Текст книги "Завсегдатай"
Автор книги: Тимур Пулатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
Молчали и за окном. Маруф кусал губы.
Только Турсунов встал и, не проронив ни слова, вышел. Люди во дворе расступились, и он сел на кусок рельса, обхватив голову.
– Исхак, – сказал тихо Нуров, – ты приехал не только к Кулихану. Все мы, и я, и Турсунов, весь колхоз, помним тебя и любим.
Беков ему не ответил.
Маруф просунул руку в окно и с трудом коснулся плеча Бекова:
– Дядя Исхак, идемте домой. Не надо больше объяснять ничего.
Беков встал и, поддерживаемый Эгамовым, вышел из конторы.
Когда проходили мимо Турсунова, Турсунов поднялся и долго смотрел на своего бывшего командира влажными от слез глазами.
Но тут все услышали Нурова:
– Эй, гаждиванцы, все на ужин к Турсунову. Еды всем хватит!
– На ужин, на ужин! – закричали в ответ, залико вали все, кто был во дворе, побежали, обгоняя Бекова На ходу подвязывали халаты, подбегали к крану на улице и, подставляя головы под струю желтоватой гаждиванской воды, хохотали…
А Беков и Эгамов с Маруфом шли домой по темным переулкам. И как бывший адъютант ни старался идти тише, сапоги его предательски скрипели, слов но был кто-то с ними четвертый, ненужный
Вскоре за воротами дома стали звать командира гаждиванцы:
– Товарищ Беков, просим вас на ужин
Звали долго, очень нежно, жалеючи:
– Без вас нам будет плохо…
– Хотите, и мы не пойдем, только скажите
– Вы чем-то недовольны, товарищ Беков Но мы ведь искренне были за вас…
Но Беков не слышал гаждиванцев Он лежал один в своей комнате, с мокрым полотенцем на голове и думал о друге своем, Нурове, человеке, который оказался намного мудрее его Вспомнил Беков и о тех далеких годах, когда председатель, боясь скорых решений, просил хорошенько подумать о реке прежде чем строить Гаждиван. Вспомнил Беков и о крупной ссоре из-за реки, когда он на время отстранил Нурова от дел Но разве можно было знать тогда молодому Бекову, что и большое добро может прийтись не к месту и обернуться злом? Разве не об этом та притча, которую любил рассказывать ему Нуров?
Но что теперь затевает Нуров?
«Не надо противиться ему, – думал Беков, – иначе снова буду чувствовать себя плохо…»
4
Командир полюбил одиночество. Рано утром уходил он из дома, а Эгамов с Маруфом в тревоге искали его в переулках Гаждивана.
Сейчас, обнаружив Бекова, Эгамов идет за ним робко, боясь ему помешать. Видит Эгамов, командир заблудился. В полдень никого нет возле домов, белых от соли. Гаждиванцы прячутся под навесами и бредят прохладной родниковой водой.
Возле одного из домов Бекова заинтересовал высокий, до крыши, шест с черепом верблюда – так суеверные гаждиванцы отгоняют духов несчастья.
Долго смотрел Беков на череп, пытаясь постичь эту премудрость, затем пошел туда, где повалился забор, обошел дома и снова очутился возле шеста с черепом.
Почувствовал Эгамов, что сейчас на глаза Бекову попадется Маруф, который начал поиски с другого конца Гаждивана.
Увидев Бекова, Маруф хотел было бежать, но понял, что это глупо, и остановился возле стены напротив.
– Я вот заблудился, – сказал Беков.
– Не мудрено. Сейчас я вас выведу отсюда.
– А ты чем тут занимаешься?
– Решил проветриться. У печи жарко. А Гаждиван пахнет сыростью.
– Откуда она взялась, сырость эта? – спросил Беков, нервно ударяя тростью и злясь на гаждиванскую землю, которая оказалась такой неуютной.
– Отец объяснял, что сырость от пота босоногих людей… Правда, хорошо сказал? Мудрец он у меня…
– Да, народный человек, – согласился Беков, делая тем самым приятное идущему за ними, как тень, Эгамову.
Прошли они немного, и Маруф показал на дом справа:
– Смотрите, дядя Исхак, сова…
Беков остановился и долго, моргая за стеклами очков близорукими глазами, смотрел на дом, над воротами которого были вмазаны в стену два мраморных шара для украшения. Вспомнил командир, что такими шарами отстреливалась эмирская артиллерия, когда Фрунзе штурмовал дворец в Бухаре.
