Текст книги "Завсегдатай"
Автор книги: Тимур Пулатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)
В комнату вошел охранник, неся глиняный кувшин со спиртом.
Беков вынул из тумбочки стаканы. Командир стал пить в последнее время, но пил всегда в одиночестве, закрывшись. Любил говорить сам с собой. Вспоминал мать и деревню, где родился. Очень хотелось ему, чтобы кто-нибудь из близких увидел, чего он достиг. Но у Бекова никого не осталось. Родителей его басмачи повесили, когда узнали, кто их сын.
Все, кроме Турсунова, выпили не без удовольствия, только он один страдал, когда пил. Натура его была слабой и требовала к себе бережного отношения, и, глядя на него, вдруг подумал Эгамов:
«Сможет ли этот человек заменить нам командира? Быть таким, как он, отцом воинов?»
Но тут же успокоился Эгамов, вспомнив, что Беков обещал забрать его, Эгамова, с собой в Бухару.
Турсунова самого мучили подобные мысли. Он не мог быть таким популярным, как Беков – трезво оценивал Турсунов свои способности.
«Успокойся и не думай сейчас об этом», – стал уговаривать себя Турсунов, страдая от жара в груди и тошноты. Ему хотелось, чтобы кто-то пожалел его, ради этого готов он был на четвереньках уползти под стол и уснуть у ног Бекова. И проснуться завтра другим человеком и вершить дела.
«Как уедет Беков, женюсь обязательно», – вдруг решил он, закрывая глаза.
Он вздрогнул от хохота Нурова.
– Беков лезет туда, наверх! – закричал Нуров, показывая на потолок.
– Не это важно, – сказал командир.
– А в нас с Турсуновым будут стрелять. Они постараются убить нас!
Впечатлительного Турсунова очень напугали эти слова. Он уселся поглубже на кровать и опустил голову.
«Проклятье, – подумал он. – Почему я в этом водовороте? Все эти сдвиги, стройки, выстрелы из-за угла… Откуда я взялся, чтобы жить этим?»
– Командиру тоже будет нелегко, – сказал наконец Турсунов совсем не то, что думал.
Но Беков сделал ему знак: не надо возражать Нурову в минуты его душевного беспокойства.
А Нуров возбуждался с каждым словом.
– Они притаились везде. На деревьях, в стогах сена. Я хорошо знаю их повадки. Вот! – Вынув наган, он стал бить им по столу, потому что в глубине души и ему, Нурову, вдруг стало страшно остаться без Бекова. Как ни независим был председатель, он знал, что есть командир, на которого можно положиться.
– Где бы я ни был, я буду помогать заводу. – повернувшись к Турсунову, пообещал командир.
– Да, прошу тебя. Я просто один не справлюсь.
Кашляя и задыхаясь, Нуров подбежал к двери и стал звать шофера:
– Заводи машину, едем!.. Ты не знаешь, вернулся ли хромой Сираж?
– Он расстрелян, товарищ председатель, – послышался со двора спокойный голос шофера.
– Нет, он вернулся. Он обещал! – Нуров верил в то, что говорил. Недавно один на коне пустился он по степи вдогонку за кулаком Сиражем, который поджег колхозный хлопок. В единоборстве получил Нуров удар ножом в голову, месяц пролежал в бухарской больнице в бреду.
Выздоровел, но не избавился от навязчивой идеи: Сираж должен вернуться.
– Вы же сами его расстреляли, – терпеливо разъяснял ему шофер.
– Едем немедленно, – не соглашался Нуров, которому спирт замутил голову. – Я не хочу больше крови!
Так и не попрощавшись с командиром, вконец измученный, Нуров выбежал во двор, к машине.
А через час устроили проводы командиру. Приехала из города машина, чтобы навсегда увезти его в другой мир.
Командир восходил к вершинам добра и славы, и воины это знали, и они желали ему великого успеха. Воинам будет очень трудно без него, и вряд ли теперь кто-нибудь сможет заменить им Бекова. Трудно будет, но они не падут духом и сделают все так, как приказал командир.
Эгамов построил воинов вдоль забора, которым был окружен завод.
Люди пришли, надев буденовки и шинели, достав их из сундуков, где долго пролежали они без применения.
Пришли жены и дети воинов и крестьяне из колхоза Нурова, чтобы попрощаться с любимым командиром.
