Текст книги "Завсегдатай"

Автор книги: Тимур Пулатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

– Бизон вы, – нежно сказала Рикка, погладив его огромную руку.

– Да, – сказал он торжественно в приливе хороших чувств, – я женюсь на вас, когда вновь стану чемпионом. Вам надо семью наконец и детей. И пусть народ скажет потом: «Молла сошел с ума»…

– Пусть скажет, – согласилась маленькая Рикка.

– Что, чемпион, идешь? – кричали в то утро Молла-беку на всех улицах. – Давай борись, а мы посмотрим, патриот ты своего города или дерьмо?!

– Приходите, – улыбался всем Молла и махал рукой. Он был вежливый, внешне вполне уверенный. Чисто выбритый и праздничный – таким его давно не видели.

– Что же ты пешком, Молла-бек?! Несолидно чемпиону без фаэтона! – кричали на тех же улицах.

– Ни к чему мне фаэтон, – серьезно отвечал чемпион, – ноги у меня крепкие.

Возле цирка к нему бросилась толпа неудачников:

– Дорогой Молла! Билетов нет, а мы пришли страдать за тебя. Будь добр, проведи!

Молла растерялся, но важно сказал администратору:

– Пропустите народ, это мои родственники.

– Куда? На голову себе? – накричал на чемпиона администратор. – Прошу не распоряжаться!

– Сейчас я позову директора, – пообещал народу Молла-бек и ушел через запасной ход в цирк.

Директор, осмотрев зал и подсчитав предполагаемый доход, радуясь, вернулся в контору:

– А, чемпион! – приветствовал он Моллу. – Хорошо! Красив! В форме?

– В форме, – подтвердил Молла робко.

– Да! – почему-то нервно захохотал директор, не находя места, чтобы сесть. Хохотал он прямо в растерянное лицо Моллы, хлопал его по плечам и по животу, сунул ему в рот толстую сигару: – Кури… Ха-ха-ха!

Моллу чуть не стошнило, но он выдержал и стал жевать сигару, глотая ее по частям.

– Там народ собрался, друзья и родственники, безбилетники, – вспомнил Молла.

– Это мы тоже решим! – без сомнения сказал директор и, вызвав администратора, приказал: – Продавай билеты безостановочно, чтобы ни одного пятачка лишнего не осталось, заполняй пустоты народом, для их же удовольствия!

– Я предлагаю территорию манежа сократить и на освободившееся место народ поставить, – изложил свой план расторопный администратор.

– Правильно! Сокращай и ставь! – разрешил директор.

В это время в контору вошли маленькая Рикка и тот самый Яков, проглотивший на базаре гранатовую косточку.

– Здрасьте, коллега, – испуганно приветствовал Яков Моллу, шумно вздыхая.

Молла вскочил и уставился на Рикку, не делая из их связи никакой тайны для окружающих.

Вошел бухгалтер со счетами. Пристроившись в углу на ящике, он занялся своей основной работой – деловито подсчитывал какие-то немалые суммы на счетах, перенося цифры на бумагу.

– Чемпиону десять процентов. Ладно, пятнадцать, – махнул рукой директор.

Бухгалтер снова занялся подсчетами.

– Двести двадцать пять! – подсчитал он безошибочно. – Сейчас выдать или после представления?

– Как Молла пожелает.

Директор подошел к Молле и протянул ему еще одну сигару.

– Молла, – сказал он добрым тоном, – за каждый сеанс мы платим тебе по двадцать пять ваших рублей – таньга.

– Да, верно, – подтвердил Молла, не зная, куда девать вторую сигару.

– Выходит, если ты выиграешь поединок, получишь двадцать пять. Но выиграть труднее, чем проиграть, верно ведь?

– Да, верно, – стал терять ясность мысли Молла.

– Так вот – ты должен проиграть. И за сознательный проигрыш получишь двести двадцать пять таньга – целое состояние!

Ленивым своим умом Молла не сразу понял нехитрый торг.

– Вы с Яковом не пара, – показал директор на мучающегося сомнениями Мариотти. – Победишь – сразу погубишь весь цирк. А нам еще две недели быть в царстве-государстве вашем. Пойми правильно, чемпион. Кури сигару! Не мни ее! И ступай получай свою крупную сумму!

– Двести двадцать пять, – шепнул Молла, обреченно посмотрев на Рикку.

