виделась с ним. Мы располагаем ее письмом к нему, которое не назовешь очень уж ласковым. И вот мы находим кровь на рукаве ее костюма. Фройляйн Майзельбах, что вы можете сказать обо всех этих странных совпадениях?

Более идиотского начала для разговора просто невозможно было придумать, в чем я тотчас же и убедился. Глаза фройляйн Майзельбах расширились. В них отразился ужас. Она побледнела как мел и стала медленно пятиться, пока не достигла стены рядом с открытой дверью на кухню. Прислонившись к ней, она взирала на меня, как на господа бога, собственной персоной сошедшего с небес, не в состоянии вымолвить ни слова. Из ее раскрытого рта вдруг вырвался протяжный стон, и не успел я ее поддержать, как она поехала по стене, потеряв' сознание. Голова ее пришлась как раз на голубой кокосовый коврик перед дверью.

– Что же ты за скотина такая безмозглая! – в сердцах сказал я себе и, глядя в зеркало, выразительно повертел пальцем у виска. Затем осторожно перешагнул через бесчувственную фройляйн Майзельбах, быстро прошел на кухню, намочил под краном полотенце и положил ей на лоб. Она довольно скоро пришла в себя, и я помог ей подняться. Она беспрекословно дала отвести себя на кухню, где без сил рухнула в кресло.

Только теперь я смог хорошенько разглядеть ее. Густые седые волосы, падающие на лоб, маленький курносый нос в крупных порах. Крошечный ротик, губы бантиком. Узкий разрез водянистых глаз, окруженных сеточкой морщин. Полные руки подрагивают на коленях.

– Извините, ради бога, – сказал я торопливо. – Я не хотел.

– Моя племянница не могла… – шепотом произнесла она и запнулась. – Нет, она не могла это сделать!

Я сел в кресло напротив.

– Хм… А вы знали Альфреда Ладике?

– Альфреда Ладике? – переспросила она и покачала головой. – Это что лее, тот…

– Да, убитый.

– Нет, – сказала она. – Франциска… Моя племянница никогда не упоминала этого имени.

– Она не изменилась в последнее время? Может быть, стала более скрытной, чем раньше? Или волновалась? Беспокоилась?

– Нет. Немного нервничала – это верно, но сами понимаете– она не была в отпуске больше года. И потом такая нагрузка – курсы английского по вечерам, дважды в неделю до половины одиннадцатого. Она ведь хотела вырваться оттуда. Я имею в виду универмаг. Хотела сменить профессию.

– У нее есть друг?

– И не один – целая компания. И друзья, и подруги. Собираются на вечеринки, или ходят на дискотеку, или ездят купаться. Масса занятий! Но если вы имеете в виду что-то серьезное и прочное – нет. Я бы, разумеется, знала об этом.

– В отпуск она поехала одна?

– Да, – кивнула фройляйн Майзельбах.

– А куда?

– Я дам вам адрес, – сказала она.

– Можно взглянуть на комнату вашей племянницы? – спросил я.

– Это необходимо?

– Да, – сказал я. – Правда, у меня нет ордера на обыск, но я получу его, если вы будете настаивать.

– Какой ужас! – вздохнула она. – Какие жуткие слова – криминальная полиция, убитый, ордер на обыск…

– Пожалуйста, не сыпьте мне соль на рану, – сказал я. – Бывают минуты, когда мне хочется пойти в билетные контролеры.

– Что же, пойдемте, – пригласила она. – Но вы не найдете ничего, что могло бы бросить тень на мою племянницу. Девочка никому не причиняла зла.

Пока мы шли по коридору до комнаты Франциски, она не прекращала причитать:

– Надо же! Ведь я же хотела уйти! Если бы я ушла из дома на пятнадцать минут раньше, вы бы не увидели жакет. Я собиралась отнести его в химчистку.

Я ничего не ответил.