– А вот пасть тигра, – показал Маруф на ворота соседнего дома.
– Похоже, – согласился Беков.
– Здесь как в зверинце, – продолжал рассказывать Маруф с увлечением. – Триста пятьдесят семь домов, и каждый построен с выдумкой. Наверно, нигде в мире нет другого такого поселения.
Шагая за ними в десяти шагах Эгамов слышал весь их разговор и удивлялся, думая, как это сын замечает все такое необычное. Вот этих тигров и сов. Эгамову они ни разу не попадались на глаза.
Затем Маруф сказал нечто такое, что еще больше порадовало отца. Он сказал:
– Мудрец мой боится, что я, как и брат, сбегу в Бухару, на заработки. А мне здесь нравится, дядя Исхак. У брата там в городе холодильник, телевизор, приходит с работы, сидит – смотрит. Жена рядом. Ребенок на коленях. Он ест четыре раза в день и много мяса. Потолстел страшно, а месяц назад я заметил у него одышку… Ведь счастье не в благополучии, верно ведь?
Беков кивнул и пошел, удрученный видом Гаждивана. Теперь потянулись дома пониже, совсем маленькие, и Маруфу не доставляло особого труда, встав на цыпочки, видеть все, что лежит на крышах.
– Дыни сушатся, – объяснял он. – Абрикосы…
А Эгамов, который все еще крался за ними, сомневался: может, Маруф просто успокаивает командира? Хитрое дитя Гаждивана – возьмет потом и сбежит в Бухару, забью о том, что счастье человека не в благополучии.
Сокрушался бывший адъютант и по поводу того, что трудно ему воспитывать сына.
Думая об этом, Эгамов не заметил, как кончился переулок и Беков с Маруфом зашагали по пустырю.
Эгамов остановился – командир может обернуться и увидеть его.
Решил Эгамов выйти к пустырю со стороны высохшей реки Гаждиванки.
Шел он к реке и все думал, искренне сказал это Маруф или нет.
Недавно они поспорили насчет старшего сына Анвара.
– Все это твое воспитание, отец, – сказал Маруф. – Ты был очень груб с Анваром, вот он и сбежал в Бухару.
– Ах, воспитание! – Эгамов схватил сына за руку и потащил в комнату командира, уверенный, что Бекова там нет.
В страшном гневе кричал он:
– Видишь, как живет наш командир!
Бил кулаком по столу:
– Вот его стол!
Тряс саквояжем перед носом Маруфа:
– А вот его вещи!
И толкал сына к стене, чувствуя, что тот пытается увильнуть:
– А вот стены нашего командира, вот его свет!
Включив свет, Эгамов растерялся, увидев лежащего без движения Бекова.
– А вот и командир сам, – проговорил бывший адъютант, извиняясь. – Простите, командир, ради бога. Но мне нужно кое-что объяснить этому остолопу Позвольте, пожалуйста.
Беков хотел было встать и запротестовать, возмущенный тем, что Эгамов все время ставит его в пример сыну. Но вместо этого покорно отвернулся к стене и укрылся с головой простыней.
Маруф, понимая состояние Бекова и сочувствуя ему, сидел, положив руки на стол.
А отец, еле сдерживая себя, чтобы не закричать, продолжал объяснение:
– Слышишь, бездельник, самый лучший дворец эмира бухарского недостоин, чтобы в нем жил такой человек, как наш командир. Но командир в отличие от тебя и твоего брата не тщеславен. Неужели вы думаете, что командир наш не смог бы заработать на машины, на телевизоры, – смешно говорить!
– Мы мешаем дяде Исхаку спать, – сказал тихо Маруф.
Эгамов поднялся, чтобы уйти, но решил, что в отсутствие командира, о котором идет речь, слова его потеряют воспитательное значение.
– Но командир, как все воины отряда, не думал о богатстве и благополучии, он думал о счастье для других.
– Да, я все это знаю, отец. – Когда Маруф выходил из себя, он всегда начинал цинично улыбаться.
Говоря все это, Эгамов не сводил глаз с командира, боясь, что командир может каждую минуту встать и запротестовать. Командир скромен, и похвала и почести неприятны ему.
