Текст книги "Завсегдатай"
Автор книги: Тимур Пулатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)
– А от усталости?
– Каким бы человек ни был усталым, течение прибьет его лодку к берегу.
– А рифы? А подводные скалы? – не унимался Прошка.
– Рифы страшны только большим судам. Не лодкам.
– Выходит, человек не может умереть в море… Тогда как же?
– Человек умрет, если он сам себе враг, – уклончиво ответил Каип.
– Отец никогда не был себе врагом, – заключил Прошка. И, подумав, спросил: – Неужто вы не устали, дядя Каип? Спите. Завтра может начаться путина – будет всем не до сна. А если и не начнется, все равно найдется работа. Соль заставят крошить. Сядем на берегу и будем крутить маленькие жернова. Ну те, что для рыбьей муки… Подойдут, дядя Каип?
Каип кивнул – мол, подойдут и те, что для рыбьей муки.
– Отцу бы, конечно, дали в Акчи размельченную соль. Его там знают на складе. А меня вот провели за нос. Ну ничего…
– Послушай, Прошка, – перебил его Каип. – Ты должен хорошо знать остров Зеленый…
– Конечно, знаю! – удивился Прошка. – И не раз подплывал к нему. Знаете, там лодки гибнут…
– Есть туда прямая дорога?
– Нет, только через Песчаный. Другого пути не знаю.
– Подумай хорошенько, Прошка.
Прошка помолчал и сказал:
– Подумал, дядя Каип… Можно было бы попробовать отсюда к Зеленому, а потом домой. Но, боюсь, к утру не успеем. Скажут, отец скрылся, а теперь и сын – вся семья ненадежная.
А что, если действительно попытаться? Каип сам поведет баржу, обойдет рифы и скалы. Правда, все в море будто сговорились. Никто толком не объяснит, не покажет дорогу на Зеленый, словно догадываются, зачем добирается туда старик – не хотят из добрых чувств, чтобы Каип покидал мир рыбаков и охотников, простых людей. Простые люди не в тягость друг другу…
Знал Каип: если вернется сейчас на Песчаный, навряд ли сможет потом уехать до самой путины. Непес прикажет сторожам под страхом смерти не давать старику лодку. Посадят Каипа толочь соль, заставят таскать мешки и вязать сети – и будет он все это добросовестно выполнять, пока однажды не упадет, поскользнувшись…
Скорее на Зеленый, любыми путями, не боясь ничего и не останавливаясь ни перед чем!
Как быть с Прошкой? Если он к утру не приведет баржу с солью в Песчаный, Ермолаю будет худо. В обычные дни можно еще как-то выкрутиться, сказать, что заблудился. Но сейчас, когда такая везде горячка, когда нужна соль для сушки рыбы, – никаких оправданий! Скажут, как правильно заметил Прошка, вся семья ненадежная.
Нет, старик не имеет права доставлять хлопоты живущим. Ермолаю уже и так досталось из-за него.
Прошка чуть не валится с ног от усталости. Надо заменить мальчишку.
Каип стал за руль, а Прошка лег на мешковину, попросив старика глядеть в оба, может, вдруг появится лодка отца.
Каип слышал, как Прошка долго ворочался, вздыхал и не мог уснуть, все беспокоясь об отце.
Он уснул, но поспал немного и проснулся, застонав от дурного сна. Поглядел с тревогой на море и опять пошел и лег. Каипа же все будоражили воспоминания, все не давали ему покоя. Старик устал и теперь боялся вспоминать. Пытался отвлечься, думать о чем-то другом, ну, скажем, об острове рыбнадзора, где когда-то баи-перекупщики издевались над ним, требуя, чтобы уважаемый Каип уговорил рыбаков Песчаного топить лодки и рвать сети, не отдавая их в артель. О чем бы старик ни вспоминал из своей долгой жизни: об этих баях-перекупщиках, о раненном ли на войне сыне, которого вез на лодке из Акчи и тоже заблудился, о грустном ли времени, когда его, бригадира, таскали в суд – разворовали на Песчаном рыбу, а кто, так и не выяснили, вот и вызывали Каипа, чтобы привлечь к ответу, – как бы ни задумывался над прожитым, везде он был прав перед самим собой, сколько бы ни пытались доказать его неправоту другие. Кроме истории с Айшой, тогда, в юности, во всем остальном старик был честен и справедлив и никому не причинял страданий…
Наоборот, всегда получалось так, что он страдал за справедливость, и только мудрость помешала ему стать злым и наделать новых ошибок, за которые пришлось бы потом держать перед собой ответ.
