Текст книги "Религия"

Автор книги: Тим Уиллокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 47 страниц)

Он достал из кафтана кусочек размером с грецкий орех, и глаза Сали от жадности превратились в узенькие щелки. Появился кальян, они смешали часть опиума с цветками конопли, раскрошенным изюмом и табаком и курили в душной тени: Тангейзер – со сдержанностью того, кто и сам становился жертвой подобного способа убеждения, а Сали – с опрометчивой благодарностью человека, чьи нервы, несмотря на улыбку, были натянуты до предела. Сали был не первым из тех, кто верил, будто бы, если немного расслабиться, способность к торгу лишь увеличится. И когда чудодейственная масса произвела свое воздействие, шум и зловоние гавани растаяли и Сали начал раскачиваться вместе со своим стулом в каком-то шаге от рая, Тангейзер сумел купить мальчика всего-навсего за две четвертинки опиума. Остатки маленького шарика он оставил в знак признательности, чтобы Сали мог хвастать, что не продешевил – ведь кто знает? – мир так тесен, вдруг в один прекрасный день они снова встретятся.

Доверенный слуга Сали привел Орланду с залива. Тангейзер не поворачивался к нему лицом, дожидаясь подходящего момента, а затем он шагнул вперед, оказавшись между Сали и мальчиком. Он пригвоздил Орланду к земле жестким взглядом и, делая вид, будто почесывает бороду, приложил палец к губам: это был знак мальчику, чтобы тот ничем не выдал их знакомства.

Орланду, быстрый как змея, тут же обратил свое изумление от нежданной встречи в угрюмость человека, не желающего быть предметом купли-продажи. Доверенный слуга Сали, который уловил витающий под навесом запах от кальяна, был весь охвачен надеждой, хотя и тщетной, приложиться к мундштуку, поэтому их безмолвный диалог прошел незамеченным. Сали потешил себя тем, что заехал Орланду кулаком в ухо, мимоходом наказывая ему вести себя прилично, поскольку теперь он будет служить благородному господину. Судя по взглядам, какими обменялись алжирцы, Тангейзер понял: они нисколько не сомневаются, что он покупает себе мальчика в качестве любовника, да и Сали многократно заверил его, что Орланду «мальчик непорочно свежий», но сейчас был момент неподходящий, чтобы обижаться на оскорбительные предположения. Сали Али выразил надежду, что это не последняя их сделка, и Тангейзер заверил корсара, что так оно и есть. После чего они распрощались, Тангейзер поехал верхом на кобыле, положив ружье на луку седла перед собой, а Орланду бежал за ним, цепляясь за стремя так, словно от этого зависела его жизнь.

* * *

Когда они уехали из поля зрения Сали, Тангейзер перешел на шаг. Он не смотрел вниз, желая сохранить достойный вид. У него на бедре, укрытая от взглядов, висела сумка, набитая еще четырьмя фунтами черного золота. Он засмеялся. Он не помнил, когда смеялся в последний раз, и настроение у него значительно улучшилось.

– Итак, – произнес он по-итальянски, – ты вернулся к своему прежнему занятию и скребешь корабли. Я разочарован.

– Куда мы идем? – спросил Орланду.

– Как, ни слова благодарности?

– Я думал, ты погиб. Я горевал по тебе и молился за твою душу, хотя и был уверен, что ты проклят.

– Стыдно быть таким маловером. Разве я не сказал тебе, что мы еще увидимся снова?

– Почему тебя не было так долго?

– Погоди-ка, – сказал Тангейзер, – это ведь не я, выполняя секретное задание для Ла Валлетта, попался в лапы морским волкам султана.

Орланду выпустил стремя и остановился. Тангейзер тоже остановился и посмотрел на него сверху вниз. Глаза мальчика были полны обиды и гнева. Тангейзер говорил с ним легко, без намерения задеть его чувства, но мальчик был еще слишком молод, чтобы понять это.

– Послушай, – сказал Тангейзер, – ты неплохо потрудился, сумев выжить шесть недель в обществе корсаров. – Если бы Орланду был сложен менее грубо, если бы он более ангелоподобным, его свежесть могла бы оказаться опороченной, но вроде бы не похоже. – Ты проявил благоразумие и храбрость, я горжусь тобой. Горжусь настолько, что решил сделать тебя своим партнером в одном успешном предприятии.

