Текст книги "Религия"
Автор книги: Тим Уиллокс
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 47 страниц)
Швы были скрыты в толстой коросте, которая прорезала лицо Борса коричневой шершавой диагональю. Симметричность, с какой хирург восстановил лицо, была поразительна: по собственному признанию Борса, он не променял бы этот шрам даже на кольцо с рубином. Принявшись снимать швы, Карла сумела перерезать овечьи жилы, но, чтобы вытянуть их, требовалось больше силы, чем ей хотелось бы применить. После нескольких неудачных попыток Борс сказал:
– Дергай как следует.
Она дернула, и первый стежок выскользнул наружу. Борс почти не поморщился.
– Вчера пять мальтийских пловцов вернулись из форта Сент-Эльмо, – сказал он.
Карла выдернула второй стежок. Ее надежды на спасение Матиаса и Орланду, так же как и чувство вины, что они могли погибнуть из-за нее, – все это таилось в самом далеком уголке сердца, который она предпочитала не навещать, во всяком случае сейчас.
– Я переговорил с тремя из них, – продолжал Борс, несколько задетый тем, что она не выказывает особенного интереса. – Никто из них ничего не знает о Матиасе и о твоем сыне. Но и никто из них не видел их мертвыми.
– Значит, остается надежда, – признала она. – Мы будем молиться за их спасение.
– Если и существует в мире человек, который сумел бы выбраться живым из той кровавой бани, то этот человек – Матиас. Он настоящая лиса. Однако девушка принимает все близко к сердцу, – добавил Борс.
Карла кивнула. Ампаро пребывала в смятении. В некоторых своих проявлениях она снова сделалась тем диким сердитым существом, каким Карла нашла ее в лесу, – колючим, порывистым, потерявшим Бога. Карла убедила отца Лазаро позволить Ампаро работать в его аптекарском саду. Она надеялась, что теперь сумеет уговорить и Ампаро.
– Ты знаешь, что она его навещала? – спросил Борс. – Ай!
Струйка крови потекла по его щеке, потому что у Карлы сорвался скальпель. Она переспросила:
– Ампаро была в Сент-Эльмо?
– Переплыла ночью залив в чем мать родила, – подтвердил Борс. – Должен признать, что из множества удивительных событий, свидетелем которых я стал, приехав сюда, это было самым удивительным.
Карла представила, как Матиас и Ампаро занимаются любовью. Внутри ее что-то дрогнуло, несмотря на все ее самые благородные намерения. И, словно чтобы еще больше насытить змею ревности, низ живота сжало вожделение. Она почувствовала, как румянец заливает щеки. Значит, она была не настолько полна милости Божьей, как ей хотелось бы думать. Она хотела прикусить язык, но не успела.
– И ты ее не остановил? – спросила она.
Борс уставился на нее. Он был человек, который не стесняется радоваться виду горящих человеческих голов, летящих по небу. Задавать такому человеку вопрос – это означало получить в ответ правду в самой неприкрытой ее форме. Интересно, заметен ли румянец на ее щеках?
Борс ответил:
– Подобную новость тебе сложно принять. Я понимаю. Но у нас отличные шансы всем вместе умереть на этой скале, и с каждым днем они все увеличиваются. Так у кого хватит духу встать на пути такого прекрасного и удивительного романа?
– Я и не встаю у них на пути, – сказала Карла.
Борс улыбнулся с большой теплотой.
– И это делает тебе честь. Как бы то ни было, Матиас буквально разрывается между двумя своими Любовями. Так что, между нами, игра еще не окончена.
Волнение, мучение – надежды, которые, как она думала, покинули ее, – вернулись мгновенно. Она не хотела состязаться с Ампаро. Она и не станет. Однако же она хотела Матиаса.
– Ты правда веришь, что он жив? – спросила она.
– Даже если бы мне пришлось биться об заклад одному против всех, – сказал Борс, – я бы все равно поставил на это деньги.
Пушки на стене крепости грохнули, и Борс вскочил на ноги, чтобы поглядеть на дымящиеся черепа. Он в восхищении помотал головой, затем сел обратно на стул и поднял обрывок жилы от шва.