”Я тогда не мог больше жить на острове, решил уехать. И не потому, что начались разговоры, осуждения или насмешки – тогда еще никто не знал о случившемся… Стали узнавать позже, через много дней… – вспоминал старик.
Решил, что все мы – и Каримбай, и Айша, и я – виноваты в том, что произошло в зарослях… Разве не был прав я в своих опасениях? Ведь предупреждал Айшу, даже запирал ее дома. Но, видно, она дала Каримбаю какой-то повод – и вот случилось это несчастье…
Вечером я пришел на поляну, где сидели люди, и сказал, что уезжаю на заработки. Айша должна будет ждать моего возвращения и выйти замуж лишь в том случае, если выловят в море мой труп. И когда все убедятся, что я мертв, Айша могла быть свободной…
Утром, когда я еще спал, набираясь сил для дальней дороги, Айша побежала по острову, крича старухам, сидящим молча на валунах: «Уходит моя отрада, мой жених…» Так было принято у нас провожать женихов: я и Айша должны исполнить прощальный обряд…
Старуха поймала Айшу за руку и угрожающе шепнула ей: «Говори – изверг! Теперь он изверг!»
Не могла Айша вынести такого, вскрикнула, закрыла лицо длинным рукавом. А старухи внушали ей, толкая ко мне в дом: «Не с тобой одной так, не с тобой одной…»
Айше было страшно – холодные глаза старух горели отчаянным блеском мести. Несколько старух вбежали в дом и стали будить меня, бить по спине Я стонал. Били по лицу черными сухими руками. Потом били ногами, такими же черными и высохшими, отчаянные старухи, возраст которых трудно определить. Казалось, родились они такими и вовсе не изменились с тех пор, оставаясь уродливыми и старыми..
Мстили они мне за юность, ибо только мужчины на острове имели возраст. А когда устали бить, повели во двор. Я не имел права сопротивляться. Я уходил с острова, а по обычаю мужчина, который уходил, бросив невесту и дом, должен быть избит чужими женщинами и своей невестой…
Я лег на песок, чтобы передохнуть. Одни лишь овцы были участливы – подходили и обнюхивали меня со всех сторон. Вышла Айша, посмотрела на меня. «Пора поднимать его», – сказала старухам. И в тоне ее уже не слышалось сострадания. Лицо искривилось, в ней самой пробудилась месть, стоило Айше посмотреть, как старухи бьют меня…
Пока женщины снимали шестами сухие туши баранов, висящие на стене дома, Айша быстро приготовила мне оживляющий напиток из бараньего жира, смешанного с корой саксаула и приправленного солончаковой травой. И вдруг опять закричала, когда я внимательно посмотрел на нее: страх и сострадание вновь вернулись к Айше. Но как только старухи осуждающе взглянули на нее, она тут же бросилась на меня, села мне на грудь и выкрикнула проклятие..