Орланду просиял. Он обладал живым характером, не склонным к мрачным размышлениям, и Тангейзер снова обрадовался.

– Твоим партнером? – переспросил Орланду.

– Ну, прежде всего тебе придется стать моим учеником. В конце концов, ты ничего не понимаешь в делах и во многом другом. Но при должном прилежании и, я бы сказал, лет через десять или примерно столько ты превратишься в зажиточного молодого человека – человека мира, ни больше ни меньше – с брильянтом в тюрбане и с кораблем, а то и двумя, в подчинении.

Тангейзер вдруг осознал, что это весьма самонадеянные обещания из уст человека, одетого в кафтан с чужого плеча, пусть и роскошный, и сидящего на одолженной лошади. Но Орланду не усомнился в своем наставнике ни на секунду.

– Мне придется носить тюрбан? – спросил Орланду.

– Ты же станешь турком, друг мой.

– Я ненавижу турок.

– Тогда научись их любить. Они ничем не хуже любых других людей и даже лучше многих в некоторых отношениях.

– Они пришли сюда, чтобы убить нас и отобрать нашу землю.

– Привычка, какой обладает огромное множество племен и народов. Зато они чрезвычайно хорошо относятся к тем, кто им не враг. А Религия – они же и сами завоеватели.

– Но мы же сражались с турками, – сказал Орланду. – И ты с ними сражался.

– На моей памяти подобное происходило всегда, – сказал Тангейзер. – Французы воюют с итальянцами, германцы воюют сами с собой, точно так же как все христиане и мусульмане, а испанцы воюют с теми, кто подвернется им под руку. Воевать – это привычка такая же врожденная, как и гадить. Как ты позже поймешь, личность врага почти ничего не значит для воюющих сторон. В любом случае, мы выбрали далеко не самый подходящий момент, чтобы ссориться с турками.

Лицо Орланду искривилось от смущения. Он был достаточно сметлив, чтобы оценить силу логики, но, как и большинство людей, был незнаком с этим искусством. Он сказал:

– А как же Иисус?

– Поклоняйся Ему, если хочешь. Турки не потащат тебя за это на костер. Но из поклонения Аллаху и Его пророку, да будет благословенно Его имя, можно извлечь немалые выгоды, даже если ты будешь делать это неискренне.

– Но разве можно притворяться, будто веришь в Бога?

Тангейзер засмеялся.

Попомни мои слова, в Ватикане прямо сейчас полно негодяев, носящих алые шапочки, которые вообще сомневаются в Его существовании. Просто они достаточно хитры, чтобы не заявлять об этом вслух.

– Мы будем вечно гореть в аду.

– Судя по всему, ад должен быть весьма многолюдным местечком. Но если бы ты сам был богом, разве тебе было бы не наплевать, под каким именем и каким способом тебя прославляют ползающие внизу людишки? В самом деле, неужели тебя вообще волновало бы, что мы тут творим?

– Иисус нас любит. Это я знаю.

– Значит, он простит небольшой обман, призванный спасти нас от ударов палками по пяткам. А теперь, с твоего позволения, отправимся дальше. Будет нехорошо, если человека моего положения увидят беседующим о теологии со своим рабом.

– Твоим рабом?

– Для вида, разумеется. И несомненно, ты раб султана, как и большинство его подданных. Великие визири – рабы. Ага янычаров – раб. Самые могущественные люди в империи раба. Рабы Сулеймана. В границах империи только турки рождаются свободными. Но ведь мы только что с тобой решили, что все это одни лишь слова. Тогда в чем же тут обида? В Европе право рождения – это удавка, сжимающая каждое горло. Зато в Оттоманской империи способности могут сделать тебя одним из первых людей в Стамбуле. Сам Пиали родился христианином, его нашли ребенком, брошенным на полях под Белградом, когда Сулейман осадил город. Теперь он величайший адмирал в империи, может быть даже во всем мире. Конечно, гораздо лучше быть богатым рабом, чем бедняком, свободным только по званию, счищающим грязь с кораблей в Большой гавани и кланяющимся, как раб, когда мимо проходит благородный господин.