– Должен предупредить, – сказал он, – у этой медали есть и черная сторона. Если Матиас и твой мальчик еще живы, они сейчас в руках мусульманских дьяволов.
* * *
Четверг, 5 июля 1565 года
Берег – Калькаракские ворота – совет старейшин
Ампаро ночевала на берегу под звездами. Шум моря успокаивал ее. Этот шум навевал на нее сны о кузнице Тангейзера – о его руках и губах на ее теле, о его дыхании у нее на щеке, о том, как он стонал от наслаждения, – точно так же, как и благоуханный жар ночи и прохладные камни, на которых она лежала.
Днями она ухаживала за лекарственными растениями в саду Лазаро и нашла уголок, где росли дикие розы. Их бутоны вместе с цветками шалфея, мирта и шандры Лазаро использовал для приготовления одной из своих замысловатых мазей. Ампаро, как могла, избегала общества людей. Она проводила много часов, ухаживая за Бураком, выезжала его, неоседланного, по кругу и успокаивала, когда он пугался пушечных выстрелов. Все эти дни она разговаривала в основном с золотистым конем Тангейзера, и не было для нее собеседника более деликатного и приятного, чем он.
Передвижения турецких орудий на высотах Коррадино, грядущие атаки на Эль-Борго и Лизолу, литания смерти и страданий, истории о доблестных подвигах, повторяемые снова и снова, интриги среди рыцарей, неверие в помощь вице-короля, безграничное зло, исходящее от турок, – ничто из всего этого не трогало Ампаро. Люди воображали, будто они что-то значат, но больше всего ее поражало то, что, по их мнению, и их болтовня о себе самих что-то значит и даже может изменить их. Она находила эту болтовню скучной, бесконечные рассказы о несчастьях – бессмысленными, а грубые попытки окружающих вовлечь ее в их жизнь лишали Ампаро энергии и силы духа. Цена за право быть с ними была слишком высока. Не было смысла платить за то, в чем она не нуждалась. Люди высасывали из нее жизнь. Она была счастлива, оставаясь в стороне от их царства. Ее собственный мир, ее общение с розовыми бутонами, красота и привязанность Бурака – все это было гораздо более ценным и придавало ей сил. Но остальные рассматривали ее тягу к уединению как болезнь, словно им было мало своих забот. Итак, Ампаро держалась особняком, совершенно не жалея об этом. Так было всегда. Пусть думают, что она глупая, лишь бы оставили ее в покое.
Ампаро проснулась от шума весел и села. Молочный туман расстилался над водой, подсвеченный, словно изнутри, восковой луной. Она наблюдала, как длинные суда скользят сквозь туман, направляясь одно за другим к Калькаракским воротам. Не меньше дюжины, и все пусты, не считая команд гребцов, похожих на скелеты. Они исчезли в туманной тьме со спокойной деловитостью; их изможденные, худосочные гребцы были безлики и молчаливы, словно перевозчики из пустоты, доставляющие никого в никуда. Затем последнее судно обогнуло мыс и растворилось в тумане, и все следы их исчезли.
Исчезли, оставив след не больше того, который сама она оставит в этом мире, подумала Ампаро, и эта мысль принесла ей утешение. Только в мирах, не похожих на этот, что-то могло длиться вечно. Ее ночь с Тангейзером принадлежала одному из таких миров. Она была и не была и будет всегда. Только мгновения красоты награждались бессмертием. Все остальное, вместе взятое, – все тщеславные устремления, ради которых столь многие трудились и гибли, – не могло претендовать даже на магию грезы. Она снова легла на скалу, лодки были позабыты. Она глядела на небесный свод. Неужели звездам тоже суждено исчезнуть в какой-нибудь из дней? Она спросит об этом Тангейзера, когда они увидятся в следующий раз, потому что, несмотря на мрачные ожидания, она знала, что они увидятся. Как-нибудь. Где-нибудь.