Вскоре вышли из ворот завода сам Беков и с ним Турсунов с саквояжем командира. Все, что Беков увозил с собой, умещалось в этом саквояже – смена белья, бритвенный прибор и еще какая-то мелочь. Больше ничего. Беков не наживался, остался честен и бескорыстен в пример воинам.
Увидев людей в буденовках, Беков приятно поразился.
– Смирно! – скомандовал Эгамов.
Трубач заиграл торжественный марш отряда.
Четким шагом направился Эгамов к Бекову и взял под козырек.
– Товарищ командир! Первый отряд Бухарского народного полка готов для ваших проводов!
– Вольно! – приказал Беков и стал прощаться.
Первый, с кем он попрощался, был конь, арабский скакун, который делил с Вековым годы боев и походов.
Тяжко было воинам, бывшим крестьянам, смотреть, как уходит хозяин от коня.
Беков подходил к каждому, строго, по-отцовски оглядывал, поправляя ослабевшие ремни.
– Спасибо! – крикнул он, закончив обход. – До свидания!
И ушел, сел в машину.
Десяток шагов люди шли за машиной строем. Но женщины первыми не выдержали напряжения и с криками бросились вперед, нарушив ряды. Воины тоже побежали, несомые тоской и горечью расставания.
И бежали до тех пор, пока машина не переехала мост и не увезла командира в степь.
1
Сидя на постаменте обелиска рано утром весной 1962 года, Эгамов вспоминал то великое время.
Многое память потеряла навсегда, хотя и не должна была терять свои лучшие воспоминания.
Но старость… В старой голове путаются сны и реальность, и уже трудно их различить.
«А может, все это прекрасное было во сне?» – часто, не веря, думает Эгамов.
Раньше обычного пришел он сегодня к обелиску.
Еще только пролетали над белым острием птицы, разбуженные рассветом. Но скоро выйдет солнце, и лучи его побегут сверху вниз по длинному столбу, и тогда обелиск, ослепительно белый, будет радовать глаз. Весь Гаждиван, темные, сырые переулки его посветлеют от обелиска…
Старухи, оказывается, уже сидят вокруг обелиска и с надеждой смотрят на дорогу. Ждут, что какой-нибудь шофер купит у них редиски на завтрак.
– Сегодня здесь нельзя сидеть. Уходите, – строго сказал им Эгамов.
Торговки испугались. Давно уже не прогоняли их с излюбленного места. Одно время гаждиванская милиция запрещала торговать на площади Обелиска, но и она махнула рукой, не в силах справиться со стихией.
– Отец наш, Кулихан, неужто не узнали? Мы ведь свои, гаждиванские…
– Знаю я вас, мелких торгашей-спекулянтов. Прочь с глаз! Что подумает командир Беков, увидев вас?
Старухи решили, что Эгамов просто выжил из ума и нет смысла спрашивать, кто такой этот командир Беков.
Эгамов прогнал их и пошел к газонам, где росли цветы.
От голодных птиц, что летают над Гаждиваном, спасения нет старику. Ночью они помяли много цветов, перерыли почву в поисках пищи, и Эгамову пришлось много повозиться, чтобы на газонах снова был порядок.
Потом взял он спрятанное в кустах терновника ведро с тряпкой и стал усердно натирать ступеньки. С четырех сторон поднимаются они к постаменту. За ночь ветер намел сюда много песка.
Вот уже много лет Эгамов протирает все те места обелиска, где накапливается песок. Моет, чистит. И каждую весну сажает цветы на площади, и все лето и осень подрезает гнилое и высохшее, чтобы вокруг обелиска сверкало и благоухало.
Кому же еще заниматься этим, как не Эгамову?
Остальные воины командира Бекова давно умерли. Многие покоятся здесь, на гаждиванском кладбище, а есть и такие, кто умер вдали от этой земли, куда привел их когда-то Беков. Войны и другие крупные события уводили их из Гаждивана, и те, кто ушел, так и не вернулись…
Зато возвращался сегодня их командир Беков.
Эгамов подметал ступеньки и думал: узнает ли меня командир?
И смотрел на свои руки, беспокоясь и думая, что осталось от того молодого, сильного Эгамова, каким его видел в последний раз Беков.