Орланду задумался над его словами, но все-таки не поверил до конца.

– Тогда я должен притворяться, будто я твой раб, притворяться, будто я люблю турок, притворяться, будто поклоняюсь Аллаху?

– Это легче, чем кажется, – заверил его Тангейзер. – А когда живот набит, а тело одето в мягкие шелка, даже еще легче.

– А как же моя мать?

Тангейзер заморгал; он не был готов обсуждать сейчас этот вопрос.

– Она в руках Божьих – так скажет любая вера. Нам с тобой надо позаботиться о себе. – Орланду был потрясен таким циничным ответом. На самом деле Тангейзер чувствовал себя настоящим мошенником. Но ему не хотелось это признавать. Вместо этого он наклонился в седле и взял мальчика за плечо. – Ты был в самой гуще сражения, парень. Безумия и грязи. Тоски, ужаса и боли. Скажи мне, неужели в том была какая-то польза?

Орланду ничего не ответил.

– Если Бог существует, Он благословил тебя живым разумом, – сказал Тангейзер. – И ты почтишь Его лучше всего, если станешь пользоваться Его даром. А теперь идем.

* * *

Тангейзер отвел Орланду на базар, где возобновил некоторые знакомства и обменял две унции опиума на серебряный акче.[95]95
  Акче – турецкая разменная монета.


[Закрыть] Он заставил Орланду отправиться в баню, где было еще два кавалериста-сипаха, купил ему одежду и туфли, соответствующие его положению, а еще нож и небольшой железный котелок, который, как он пообещал, сделает его известным. Он научил Орланду произносить шахаду, священное речение: «Ашахаду Алла Илаха Илла Алла Ва Ашахаду Анна Мухаммад Расулу Алла». «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его». Эти слова, в случае крайней необходимости, должны были внушить верным расположение к нему, и, поскольку мальтийский и арабский были не так уж далеки друг от друга, Орланду быстро выучил шахаду. Тангейзер объяснил ему, что не следует кланяться никому, даже визирю, потому что поклон существует только для одного Аллаха, и обнаружил, что с приветствием «Ассалам алейкум» мальчик уже знаком.

Он внушил Орланду, что им не следует выказывать слишком дружеских отношений перед Аббасом и его окружением. Все должны верить, будто Тангейзер просто выплачивает небольшой долг, только из милосердия и благоговения перед Аллахом, а не из любви к самому мальчику, и не более того. Затем он повел Орланду в лагерь Аббаса и представил всем вокруг, заплатил конюшему, чтобы тот научил его ухаживать за лошадьми – это умение всегда было в цене. Орланду, с его уличным инстинктом держать нос по ветру, играл свою роль весьма убедительно, и Тангейзер, чья черная желчь куда-то вдруг пропала, поздравил себя с завершением отличной работы.

Позже он преподнес фунт опиума в подарок Аббасу и сказал, что, с его благословения, хотел бы сесть на корабль, идущий в Триполи уже на следующий день. Аббас дал ему свое благословение и еще письмо с рекомендациями, но голова его была занята другими, мрачными, мыслями, хотя он и не сказал, что стало тому причиной.

Тангейзер отправился к своим подушкам, поразмыслить о гораздо более радостном будущем, чем то, что представлялось ему совсем недавно. На базаре он обменяет оставшийся опиум на золото, потому что опиум ценится здесь больше, чем где-либо. А в Триполи золото, правильно вложенное, поможет ему открыть кредит у торговцев зерном. Его знание ситуации на Мальте, его знакомство с купцами с военного базара помогут приобрести ему кое-что даже более ценное – доверие торговцев. А письмо Аббаса будет даже ценнее того золота, которое он привезет. Тангейзер начинал раньше с куда меньшим капиталом. Через месяц он вернется на Мальту с грузом товаров, от которого у квартирмейстеров слюнки потекут.