Но все, о чем говорит бывший адъютант, это правда, и правда эта очищает душу. Ведь сколько накипи появилось на душе Эгамова в этом Гаждиване, среди обмана, хитростей и спекуляции. И как он ждал возвращения командира, чтобы, думая о нем, говоря о нем, очиститься, окунувшись в родник, где столько чест ности, столько добра и мужества…
Эгамов был возбужден до предела и кричал.
– А вы что сделали для людей? Где ваша совесть?
Эгамов вытолкнул сына за дверь. Постоял в растерянности у кровати командира.
Беков лежал в той же позе, не двигаясь. Маленького роста, помещающийся только на половине кровати, жесткой и заржавевшей, которая неприятно заскрипела, как только Эгамов опустился на нее.
– Простите, командир, – сказал он жалобным тоном. – Я совсем схожу с ума от этих моих детей Я плачу, видя, как они попали под влияние Гаждивана. Такие же серые и неумные, мои дети…
Видя, что командир не желает говорить с ним, Эгамов извинился и в расстройстве вышел из комнаты с намерением посидеть в огороде и успокоиться.
Сейчас, пробираясь окольными путями к пустырю, где бродили Беков и Маруф, Эгамов вышел к заводу
Неделя, как заводик был закрыт решением комиссии. Окна и двери обоих цехов заколочены, все ценное, что было во дворе, вывезено, а провода, питающие током корпуса, отрезаны.
Думали: здесь больше нечего брать. Но гаждиванцы эти, оказывается, обнаружили маленький склад, который в спешке был забыт и не описан комиссией, взломали дверь и стали уносить ящики.
Радуясь, тащили они их по домам, накрыв полами халатов. Бегали, суетились, толкали друг друга, роняли ящики под ноги, наступали на них. От негодования потерял Эгамов дар речи, когда увидел все это Словно бегали по его телу И по святому телу его командира.
– Стой! – побежал Эгамов за человеком, который ближе остальных находился к двери склада. – Командир еще не умер!
Гаждиванец от неожиданности уронил ящик и присел. Эгамов дернул его за бороду, разорвал на его груди халат – вот таким он был разъяренным.
– Мы кровь проливали, строили, а вам воровать и грабить!
Гаждиванцы стали молча возвращаться на склад, чтобы оставить ящики, а Эгамов продолжал негодовать:
– Ястребы и стервятники! Вам бы только клевать наши груди, рвать с нас медали и ордена!
Кто-то робко попросил:
– Пожалейте нас, отец Кулихан…
И стали говорить между собой, удаляясь толпой:
– Мы думали, приедет командир Беков… А он приехал, и, наоборот, стали закрывать все.
– Он какой-то усталый, равнодушный. Такой человек не может быть нашим отцом.
– К тому же он, оказывается, и без семьи. А мужчина, не наплодивший детей, все равно что карагач с гнилыми ветвями.
– И еще он без веры. Говорят, что он в молодости бога ругал.
– И имя у него странное. Очень редкое имя среди людей…
– Ладно, будем надеяться теперь на председателя Нурова. Он, говорят, хочет помочь нам…
– Да, надейтесь теперь на него! – побежал было за ними Эгамов, но махнул рукой, вспомнив о Бекове и Маруфе на пустыре.
Увидел Эгамов, что Беков с Маруфом уже идут обратно к дому.
Посмотрев на командира, вспомнил Эгамов слова, сказанные стариками полчаса назад. Да, Беков выглядит очень плохо. Стал он больше кашлять за последнее время, и кашель с кровью отбирает силу его тела.
Вчера Эгамов поразился, увидев на столе руки командира.
«Руки покойника», – мелькнула страшная мысль, и с этой мыслью потом всю ночь боролся бывший адъютант.
– Знаете, – продолжал Маруф начатый разговор, – вначале я настороженно отнесся к вам. Мне не нравилось, что отец делает из вас бога… Вы такой же, как все. И можете страдать. И никакой вы не бог И я завидую вам.
– Завидуешь? – насторожился Беков.