Голова бывшего адъютанта чисто выбрита, а шрам на щеке и возле губы почти не виден из-за седой бороды.
И китель у Эгамова не такой. Все долгие годы он носил его, и китель, сильно потертый, бесцветный, рвется теперь от неосторожного движения. И нет уже на нем места, где можно было бы поставить заплату. Вчера ночью, готовясь к встрече командира, он пришил последнюю заплату из мешковины.
Но каким бы он ни был дряхлым, этот китель, все равно в кителе Эгамов чувствовал себя намного увереннее. Словно на нем молодая, еще не остывшая от боев и ран кожа.
«Интересно, носит ли командир китель, который я сшил ему?» – Эгамов так увлекся своими мыслями, что забыл следить за дорогой.
Широкая, без ухабов, уходит она в обе стороны: одна в колхоз, другая к Бухаре, в ту сторону, откуда должен приехать Беков.
Дорога гудит. Мимо Гаждивана потоком идут машины, везут в Бухару хлопок из колхоза Нурова – ни одна из них не повернет в сторону Гаждивана.
Только дряхленький автобус приезжает раз в день из Бухары.
Медленно, словно боясь развалиться, подъезжает автобус к площади Обелиска. Шофер проходит мимо Эгамова, сидящего обычно в это время на постаменте, и молчит, не соизволив ответить на приветствие. Не поймет Эгамов, чем обижен он на гаждиванцев.
Угрюмо пьет шофер в чайхане, где к нему, как к жителю большого города, относятся с почтением, и снова уезжает в Бухару на пустом автобусе. Редко гаждиванцы едут в Бухару. Разве только в базарные дни или на ярмарку.
Отсюда, с площади Обелиска, и начинается Гаждиван – тянется одной широкой улицей к хлопковому полю, а от этого поля уже начинается колхоз Нурова.
Уверен Эгамов: с приездом командира все всколыхнется в Гаждиване, как от свежего ветра, жизнь перестанет топтаться на месте и, как белый скакун Бекова, помчится вдогонку за другими цветущими городами этой земли.
Ведь помнит же Эгамов: где бы ни был их отряд, командир всегда оставлял о себе добрую память…
К восьми часам утра за спиной Эгамова раздалось бренчание.
Это пришли к обелиску пионеры с музыкальными инструментами и с ними учитель в зеленой шляпе, бережно несущий дирижерскую палочку.
Поправляя китель и принимая внушительный вид, Эгамов спустился к ним. Жестом приказал пионерам остановиться возле газона.
Сегодня ребята были опрятно одеты, лица их сияли бодростью. Довольный Эгамов заметил, обращаясь к учителю:
– Хороших ребят подобрали, красавцы… Все знают, что играть?
– Не беспокойтесь, – заверил учитель.
– В таком случае постройте их слева от постамента.
Когда ребята выстроились, Эгамов заметил, что двое из них прячут за спиной букеты цветов, помятых, срезанных неделю назад.
Эгамов тут же отобрал у них цветы и выбросил.
– Что же вы, товарищ учитель? Как нехорошо. Командиру такие букеты…
– В школьном саду только такие, – стал оправдываться учитель.
– Вот, – говорит Эгамов, – вот какие цветы…
Вынув кривой бухарский нож из-за пояса, он стал срезать на газоне самые лучшие, самые большие гладиолусы для командира.
«Малейшая оплошность может все испортить, Кулихан, – внушал самому себе Эгамов. – Гляди в оба. Разве этим людям понять то, что происходит в душе твоей, этим мелким спекулянтам, гаждиванцам?»
Сколько пришлось бегать Эгамову, уговаривать, чтобы гаждиванцы устроили Бекову торжественную встречу, чтобы пришли к обелиску пионеры и исполнили марш и поклялись в своей верности командиру.
– Кому? Какому Бекову? – долго не понимали старика, смеялись и издевались над ним.
Сутки горевал Эгамов, задетый такой бессердечностью земляков, и уже хотел было обратиться к властям, чтобы милиция, не стесняясь, насильно пригнала к обелиску людей, но приехал из колхоза Нуров, и гаждиванцы повиновались ему.
Сейчас они вслед за детьми своими пришли к обелиску.
Собираясь вместе, старики эти всегда робели, не знали, как вести себя, да еще в такой торжественный день.