Он сделал для мальчика все, что мог. Место в штате слуг Аббаса было безопасным, как никакое другое место на острове. Он выполнил все, что обещал Карле, и даже больше. Он заплатил свой долг богу войны. Кто-то же должен выбраться с этого пепелища: лучше он, чем кто-то другой. Когда Тангейзер положил голову на подушку и закрыл глаза, сознание его было чисто, как шлифованное зеркало.

Прошло несколько часов, и он проснулся. Огни костров горели за стенкой шатра. Ему что-то снилось, но он не помнил что. Он скосил глаза вниз, на эфиопа, но эфиопа не было. Сон прервал отзвук далекой музыки, от которой сердце его болезненно сжалось, оставив смутное ощущение каких-то упущенных возможностей и не пройденных путей. Тангейзер лежал на подушках, почесывая мошонку. И потом вдруг сообразил, что до сих пор слышит разбудившую его музыку.

Внутри его все сжалось в комок. Он приказал себе снова заснуть. На заре он должен будет сесть на корабль, идущий в Триполи. Но вместо того он поднялся с подушек, натянул свой кафтан и, словно под воздействием какого-то заклятия, вышел в ночь.

Костры часовых были разбросаны по широкой черной луже Марсы; Тангейзер представил, как янычары приводят в порядок оружие, перевязывают друг другу раны в теплом кругу своих осак[96]96
  Осаки – отряды янычаров.


[Закрыть] и, как это было у них заведено, читают героические баллады, собравшись вокруг казана. Часть его души страстно желала присоединиться к ним на часок-другой, вновь навестить священное братство своей юности. Его татуировки обеспечили бы ему сердечный прием. А четверть фунта опиума прогнала бы их страхи. Но прошлое есть прошлое, лучше оставить все как есть, к тому же музыка золотой нитью влечет его куда-то еще.

Музыка над хрустальной поверхностью воды была еле слышимой, но вполне реальной. Он дотащился до края холма Коррадино и окинул взглядом принадлежавшие христианам заливы, разбросанные внизу. Половинка луны висела в знаке Стрельца, лунная дорожка тянулась через воды Галерного пролива. Тангейзер представил, как она сидит на дальнем конце лунной дорожки. Где бы они ни сидела, она играла на своей виоле да гамба с той же странной смесью надежды и отчаяния, которая обворожила его в розовом саду и заманила в самое сердце адского творения. Точно так же, как на том благоуханном холме, так и теперь на этом, от которого разило гнойным зловонием, Тангейзер ощутил, как глаза его увлажнились, а музыка заполнила те уголки души, которые всегда были пусты. Ампаро – его возлюбленная. И все равно, неужели он выбрал не ту женщину? Его самого не удивляло, что он не посмел избрать Карлу. Она обладала силой, которой он опасался поддаться. Но одна женщина или другая, едва ли сложность заключалась сейчас в этом. Главной трудностью на данный момент было то, что все его прожекты унеслись прочь на крыльях ночной песни сердца.

Тангейзер услышал шаги у себя за спиной и обернулся. Это оказался Орланду. Он смотрел на него с невысказанным вопросом в глазах: слова застыли у него на языке, когда он увидел лицо Тангейзера. Тангейзер улыбнулся. Мысленно он уже видел, как галера, идущая в Триполи, отчаливает от берега Марсамшетта без него.

– Слышишь это, парень? – спросил он.

Орланду напрягся. Затем кивнул.

– Это играет твоя мать.

Орланду посмотрел через залив.

– Она играет, как закованный в цепи ангел, – сказал Тангейзер.

Орланду посмотрел на него с пониманием, словно Тангейзер невольно выдал тайну, которую собирался сохранить при себе. Тангейзер поскреб большим пальцем бороду. Он рассматривал обширный, залитый тьмой кусок земли, отделяющий их от города.

– Мне потребуется помощь самого дьявола, если я собираюсь освободить ее. Но он всегда с огромной щедростью продлевал мне кредит.