Та весело подмигнула ему: знаешь, бизон, сколько орешков и разных восточных рахат-лукумов можно купить на такую сумму? Я буду щелкать все вечера, гуляя с тобой в тенистых аллеях. И к черту славу и афиши, мы просто не будем останавливаться возле них.

– Тогда я женюсь, – сообщил Молла и, покончив с сомнениями, направился прямо к Рикке, чтобы поцеловать ее руку.

Минуту все молчали, опешив. Первым захохотал директор, а за ним, всхлипывая, как сквозь слезы, засмеялся и Яков.

Разгоряченный Молла схватил Якова за руку и бросился за ним в коридор, приказав:

– Прошу, коллега, защищаться!

Он дал возможность Якову опомниться и собраться с силами.

Затем сжал его, хилого, в объятиях и швырнул на доски. Да еще ногой придавил стонущего Якова, показывая всем: «Вот как надо бороться!» Мол, не думайте, что продался Молла из-за трусости!

А через минуту Молла уже стоял на виду у тысячи людей и хандрил.

Не слышал ни криков, ни вздохов – внутри у него была тишина.

Не ощущал он также прикосновения потных рук измученного, как и он сам, Якова; бегал Яков вокруг крепконогого Моллы, не зная, как обхватить его мощное тело.

Недоумевает публика: что случилось с Моллой, на которого молится весь город с утра? Криком радости встретила она появление Моллы, подбадривала, просила, умоляла, чтобы дал он настоящее зрелище.

– За ногу хватай, заячья душа, – шептал Молла Якову.

Яков же изнывал от непосильной работы, скулил по-собачьи. И видно по всему – смущался чего-то.

– Да ты не робей, дурак, – журил его Молла, делая при этом различные сложные вариации, чтобы создать видимость честного поединка.

– Прости, – извинялся Яков за свою физическую неполноценность, – грудь мою давит жаба…

Молла хитрит, решили зрители, растягивает удовольствие, желая поиздеваться над немощным противником.

Нелепая ситуация вдруг рассмешила кого-то, сидящего на галерке, и вслед за ним захохотал весь зал.

– Самое время, – сказал Молла Якову.

Жаль ему стало противника за то, что с таким трудом зарабатывает он свой хлеб насущный.

– Чуть подсобери силы – и я упаду…

Яков же в ответ тоже вдруг засмеялся вымученным смехом, кашляя. Молла ахнул от хамства такого и прижал ладонью рот Якова. Но неудачно. От сильной боли в руке Молла согнулся. Яков успел подтолкнуть его, и Молла рухнул на ковер, удовлетворенный.

Молла лежал на спине и не слышал, как засвистел, заулюлюкал цирк, как стали бросать в него какие-то предметы. Молле хотелось одного – плакать.

– Эх, Яша, Яша, – сказал он Якову, сидевшему на его теле. – Разве можно кусать пальцы? Это же нечестно…

Вечером Молла появился в дорогой чайхане в новых брюках и желтых тяжелых ботинках, держа руку в кармане, где у него лежала крупная сумма.

– Эй, рябой, – толкнул он чайханщика в бок, – живо стели ковер, плов есть буду!

Чайханщик от растерянности успел только рот раскрыть.

Молла направился в дальний угол чайханы и, взобравшись на деревянную лежанку, придрался к безобидному посетителю, сказав:

– Плов мой пронюхал? Слезай отсюда, да поживее!

Посетитель еще позавчера угощал здесь Моллу чаем. Но напоминать не стал, ушел.

Молла снял ботинки и положил их на самом видном месте. И устроился поудобнее, по-турецки, в ожидании плова.

Чайхана была разделена на три зала. Самый дальний, где сидел важный Молла, считался аристократическим. Здесь ели плов, шашлыки и слушали свист перепелов в клетках, подвешенных на стенах рядом с корзинами, полными груш и абрикосов.

Средний зал, поскромнее, был для тех, кто ел плов раз в неделю, но хорошо и сытно. А в самом большом, третьем зале запивали чаем сухие лепешки В этом зале провел большую часть своих дней Молла, довольствуясь лепешкой и слушая неторопливые рассказы грузчиков и арбакешей.

Молла не завидовал тем, кто ест плов. Он загнал далеко вовнутрь тщеславие. Он просто знал, что когда-нибудь появится у врат чайханы другой Молла и пройдет в зал для богатых, чтобы занять достойное место.