Недалеко на поляне сидели старики. Песок был мягкий, первородный, принесенный сюда за ночь из дальних мест острова. Песок этот нагонял лень, приятное искушение и тоску. «Тепло и хорошо здесь», – услышал я чей-то голос. «Да ведь это чьи-то тела. То тепло, которое было в людях, оно не уходит даром», – согласились с ним. «Смерть очищает все, – слышал я голос. – Каким бы человек ни был грязным при жизни, песок его всегда чистый. Странно…»
Кто-то показал в мою сторону: «Вот и отец его гнусный был. А прошлой зимой в пустыне я нашел его останки. Решил перенести в пещеру, чтобы похоронить, поднял, но останки рассыпались. И удивился я тому, что и его песок белый…»
Черные были старики, морщинистые и угрюмые. Смотрели друг на друга исподлобья узкими, скрытыми глазами. Они пропустили меня на середину круга. И я стоял, опустив голову…
Старухи принесли в глиняных подносах мясо. Сели со стариками, а Айша пошла с подносом по кругу. Ели молча и жадно. И бросали кости к моим ногам…
Когда поедят и скажут заповедь «Мир страннику», я соберу кости в мешок, погружу в лодку и повезу с собой. И должен буду возить их до тех пор, пока не вернусь обратно домой, – это чтобы не забывал свой род, а забуду, съедят мой труп рыбы в море…
Поели все и стали поглядывать на меня. Я же ходил полусогнутый и собирал кости в мешок. Только изредка смотрел на Айшу, довольный своим возмездием. Стояла она еле живая, как будто догадывалась о злом моем умысле…
Айша помогла мне взвалить мешок на спину – мешок тяжелый, съедены четыре овцы, – и старухи погнали меня из поселка. С трудом взобрался на бархан, много раз падал и, выбиваясь из сил, пришел к кладбищу. Смерть – случайность, вот и выбрали люди самое заброшенное место для кладбища, не заботясь ни о красоте, ни о вечности останков…
Я с мешком за плечами, Айша и старухи следом ходили и искали могилу праотца-родоначальника. Все холмики одинаковые, и, хотя никто не был уверен, что холмик этот действительно принадлежит праотцу, старуха сказала: «Вот здесь!» И все мы опустились на колени…
Старуха плеснула на холмик кувшин воды, и все стали перебирать песок, размешивая с водой. «Повторяй! – приказала мне старуха. – Я оставляю очаг, где родился…» Я закрыл глаза и как можно жалобнее стал повторять. Старушечьи руки потянулись к моему лицу, мазали мне лоб, щеки и губы глиной. «…Если забуду родину, то умру, съеденный рыбами…»
Айша, делавшая все, как полагается по ритуалу, вдруг застонала, услышав эти слова…
«Если убью я человека, пусть выколет мне глаза слепой буран», – повторял я за старухой. Айша зарыдала и принялась бить меня по спине. «Прости!» – кричала она. Старухи бросились оттаскивать ее от меня, но Айша цеплялась за мои ноги, все прося прощения. Я поднялся и быстро побежал прочь с кладбища. И бежал так до самого берега, где стояла моя лодка. Греб потом и греб без передышки, уплывая все дальше и дальше от острова, где навсегда оставлял Айшу искупать свой грех страданиями и одиночеством…»
7
Прошка спал очень беспокойно. Он часто стонал, переворачивался то на живот, то на спину, сжимался в комок, потом, видно, у него затекали руки, и он разбрасывал их, устраиваясь поудобнее. Прошка всегда плохо спал в море, лунный свет будоражил его, навевая тревожные сны.
Снился Прошке Зеленый. Как лодки в прилив не могут никак пристать к берегу. И как поднимаются они потом к луне по белой лунной дороге, плывут, плывут наверх и растворяются в тумане…
Каип по-прежнему бодрствовал у штурвала. К старику вернулось душевное равновесие.
Долго баржа плыла в полумраке, а теперь вышла на лунную дорогу.
Дорога эта, местами белая, местами матовая, местами серая с зелеными пятнами, начиналась у далеких берегов, шла через все море к Песчаному, освещала лица спящих возле лодок у причала, затем снова сползала в море и белым мостом перебрасывалась на остров Зеленый, уходя потом и оттуда через тысячи островов на другой берег, в степь и в города, связывая всех живущих на земле вечным братством…
Теперь и Каип плыл по этой дороге.
Вначале неуверенные, руки его вскоре привыкли к штурвалу. Старик был спокоен, зная, что к утру придет баржа к Песчаному и Прошка сможет встретиться с родными.
А как он сам, Каип? Что он будет делать потом, вернувшись на Песчаный? Где возьмет лодку, чтобы снова плыть к Зеленому?
А может, предки слишком рано позвали его? Может, он еще не прожил сполна дни, которые отпущены ему?
Да, похоже на то, что чем больше на пути Каипа препятствий, тем больше он мужает и крепнет, чтобы преодолеть их.
Прошка уже выбился из сил, а он, старик, может работать без устали до самого утра – борясь с жизнью, смерть пока что отступает… Желание стоять на ногах и не падать еще сильно в старике, но ведь все это не вечно.