* * *

Вторник, 7 августа 1565 года

Санта-Маргарита – дорога на Мдину – гора Сан-Сальваторе

День занялся безветренный и тихий, и омерзительный запах пропитал весь воздух над лагерем. Когда Тангейзер поднялся к молитве, по этой вони он догадался о причине мрачного настроения Аббаса накануне вечером. Подготовка к любому сражению включает, прежде всего, всеобщую очистку кишечников, и испражнения в этом случае бывают особенно зловонны. Дело было не в трусости – просто так уж устроен человеческий организм; тридцать тысяч человек готовились пожертвовать жизнями во имя Аллаха, и даже самым бесстрашным хватало ума избавить тело от лишнего груза.

Батальоны промаршировали и выстроились по местам еще в темноте, и к тому времени, когда Тангейзер, взяв свою ореховую кобылку, проезжал седловину между Коррадино и Маргаритой, сура завоевания уже звучала над близлежащими высотами. Тимпаны и дудки отряда музыкантов-метерханов заиграли, направляющие движение войска горны призвали легионы Великого турка выстроиться в колоссальную, готовую к наступлению вилку. Адмирал Пиали возглавлял атаку на Эль-Борго, а Мустафа-паша – на Лизолу.

Поскольку турки намеревались взять обе цитадели любой ценой, Тангейзер провел все утро на вершине холма Маргарита, выдавая себя, когда возникала необходимость, за адъютанта Аббаса и наблюдая с высоты за чудесами дикости и героизма, происходящими внизу. Все-таки не было смысла пытаться проникнуть в Эль-Борго – таков был его план с того момента, как он услышал пришедший не ко времени ноктюрн графини, – когда турки уже устремились к его стенам широким потоком. Если они прорвутся, он просто съедет с холма и присоединится к ним, в надежде успеть спасти хотя бы Карлу и Ампаро от того кошмара, который разразится после. А кошмар разразится. Сам Сулейман был не в силах удержать янычаров – в Буде, на Родосе, где угодно, – а эта война сильнее обычного распалила людей. Этого Ла Валлетту удалось добиться наверняка. Кровавые реки будут течь по улицам день, может быть два или три. Жестокостей и зверства будет в избытке. Люди станут рвать друг друга на куски из-за самых жалких трофеев. Рыцарей подвергнут пыткам и казням, что будет только справедливо. Но скорее рано, чем поздно, гнойник будет вырезан, и, как только станет ясно, что уничтожаемая собственность, люди или что-то еще принадлежит султану, Мустафа примется вешать своих собственных воинов десятками.

Тангейзер гадал, сумеет ли вернуть себе Бурака – после того, естественно, как позаботится о безопасности женщин, – он предполагал, что дело потребует некоторой беготни, приличной порции опиума и, возможно, нескольких убийств.

Когда завершилась предварительная бомбардировка, дым и пыль рассеялись и в стене Эль-Борго обнаружилась гигантская брешь: часть равелина приблизительно в сорок футов шириной обрушилась в ров, заваленный покойниками. Знамена султана колыхались над всей равниной Гранд-Терре, татарские наемники адмирала Пиали, в сверкающих желтых мундирах и головных уборах, выпустили из своих луков свистящий дождь стрел и бросились сами на аркебузиров Религии. Десятки их были перерезаны на пропитанных кровью глиняных подступах к стене. Те же, кому удалось подняться наверх, были ввергнуты в настоящий ад, поскольку их встречали греческим огнем и булькающими горшками со свиным жиром, непрерывным потоком несущимися к пролому в стене с кронверков. Пока азебы подтаскивали лестницы в надежде подняться на бастион Кастилии, багровый клин пеших сипахов двинулся вперед, вслед за желтым потоком татар.

На вершинах холмов новые и новые батальоны – словно Пиали умел извлекать их прямо из воздуха – переваливали через гребни, чтобы присоединиться к драке. Высокие белые бурки янычаров рассыпались по равнине, словно гигантские белые лилии. Дервиши топтались в нетерпении, размахивали сверкающими клинками и выкрикивали: «Горе неверным, когда настанет тот день, что был им обещан!» Айялары, одурманенные коноплей, срывали с себя одежду, громко прося Аллаха даровать полагающуюся им по праву порцию крови.

На христианском бастионе, сильнее других выступающем вперед, семьдесят пятый раб из осажденного города болтался под виселицей Провансальских ворот над местом трагедии, словно бескрылая синеязыкая гарпия, направленная силами тьмы наблюдать, что принесет этот день.