Эгамов остался недоволен их видом, будто пришли встречать не основателя Гаждивана, а своих родственников с базара после удачной торговли.
– Странный вы народ, – без обиняков сказал Эгамов. – В такой день и то опаздываете. Все ли пришли?
Но никто не ответил ему, стояли старики и жмурились от солнца.
Поднявшись на постамент, Эгамов стал считать:
– Раз… два… три… – Несколько раз от волнения он сбивался со счета и кричал старикам: – Раз в тридцать лет бывает такой день!
И еще Эгамов крикнул толпе:
– Стройтесь за детьми своими. И спрячьте рваные халаты и галоши!
Старики послушались его, и Эгамов приказал учителю:
– Только после моего знака!.. Который час?
– Без пяти минут…
«Без пяти», – сжалось все внутри Эгамова от предчувствия скорой встречи.
Пока Эгамов строил всех, по мосту через высохшую речку с трудом проехала машина.
С тихой старческой радостью смотрел на Гаждиван Беков.
«Вот земля, где я могу наконец спокойно пожить», – думал он почти со слезами на глазах.
С трепетом смотрел Эгамов на машину, таинственную, с маленькими окнами.
Вот уже шофер подошел к левой дверце, открыл ее…
«Нет, – решил тут же Эгамов, – это не командир».
Слишком маленьким, немощным показался Эга-мову человек, который, опираясь на трость, вышел из машины. Командира бы Эгамов сразу узнал, а у этого очки на носу какие-то уродливые. И белый гражданский китель глухо застегнут: боится, бедняга, простудиться, решил Эгамов. И сам он весь какой-то сутулый.
Беков тоже не узнал своего бывшего адъютанта. И не понял, ради чего собралась вся эта толпа. А главное, смутил его обелиск, гордо возвышающийся над всей этой суетой.
«Нет, – подумал Беков, – здесь какое-то недоразумение, не относящееся ко мне. Как бы незаметно пройти мимо этих людей? Но куда? К кому? К Эгамову», – первое пришло ему на ум.
«Инспектор, наверное, – решил Эгамов, продолжая с явным неудовольствием следить за Вековым. – Приехал собирать налог или страховать имущество. Ах, как неудачно!»
Шофер показал Бекову на толпу, которая равнодушно взирала на суету двух людей – Бекова и Эгамова.
– Это и есть гаждиванцы… Но для чего они собрались здесь – ума не приложу. Загадочное очень население здесь. Каждый раз новый спектакль.
– Так это и есть гаждиванцы? – переспросил Беков, продолжая в нерешительности стоять возле машины, все еще не зная, как ему быть в этой неловкой ситуации.
«Скорее бы они убрали машину, чтобы не мешать встрече командира, – с тоской думал Эгамов, стоя по-прежнему на постаменте. – Люди могут разойтись, испугавшись этого заносчивого инспектора».
Но в толпе не было никаких признаков оживления.
Беков, которого бросило в пот, снял шляпу, и тут Эгамов заметил, что рука его почти не гнется. А когда Беков, осмелев, спросил, обращаясь к толпе: «Товарищи, не может ли кто-нибудь показать дом Кулихана Эгамова?» – бывший адъютант ослабел и тихо застонал, услышав, что человек, которого он принял за инспектора, говорит голосом командира…
Закричал Эгамов:
– Товарищ… товарищ командир!
Засуетился, прыгнул вниз к машине.
«Да это он, родной командир! Как я, старый осел… Скандал!» – Эгамов готов был до конца жизни ненавидеть себя.
Беков вздрогнул от его крика.
Эгамов подбежал к нему и первым делом поднял бороду, чтобы командир заметил шрам и убедился, что это он, Эгамов, его адъютант.
Беков узнал его и пошатнулся, пораженный старостью адъютанта.
Эгамов поддержал его, взяв под руки, и отвернулся, чтобы командир не видел его слез.
Беков был ошеломлен видом адъютанта.
«Какой он нелепый», – мелькнуло в голове.
«Он такой же высокий и крепкий, наш командир, и только мне, слепому болвану, показался он таким немощным», – думал Эгамов, разглядывая Бекова восторженными влажными глазами.
– Ну вот, – Беков растерянно развел руками. – Вот и приехал.
– Спасибо, спасибо, – только и мог выговорить Эгамов.
Затем вспомнил, повернулся к учителю и замахал руками.