– Я не знаю, что у меня впереди А вы, дядя Исхак уже прошли, и прошли хорошо. Вы врагов уничтожали. И такой колхоз организовали вместе с Hypoвым – не шутка!.. Я много думал о вас, дядя Исхак, о вашей жизни. Многое мне непонятно Но одно я понял: что все очень сложно на свете…
– Верно, – согласился Беков Его подкупала искренность молодого человека. – Чем больше я жил тем больше убеждался в этом.
– Я вам говорил насчет брата. Я считаю, что он струсил, убежав отсюда. А я, я хочу остаться и помочь Гаждивану. Ведь здесь все изменится, я уверен Я верю председателю Нурову… И еще, – продолжал Маруф, – я уважаю вас за то, что вы не боитесь говорить прямо Очень нужно, чтобы такие люди, как вы, дядя Исхак, говорили с нами прямо. Ведь мы ваши дети, нам жить в Гаждиване. Отец этого, к сожалению, не понимает
С волнением слушал Эгамов их разговор. Многого не понял. Но то, что сказал Маруф о боге, обозлило бывшего адъютанта.
«Может, мальчишка, которому я дал жизнь, знает больше меня о боге, – рассуждал Эгамов, – но я, отец его, думаю иначе. Человеку очень нужен бог, добрый, мужественный бог, бог – командир и отец Если его нет, человек остается один в растерянности»
Давно, когда Эгамов пришел в отряд, он прогнал из души ложь того бога, о котором говорила ему религия. И принял любовь к командиру, считая, что только будучи таким, можно сотворить добро.
Разговаривая, Маруф с Вековым шли по улице
Стемнело. И чтобы разглядеть их, Нурову и Турсунову, сидящим возле эгамовских ворот пришлось зажечь фары машины.
– Исхак, – тихо позвал Бекова Турсунов
Нуров остался сидеть в машине, не желая мешать их разговору
Беков смотрел на Турсунова, в первые секунды не узнавая, кто перед ним.
– Пришел попрощаться, – сказал Турсунов
– Уезжаешь? – дрогнул голос Бекова.
– Да. Счетоводом к Нурову, – Турсунов заговорил торопливо, злясь. – Нужно же мне где-то отработать год до пенсии У меня сын растет
Турсунов наклонился к Бекову и доверительно словно ища у него поддержки, объяснил
– Когда Гаждиван соединят с колхозом, хочет Нуров здесь консервы производить. Я просил, умолял, чтобы он оставил меня директором, но разве этот изверг поймет душу товарища? Нуров сказал: мне нужен деловой человек, и плевал я на твои былые заслуги! Так и сказал! Выходит, мы уже ни на что не способны… – И уже другим тоном, громко, чтобы слышал Нуров: – А что, если и ты, Исхак, переедешь к Нурову? Нам будет спокойнее у него.
– Прощай! – Беков поспешно протянул руку.
Турсунов двумя руками сжал ее и хотел было еще обнять друга, но Беков открыл ворота и ушел, оставив его растерянным…
5
Долго он лежал на кровати, пока не услышал гул толпы. Беков приподнялся: где-то рядом шумели и кричали люди. Гул сразу прекратился, когда Беков вышел на улицу.
Первую минуту он ничего не понимал, остановился и смотрел на огромного размера буквы вдоль длинной стены. Под стеной сидели люди.
С большим трудом удалось разобрать, что буквы эти написаны на жестяных и картонных вывесках: «Парикмахерская», «Ремонт керогазов», «Цех вулканизации», «Чайхана»…
Люди молча держали перед собой эти вывески, и, как только командир перешел дорогу и приблизился к ним, появился человек с лошадью. Повернул лошадь так, чтобы Бекову было удобно сесть, а поводья передал Эгамову.
Беков стал взбираться на лошадь, оттолкнул Эга-мова, поспешившего на помощь.
Эгамов сразу подумал, что здесь что-то подстроено. Старики были злы на Бекова и теперь хотели посмеяться над ним.
Беков наконец очутился в седле, но лошадь опустила морду, не желая двигаться.
Эгамов побежал вперед, дернув за поводья, и в отчаянии замахал руками, торопя лошадь за собой, ибо ему было неловко перед стариками за своего командира.
Люди встали и, держа перед собой вывески, как щиты, пошли за Вековым.
То, что предстало его взору, было до того непонятным..