Комната девушки оказалась на удивление хорошо обставленной. Светлая шведская мебель с однотонной обивкой, низкий круглый стол, книжные полки, на которых царил милый беспорядок. Картинки и безделушки – в изобилии, но ни одной безвкусной. На небольшом письменном столе – несколько книг.

– А где спит ваша племянница? – спросил я.

– Рядом!

Фройляйн Майзельбах провела меня в узкую комнату, где стояли кровать, шкаф и комод. Над кроватью висели репродукции: «Арлекин» Пикассо, «Тигр» Марка. В рамочке– изречение Тагора: «Я спал и мне приснилось: жизнь – это радость. Я проснулся и увидел: жизнь – это долг. Я принялся за работу и вижу: долг – это радость». Или что-то в этом роде.

Ну да, ведь ей всего двадцать лет. В этом возрасте подобная ерунда кажется такой глубокомысленной! У меня вдруг возникла странная ассоциация – я вспомнил Фауста в комнате Гретхен: «Это дитя превзойдет невинностью любого ангела!»

Мне с трудом удалось отогнать от себя эту мысль и не улыбнуться. Я почувствовал неимоверное желание закурить, но спрашивать разрешения не стал, повернулся и снова направился в комнату предполагаемой преступницы Всюду за мной по пятам следовала ее тетя, глядя на меня с молчаливым неодобрением и опаской. Я бегло просмотрел книги: это были учебники по английскому языку. Потом заглянул в ящик письменного стола.

– Как я ни сожалею, фройляйн Майзельбах, но кроме адреса вашей племянницы мне придется взять для экспертизы кое-какие мелочи.

– Даже не знаю, что и сказать.

В ее голосе трогательно смешались покорность судьбе, строптивость и страх перед грозным представителем закона.

Глядя на нее, я подумал: вот почему у нас в стране так и не победила ни одна революция. Я лично никогда бы не позволил так обращаться с собой, как позволяют мне эти люди, не способные сказать ни слова наперекор. Мы не раз обсуждали с коллегами, почему нам никогда не возражают и не протестуют. Некоторые высказывали мнение, что подобное поведение – признак нечистой совести. Я не согласен. По-моему, у нации это просто в крови. Если кого-то всемогущий Господь наделил должностью, то, стало быть, он вручил ему и власть. А власть наша нация воспринимает с совершенным смирением, как какое-то стихийное бедствие. Землетрясение. Ураган. Это надо принять как должное, ибо ничего тут, дескать, не поделаешь.

Одним словом, из ящика стола Франциски Янсен я реквизировал папку с письмами, а также толстую клеенчатую тетрадь, в которой она вела дневник. Последняя запись относилась к июню этого года. Реквизировал я жакет и зеркальце. Фройляйн Майзельбах не прикасалась к нему, стало быть, превосходные отпечатки пальцев на нем принадлежали Франциске. Фройляйн Майзельбах, тихо всхлипывая, протянула мне большой бумажный пакет, чтобы все это сложить, оторвала листок от календаря и дрожащей рукой написала на обороте: «Франциска Янсен, отель «Венеция», Йелса, остров Хвар, Югославия». Я подчеркнуто вежливо поблагодарил и сказал, что пока еще ничего не доказано, а, значит, не стоит беспокоиться понапрасну. Может, все еще и обойдется.

Она спросила:

– А вы дадите мне знать, когда выяснится, что Франциска не…

– Тотчас же! – заверил я. – У вас есть телефон?

– Да.

Она назвала номер.

Я поблагодарил и вышел.

В универмаге «Вайнгеймер», рядом с которым мне, как обычно, не удалось найти места для машины, я взял личное дело продавщицы Франциски Янсен, заглянул к Штракмайеру-старшему, который оказал мне столь холодный прием, будто я лично был повинен в случившемся, и поехал на службу. Там я прямиком направился к шефу и доложил ему, что уже сделано и что я намерен делать дальше.

– Значит, пока все идет нормально? – проскрипел он. – Что удивительно: при обилии женщин трудно ждать хорошего конца, правда? Кстати, свяжитесь с отделом по борьбе с мошенничеством и наведите справки по их картотеке насчет покойного донжуана. Недавно на совещании речь зашла о том, что брачных аферистов стало заметно больше, так, может быть… Словом, справьтесь, не повредит!