Пионеры, утомленные долгим ожиданием, лениво заиграли марш. Военный марш Первого Бухарского полка.
Беков все понял, грустно улыбнулся, словно журя Эгамова за его столь ненужное старание, и выпрямился, чтобы принять на себя ту роль, которой требовала данная ситуация.
Толпа окружила командира, разглядывая его и улыбаясь.
Пионеры протянули ему цветы.
Беков еще больше втянулся в роль и даже принял суровый вид, как и подобает герою, хотя и был очень смешон в своих собственных глазах.
– Спасибо, – сказал он пионерам.
Затем Эгамов повел его мимо взрослых.
– Приветствуйте отца вашего, основателя Гаждивана! – кричал он.
Старики кланялись.
– Мир вам, – говорил им Беков.
– Добро пожаловать в Гаждиван, – отвечали они.
Пройдя мимо большой толпы встречающих, утомленный Беков решил, что теперь уже настал конец этому спектаклю, и хотел сказать Эгамову, чтобы тот скорее увел его.
– Вот, товарищ командир! – Эгамов замер и вытянулся, так торжествен был для него этот момент.
Беков не сразу понял, что показывает он на обелиск. Уже свыкся с ним, как с неразрешимой, по крайней мере на сегодня, загадкой.
Но Эгамов настаивал.
Беков поправил круглые, с тонкой оправой очки и поднял голову.
Сейчас обелиск был особенно великолепен в свете утреннего солнца.
Не дав командиру опомниться, Эгамов взял его под руку и повел на постамент.
– Вот! – нежно погладил Эгамов рукой небольшую мраморную доску. – Здесь все сказано.
«Здесь, – читал Беков, – в Гаждиване, отряд народных войск под командованием Исхака Бекова наголову разбил банду басмачей».
Прочел спокойно и равнодушно, будто речь шла о ком-то другом. В душе появилась с годами та самая преграда, которая не позволяла ему, старому человеку, черпать силу и вдохновение из опыта прекрасной молодости.
Но роль героя требовала от него успешного финала, и, повернувшись к людям, с благоговением наблюдавшим за ним, Беков сказал:
– Спасибо за гостеприимство. – Нагнулся, положил оба букета на постамент и добавил: – Вечная память погибшим…
Эгамов же своеобразно понял это смущение и не-радость командира.
«Скромный человек командир, он просто не ожидал такого приема и растерялся», – решил он.
Увидев, что Беков положил цветы у подножия обелиска, старики решили последовать его примеру.
Командир говорил каждому:
– Спасибо, вы бережно храните память о погибших…
А преображенный, помолодевший Эгамов стоял рядом с командиром и чувствовал себя на вершине славы.
«Наконец-то, – решил он, – гаждиванцы узнали, кто я». Отныне он не просто Эгамов, вечно недовольный, ворчливый старикашка, над которым посмеиваются они втихомолку.
Он снова воин Бекова. Это в честь его командира поставлен обелиск!
В Эгамове сейчас столько силы, что он готов снова по первому зову командира сесть на коня и драться! Готов! Пусть только командир прикажет…
Беков же, стремясь скорее закончить все это, наклонился к нему и шепнул:
– Довольно, Кулихан. Веди меня теперь на завод. Показывай.
Сказал просто так, ибо не очень-то хотел снова встречаться с людьми. Ведь кто знает, может, Эгамов устроил и на заводе не менее внушительную встречу. Сейчас Бекову больше всего нужен был покой, но он понимал, что в новой своей роли не быть ему в покое еще долго.
– Показывай, только не надо людей, – повторил Беков оторопевшему Эгамову.
Просьба Бекова развеяла радужные мысли бывшего адъютанта.
– Да, да, – закивал он, – на родной завод.
Но снова дал знак музыкантам, чтобы те играли.
Беков решительно спустился вниз, к газонам. Эгамов – за ним. Шофер, который все это время сидел в машине и ошалело смотрел на происходящее, подбежал к своему недавнему пассажиру, невзрачному старикашке, который на глазах его превратился в героя, и протянул саквояж.
Эгамов схватил его и стал разглядывать, сразу узнав потрепанный саквояж, в котором командир тридцать лет назад увозил свои вещи.
– На завод, – не допуская возражений, настаивал Беков, направляясь по главной улице Гаждивана.