Значит, надо продолжать. Пока есть воля, не растрачивая ее, плыть к берегам Зеленого. Завтра же. Если не удастся достать лодку, попытаться самому, вплавь.
Ладно, сейчас надо меньше думать об этом. Сейчас Каип должен привести баржу на Песчаный. Путина может начаться в любой час. И если не успеют перемолоть соль, неприятности ждут всех. Не станут разбирать, кто прав, кто виноват, позеленевшую, вздутую от жары рыбу закопают в песок, и только голодные собаки будут бродить по поселку, волоча за собой рыбьи кишки.
Каип вздохнул и вновь предался воспоминаниям невеселым и неторопливым.
«Я поселился совсем рядом, на Песчаном. И чтобы не быть здесь чужаком, пришлось жениться на девушке, которую привели мне старики. Для всех я был веселым, беспечным парнем. Много и беспричинно смеялся, распевая песни в море, боролся на песке со своими сверстниками, частенько дрался в кулачном бою.
В Акчи на ярмарке купил себе большую лисью шапку и желтые сапоги и прогуливался в них по берегу, обмениваясь шутками с нашими островными красавицами. Люди не зло смеялись над моими выходками: повзрослеет – образумится, станет, как и все, умножать свой род, будет хорошим рыбаком и работником…
С тех пор ни разу не пришлось мне съездить на Зеленый. Семья, заботы, сын родился… И время началось очень сложное, бурное, надо было разбираться не только в себе, но и в окружающих…
Исчезали с острова всякие ростовщики-благодетели, перекупщики, а с ними и обман, бедность – острова побратались, труд сблизил людей, и те, кто раньше чуждался друг друга, объединились в одну большую рыбацкую артель…
Ермолай уговорил меня переплыть с ним море, чтобы отомстить насильникам – Каримбаю и его дружкам. Сам бы я никогда не решился на такой шаг, ибо знал по горькому опыту, что месть – это не самое лучшее, чем можно ответить на зло. Знал я теперь и другое: каждый человек сам рано или поздно, размышляя, приходит к очищению. А если не успеет в этом мире, очистит его другой, новый мир, к которому он уйдет…
Когда мы приплыли в Акчи, оказалось, что отец Каримбая, заводчик, убит теми, кого он притеснял, а сам Каримбай сослан на безлюдный остров. Пришло и для него время поразмышлять!..»
Лунная дорога постепенно растворилась, опускаясь на дно моря, рассветало.
Теперь оставалось миновать еще один островок, а оттуда до Песчаного рукой подать.
Островок этот, сонный и прохладный, неожиданно появился слева. И Каип вдруг подумал, что нужно сойти здесь, чтобы раздобыть лодку у родственника.
– Прошка, – позвал он.
Прошка, уже одолевший крепкий сон и теперь лишь дремавший, быстро поднялся.
– О, уже Серный, – сказал он с некоторым смущением, ругая себя за то, что проспал весь путь и не сменил старика, И, видя, что баржа чуть отклонилась от курса и плывет к Серному, спросил с недоумением
– Вы решили набрать воды, дядя Каип?
– Нет, я останусь здесь… Вот уже и Песчаный виден.
Остров на горизонте был действительно Песчаный.
– Лодку сдай отцу. Скажи, что я… – Каип хотел добавить, что сожалеет о случившемся, но решил, что Ермолай так и поймет.
– Значит, уходите? – переспросил Прошка, огорчившись.
А зачем Каип уходит, так и не решился спросить – посчитал неприличным.
8
Родственник, о котором вспомнил Каип, был председатель артели Аралов.
Домик председателя ничем не выделялся среди рыбацких построек – наполовину осел и ушел в песок, худые стены выветрились, а крыша из водорослей давно сгнила и торчала комьями, будто ворошили ее вилами.
В свободные дни хотели рыбаки починить председателю дом, перестелить крышу и уже выловили в море водоросли, но Аралов все отмахивался: как-нибудь потом, после путины…
В Серном знали, что Аралов давно уже помышляет бросить все и уйти на покой, знали и боялись этого. Посоветовать ему что-либо стеснялись, но тихо и негласно делали так, чтобы не давать ему повода для ухода.