* * *
Борс в эту ночь добровольно вызвался стоять на часах у Калькаракских ворот. Поскольку графиня безжалостно отчитала его за, по общему признанию, недопустимую слабость, он отказался от опиума, и с тех пор сон совершенно покинул его. Даже бренди обеспечивало лишь жалкое подобие сна. И снова удалось доказать, что, если добродетель сама по себе редко является наградой, иногда она служит источником некой иной благости, ведь если бы он валялся одурманенный в своей постели, он пропустил бы последний поворот этого удивительного сюжета.
Горячий сырой ветер из Туниса разогнал туман, и первое, что он увидел, – конвой из почти безлюдных баркасов, скользящих по проливу; баркасы вдруг неожиданно повернули к противоположному берегу, находящемуся всего в шести сотнях футов на другой стороне Калькаракского залива, который был сейчас окутан туманом.
В следующий момент по улицам прошла процессия с зажженными факелами, и возглавлял процессию сам Ла Валлетт. Борс проверил запальный фитиль своего мушкета и раздул уголь. Боковые ворота заскрипели внизу, открываясь. Борс наблюдал, как отряд Ла Валлетта выходит и направляется к берегу. Старки, Ромегас, дель Монте и целая толпа балифов. Можно подумать, будто в любой момент ожидают прибытия самого Папы.
Затем из тумана выскользнули баркасы, словно вернувшиеся из какого-то ближайшего потустороннего мира, расположенного за гранью мира привычного: они оказались битком набиты вооруженными людьми в доспехах. Сотнями людей. Каждый призрачный корабль выгружал своих пассажиров и снова уходил на другой берег залива, чтобы возвратиться с новым отрядом людей и их снаряжением. Новые войска прибывали в Эль-Борго через Калькаракские ворота.
Борс скатился по ступенькам и остановил одного из вновь прибывших воинов, проходившего мимо. Человека из подкрепления звали Гомес. Четыре галеры, присланные доном Гарсией Толедским, прибыли из Мессины и пару дней назад выгрузили долгожданную подмогу, во главе с Мельхиором де Робле, на северо-западном побережье Мальты. Они разместились в Мдине и отправили гонца к Ла Валлетту. Вскоре по счастливой случайности спустился летний туман, под прикрытием которого они добрались до Эль-Борго, обогнув с юга турецкий лагерь и пройдя по склону горы Сан-Сальваторе на дальний берег залива Калькара. Все смелые воины: сорок два рыцаря ордена, двадцать итальянских джентльменов удачи, плюс три германца и два англичанина той же породы, пятьдесят нанятых артиллеристов и шесть сотен испанских императорских пехотинцев. Едва ли это было похоже на те двадцать тысяч, на которые они надеялись, но Ла Валлетт приветствовал их как героев, каковыми они, собственно, и являлись.
Очередной человек прошел в ворота, высокий человек; он остановился на мгновение в свете факела, словно радуясь возвращению. Глаза Борса были прикованы к его исключительного качества доспехам – рифленой кирасе с черной финифтью. Кираса была надета поверх белой монашеской рясы. Но на поясе вместо «розария» висел меч. Что-то в осанке этого человека, в развороте плеч, в том, как этот великан держал голову, заставило Борса похолодеть. На воине был великолепный шлем-салад, защищающий нос и щеки, выкованный в старинном венецианском стиле, украшенный рельефным изображением Христа на кресте. Сейчас он снял шлем, зажал локтем, опустился на колени прямо на булыжники, перекрестился и произнес слова благодарности. Хотя от всех прибывших исходила угроза, этот человек был похож на леопарда, бегущего со стаей волков. Когда он поднялся, черные глаза сверкнули, словно мрамор, освещенный огнем. Он сделал глубокий вдох, огляделся, как человек, осматривающий королевство, которое собирается в скором времени завоевать.
– Стигматы Христовы, – пробормотал себе под нос Борс.
Кто-то еще проскользнул в ворота вслед за великаном – кто-то стройный, более хрупкий, но такой же смертоносный, как готовая атаковать змея. Этот второй тоже снял шлем, открывая порочный рот, внимательные, но пустые глаза, – все это Борс отлично запомнил в доках Мессины. Пока Анаклето рассматривал стены, Борс развернулся и полез вверх по ступенькам к парапету.