На главной улице, там, где еще вчера люди были заняты делом: кузнецы надували мехи, парикмахеры стригли головы, в пекарнях готовили хлеб, в слесарных клепали примусы, – было тихо и мертвенно
Двери и окна мастерских по обе стороны глухо и навсегда заколочены, а на стенах написано зловещее объяснение всему: «Ликвидация».
Старики забегали, засуетились, толпами наваливаясь на всадника, словно всадник этот был послан ником высших сил, только что спустившимся с небес, чтобы помочь обиженным.
За эти дни произошло столько всякого…
– Командир, я ничего не понимаю. Объясните, ради бога!
Возле дверей дома, где случайно сохранилась вывеска «Моментальное фото» Беков остановил лошадь. Старики, обогнав его, стали толкать дверь, прыгать на подоконник. Несколько человек влезли внутрь через окно
Вытащили кусок фанеры с фотографиями, бросили к ногам остальных, тех, кто был снаружи, они начали срывать эти фотографии и, довольные, прятать за пояса халатов.
Возле дерева, недалеко, были сложены вывески, их не успели унести хозяева мастерских.
Человек официального вида с блокнотом и карандашом в руках считал их под фонарем.
Беков подъехал к нему, чуть приподнялся в седле, требуя разъяснений.
– Странные эти гаждиванцы, – стал говорить человек, не поднимая головы, а только глядя на тень лошади. – Носятся с вывесками в надежде, что кто-то отменит ликвидацию.
– А что происходит? – обозлился Эгамов оттого, что человек этот не обращает на Бекова должного внимания.
– Теперь уже никто не отменит нового решения комиссии. Гаждиван окончательно передан во власть Нурову… И знаете, мне уже новую должность подыскали в колхозе. Счетовода… А какой из меня счетовод, сами понимаете… Был и инспектором, и уполномоченным, и завутильбазой. Теперь, говорят, счетоводческое дело надо развивать…
Он нес какой-то бред, этот человек из поселкового Совета, и Эгамов сказал:
– Не обращайте на него внимания, командир Это мелкая сошка…
Лошадь Бекова заржала, поднялась на задние ноги и бросилась в переулок.
Эгамов бежал за Вековым, и это была такая радость – вновь видеть командира на лошади.
– Командир, – шептал Эгамов, – я хочу умереть с вами. Не оставляйте меня в одиночестве в Гаждиване, умоляю вас…
Рано утром командир направился к площади Обелиска, чтобы автобусом уехать в город. Не желая оставлять его одного, Эгамов украдкой пошел за Вековым и видел, как тот садится в автобус. Эгамов догнал автобус на попутной машине. Было такое ощущение, что автобус этот не доберется до Бухары, – он весь скрипел и дребезжал. Беков сидел впереди, опустив голову, не замечал своего адъютанта.
Весь путь к городу был знаком Эгамову, каждый холм. Басмачи карабкались по голым холмам, а воины Бекова стреляли им в спину, и они бездыханными трупами катились вниз.
Уверен Эгамов, покопай сейчас поглубже, глубже корней клевера, можно найти немало останков.
Всегда он спокойно относился к убитым, это были враги. Но сейчас сердце отчего-то заныло. Нет, не от жалости и сожаленья. От другого. Подумал, что он сам или кто-то из его близких у порога смерти, вот поэтому он так остро ощущает смерть других, убитых им…
Хватит!.. Сколько раз Эгамов повторял про себя это слово. Надо беречь командира, успокаивать, охранять его сон, кутать ноги, чтобы не простудился. Хочет Эгамов этого, хотя каждый раз восторгается, когда видит командира активным. Не может представить его дряхлым, брюзжащим стариком, сидящим целый день на скамейке, в сквере или в чайхане. Живущим только сегодняшним днем, равнодушным к жизни и смерти.
Нет, командир его не такой, и поэтому он достоин поклонения.
Было душно, и площадь и само здание вокзала так накалились, что в глазах у Эгамова рябило. Ноги почти не подчинялись ему, когда он вылез из машины и сел под навесом с намерением встретить здесь Бекова.
Кто-то из знакомых, не то гаждиванских, не то колхозных, долго удивлялся, увидев его. «Да ведь ты ужасно выглядишь, отец Кулихан, – говорил он, – худой, бледный, и спина согнулась, и щеки, а глаза какие-то блеклые, неживые, никогда я таким тебя не видел!»