– Эй, Уктам! – позвал он чайханщика. – Скажи, чтобы эти бездельники в большом зале не курили так часто. Задыхаюсь я! И живо повара ко мне!

Чайханщик молча и лениво повернулся, чтобы уходить.

– Ты чем-то недоволен? – не понравилась его медлительность Молле. – Скажи, брат, не смущайся, я ведь добрый. Могу купить тебя с твоей чайханой!

Молла говорил нарочито громко, чтобы слышали все три зала и те грузчики и арбакеши, с которыми он грыз сухую лепешку, одалживая ее у чайханщика.

– Нет, я доволен. Сейчас исполню, – ответил чайханщик.

«То-то!» – подумал Молла и в блаженстве прилег, ожидая повара.

Повар принесет казан жирного, с разными пряностями и чесноком плова, и Молла будет долго смотреть, наслаждаясь, прежде чем возьмет на кончик пальца первое зерно из тысячи зерен. Тысячу раз откроет рот и не устанет, будет жевать и глотать, растягивая удовольствие от ощущения сытой и безмятежной жизни.

– Уктам! – закричал он снова, но чайханщик не появился.

– Ослы несчастные! – сказал самому себе Молла. – Когда я был нищ и грыз лепешку, чайханщик прибегал по первому зову. Когда же у меня двести двадцать пять таньга, все вокруг оглохли. Все наоборот, – погрустнел Молла от людской нерасторопности.

В большом зале в это время вчерашние друзья Моллы, всякие грузчики и арбакеши, пили, ели лепешки, обсуждали нехитрые свои дела и веселились.

Молла вынул из кармана всю крупную сумму и стал украдкой делить ее на части. Разделив, запрятал деньги, распихал их по карманам, часть спрятал в пояс, а часть засунул глубоко в ботинки и манжеты брюк.

Тихо, чтоб остаться незамеченным, пробрался он в знакомый большой зал и сел с краю.

Чайханщик тут же поставил перед ним чайник и традиционную лепешку на подносе.

– Смотрите, – сказал кто-то из грузчиков. – Молла!

– Пьет чай, – сообщил второй то, что увидел.

И продолжали они. начатый разговор о ценах на верблюдов в ближних казахских аулах. Молла слушал, но не вступал в беседу, хотя и очень хотел – просто он не знал ничего о верблюдах. Тему эту затронули в чайхане, когда Молла был занят цирком, поэтому основные сведения он пропустил.

– Уктам! – крикнул он, желая проверить чайханщика. И остался очень довольным, когда чайханщик сразу же прибежал на зов:

– Слушаю вас!

– Ничего, брат, ничего, – добродушно похлопал его по плечу Молла, – это я слух твой проверял…

Друзья-товарищи говорили теперь о породах верблюдов, и всем нравилась белая, редкая.

– Цена такому верблюду больше тысячи! – доказывал один грузчик.

– Положи мне на ладонь пятьсот, к вечеру я тебе приведу белого, – возразил ему второй.

Молла хотел крикнуть:

– Двести двадцать пять за белого! – но спохватился, поняв, что так вступать в разговор глупо – осмеют

Молла только покачал головой, жалея, что отстал от беседы, выбился из колеи за то время, пока был в цирке, и что не о чем ему больше говорить в чайхане, и что стал он теперь для всех чужим.

Тоскуя, он вышел из чайханы, чтобы хорошенько подумать над этим…

Молла воровски посмотрел на темную улицу, взял и содрал афишу.

– Вот так! – словесно подтвердил он свои действия, когда Рикка снова взяла его под руку и они побрели дальше.

Молла шел, не переставая мрачно думать, и от дум лицо его стало серо-зеленого цвета. И еще его стал мучить насморк в середине лета. Ему хотелось одного – идти и идти по знакомым с детства улицам В них он искал спасения, зато в улицах, где он давно не был, Моллу страшило что-то.

Рука маленькой Рикки была холодной и дряблой, будто всю жизнь она занималась стиркой. И не было в Рикке больше загадочности и красоты.

И еще Молла заметил, что она истощена какой-то внутренней болезнью и убого одета. Прелесть ее, согревавшая Моллу, улетела куда-то в густое пыльное небо.

Молла привел Рикку к большой шелковице и стал ожесточенно целовать.