Родом же Аралов был с Песчаного, но редко бывал там, посылал заместителя. Там, на Песчаном, было к нему другое, недоброе отношение.
Обычно, когда Аралов появлялся на островах, рыбаки – впереди начальники пониже Аралова рангом, бригадиры, рыбнадзоры, передовики, а сзади все остальные – сопровождали председателя, показывая ему поселок и свои достижения, лодки и сети. На Песчаном же все до единого продолжали сидеть на берегу, разговаривая на отвлеченные темы, и Аралов в одиночестве бродил по острову, осматривая хозяйство, прыгал через саксауловые ограды, отбивался от голодных псов и, все осмотрев, подсчитав, молча садился на катер и отплывал.
Землякам на Песчаном было как-то неловко от мысли, что Аралов – сам рыбак, отец и дед его рыбаки, Аралов, которого они женили, научили плавать в море и отличать леща от осетрины, этот самый Аралов – не рогатый, не семи пядей во лбу – поставлен над ними начальствовать.
И вообще, рассуждали на Песчаном, нужен ли им Аралов? Рыбаки сами когда надо натягивают сети, гонятся за косяком и ловят рыбы столько, сколько дает им море, ни на рыбешку больше или меньше, ведь как же иначе, это их дело, а кто увильнет от дела, тому самому худо будет, не Аралову. Голодать председатель не станет.
Конечно же, будь председателем другой, не Аралов, и на Песчаном ходили бы*за ним по пятам, заглядывая в лицо, не улыбнется ли начальство, чтобы и им улыбнуться, и не захохочет ли оно над собственной шуткой, чтобы и они тут же захохотали.
Ведь помнят же все Сапарова, бывшего председателя. Тот не терпел ни на чьем лице ухмылочки, топал ногой, гордец, и тут же уползал к себе в хижину.
…Аралов был председателем множества островов, крупных и мелких, безымянных. И чтобы даже бегло осмотреть все хозяйство, требовалась целая неделя.
И месяца не проходило, а летчики уже снова сообщали ему – на территории артели вылез из воды новый островок, бывший риф или подводная скала.
Надо было отправиться туда, объездить островок, измерить его, проследить, куда ушло теперь течение и какова глубина моря возле берегов, подумать о будущем устройстве суши.
Соответственно менялись теперь и рыбьи маршруты, направление косяков – надо было сидеть и все это подсчитывать, меняя планы годовых уловов.
…Каип, так и не уснувший в доме председателя, сидел на крыльце и смотрел, как шел в темноте, спотыкаясь, усталый Аралов.
– Ты кто, старик? – спросил Аралов у незнакомца, сидевшего мирно у его дома.
– Каип я. Двоюродный брат твоей матери.
– Заходи в дом!
Боясь, как бы Аралов не завалился спать на все утро и весь день, Каип заволновался.
– Мне нужна лодка, аксакал, – сказал он просто, чтобы не вызвать подозрений.
– Что? – помрачнел Аралов. И захохотал, крича в дом: – Слышала, жена, нашему родственнику понадобилась лодка!
– А ты дай ему, – сказала жена, выйдя из дома, полусонная, ворчливая.
– Сговорились! Родственнику не дам ни лодки, ни рыбы! – Аралов ввалился в дом и, бросившись на кровать, посопел, поворочался с боку на бок и уснул.
– Отоспится – подобреет, – сказала жена и, оставив Каипа у крыльца, ушла досыпать.
Каип зашагал вдоль берега, осматривая остров и поселок. Уже рассветало. Зашевелился пар, спрятавшийся ночью на крышах, зашевелился, поднялся густым туманом и пополз обратно в море. Облизал все дома, весь остров, унося запахи гнилой рыбы, словно был это теплый дождь.
Каип весь дрожал с ног до головы, борода растрепалась.
Слышал он, как море, приняв пары, устало вздохнуло, зарябило волнами и снова притаилось, готовясь к работе нового дня, день же ожидался на редкость трудный и напряженный.
Все вокруг на мгновение затихло, потом застучали двери и окна, зажурчала вода в котлах и повалил дым из печей – проснулись и рыбаки. Принялись латать сети, смазывать лодки и толкать их в воду. Лодки запрыгали, заволновались, все: и люди, и лодки – соскучились по путине.