Эгамов прогнал его, но потом повстречался еще кто-то и тоже выражал сочувствие. И еще сказал:
– Теперь будет хорошо нам с Нуровым.
– Постой, ты откуда? – спросил Эгамов.
Оказалось, что гаждиванец.
– Да, – сказал Эгамов, – вам действительно все равно.
Сказал спокойно, не ругаясь, вдруг почувствовал, понял, что и он устал, что надоело все это, главное – был бы жив командир, уйти бы с ним подальше от дележа, от комиссий, от колхоза и Гаждивана, от всех этих проблем, которым конца не видно, уйти в поле, к деревьям, к тишине и жить, просто дышать. И пусть теперь другие думают, другие строят, другие воюют, а они будут жить воспоминаниями, чистыми, прекрасными, романтическими. Ведь командир и он имеют на это право, ведь они столько сделали, и даже сделали больше, чем отпущено на одну человеческую жизнь. Больше, чем на одну человеческую жизнь, голодали и мерзли, были на войне, их расстреливали, убивали, покрыли их тела язвами и ранами, изрубили лица и руки…
– Ты что тут делаешь? – услышал он голос Бекова за спиной.
– Командир! – закричал Эгамов, делая удивленное лицо. – И вы приехали?.. А меня тоже что-то потянуло в город…
– Знаешь что?! – вдруг рассердился Беков. – Хватит! Надоела твоя опека!
– Но ведь вам нездоровится, командир. Вам нельзя одному. И я умру, если вы будете ругать меня. Я и так голову потерял из-за того, что вы не едите и у вас бессонница. Проклятый завод! Все было так хорошо, когда вы приехали, я так был счастлив. Словно змея сглазила мое счастье. И вы что-то обижены, все реже и реже разговариваете со мной. И мне больно… Столько лет ждал я вас, все мечтал – вот вернетесь вы, и я помолодею. Меня же столько обижали, командир, если бы вы знали, сколько издевались надо мной, душу мою исцарапали… – Эгамов говорил, не обращая внимания на незнакомых людей вокруг, которые слушали. Кровью обливалось его сердце. От боли, обиды, сострадания и любви.
– Хорошо, хорошо, – говорил Беков, обнимая его и успокаивая.
А Эгамов уткнулся в его грудь, хотел спрятаться, уйти от всего и чтобы командир был всегда рядом.
Протянули стакан ледяной воды, а он долго не мог выпить – дрожали губы.
А когда выпил и успокоился, медленно они пошли с командиром.
– Не нравятся мне здешние люди, – сказал Эгамов. – Все чужие. Никто не поздоровается.
А когда вышли на проспект, вдруг вспомнил он о сыне Анваре и опять расстроился.
– Нет, не пойду я к нему. Кто из нас старше, я или он?
Беков остановился.
– О ком ты?
– Если я пойду к Анвару, он подумает: отец простил меня. А я до конца дней своих не прощу ему измену Гаждивану.
– А вот я пошел бы… К самому плохому сыну пошел бы.
– Конечно, командир, ваш сын не был бы таким лоботрясом! Он был бы достойным вас!
Беков не ответил. Шел, очень сильно сутулясь.
И тут Эгамов увидел то знакомое здание. Здание обкома… Эти машины, эти двери, эти флаги и герб над главным входом – всё заставило его подтянуться.
– Здесь я держал коней в ту ночь, командир. А здесь стоял милиционер, – начал было вспоминать он, но тут же умолк, увидев, как им навстречу выходит постовой…
Милиционер сообщил, что у секретаря Мавлянова совещание, и они стали ждать. Вначале расхаживали возле гранитных ступенек, но вскоре оказалось, что это неудобно: их толкали люди, спешившие с деловым видом.
Милиционер сделал замечание:
– Лучше будет, если вы придете в приемный день.
Тогда они пошли, сели в сквере. И молчали. Сейчас все было здесь совсем не так, как много лет назад.
Вспомнилось Эгамову, что тогда каждый в обкоме с улыбкой встречал Бекова. Даже если было совещание, молодой Мавлянов выходил встречать командира, усаживал в кабинете, поил чаем, а если Беков соглашался, брал и его на совещание. И хотя обсуждался вопрос очень далекий от их гаждиванских проблем, Мавлянов предоставлял ему слово и просил сидящих в зале внимательно прислушиваться к советам командира, ибо очень ценил его ум, его знание жизни и ораторские способности.