Рикка не сопротивлялась, но была равнодушной

– Простите, – сказал Молла, – я совсем сошел с ума.

Потом он решил поделиться тем, что его сильно тревожило.

– Вот уедет цирк и будет набирать в других городах таких, как я, глупцов. А мне придется еще долго жить с народом. Вчера в чайхане я не мог ничего сказать друзьям о верблюдах, – вздохнул Молла.

– Не тревожьтесь, – вдруг сказала Рикка, – я помогу вам.

– Помогите! – взмолился Молла. – Больше мне не на кого надеяться.

– Яков – мой муж, – без всякого нажима сообщила Рикка. – Попрошу его выступить с вами еще раз, но уже в чайхане, где вы сможете убедить друзей.

Молла долго молчал, борясь с насморком и тщеславием.

– Да, – сказал он, – это чувствовалось, когда вы делили с ним гранаты на базаре… Но согласится ли ваш муж Яков на собственный позор?

Яков согласился. Он лишь предупредил Моллу, когда они направились в чайхану:

– Коллега, только вы не очень старайтесь, как в тот день в коридоре цирка. У меня действительно жаба…

– Ничего, – заверил Молла, – всего один раз, чтобы народ примирился…

Остальной путь они молчали, и обоим почему-то было неловко.

Молла воспрял духом, когда увидел, что в чайхане так же многолюдно, как в цирке.

– Бродяги и бездельники! – закричал Молла, показывая на робкого Якова. – Смотрите, кого я привел!

Люди сразу узнали Якова и ответили:

– Это тот, кто поборол тебя! – и занялись своими разговорами.

– Нет, вы не отворачивайтесь, не притворяйтесь! – стал нервничать Молла. – Тот день в цирке не в счет, там был обман. Посмотрите, как я сейчас с ним расправлюсь, и вы воскликните: «Да, Молла, ты настоящий чемпион!»… Чайханщик, стели ковер на площадку!

– Ну-ка, ну-ка! – оживилась публика, занимая места поудобнее.

А Молла, забыв о просьбе Якова, грубо толкнул его ближе к толпе, злорадствуя при этом.

Яков жалобно пробормотал что-то, но понял, что не будет ему на сей раз пощады.

Грузчики бросились очищать площадку, стелить ковер. Толпа уже гудела, требуя зрелища.

– Я поведу его по всем чайханам города, чтобы за одно ошибочное поражение победить десять, сто раз! – пообещал людям Молла.

– Всевышний спаситель… – зашептал Яков, видя безумный блеск в глазах зрителей.

– Начинай! – закричали они Молле.

Молла толкнул Якова на площадку, не в силах больше ждать.

– Начинай! – закричали снова, ударяя о что-то металлическое.

– Начинаю! – весело и дерзко посмотрел Молла на толпу. – Смотрите все! – И протянул руки к Якову…

Яков поморгал грустными глазами, вздохнул и пошел в объятия Моллы, как идет кролик в пасть удава.

Но пока Яков шел, Молла вдруг потерял над собой контроль. Словно выпустили из тела его кровь. Благодарные глаза Якова, когда тот сидел на теле Моллы, запах сырых досок, запах денег и губ Рикки… и многое горькое и болезненное, продолжительностью в целую жизнь, жизнь человека, уже единожды продавшего себя…

Молла, не чувствуя уже рук Якова, рухнул от небольшого усилия. Лежал он спокойный и белый, понимая, что ничего не сможет поделать теперь с собой, что, однажды продавшись, он потерял себя навсегда…

1968

ЯКИ СЕРЫЕ, РЫЖИЕ…

За скалой открылась знакомая поляна. На ледовом пространстве одиноко чернела юрта старика. Не было видно ни яков, ни Карима, одна только тревожная пустота.

«Что-то случилось, – заволновался Молла-бек, когда нашел на остром камне клок серой шерсти. – Несомненно, что-то случилось…»

Серая шерсть зимой растет на лбу яка, а когда як трется лбом об острые камни, возбуждая себя, значит он зол – жди неприятности.

Молла-бек упал на снег – сильно заныла нога. Дальше, куда старик пойдет, должно быть еще много шерсти на камнях и выступах скал – это ориентир.