Чуть позже проснулись и птицы – зашуршали в песке, забегали в кустах коршуны, серые фазаны и песчаные чайки…
С тех пор как рыба ушла с поверхности моря в глубины, птицам стало трудно прокормить себя, вот они и поселились на островах, сделавшись прихлебателями рыбаков. И просыпались они теперь позже людей, чтобы подобрать после утреннего лова все мелкое и несъедобное.
Когда птицы поугомонились, послышался над островом рокот самолета, выслеживающего косяк.
Рыбаки, прикрыв глаза от солнца, искали в небе разведчика: чувствовали они безошибочной рыбацкой интуицией, что нынче обязательно должен начаться большой лов.
Сделав два круга над головами людей, самолет приветливо помахал крыльями и полетел низко, словно пил воду из моря.
Вот вышел к рыбакам и бригадир. Собрав людей, он стал что-то объяснять, хмуро поглядывая на каждого, чтобы слова его принимались всерьез, как приказ.
Рыбаки закивали в ответ, затем разошлись – побежали мимо Каипа, неся весла, кувшины с водой, торопились к лодкам, снимая с подвесок сети.
А бригадир пошел по поселку, стуча в двери и окна, прося о чем-то, объясняя и угрожая.
Кажется, начинается, подумал Каип, заторопился к дому Аралова и застал председателя за рацией.
– Не пугайте меня, ради бога! – кричал высшему начальству Аралов. – Конечно, самое трудное достается нам! Нет, я не говорю, что вы бездельничаете, боже упаси… Проверьте лично, пожалуйста! Море? Как будто спокойно. Приезжайте!
Аралов минуту сидел спиной к Каипу, обдумывая, видимо, план действия, затем встал и сказал старику:
– Кажется, сегодня выступаем…
– А как же я, аксакал? – засуетился Каип. – Заклинаю тебя перед прахом двоюродной сестры твоей матери…
– А куда тебе?
– На Зеленый. За полдня управлюсь. Давай самую захудалую, не обижусь.
– На Зеленый? Постой, зачем тебе лодка? Через час пойдет туда баржа из Акчи, она и заберет тебя. Договорились? Ступай на причал и жди.
– С баржой это ты умно придумал, – удивился Каип тому, как скоро решилось его дело, и поплелся к причалу.
И действительно, вскоре в прибрежных водах появилась баржа с санитарным крестом, закричали в рупор:
– Эй, кому в больницу?
Каип, задремавший было, несмотря на шум и суету, быстро очнулся и побежал через камыши к барже, боясь, как бы матрос, не дай бог, не передумал и не уплыл без него. Матрос же, наоборот, оказался парнем учтивым. Он помог Каипу взобраться на баржу и даже постелил на отсыревшие ящики мешок, чтобы старик не простудился.
И баржа отчалила, взяв курс на Зеленый.
Каип поудобнее устроился на ящиках, сказав самому себе: «Ну, с богом, старик», – и решил ни о чем не думать, постараться задремать, а там видно будет.
Хотя и не спал Каип две ночи, но чувствовал себя сносно.
Вдруг он поежился: кто-то смотрел на него пристально, значит, был он не один здесь, на барже.
Смутное беспокойство охватило Каипа, когда увидел он, что в самом конце баржи сидит и не сводит с него глаз молодая женщина.
Каип, уставший за эти дни от множества людей, хотел сейчас в одиночестве опять приблизиться к своему внутреннему богу, с которым не успел еще обо всем договориться.
И еще этот молодой матрос все время выглядывает из своей будки, делает какие-то непонятные знаки, неизвестно, ему ли, Каипу, или женщине, чмокая при этом. И, видимо, задумав что-то важное, оставляет штурвал и баржу на произвол судьбы, выбегает, пробирается мимо ящиков, беспокоит Каипа и стоит, и смотрит на море, не зная, как заговорить со столь необычной для здешних мест женщиной – высокой блондинкой с холодным нерусским лицом.
Суету развел матрос, опечалился Каип.
А тут еще и сама женщина – была она литовкой, практиканткой – начала о чем-то спрашивать Каипа на непонятном языке из ломаных русских и литовских слов.