– Хорошо, – сказал я и принялся за свои дела.

Перво-наперво отправил в Интерпол телеграмму с просьбой выяснить, проживает ли в отеле «Венеция» в Пелсе Франциска Янсен, и приложил описание ее примет, а также добавил, чтобы местная полиция была максимально осторожной.

Зазвонил телефон. Тот самый репортер из редакции бульварного листка. Когда я его отшил? Надо же, прошло целых три часа. Как летит время!

– Господин комиссар Клипп? У меня есть информация по поводу убийства в универмаге. Это верно, что подозревается некая Франциска Янсен?

– Кто, черт возьми, сморозил вам такую чушь? – рявкнул я. И сделал ошибку. Надо было сказать: «Янсен? Какая Янсен? Никакой Янсен не знаю. Вы ничего не путаете?»

А раз рявкнул, значит, выдал себя: так оно и есть. Вот влип!

– Я не уполномочен называть вам источник информации, – с холодным торжеством произнес репортер. Его явно распирало от гордости.

– Не забывайте, уважаемый, – сказал я уже спокойно, – речь идет о серьезном преступлении. Тут не до шуток. Так кто вам сболтнул такую чушь?

– Сожалею, но ничего добавить не могу. Благодарю!

Он повесил трубку.

С каким наслаждением я проучил бы этого наглеца!

На всякий случай я позвонил фройляйн Майзельбах.

– Говорит Клипп, – сказал я. – Фройляйн Майзельбах, слушайте внимательно. Если к вам придет кто-нибудь из газет, не говорите ни слова. Понятно? Иначе вы можете сильно навредить своей племяннице.

– Спасибо, – всхлипнула тетушка. – Но тут уже побывал один, который…

Выходит, я опоздал. Что до сенсаций, у господ вроде этого на них чрезвычайно острый нюх – как у лисиц в сумерки.

Я позвонил в универмаг и попросил к телефону очаровательную фрау Цирот.

– Вы давали какую-нибудь информацию репортерам? – спросил я.

– Нет, – ответила она.

– Если узнаю, фрау Цирот, вам не поздоровится, – сказал я. – Кроме вас мог проболтаться только доктор Тютер, во что я не очень верю. Он вряд ли хочет, чтобы название его фирмы мелькало в газетах в связи с убийством.

– Я никому ничего не говорила, – пролепетала фрау Цирот.

Я повесил трубку. Наш эксперт, которому я отнес дневник Янсен и то письмо к Ладике, дал однозначное заключение: все это написано одним почерком.

Я поставил фотографию девушки на письменный стол у ящичка с картотекой. Фройляйн Янсен выглядела на ней просто замечательно. Я поглядел на нее, повертел в руках карандаш и подумал – интересно, что она сейчас делает? Город изнывал от августовского зноя – шел двенадцатый час дня. Мой неуютный кабинет весь провонял куревом и мастикой для натирания полов. Неужели фройляйн Янсен плещется сейчас в Средиземном море?

Если она уехала в субботу вечером, то уже должна добраться до места. Может, сейчас как раз распаковывает чемоданы в номере. Или вышла на балкон и смотрит на яхты, скользящие по голубой воде. А из ресторана пахнет жареным мясом, с перчиком, с чесночком…

А вдруг она вовсе не в Иелсе? Где же тогда? Снова телефонный звонок Не дают разыграться воображению. Хорошо было Шерлоку Холмсу: красное вино, трубка, ноги у камина. Впрочем, при такой жаре камин был бы, пожалуй, ни к чему.

– Клипп у телефона, – сказал я в трубку. Звонили из лаборатории. Пятна крови на жакете были той же группы, что и у Ладике. Последовал целый ворох научных терминов, без которых они почему-то не могут обойтись. Я слушал, не вникая, и продолжал разглядывать фотографию.