Эгамов схватился за больное сердце. Оглянулся в надежде увидеть машину председателя Нурова, с которым они заранее договорились о встрече командира.
После встречи у обелиска должна была подъехать машина Нурова и, не давая Бекову возможности осмотреть Гаждиван и завод, увезти его в колхоз.
Друзья решили оберегать больного Бекова, постепенно подготовить его к неприятным неожиданностям, которые ждут в Гаждиване.
Резкий гудок машины заставил подпрыгнуть от радости бывшего адъютанта.
«Волга» Нурова, разгоняя людей, остановилась у обелиска, и послышался крик:
– Эй, кто тут Беков?
Хохочущее, дерзкое старое лицо высунулось из машины. Несколько секунд разглядывал командира, затем сделал ему жест рукой: подойди ко мне.
Нуров был так резок и безапелляционен лишь потому, что считал это самым удобным тоном, чтобы заставить Бекова следовать его воле.
На самом же деле ему не терпелось броситься к другу, обнять его и отвести от сердца ту грусть, с которой он ждал приезда командира.
– Это Нуров, товарищ командир, – шепнул Эгамов растерявшемуся Бекову.
– Да, да, он, – сказал Беков, сразу узнав председателя, будто чувствовал с самого начала, что именно таким, дерзким, насмешливым стариком, встретит он Нурова много лет спустя и тот будет кричать: «Эй, кто тут Беков?»
Беков заторопился, чтобы обнять Нурова, но тот не дал ему опомниться, потянул в кабину, навалился грузным телом на задыхающегося командира. Машина выехала на шоссе.
Эгамов сидел рядом с шофером, боясь за командира.
А Нуров продолжал толкать Бекова, все хохотал не натурально, все обнимал его. Беков же противился, слабым голосом возражая, но никак не мог высвободиться.
Очки его соскочили с носа и упали на колени Нурова. Эгамов повернулся, осторожно поднял их, протер рукавом стекла. Странно видеть очки командира. Никак не мог он привыкнуть к ним.
Наконец Нуров оттолкнул командира и надел ему очки на нос, дружески иронизируя.
– Ах, какой ты стал чистенький, интеллигентненький на старости лет, противно смотреть… – несколько переигрывал Нуров.
– И ты не тот уже, – с грустью сказал Беков, устало вздыхая.
– Как не тот?! Самый настоящий Кровожадный Цыпленок! – хлопнул себя по животу Нуров.
– Кровожадный Цыпленок, – улыбнулся Беков, вспомнив кличку молодого Нурова.
– А я, командир… Я – Ласковая Змея, – сказал Эгамов.
– Да, вспомнил, – сказал тихо Беков, но вдруг помрачнел, взглянув в окно и поняв, что его увозят. – Поворачивай, председатель. Сначала на залод.
Эгамов забеспокоился, но Нуров дал команду шоферу:
– Езжай дальше.
Беков съежился, внимательно посмотрев на обоих, хотел противиться, требовать, чтобы объяснили, но Нуров снова обнял его, снова стал толкать, чтобы отвлечь.
– А Турсунов, товарищ командир, Бесхвостый Барс.
– Турсунов?.. Жив ли он? – рассеянно проговорил Беков.
– Жив, жив, – поспешил успокоить его Эгамов. – Но очень занят. Вы уж простите его.
Подозрение Бекова уже окончательно оформилось.
Что-то произошло в Гаждиване, что друзья хотят скрыть. Что-то очень неприятное для него. Устав от неприятностей, которые преследовали его в жизни, боясь их, Беков загрустил.
– Смотри, командир! – Нуров показал в окно.
По обе стороны тянулись хлопковые поля.
Солнце и роса блестели в спелых гроздьях еще не убранных виноградников.
Потом увидел Беков большое поле клевера, на котором паслись жеребцы. Заметив машину, они пустились наперегонки, резвились, ржали, эти молодые, еще не объезженные кони, радуя старого кавалериста.
Совсем иначе смотрел на это бывший адъютант. Он рос в таком поле и хотел бы умереть в нем. Когда Эгамов почувствует смерть, он уйдет из душного Гаждивана, чтобы раствориться здесь, в зеленом безлюдном море.
– Шофер, останови, – приказал Нуров, открывая дверцу.