Не может ли папаша рассказать ей кое о чем, ведь она впервые в этом море, очень непохожем на море ее родины, она не успела ни о чем узнать в Акчи, все там торопились, говоря о путине, посадили ее на баржу, сказав, что на месте, в больнице, познакомится с местным бытом и здешними людьми; и как она рада, что оказалась попутчицей папаши, который внушает ей уважение своим мудрым видом и спокойствием; сколько папаше лет, и чем он болен, и какие рыбы водятся в здешнем море; слышала она, что водятся и ядовитые, правда ли это; и как сейчас в смысле многоженства, искоренен ли полностью этот порок; и какой здесь процент русских; и давно ли они поселились в этих краях; и вообще, как она, литовка, должна вести себя, чтобы не оскорбить национального чувства островитян; может быть, папаша слышал о некоем Балдонисе, геологе, который уже много лет работает на островах? Она умоляет папашу помочь ей, ибо она растерянна от незнания многих вещей
Женщина говорила и говорила, смотря прямо в глаза Каипу. Речь ее, непонятная, была, однако, приятна для слуха – говорила она вежливо, учтиво, словно пела песню своего далекого моря.
Каип смотрел на нее, смущаясь, – из всего сказанного литовкой понял, что она просит о чем-то, находясь в трудном положении.
Матрос тоже слушал литовку, сильно озадаченный И метался взад-вперед, готовый помочь ей.
– Бедная, ее мучает жажда, – сказал матрос так, будто речь шла о птице. И принес литовке воду в кувшине.
Она выпила только глоток, поблагодарила. И, догадавшись, что на барже никто ее не понимает, погрустнела.
Матрос взял кувшин и пошел к себе; женщина эта стала для него еще более загадочной
Все молчали. Только гудела баржа и плескалась вода за бортом. У Каипа было тяжело на душе Впервые он не смог помочь человеку, который просил его о чем-то, видимо, важном.
Литовка снова замкнулась, занятая собственными мыслями.
Матрос больше не оборачивался. Море в этом месте закапризничало, и баржу стало относить в сторону Понял матрос, что в море шла большая внутренняя работа, такая, как бывает нередко перед затмением солнца.
Потом матрос услышал гул. Далеко кричали и волновались люди.
Так могли кричать только собранные вместе тысячи людей.
– Не путина ли началась? – заволновался матрос обозревая горизонт в бинокль.
И там, впереди, куда шла его баржа, увидел множество лодок, катеров, траулеров и всяких других морских судов.
Вся эта плавучая сила пыталась выстроиться в один длинный ряд, чтобы запрудить море, но, собираясь вместе, лодки тут же разбегались, словно их что-то пугало.
– Путина! – закричал матрос своим пассажирам. – Рыба пошла! Улю-лю-лю! О-ле-ле! – и пожалел. Словно криком навлек беду.
Откуда-то сбоку появился весь в пене загнанный катер, и матрос получил приказ замедлить ход.
Баржа покачнулась вправо-влево и остановилась.
– Куда плывешь? – спросили с катера.
Матрос побледнел, узнав рыбнадзора Али-бабу, и, хоть по роду службы не подчинялся ему, испугался.
– В больницу, товарищ инспектор. Везу лекарства, женщину-доктора и старика.
Каип весь сжался от тоски, умоляя бога избавить его от придирок Али-бабы.
Катер, ударив боком баржу, прижался к своему тихому собрату. Али-баба поднялся во весь рост, желая как следует отругать нарушителя, но, увидев молодую литовку, чуть смягчился.
– Ты что, приказа не слышал? – пожурил он матроса, виновато стоящего у борта.
– Мы вышли рано, товарищ Али-баба… И доктор торопилась. – Матрос с мольбой посмотрел на литовку, прося ее заступиться.
Но, увы, она ничего не понимала. Наоборот, ей казалось, что встретились в море два приятеля и, как принято между матросами, остановились, чтобы обменяться приветствиями.
– Что это за женщина? – спросил Али-баба.
– Везу на работу. Приезжая. Ни слова не знает по-нашему. И мы ее не смогли понять со стариком, – охотно объяснил матрос.