Одним словом, двери обкома были всегда распахнуты перед Вековым, и он, пользуясь этим, приезжал к секретарю в любой час дня без предупреждения.
Пока ждали, Эгамов несколько раз бегал за чаем и поил командира. Потом Бекову захотелось холодной воды. Эгамов долго уговаривал его, боясь, что тот простудится, но все горело внутри Бекова.
…Беков побледнел и растерялся, когда вышел Мавлянов. Одернув китель, он пошел к его машине и наклонился к секретарю, уже сидевшему рядом с шофером:
– Добрый вечер, товарищ Мавлянов… Я Беков.
Несколько мгновений секретарь смотрел на Бекова красными от переутомления глазами. Спросил:
– Вы ко мне?
От этих слов Беков сильно изменился в лице, закашлялся и схватился за дверцу машины.
– Не узнали?..
Мавлянов еще раз внимательно посмотрел. Покачал головой, чувствуя себя немного неловко.
Шофер нетерпеливо нажал сирену.
– Я Беков… Из Гаждивана.
– А, из Гаждивана! От Нурова? – с облегчением проговорил Мавлянов и с укором: мол, так бы и сказали сразу, к чему такое длинное объяснение? – Передайте, что вопрос о Гаждиване обсуждался в финансовых органах, но пока еще кое-какие детали…
Мавлянов остановился, заметив странное выражение лица Бекова.
– Простите, или вы по другому вопросу?
– По этому же. По Гаждивану, – еле слышно сказал Беков, потеряв вдруг интерес ко всему.
– Значит, отдельно от Нурова, так я понимаю?.. Тогда давайте решим так: вы приходите ко мне завтра в девять утра. Сегодня я очень устал после совещания.
Слушая секретаря, Эгамов приблизился к машине, и тут Мавлянов заметил его.
– Вас двое? – спросил.
– Да, товарищ… – испугался Эгамов.
– В таком случае идемте. – Он вышел из машины. – Двое одного не ждут…
Направляясь к зданию, Мавлянов продолжал:
– Хорошо, что вы приехали. Нуров рассказывал, что среди гаждиванцев есть и такие, кто возражает против присоединения к колхозу. Может быть, соображения таких людей резонны. Вот и выложите их.
Растерявшись, Эгамов сразу и не заметил, как отстал от них командир. Потерялся в толпе, которая хлынула из обкома после совещания, среди людей с портфелями.
– Уважаемый товарищ. – жалобно проговорил он, показывая на Бекова.
Мавлянов поднялся на самую верхнюю ступеньку и обратился к людям с портфелями:
– Товарищ! Пропустите гаждиванца… Да, да, этого, в кителе.
Приказ был понят, люди расступились, и Беков долго и мрачно шел мимо молчаливых рядов.
Мавлянов нажал кнопку на стене, отодвинулись шторы, и они увидели большую квадратную доску с контурами рек, дорог и полей.
Красивая была доска, разноцветная. Эгамов, осмелев, потрогал ее – не то гранит, не то подделка под гранит.
Сначала загорелась крупная надпись: ««Карта-макет области» А потом помельче: «Подарок членов кружка «Умелые руки» Дворца пионеров областной партийной конференции»
Еще больше поразился Эгамов, когда Мавлянов нажал вторую кнопку и на макете замигало, заиграло множество лампочек разного калибра: от крошечной, для карманного фонаря, до крупной, шестидесятисвечовой.
Самая крупная, где-то посредине, била в глаза ярким светом, и Эгамов понял, что это главный город. А все, что разбросано вокруг в беспорядке, – просто города, городишки, районные центры и рабочие поселки.
«Как красиво представили пионеры землю нашу, как хорошо и чисто! Какая прелесть смотреть на мир их детскими глазами! Но пусть, пусть видят так дети наши. Пусть ничто не омрачает их, наших маленьких граждан», – думал Эгамов.
Беков, наоборот, сидел равнодушный, подавленный. Глаза его слезились от усталости.
– Вот, посмотрите, – начал Мавлянов. Он взял линейку и показал на крошечную, еле горевшую лампочку Это и есть место, где вы живете. Гаждиван.
Он долго искал ее, прежде чем показать.