Людовико Людовичи вернулся. Настало время мышам сидеть тихо.
* * *
В ту ночь Людовико встретился с Ла Валлеттом и всеми балифами на совете старейшин. Там же присутствовал Мельхиор де Робле, командир подкрепления, который не был членом Религии, он был рыцарем испанского ордена Сантьяго. Людовико удалось завоевать его расположение во время путешествия из Мессины. Именно Робле ясно дал понять совету старейшин, что Людовико лично убедил дона Гарсию прислать подкрепление.
Настроение совета отражало состояние всего города, следовательно, было мрачным. Перенаселение было огромно и усугублялось тем, что рыцарям пришлось разобрать много домов для укрепления фортификаций. Для беженцев устроили городок из палаток на Лизоле, но теперь по ней палили перевезенные от Сент-Эльмо турецкие орудия, опустошая островок. Продовольствия пока хватало. Каждый житель получал три фунтовых лепешки в день, а запасы зерна, масла, соленого мяса и рыбы были попрежнему значительны. Однако запасы воды, несмотря на наполненные цистерны в хранилище под Сент-Анджело и резерв из сорока тысяч бочонков, приближались к критическому уровню, поскольку все колодцы и источники располагались за стенами города. Бриться, мыться и стирать белье было запрещено, нарушителей приказа, в основном женщин, ожидала порка на площади. Слухи и домыслы ходили во множестве, в местах раздачи воды вдруг вспыхнули беспорядки. Бунты удалось предотвратить, отдав толпе хранившихся про запас заключенных, на которых люди смогли излить свое недовольство. Некоторых самых громких крикунов выпороли под виселицей и вздернули.
Несмотря на все прилагаемые усилия, скоро предстояло столкнуться с серьезными лишениями. Всю воду, которая еще оставалась, требовалось сохранить для гарнизона. Специальный человек уже был отправлен на поиски воды – он изрыл ямами оба полуострова. Если у него ничего не получится, пояснил Ла Валлетт, придется изгнать большое количество простого народа за стены города, чтобы они сдались на милость туркам. В подобных обстоятельствах риск возникновения бунта окажется огромен, и это решение он примет только в том случае, когда у него не останется иного выбора. Ла Валлетт хотел, чтобы совет, и только совет, знал, что, возможно, им придется обратить оружие против собственного народа.
Никто не возражал. Адмирал Пьетро дель Монте, крепкий, могучий человек с крючковатым носом и бархатистыми глазами, сидел все это время молча, выслушивая мнения других и время от времени бросая взгляды на Людовико. Как и Ла Валлетт, дель Монте в своем уже немолодом возрасте вел деятельную жизнь. Ла Валлетт перехватил один из взглядов адмирала и повернулся к Людовико.
– Фра Людовико, – произнес он, – а что вы могли бы сообщить нам о намерениях дона Гарсии Толедского?
Людовико помолчал, словно собираясь с мыслями, затем заговорил спокойным низким голосом, который, как он знал, привлекает всеобщее внимание.
– В данный момент такого большого подкрепления, о котором вы мечтаете, нет. – Он воздел руки, словно обращаясь к их рассудительности. – Собрать столько войск, доставить их сюда и разместить – а всем этим неустанно занимается сейчас дон Гарсия, – непросто. Ведь такого большого христианского войска на Средиземном море не собирали с тех пор, как его предшественник пытался завоевать Джербу.
Он произнес это таким невинным тоном, словно в отличие от всех сидящих за столом понятия не имел, что Ла Валлетт был одним из горячих сторонников того несчастливого похода. Ла Валлетт ничего не сказал.
– Флот собирается в Севилье, – продолжил Людовико. – Готовясь к перевозке четырех тысяч войска, воины со всех гарнизонов Италии прибывают в спешном порядке. Насколько я понимаю, им потребуется некоторое время, чтобы собраться. Не меньше недели.
Возгласы разочарования пронеслись над столом. Ла Валлетт жестом заставил их умолкнуть.