Вид поля взбодрил его, вспомнил он, как молодыми и отважными, кочуя по пустыне в жажде мести басмачам, мечтали они об оазисах. И когда находили, бросались на клевер, чтобы помериться друг с другом силой.
– Вылезай, Беков, поборемся!
Нуров вылез из машины и сбросил с себя шевиотовый китель с орденами, небрежно приколотыми и привинченными возле верхних карманов.
– Ты что? – растерялся Беков, поняв, что тот не шутит.
– Вылезай, говорю! – Нуров вытянул Бекова и, потирая руки, стал готовиться к поединку.
Но Беков был неспособен к сопротивлению, стоял пошатываясь.
– Ну! – крикнул Нуров, чтобы приободрить его. – Начали!
И, крепко сжав командира в объятиях, упал с ним на клевер.
Беков тихо вскрикнул.
Эгамов в смятении бросился было к нему на помощь, но понял, что ничего страшного не произошло.
Боевые друзья лежали рядом и молча смотрели в небо, предаваясь воспоминаниям.
Зеленый омут располагал к душевному спокойствию и тишине.
– Знаешь, где мы лежим?
– Знаю, – так же тихо и мирно ответил Беков. – Здесь были пески. И здесь мы воевали. И многие из нас положили здесь головы.
– Посмотри. – Нуров протянул ему стебелек клевера. – Стебелек этот был сосудом в чьем-то сердце. И сердце это трепетало, когда ты кричал, обнажив лезвие сабли: «Смерть врагам!» А теперь сердце превратилось в самый обыкновенный клевер.
Беков молчал, пугаясь таких слишком сложных ассоциаций.
Нуров понял это и, поднимая его и стряхивая с кителя Бекова клевер, проворчал:
– Черт побери, с тобой всегда тянет философствовать…
Крестьяне уже знали о приезде Бекова.
Услышав гудки, они выходили из домов, щурясь, долго смотрели вслед машине, стараясь разглядеть командира.
Много людей собралось и возле красного, с колоннами дома – правления колхоза.
Молча смотрели, как Беков выходит из машины, теснились к свежевыкрашенным оградам, пропуская его вперед.
– Люди, – кричал Нуров. – Посмотрите, кто приехал!
Самые смелые подошли поближе и, сложив руки на груди, стали кланяться Бекову и своему председателю.
– Вы только посмотрите! – ликовал Нуров.
Командир мрачнел, чувствуя себя неловко от их взглядов. Он решил сделать вид, будто все это мало его касается. Стал разглядывать площадь перед домом правления, машины и повозки, осликов, которых пригнали сюда колхозники.
– Повернись же к людям. Они хотят приветствовать тебя. – Нуров потянул Бекова за руку.
– К чему все это? – пытался защититься Беков.
Нурову нравилось, что народ возбужден, что тихая сельская жизнь сегодня нарушена. Спрашивал он, обращаясь к крестьянам:
– Кто узнает этого человека?
Видя, что люди пассивны, Нуров бросился в толпу и, поймав какого-то старика за пояс халата, приказал:
– Смотри и вспоминай!
– Товарищ Беков! – вдруг воскликнул старик и, схватив командира за руку, наклонился, чтобы поцеловать ее.
– Здравствуйте, Бобо-Назар, – произнес Беков, делая усилие, чтобы освободить руку.
– Да, я. – Старик испуганно отпрянул назад, тяжело и мучительно закашлял, вытирая рукавом губы, боясь, что у него, больного туберкулезом, может пойти кровь из горла.
– Помнишь, Исхак, басмача, головореза? – спросил Нуров, ударяя старика по спине, чтобы у того прекратился приступ кашля. – Сейчас он мастер, поливальщик.
– Значит, вы помните меня, отец? – спросил Беков лишь для того, чтобы поддержать разговор.
– Да, да, и часто думал: где вы теперь… Вижу, вернулись.
– Вернулся, – сказал Беков.
Все трое помолчали.
– Жизнью я доволен, – заключил Бобо-Назар.
– И все мы довольны, – сказали крестьяне, обращаясь к Бекову, нежно и смущенно.
Им очень хотелось чем-нибудь порадовать гостя, но гость был слишком утомлен, чтобы понять это. Он только кивал и ждал, когда наконец они с Нуровым уйдут ото всех.