Он торопился, был очень занят. Много раз звонили телефоны. Мавлянов смотрел на часы и говорил, называл много учреждений много имен и названий
Голова Эгамова шла кругом. Как может один, да еще немолодой человек, даже такой большой, как Мавлянов, заниматься сразу столькими делами…
– Так вот, уважаемые отцы Гаждивана. Место, где вы живете, – не город, не село, не рабочий поселок.
Заметив, что Эгамов более активный из двоих, Мавлянов подозвал его к карте:
– Прочтите-ка, что за административное деление…
Внизу, под лампочкой, Эгамов прочел:
– «Про-чи-е на-се-лен-ны-е пун-кты…»
Мавлянов подождал, видимо, давая возможность понять смысл прочитанного.
– Теперь понятно? Гаждиван – прочий населенный пункт… А на языке экономистов это значит, что у вас нет ни промышленности, ни сельского хозяйства, ни промыслов… А люди живут. Ничем не занятые люди. Многие годы Гаждиван потребляет то, что создают другие города… Кроме того, есть масса иных проблем, о которых вы знаете лучше меня… И я хочу вас послушать. Все ваши мысли и предложения.
Мавлянов обратился к Эгамову. А тот растерялся и сел рядом с Вековым,
– Вы люди мудрые. Слушаю вас…
– Наш командир знает, – сказал Эгамов, думая, что Мавлянов наконец обратит внимание на Бекова и поймет, с кем имеет дело.
– Командир? – удивился Мавлянов, глядя на Бекова. – Почему вас так называют?
Эгамов ждал, что командир сейчас все напомнит, но – горе! – тот молча опустил голову.
– Ладно, – снова заторопился Мавлянов, – я думаю, что не стоит сейчас выяснять, кого как в шутку называют земляки. Я хочу послушать ваши предложения.
Но Эгамов с командиром молчали. Чувствовали они себя скованно. Эгамов тоже вдруг потерял интерес ко всему. И то, что говорил потом Мавлянов, слышалось как далекое, не относящееся к ним:
– В таком случае прошу выслушать меня внимательно. И рассказать потом о нашем разговоре тем гаждиванцам, которые сомневаются… Какой же есть выход? Может, завод построить новый? – в форме вопроса говорил Мавлянов, приглашая тем самым отвечать или возражать. – Но какой? Нет сырья поблизости, понимаете? Ни руды, ни лишнего хлопка. Весь хлопок, который выращивается в колхозе Нурова идет сюда, в Бухарский комбинат, весь до единого грамма. Промысловые артели? Но Гаждивану нет и сорока лет. Народ там собрался разный, народ без традиций, без корней. Ни ковроделов среди вас нет, ни золотошвей, ни гончаров. Значит, и это отпадает…
То, что предлагает Нуров, сейчас, пожалуй, самое разумное. Колхоз у него богатый, и Гаждиван, став поселком колхоза, быстро расцветет за счет виноделия, консервного производства. Будет прекрасно, если его идея осуществится. Сейчас она еще до конца не оформлена, есть в этой идее много слабых мест. Надо подумать еще и еще, посоветоваться со специалистами, учеными. Чтобы опять не произошла горькая ошибка…
Я прошу вас, с доверием отнеситесь к Нурову. Он взялся за неимоверно трудное дело. И без вашей помощи ему не обойтись… Проявите мудрость, отцы Гаждивана… Прошу вас…
Мавлянов проводил их до дверей и долго смотрел вслед Бекову, мучительно вспоминая, где же раньше он видел этого старика. В какое-то мгновение он даже хотел махнуть рукой на усталость и занятость и остановить Бекова, чтобы подробно расспросить его о том, была ли в их долгой жизни дорога, где они встречались.
Но Мавлянов не сделал этого. Он утешал себя тем, что скоро, месяца через два, он приедет в Гаждиван, чтобы познакомиться с тамошними делами, и вот тогда-то у него будет возможность поговорить со стариком в военном кителе.
А Беков и Эгамов, выйдя из обкома, пошли снова в сквер, чтобы успокоиться там в прохладе.
Старики некоторое время молчали, подавленные случившимся.
И Эгамов, чтобы утешить командира, произнес:
– Прошу вас, командир, не расстраивайтесь. Во всем виновата усталость Мавлянова. Вот если бы мы пришли утром, он бы обязательно узнал вас…