– Вы ошибаетесь, подозревая за этой задержкой некий заговор, – сказал Людовико. – В доказательство своего расположения Толедо отправил своего собственного сына, Федерико, сражаться на нашей стороне.
Федерико прибыл вместе с подкреплением – Людовико лично уговорил его присоединиться к кампании. Сейчас на дона Гарсию оказывали давление не только политические силы, но и частные лица. Одобрительные кивки, радостные возгласы от испанцев и недовольные от французов прокатились над столом.
– Могу также заверить вас, – продолжал Людовико, – что его святейшество Папа Пий предпринимает все, что в его силах, пытаясь облегчить нашу участь. – Он заметил, что его слова «нашей» и «нашу» прошли без всяких неодобрительных замечаний. – Его святейшество Папа призвал всех достойных итальянских рыцарей оказать помощь ордену, в особенности рыцарей Санто-Стефано.
Ряд возмущенных реплик не удалось заглушить. Орден Санто-Стефано, грубо скопированный с Религии, был основан всего четыре года назад самим Папой и его дальним родственником Козимо Медичи.[88]88
Козимо I Медичи (1519–1574) – великий герцог Тосканский с 1537 г.
[Закрыть] Госпитальеры считали его, пусть и не совсем справедливо, шайкой обрюзгших богачей, едва ли способных вскарабкаться в седло.
– Наверное, они пришлют нам в помощь какую-нибудь картину, – проворчал дель Монте.
Послышались одобрительные смешки, Людовико улыбнулся вместе со всеми. Настал момент использовать первый инструмент из нескольких, какими его вооружили перед отъездом из Рима Папа Пий и Микеле Гислери. Он взял с коленей кожаный футляр, побывавший в папских руках, и передал его Ла Валлетту, который тотчас узнал круглую свинцовую печать, обозначающую апостольское послание высочайшей важности.
– Когда настанет нужный момент, – произнес Людовико, – его святейшество надеется, что это окажет действие более могучее, чем пушки.
Ла Валлетт в благоговейной тишине сломал свинцовую печать и вынул лежавший внутри пергамент. На красном воске, каким было запечатано послание, виднелся отпечаток «кольца рыбака». Он сломал и эту печать и развернул пергамент. Совет ждал, пока он прочтет. Ла Валлетт, заметно тронутый, в самом деле был даже слишком тронут, чтобы говорить, он передал документ Оливеру Старки, сидевшему справа от него. Старки пробежал глазами латинский текст и кашлянул, прочищая горло.
– Это булла, датированная восьмым июня, она гарантирует отпущение всех грехов всем христианам, которые падут в войне с мусульманами, братьям ордена, солдатам, рабам, гражданским лицам, женщинам. Всем.
За столом взволнованно зашумели. Булла означала, что каждому мужчине, женщине или ребенку, погибшему в битве за Мальту, гарантируется освобождение от всех краткосрочных наказаний за грехи, какими бы эти грехи ни были. На людей, которые лучше некуда были знакомы со всеми возможными трудностями, мучениями и страданиями, новость, что после смерти они ни часа не проведут в тяжких муках чистилища – вместо того, чтобы оставаться там столетиями, как большинство из них ожидало, – окажет такое воздействие, какое трудно даже представить.
– Его святейшество в своей мудрости глядит куда дальше, чем доступно нам, – сказал Ла Валлетт. – Это стоит пяти тысяч воинов, хотя я совершаю преступление, назначая цену за подобную милость.
Он устремил свои серые, отливающие металлом глаза на Людовико, и Людовико понял: какие бы ожидания великий магистр ни возлагал на его миссию в Риме, он превзошел их все.
– Когда настанет нужный момент, как вы сказали, этот документ возродит веру и храбрость даже в самом отчаявшемся сердце. – Ла Валлетт поднялся. – И пусть каждый из нас помнит: подобным облегчением нашей участи, доставкой в столь сложные времена бесценного благословения от нас его святейшества Папы из Рима мы обязаны фра Людовико, и этот долг нам будет нелегко уплатить.