Пока Эль-Борго сражался за жизнь, в трех сотнях ярдов слева от Пиали, отделенный от него началом Галерного пролива, Мустафа-паша обрушился на крепость Святого Михаила. Красная орда сипахов высоко вознесла свои штурмовые лестницы среди полыхающего безумия огненных обручей и горшков с греческим огнем. Вонь от горящих волос и сала достигала ноздрей Тангейзера, пробиваясь через и без того густые миазмы, исходившие от гниющих покойников; с этих последних поднимались бесчисленные радужные столбы жужжащих синих и зеленых мух. Казалось немыслимым, что гази вообще могут остаться в живых после такого демонического приема, однако же они оставались и, пока минуты ползли и складывались в часы, продолжали карабкаться по телам изжаренных и изрубленных, поднимались на закопченные дочерна стены, ввинчивались в амбразуры, шли врукопашную высоко над руинами Бормулы.

Словно желая лично возвестить о гибели Лизолы, сам Мустафа появился среди разоренной долины во главе своей гвардии. Мушкетные пули оставляли пыльные заплатки на обожженной солнцем земле рядом с ним. Он их презирал. Страусовые перья колыхались в его невероятном белом тюрбане, его жемчужно-серый конь был покрыт золотой попоной, алые штандарты с конскими хвостами поднимались по сторонам от него – флаги Темучина[97]97
  Темучин, более известный как Чингисхан (1162–1227), – основатель Монгольской империи.


[Закрыть] и Тимура Хромого,[98]98
  Тимур Хромой (Тимур-ленг, Тамерлан) (1336–1405) – потомок Чингисхана, основатель огромной империи, разрушившейся после его смерти.


[Закрыть] великих истребителей народов, не поднимались так высоко. Вместе с гвардией паши на поле появилась дюжина ортов солаков, элитного подразделения янычаров, в сопровождении своих отцов-дервишей. Они были в бронзовых шлемах и одежде охристого цвета. Мустафа ездил вдоль рядов янычаров, распаляя их гордость, воодушевляя их стихами пророка, утешая их души обещаниями тенистого пальмового рая и подогревая их алчность обещанием наград и возможности помародерствовать. Они с Ла Валлеттом два сапога пара, подумал Тангейзер. Обоим по семьдесят лет, но каждый до сих пор сходит с ума от запаха крови. Солаки выстроились для атаки, и горло его сжалось, потому что он почувствовал, как бьются их сердца. Если сипахи смогут подняться на стены Сент-Микаэля – а они смогут, – то львы ислама вообще сровняют их с землей.

Затем чудовищный шум – мстительные торжествующие крики, смешанные с криками отчаяния, – поднялся над проломом в стене Эль-Борго, и Тангейзер заставил лошадь пройти назад вдоль хребта, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Головные отряды Пиали прорвались через зияющую брешь и рванулись беспорядочной толпой в свободное пространство за ней. И там они натолкнулись на непроницаемый камень не замеченной раньше внутренней стены – новой второй стены, которую Тангейзер сам предложил выстроить, и, сооружая ее, Ла Валлетт сотнями гробил рабов. Вместо того чтобы оказаться в городе, воины Пиали оказались заключенными в «коридоре смерти», между этой новой стеной и напирающим сзади алым клином гази, жаждущим славы.

Бойня была продумана идеально. В каждом конце получившегося коридора располагались амбразуры и бойницы, из которых стреляли картечью пушки, пропахивая кровавые борозды в толпе. Сверху стреляли в беспорядке аркебузиры и лучники, мальтийские женщины, разбившись на пары, опрокидывали котлы кипящего жира и швыряли куски каменной кладки, а команды метателей огня кидали свои смертоносные снаряды – все это вместе обращало в кровавое месиво смертных, безумно завывающих внизу.