Яки зимой серые, как снег на склонах гор вокруг села, летом – рыжие, как маки после снега на поляне…

«3ря я лежу. Надо идти и идти, – стал ругать себя пастух. – Проклятая нога… И яки ушли».

Почему-то старик вспомнил, как летом приезжала его внучка Фатыма, поднялась к деду на поляну и стригла, стригла яков, и рыжая шерсть падала к ее ногам, и яки – эти мирные братья – удивленно обнюхивали свою шерсть и уходили потом в прохладную тень скалы, чтобы лечь там в тоске. Подходили они один за другим, несли гордые, королевские пряди волос, а уходили после стрижки какие-то униженные…

И Молла-бек видел, как стадо уменьшается на глазах. Не то чтобы яков становилось меньше, нет, просто после стрижки на поляне, от скалы до скалы, могли теперь уместиться не десять таких стад по пятьдесят яков каждое, а все двадцать со всего села Бешык.

«3ря все это лезет в голову, – продолжал сердиться пастух. – Пойду-ка лучше поищу, нет ли поблизости на камнях еще шерсти».

Нога совсем распухла, была как деревянная. Яки будто все знали, все чувствовали. Хозяин их, когда устанет, начнет замерзать, а впереди ночь и кругом лед да снег, чувствовали это животные и будто стремились поделиться со стариком своей шерстью. Чтобы пастух мог засунуть ее себе под тулуп и в валенки, положить шерсть под голову, а если хватит, то постелить и на лед, чтобы тепло было спать.

«Нет, вас что-то рассердило, я это вижу. Вон как лбами терлись о камни, столько зла накопили, что хватило бы скалу разворотить».

И раньше так случалось, что стадо уходило от пастуха. В прошлый раз, например, яков увели за собой шакалы. Каждую ночь приходили на поляну и выли, сидя на валунах вокруг юрты. Старик знал, что шакалы не страшны, просто вой их неприятен, как плач голодных детей. Их можно терпеть ночь, от силы – две. Молла-бек терпел, а потом вышел с ружьем и стал палить в воздух.

Шакалы исчезли, но только на эту ночь. Назавтра все началось с новой силой. И яки, видимо чувствуя, что старик не в состоянии справиться с ними, пришли в ярость. И ночью, проснувшись, погнались за шакалами, гнали их до самого рассвета к ущелью, ловко перепрыгивая через расщелины, через валуны, на ледовых площадках садились на задние ноги, и их несло по льду, километров за десять унесло…

Старик догнал их только к утру на совершенно незнакомой поляне, и яки ни за что не хотели возвращаться на старое место – будто дорожили той землей, которую отвоевали у шакалов; пастуху пришлось перетаскивать сюда юрту со всем хозяйством.

Что же все-таки увело яков на этот раз? Волки отпадают, шакалы тоже. Снежный барс? Но барс в одиночку не страшен якам. А двух или трех барсов старик встречал очень редко.

Люди увели? Но разбойники в горах давно исчезли. Были еще лет сорок назад всякие бродяги, которые угоняли яков. Но даже если появились бы бродяги, целое стадо им все равно не угнать – негде спрятать, вертолет их сразу обнаружит.

Вертолет – это на крайний случай. Если старик не найдет стадо к завтрашнему утру, нужно будет спуститься вниз и попросить, чтобы подняли в воздух машину… Спуститься… С раненой ногой не спустишься, замерзнешь на тропинке.

Ладно, нечего об этом думать. Надо самому искать. Самому выпутываться из этой истории.

– Карим! – закричал пастух, подходя к юрте.

Затем махнул рукой в отчаянии и пошел вверх по тропинке…

«Может, Карим чем-то рассердил яков, – думал старик, разгребая свежий снег и ища под ним на льду следы животных. – Нет, мальчик он кроткий, да яки и не злятся на него. Человек якам не враг, животные это чувствуют…»

Ведь кто в пургу загоняет яков за валуны, в пещеры? Кто лечит им раны маковыми зернами? Кто якам висячие мосты строит через пропасти? Пастух.

Яков мало, намного меньше, чем людей, вот человек и оберегает их от всякой напасти.

«Что они без нас? Вот и следы слишком глубокие отпечатали на льду, чтобы снегом не занесло. Чтобы мог я быстрее найти их убежище…

Постой, постой, может, он нарочно ранил меня, толкнул сзади валун, и я упал, подвернув ногу. Хотел силой заставить подписать эту бумажку. Ай, шайтан…» – застонал пастух.