Потом они долго бродили вдвоем по полям и виноградникам.
Нуров срывал ягоды и угощал командира.
Беков вполголоса рассказывал ему, где он был все эти годы и чем занимался.
– Был даже на Колыме, – вспомнил Беков.
– В ссылке?
– Нет. Парторгом рудника.
А Нуров все эти годы работал в колхозе, бессменным его председателем. Семья у него. Познакомил он Бекова с женой и сыновьями, работающими на сборе винограда.
Видя, каким стал маленький, бедный колхоз, как мудро и умело организовано здесь дело, Беков много раз выражал восторг и был рад за своего помощника.
– Как ты смог сделать все таким? – спросил Беков, в глубине души где-то завидуя Нурову.
И Нуров понял, что вопрос этот задан не из любопытства, и долго думал, бродя среди виноградников, как ответить. Но, жалея командира, решил отшутиться, замять разговор, оставляя его до более удобных времен, и пригласил Бекова на обед в комнату гостей.
– Вид у тебя такой, будто давно солнца не видел, – сказал Нуров, заметив, что щеки друга от хождения по полям и виноградникам покрылись легким румянцем.
– В больнице лежал долго. Потом врачи посоветовали выйти на пенсию.
– А где думаешь жить?
– В Гаждиване, наверное, – на всякий случай уклончиво ответил Беков.
– Зря. Оставайся у меня. Дом тебе выстроим. Заботиться о тебе будем.
– Я люблю Гаждиван. И все думал вернуться туда, – старался Беков вызвать председателя на откровенный разговор.
– Но ведь ты на пенсии…
– Так что же?! Неужели мне не найдется уголка в городе, который сам я закладывал?
– Ни веса у тебя теперь, ни положения, ни сил, – продолжал Нуров. – А в Гаждиване, скажу откровенно, перед тобой встанет масса проблем. И, зная твой характер, зная, что ты начнешь бегать по разным конторам, хлопотать, бить кулаками по закрытым белым дверям… – увлекся Нуров и вдруг понял, что зря. – Душно! – Он снял китель и стал вытирать голое тело полотенцем.
Подошел к двери и крикнул:
– Бобо-Назара сюда!
Увидев полуголого Нурова, Бобо-Назар тоже снял халат, обнажив темное тело и подушечку-талисман на груди.
– Устраивайся, Беков, поудобнее. Сейчас Бобо расскажет историю минувших дней.
Назар сел напротив Бекова и долго не мог одолеть волнение.
Почти все, кто знал об отряде Бекова, давно уже умерли, и только бывший басмач Бобо-Назар помнил все. И Нуров часто приглашал его к себе, чтобы Назар тихо, вполголоса повествовал о том, как били их, басмачей, как гнали по пустыне мимо холмов, гнали до самой афганской границы, пока не уничтожили всех.
– Про то, что вчера? – спросил Бобо-Назар, собравшись с мыслями.
– Ты про гостя расскажи, – приказал Нуров. – Про командира.
Все происходящее было непонятно Бекову. Думал он сейчас о Гаждиване и ждал минуты, чтобы попрощаться с Нуровым.
– Хорошо, – начал Бобо-Назар. – Мы долго думали, где вы теперь, командир Беков. – Лицо Назара передергивалось от напряжения. – Здесь была чума, командир, и были басмачи, когда пришли Советы. Все мы ходили с опухшими от голода животами. И вот вы пришли в тот год вместе с председателем Нуровым, чтобы сделать все по-новому. – Становясь рассказчиком, Бобо-Назар чувствовал себя неизмеримо выше слушателей. Вот и сейчас, сделав паузу, он, к удивлению Бекова, тоном приказа сказал Нурову: – Налейте мне чаю, председатель. Волнуюсь я…
Отпив несколько глотков, он продолжал:
– И тогда я выстрелил в вас… Прямо в руку.
Командир побледнел, поспешно убрал руки со столика, боясь, что Бобо-Назар снова поцелует их.
– Но вы простили меня, – рассердившись на себя, сказал тихо Назар.
– Почему же ты простил его, почему? – заволновался Нуров.
– Не помню, – ответил Беков, стараясь быстрее закончить неприятный ему разговор.
Нуров помрачнел, потом успокоился, сел и сказал Назару:
– Что-то скучно рассказываешь сегодня. Иди!