Загнанные в капкан люди метались туда и сюда, словно стадо перепуганных коров, осажденных стаей хищников, и, как только они сообразили, что их единственный путь к спасению – в бегстве, толпа судорожно рванулась к пролому; тогда в новой стене со скрежетом открылись ворота, и угрюмые отряды рыцарей вырвались оттуда, кроша своих жертв на куски мечами и топорами. Когда горы окровавленных трупов уже доходили до пояса, а в сумевших выбраться обратно на равнину Гранд-Терре стреляли в спину на бегу, рыцари подняли свое оружие к небесам и восславили Бога.

Эль-Борго устоял. Во всяком случае, сегодня.

Тангейзер поехал обратно посмотреть, как продвигается битва за форт Святого Михаила. Громко вопящие колонны солаки поднимали штурмовые лестницы и уже успели водрузить свое знамя со звездой и полумесяцем рядом с крестом. Рыцари и мальтийцы дрались за каждый дюйм, но вряд ли они могли рассчитывать на немедленное подкрепление из Эль-Борго; если учесть, что резервы Мустафы были почти неисчерпаемы, будущее форта, кажется, в самом деле было печально. Если Святой Михаил падет, Эль-Борго последует за ним через неделю. Мустафа установит на Лизоле осадную батарею, вдребезги разнесет незащищенный фланг крепости с расстояния в несколько сотен футов, пересечет Галерный пролив на своих баркасах, засыпая крепость огнем со стороны Гранд-Терре.

Тангейзер слишком плохо знал имеющиеся на острове обходные пути, во всяком случае на этой стороне, чтобы рискнуть отправиться в Эль-Борго с наступлением темноты, не знал он и расположения турецких позиций на востоке. Ему необходим кто-нибудь из мальтийцев, лазутчиков Религии, чтобы пробраться туда. Такие лазутчики знали каждый клочок, каждый холмик разоренной равнины, они носили сообщения от Ла Валлетта в Мдину и обратно. Насколько было известно Тангейзеру, ни один из гонцов великого магистра не был схвачен. Мдина находится в четырех милях отсюда. Если он хочет вернуться в Эль-Борго, начинать следует с Мдины.

* * *

Тангейзер ударил лошадь и поехал через холмы настолько быстро, насколько осмелился. Он поднялся по склону Коррадино, объехал шатер Аббаса и обнаружил Орланду сгребающим конский навоз в тележку. Орланду отставил в сторону лопату, когда Тангейзер спешился.

– Некоторое время мы с тобой не увидимся, – сказал Тангейзер.

Мальчик мгновенно упал духом, но все-таки гордо расправил худые плечи.

– Ты останешься в окружении генерала Аббаса. Он мудрый и справедливый, он проследит, чтобы тебе не причинили вреда. Ничего не рассказывай ему о нашей с тобой дружбе. Если придется, скажи ему то же, что сказал я: ты проявил ко мне сострадание, когда я оказался в плену в форте Сент-Эльмо. Я умирал от жажды, а ты принес мне воды в кожаной фляге. Больше ничего. Выкупив тебя у алжирцев, я просто отплатил услугой за услугу, как того требует Аллах. Ты меня понимаешь?

Орланду кивнул.

– Кожаная фляга.

– Помни, ты теперь мужчина, к тому же мальтиец, а я не знаю народа более храброго. Поэтому, как писал святой Павел, ты должен оставить детские привычки. Работай с упорством, молись горячо, учи их язык. Ты пережил плен у Сали Али, так что теперь тебе покажется, будто ты живешь как князь.

Он подошел на шаг и остановился, упершись руками в бока.

– А теперь слушай меня внимательно, Орланду. Если Мальта падет, я вдруг не вернусь, а Аббас отправится обратно в Старый Стамбул – рано или поздно он отправится, – ты должен будешь поехать с ним.

Орланду заморгал.

– За море?

– Считай, это ради твоего образования, именно так оно и будет. Теперь поклянись мне, что ты так и сделаешь. Слезами Пресвятой Богородицы.

– Клянусь тебе слезами Пресвятой Богородицы.

– Отлично. Пока ты остаешься с Аббасом, я смогу тебя отыскать, пусть даже пройдут месяцы или годы.

Принять это было нелегко, но Орланду подавил свой страх и не стал протестовать.

– Ты ведь веришь в меня? – настойчиво поинтересовался Тангейзер.

– Вера в тебя – единственное, от чего мне не придется отказываться, – ответил мальчик.