От тоски Молла-бек снова сел на снег и стал засовывать в валенок шерсть, чтобы больной ноге было теплее.

«Поздно же я догадался, дурная голова…»

Старик шел и вспоминал все, как было. Хотел забыть эту историю, но не мог. Может, если б не ушло стадо, он бы успокоился, Карим бы ему ногу вылечил маковыми зернами.

…В день первого снега прилетел он на вертолете и стал осматривать стадо. Потом сел на валун, вытер пот с лица и сказал:

– Слушай, Молла-бек, тут два яка больны. Могут они все стадо попортить. Увезу-ка я их лечить в село.

– Какие? – удивился старик. Знал он, что все яки здоровы, а если какой и заболеет, то всегда сам лечил их прямо здесь, на пастбище.

– Вон, два крайних. Я им уже ноги обвязал, чтобы энергию не тратили.

Подошел старик к тем якам, осмотрел со всех сторон – яки в неволе вздыхают, бьются мордами о камни. Затем в глаза заглянул, глаза отчаянные, здоровые.

– Не ошиблись ли вы, домла-зоотехник?

– Не ошибся! Ты на язык их посмотри. Печень у них простужена.

Молла-бек открыл якам пасти – языки действительно белые, обложенные, но под языками комочки орлиного помета.

– Это они пометом объелись, домла, – не успел старик сказать это, как вскрикнул от боли – один из яков в грусти укусил пастуха за палец.

– Ах, чтоб шайтан вас!..

– Ты со мной не спорь, отец, – рассердился зоотехник. – Мне за больных яков отвечать. Каждый як восемьсот рублей стоит, не шутка!

– Ну, раз вы так считаете… – говорил старик, а сам думал: пусть яки там, внизу, на хорошем корме немного сил наберутся, впереди зима длинная.

Зоотехник отдохнул немного, затем развязал якам ноги и погнал их по тропинке вниз.

– Может, вам, домла, в помощники мальчика дать? – крикнул ему вслед старик.

– Спасибо, сам управлюсь.

– Ну, с богом! – напутствовал его старик перед трудной дорогой.

После шума вертолета яки становятся очень суетливыми. Целыми днями топали они ногами, высекая искры из камней, и почти ничем не питались.

Стали старик с мальчиком якам под ноги соль бросать, чтобы животные лизали ее и успокаивались. Каменная соль тревогу снимает. Хорошо действует на нервы яков орлиный помет, но его надо долго собирать в пещерах.

…Молла-бек остановился, заметив на камне еще клок шерсти. Значит, правильно идет, по следам. Шерсть он засунул себе в рукавицы и тихо, морщась от боли, пошел дальше.

…Так прожили они с Каримом неделю-другую. И яки совсем было уже успокоились и стали прибавлять в весе. Но тут опять на тропинке появился зоотехник.

Был он какой-то нервный, суетливый, как напуганный як.

– Рад вас видеть, домла. – Молла-бек провел руками по щеке и погладил бороду – таким жестом встречают в горах каждого, кто проделал длинный, благополучный путь наверх.

– И я рад тебя видеть, отец, – ответил устало зоотехник.

Они оба помолчали, посмотрели на яков, на мальчика, сидящего возле юрты со свирелью в руке.

– Путь долгий проделал я из-за пустяка, – сказал зоотехник. – Вертолет на ремонте. Пришел просить тебя, чтобы забрал ты яков из лечебницы. Выздоровели они. Сам я не в силах гнать их наверх. На главной дороге камнепад, может, слышал?

– Хорошо, спущусь я с вами.

Они молча пообедали вместе, затем старик приказал Кариму смотреть в оба за яками, пообещав к вечеру вернуться.

Спускались они по узкой тропинке, сначала Молла-бек шел впереди, затем пропустил зоотехника, а сам поплелся сзади, потом снова был впереди. Так менялись они местами из вежливости – закон гор: передний упадет, задний поддержит.

Вдруг сзади что-то сильно ударило старика по ноге.

– Боже! – закричал он и упал, перевернулся несколько раз и оказался в яме.

Мимо Молла-бека прокатился и рухнул в пропасть валун.

– Проклятый камень сорвался, – огорчился зоотехник, помогая старику встать. Но стоять Молла-бек не мог, тут же упал, ноги не держали.