Все остальные балифы тоже поднялись и поклонились Людовико. Людовико встал и скромно ответил на поклон каждого. В завершение он поклонился Ла Валлетту.
– Ваше высокопреподобие, – сказал он, – я вернулся на Мальту не для того, чтобы отправлять дела Ватикана или Священной Конгрегации, я прибыл, чтобы сражаться. У меня имеется на это особенное разрешение его святейшества.
Кто-то одобрительно грохнул по столу кулаком.
– Большая честь для нас, что вы пошли на подобную жертву, – сказал Ла Валлетт.
Если в его словах и заключалась ирония, кажется, никто, кроме Людовико, ее не заметил. Людовико повернулся к адмиралу флота и главе Итальянского ланга, Пьетро дель Монте.
– В таком случае прошу вашего позволения, адмирал, разместиться в казарме с вашими солдатами и служить в их рядах.
– С солдатами? – Дель Монте отрицательно покачал головой. – Как сын Неаполя вы приглашаетесь квартировать вместе с рыцарями в Итальянском оберже, добро пожаловать.
Когда совет был распущен, Людовико пошел вместе с дель Монте в Итальянский оберж. Он отклонил предложение поселиться в отдельной келье, вместо этого настояв, чтобы ему выделили место на полу в одной из общих спален, где обитало около ста сорока итальянских рыцарей. Он узнал, что больше тридцати его соотечественников сложили головы в крепости Святого Эльма. К удобствам Людовико был равнодушен, зато сведений в общей спальне можно получить в избытке. Когда дель Монте уже собирался уходить, Людовико остановил его и разыграл свою вторую карту.
Он показал дель Монте серебряную цепочку, на которой висел серебряный цилиндр размером с палец, продемонстрировал ему, как откручивается тонкой работы крышечка. На серебре были выгравированы крест и ягненок, символы Иоанна Крестителя. Изнутри цилиндр был выстлан ягнячьей кожей для защиты находящегося в нем тонкого хрустального фиала. В фиале, когда его вынули на свет, на самом дне оказалась капля коричневатой жидкости.
– Я получил указание передать этот личный дар вам и всему Итальянскому лангу от кардинала Микеле Гислери, который денно и нощно молится за ваше благополучное возвращение и верит, что эта священная реликвия – подлинность которой надлежащим образом подтверждена самыми высокопоставленными лицами – обеспечит вам защиту и спасение.
Дель Монте взял фиал загрубевшей на море рукой так, словно опасался, что от малейшего прикосновения стекло разобьется вдребезги.
– Это капля крови святого Иоанна Крестителя, – сказал Людовико.
Глаза дель Монте увлажнились, он упал на колени, руки его дрожали, когда он прижимал фиал со священной кровью к губам и шептал молитву. Перед Людовико была сейчас воплощенная преданность. Зрелище удовлетворило Людовико. В дель Монте он мог быть уверен. Хотя тот ничего об этом не подозревал – и не смог бы заподозрить, – адмирал уже сделался краеугольным камнем плана Людовико. Первые ходы интриги были разыграны блестяще. Но осталось еще немало. Самым главным было доказать, что он достоин принятия в орден.
А для этого требовалась битва.
* * *
На следующий день после прибытия подкрепления Мустафа-паша прислал гонца с предложением мира. Условия были почти такими же, какие Религия приняла при осаде Родоса, и щедрыми, насколько это было возможно: турки разве что не обещали сразу же уйти. Если Ла Валлетт сейчас же сдаст остров, ему и всем его рыцарям будет гарантировано безопасное отбытие на Сицилию, со всем их оружием, реликвиями, штандартами и не пострадавшей честью. Жизни обитателей острова пощадят, все островитяне станут подданными султана Сулеймана и будут отныне находиться под его защитой; помимо прочего, он позволит им свободно поклоняться любому богу и в любой избранной ими форме. При здравом размышлении каждый разумный и миролюбивый человек ухватился бы за это предложение обеими руками. Ла Валлетт выслушал все с отменной вежливостью. Затем приказал, чтобы гонца отвели к виселице над Провансальскими воротами и повесили.