При этих словах Тангейзер едва не дрогнул, но тоже сумел подавить чувства и ограничился сдержанным кивком одобрения. Он стянул с пальца тяжелое золотое кольцо и втиснул в ладонь Орланду.

– Сохрани это на память о нашей дружбе. Пока оно у тебя, тебе не грозят неприятности. – Это, конечно, была полная чепуха, но Орланду смотрел на кольцо, будто перед ним оказался Священный Грааль, и Тангейзер знал: оно придаст мальчику сил в тех испытаниях, какие ждут его впереди. – Следи, чтобы никто не увидел его, иначе тебе придется отстаивать его с риском для жизни. Спрячь его у себя в заду.

– В заду? – изумился Орланду.

– Я знавал людей, которые прятали там ножи, не говоря уже о бесчисленном множестве контрабандных вещей. Если Аббас вдруг решит бросить тебя или продать, покажи ему кольцо, только ему одному. Скажи ему, это залог от меня – он узнает кольцо – и я прошу беречь его, пока я не вернусь.

Орланду закивал.

– А куда ты отправляешься?

– Тебе, как и Аббасу, лучше думать, что я отправился в Триполи.

Орланду повернул голову на звук грохочущих с другой стороны залива пушек. Потом посмотрел на Тангейзера; тот видел, что Орланду с трудом удерживается от просьбы взять его с собой. К его чести, Орланду промолчал, и Тангейзер почувствовал себя увереннее.

– Теперь обними меня, – сказал он. – И давай пожелаем друг другу удачи, пока не встретимся снова.

Он раскинул в стороны руки, а мальчик, потому что на самом деле он все-таки был еще ребенок, уткнулся лицом в грудь Тангейзеру и крепко прижался к нему. Тангейзер обнял Орланду за плечи, которые на миг показались ему болезненно хрупкими в собственных огромных, покрытых веснушками руках. Может быть, все-таки взять его с собой? Ответ рассудка был однозначен. Орланду будет в безопасности, пока остается с Аббасом бен-Мюрадом. Орланду с большой неохотой отпустил его – сказать по правде, в этом он был не одинок. Но Тангейзер оттолкнул его и повернулся к лошади. Он сел верхом, кивнул несчастному Орланду, а затем уехал прочь.

* * *

На границе лагеря, где располагались шатры командования, он проехал мимо отряда мушкетеров, но никто его не остановил. Он спустился по западному склону Коррадино, выехал на широкую плоскую равнину Марса, трусцой проехал на юг через базар, где купил полмешочка кофе, который засунул в одну из своих сумок. Закинул горстку зерен в рот, прожевал… Кофейная горечь помогла ему собраться с силами. Он проехал погруженный в жуткую тишину солдатский лагерь. Почти все способные драться воины были брошены в атаку, а те низшие чины, которых оставили ремонтировать бараки, в лучшем случае удостаивали Тангейзера мрачным взглядом.

За пределами лагеря разместился турецкий полевой госпиталь – изначально он, из соображений санитарии, был размещен на приличном расстоянии, но теперь он разросся и все больше приближался к лагерю, словно лужа, текущая из громадного ядовитого болота. Это было примитивнейшее скопление драных холщовых навесов, под которыми лежало огромное множество несчастных, страдающих кровавым поносом. Отравленные колодцы выполнили возложенную на них зловещую задачу, а губительные испарения от бесчисленных куч отбросов сделали все остальное. Вместе с больными холерой под навесами лежали многочисленные раненые, которые тоже быстро подхватывали заразу. На сотню больных приходилось по одному санитару: апатичные, деморализованные, они таскались через эту мерзость запустения, чем-то напоминая земледельцев, бродящих по уничтоженному болезнью полю. Невнятное бормотание страдальцев, их стоны и молитвы, их просьбы о воде, о милосердии, об избавлении от мук сливались в хорал отчаяния, пронзающий Тангейзера до глубины души. Он закрыл рот и ноздри полой кафтана и прошептал слова благословения Аббасу за то, что тот избавил его от подобной участи. Тангейзер постарался покинуть этот океан ужаса как можно скорее.