– Я понесу тебя на руках, – сказал зоотехник. – Село уже близко, увидим его за скалой.

– Нет, что ты, сынок, я полежу немного, отдышусь и пойду.

Зоотехник осмотрел его ногу – лодыжка опухла, ушиб был серьезный.

– В прошлом году точно такой же валун сорвался на меня, – сказал зоотехник. – Только тогда было лето. А сейчас не мудрено и замерзнуть. Пойду-ка поищу поляну и наберу там шерсти, чтобы теплее было лежать.

Зоотехника долго не было, и старик стал уже беспокоиться.

«Впрочем, – успокаивал он себя, – домла хорошо знает горы».

Вернулся зоотехник лишь к вечеру, без шерсти, удрученный.

– Я думал, что тебя шакалы съели, – мрачно пошутил он.

Да, шакалы. Как старик о них сразу не подумал? Ведь не так давно они растерзали одинокого раненого пастуха в пещере.

Стало страшно. Хоть и прожил Молла-бек целую жизнь и подготовил себя к мысли об уходе из этого мира, все равно лицом к лицу с опасностью струсил.

– Ну, как нога?

Старик попытался шевельнуть ею, но только вскрикнул.

– Плохо, – сказал зоотехник. – А знаешь, отец, – неожиданно признался он, – ведь где-то здесь недалеко погибли те два твоих яка. Я ходил проверять их трупы, но ничего не нашел, кроме помета шакалов.

– Как погибли?

– Пока гнал я их вниз в тот день, околели. Слишком больны были, не дотянули… А пришел я к тебе вот зачем: тут есть одна бумажка, ты подпиши ее, чтобы мне оправдаться. Пишу я, что мы вдвоем с тобой гнали яков вниз, что ты свидетель их смерти. – Зоотехник вынул эту бумажку. – От тебя ничего не требуется. И никто ничего не узнает.

Молла-бека бросило в жар от его слов.

«Я ведь тебя любил, домла, а ты мне в душу плюнул. Значит, не все в горах братья, есть и такие, кто идет сзади по тропинке и замышляет зло…» От этих мыслей старик невольно застонал.

– Жить мне мало осталось, домла, – прошептал Молла-бек. – Не хочу прибавлять себе грехов.

– Да каких грехов?! – засмеялся зоотехник. – Здесь в горах никто ни о чем не узнает. Мы одни, свидетелей нет.

«Совесть моя – свидетель, – подумал старик, – от нее никуда не спрячешься».

– Нет, нет, лучше уходи. Оставь меня.

Зоотехник бросил на Молла-бека презрительный взгляд и пошел вниз, оставив его одного.

Старику стало легче, он закрыл глаза, довольный собой.

Но не прошло и минуты, как зоотехник снова наклонился над стариком.

– Послушай, старик, неужели ты хочешь, чтобы я пропал из-за двух несчастных яков.

– Уйди, ради бога, – прошептал Молла-бек с мольбой. – Ничего я не подпишу. Яки были здоровы… Совесть меня замучает и на этом и на том свете, оставь меня.

– Хорошо, ты умрешь. И никто не соберет твои кости. Прощай!

Как только зоотехник исчез за скалой, старика снова охватил страх. Скоро ночь, и должны прийти шакалы, они, видно, уже прячутся за валунами, ждут.

Глупая смерть. Молла-бек всегда думал, что умрет спокойно, среди яков. Два яка лягут, и пастух сядет между ними, зароется в их шерсть, и яки долго будут согревать его тело. А потом душа улетит на вершину горы, и какая-нибудь скала обвалится и нарисует нечто, очень похожее на Молла-бека: ведь пастухи не умирают, скалы вокруг очень похожи на ушедших, они стоят, как люди, которые жили среди яков.

«Нет, я не умру! Надо выйти скорее из этой ямы и ползти, не думать ни о чем, ползти к стаду, яки меня вылечат», – решил старик.

Набравшись решимости, он наконец вылез из ямы и стал карабкаться наверх. Тело было легким, видно, вся кровь ушла к ноге, и она, тяжелая и чужая, еле тащилась за стариком. Если бы Молла-бек мог, он бы отрезал и выбросил раненую ногу на съедение шакалам, а сам, легкий и освобожденный, пополз бы дальше, к стаду.