– Виноват, – обратился к литовке на плохом русском языке Али-баба. Был он приветлив и показался женщине симпатичным. Он, Али-баба, который находится на службе, охраняя закон и порядок, просит прощения у гостьи и надеется через несколько дней, когда закончится путина, лично доставить ее на своем катере в больницу. Сейчас же он вынужден отправить баржу обратно в Акчи, ибо море на их пути закрыто сетями и лодками – всякое постороннее судно обязано не мешать путине.
Литовка многое поняла, растерялась. И когда стала торопливо отвечать Али-бабе, тот только удивленно смотрел на нее. Она была бы не против, если бы инспектор отвез ее на катере в больницу… Возможно, он ей многое объяснит… Кстати, не знает ли инспектор, где сейчас находится ее земляк Балдонис?
Али-баба помрачнел – надо было отплывать дальше, помахал литовке, мол, все будет в порядке, не волнуйтесь, и приказал матросу:
– Отчаливай!
– Есть! – обрадовался матрос, все для него относительно мирно окончилось.
– А старика оставишь со мной, – как бы между прочим сказал Али-баба. – Надеюсь, он не болен?
– Нет, нет, я его не знаю. Пристал – отвези, мол, и все…
– Прекрасно! Он сейчас как раз нужен для дела.
Али-баба ни о чем не расспросил старика, когда тот перебрался к нему на катер, сделал вид, что не узнал Торопился, было не до расследования.
Каип оказался не единственным, кого он сегодня задержал.
Четыре других незнакомых ему старика дремали в углу судна, прижавшись друг к другу, словно были братья. И никто из них даже не взглянул на только что пойманного.
Катер сделал прощальный круг – литовка, недоумевая, смотрела на Каипа, – и Али-баба повез старика туда, где шла в море большая долгожданная работа.
…Вот уже отчетливо видны лодки и люди с сетями. И где-то среди сотен людей братья Каипа, рыбаки Песчаного.
Море вдруг сжалось, потом отпустило свои воды, и вода там, за сетями, забегала, засуетилась после стольких дней спячки, сети тяжело надулись парусами, и Каип чутким ухом услышал, как заметалась, заговорила бесхитростным языком попавшая в ловушку рыба.
И по тому, как надулись и стали уходить под воду сети, Каип понял, что улов на редкость удачный, принесет он в дома рыбаков достаток и веселье.
Теперь надо работать и работать, чтобы окружить и поднять из глубин моря весь этот огромный косяк, потащить сети к Песчаному, а оттуда отвезти рыбу в столицу рыбаков Акчи, на заводы…
9
Старик все же добрался наконец к себе на родину остров Зеленый.
Сошел благополучно на берег, поцеловал землю, посылая ей привет и прося благословения, и тихо пошел затем в глубь острова к роднику…
Каипа долго искали. Не было на Песчаном человека, который бы не выходил в море и не кричал, увидя лодку в тумане: «Отец Каип! Отец!» Воистину, имя его как судьба[3].
Затем мало-помалу стали вспоминать разные истории, связанные со стариком. Больше других знал о Каипе Ермолай.
Вот, к примеру, этот холм, рассказывал Ермолай землякам. Часто в бураны холм сбрасывал с себя корку соли, раздевался. А откуда берется соль – была загадка для Каипа.
Думал старик, что соль, возможно, лежит внутри холма пластами, пробовал копать, но ничего не обнаружил, кроме нескольких кусков обожженной глины: видимо, холм был некогда замком, а может, целым городом.
Понял Каип: вот отчего овцы не лезут на холм, сколько ни гони их туда, – соль умерших городов горькая и ядовитая.
Не так давно на холме этом копался приезжий человек.
Платил пришелец деньги, и островитяне дружно помогали ему искать, как им казалось, клад. Вместо клада раскопали они стены и каменного человека с гнусным лицом – идола. Сидел он под песком, сложив руки на груди, и думал. Вытащили гнуснолицего на солнце, а он все продолжал думать. Стали смеяться над ним островитяне, но пришелец толково объяснил всем, что был здесь некогда монастырь и что этот гнуснолицый – бог. Тут все еще больше стали смеяться, зная, что бог, которого видели люди, уже перестает быть богом.