Но уже стемнело, можно сбиться с пути. Здесь, где горы невысокие, тропинок много и в темноте можно уйти по чужой.

Вдруг Молла-бек сполз в высохший ручей и нащупал стенку, сложенную в свое время пастухами, чтобы перегородить воду. Вот здесь, на этой стене, и решил Молла-бек провести ночь. А завтра, с новыми силами, продолжит он путь к стаду.

Уже не помнит Молла-бек, как взобрался он на стену, помнит только запах крови на израненных руках.

Кровь быстро позвала к старику шакалов. Сначала вдалеке они выли, потом, набравшись злости, молча подступили со всех сторон к стене, лязгали зубами и грызли лед.

Потеряй старик волю, он тут же упал бы без сознания. От страха. От боли и усталости. От шакалов, он знал, спасенья не будет. Нет у Молла-бека ни огня, ни ножа, ни веревки – все это так опрометчиво оставил он в юрте.

Что же делать? Бросать в шакалов камни – не поможет.

Эх, если бы увидели старика его яки! Они бы вмиг прогнали этих проклятых шакалов. Его серые, рыжие яки…

Но вот уже вожак полез на стену, и старик отчетливо увидел его грустные глаза – говорят, шакалы жалеют свою жертву. Вот уже его передние лапы, совсем немощные, тонкие, не такие, как у яков.

– Вон от меня! Вон!!! – вдруг встал Молла-бек, затрясся весь и закричал: – Проклятые мошенники! Думаете, что я мертв? Шайтан вас побери!

Кричал он во всю глотку, но не от страха, а от злости, от решимости во что бы то ни стало победить. Что-то в нем пробудилось, что всю жизнь спало, что набирало сил тихо, исподволь.

Вожак спрыгнул вниз, стая в страхе заметалась вокруг стены, и шакалы бросились наутек.

А Молла-бек еще смеялся им вслед, кусал в ярости губы и бороду…

Пастух устало опустился на покрытый льдом валун. От воспоминаний у него лихорадочно дрожало тело. Но, может, это не от воспоминаний? Может, нога стала гноиться?

Что бы там ни было, надо продолжить путь. Уже недолго. Яки всегда уходят самое большее за десять километров. Уже пройдено больше половины пути. И в этом месте следы на льду неглубокие – видно, яки успокоились и дальше теперь не бежали, а брели медленно.

Теперь Молла-бек знает, как спасаться от шакалов. Надо подпустить их к себе совсем близко, потом хорошенько отругать их. Крик отчаявшегося человека действует на волков, на диких собак и даже, наверное, на снежного человека. Надо будет рассказать это Кариму.

Старик еще долго будет помнить эту ночь у стены – шакалы выли где-то далеко и подойти к Молла-беку не решались. Если бы даже и подошли, старик придумал бы что-нибудь новое, чтобы прогнать их – криком вторично их не возьмешь.

Только одного не помнит старик – было это во сне или наяву – отчетливо видел он, как под утро над его головой пролетали птицы. Черные большие птицы, не орлы. Странные птицы, не здешние… Нет, наверное, это был сон. Равнинные птицы не могут так высоко подняться в горы…

…Молла-бек медленно, цепляясь за скалу, прошел узкую тропинку и замер от удивления: на большой ледовой поляне мирно паслось его стадо.

Сбившись в кучу, видно, привыкая к новому месту, яки ломали копытами лед и щипали сухую прошлогоднюю траву – мох и лишайник.

«Здесь скудная пища», – смекнул сразу старик. И стоял и смотрел, как ухватившись за горб старого яка, ездил взад-вперед его помощник Карим.

Вдруг один из яков увидел Молла-бека. Тихо замычал. И яки медленно побрели навстречу старому пастуху.

Яки терлись головами о его тело, как бы делясь своим теплом, лизали старику руки и удивленно смотрели ему в глаза, будто спрашивая, что с ним.

Карим подъехал к старику и виновато проговорил:

– Все это из-за птиц, отец. Под утро птицы пролетали над поляной, вот они и сорвались с места. Я совсем из сил выбился…

– Черные птицы? – спросил пастух.

– Черные… Бежали, пока не нашли эту поляну. А где те два яка? Вы ранены, отец?

– Ничего… Только корма здесь мало… Что ж, сами виноваты. Подумать только – птицы понравились! Ладно, за юртой пойдем завтра, а пока заночуем с яками.