Текст книги "Религия"
Автор книги: Тим Уиллокс
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)
Внешняя граница растянутого лагеря охранялась дюжиной верховых, ездивших парами. Тангейзер направился к ближайшей к нему паре, величественно кивнул, не снижая скорости, рассчитывая снова – и с тем же желанным результатом, – что его ошеломляюще великолепный наряд избавит его от досадных задержек. Оказавшись на свободе и уехав из поля зрения часовых, он повернул прямо на запад и пустил лошадь быстрым шагом, оставив несмолкающий шум битвы позади.
* * *
Постовые де Луньи захватили его на открытом месте, у начала каменистого подъема к городу Мдине. Они взяли его в грозное кольцо, подъехав на своих зубастых боевых конях, лузитанских и андалузских, скрещенных ради большого размера со шведскими горячими скакунами. Забрала рыцарей были опущены, кровь в них бурлила, и, если бы не строгий приказ доставлять всех пленников в город для допроса, они с радостью снесли бы ему голову прямо на месте. Они отпускали скабрезные шутки по поводу его кафтана, который, кажется, показался им женским платьем. Несмотря на шутки, никто не смеялся, хотя Тангейзер предпочел бы услышать смех, который мог бы разрядить мрачную атмосферу. В конце концов, за отрезанную голову турка их в худшем случае мягко пожурят: заточенным в Мдине, далеко от неукротимой резни, которой они горячо желали, им нечем было больше поживиться.
Тангейзер ощутил огромное облегчение, когда появился шевалье де Луньи с целыми двумя сотнями кавалеристов из резервов Религии. Поверх доспехов у них были натянуты красные накидки с большими белыми крестами. На Ампаро эта одежда смотрелась гораздо лучше. Де Луньи сразу же признал в Тангейзере того «лазутчика», который возглавлял их вылазку на мыс Виселиц.
– Я справлялся, как идет ваша служба, капитан, – произнес он. – Мне ответили, что вы погибли.
– В такие времена ложные слухи бродят во множестве, – ответил Тангейзер.
– Можно ли нам узнать, чем вы были заняты все это время?
– Выздоравливал после ранений.
– Среди мусульманских дьяволов?
– В шатре одного из их генералов.
Иногда правдивый ответ – самый лучший, так оно и оказалось. Лицо де Луньи на миг превратилось в воплощенное недоумение. Рыцарь слева от него – один из постовых, которые захватили Тангейзера, – поднял забрало; он был очень молод, но в выражении его лица было столько яда, на нем лежала такая печать врожденного высокомерия, какую невозможно стереть ни одним поражением в мире.
– Значит, вам будет что порассказать нашему великому магистру, – произнес де Луньи.
– Вот почему я и приехал в Мдину. Мне нужен мальтиец, который провел бы меня в Эль-Борго.
Молодой рыцарь заговорил, и предположения Тангейзера оправдались.
– Чтобы потом вам было что порассказать и Великому турку тоже?
Тангейзер поднял на него глаза. Он быстро решил не обращать внимания на напыщенного юнца, но, судя по всему, насмешки над его кафтаном задели Тангейзера сильнее, чем он сам предполагал. Он сказал:
– Я провел тринадцать дней в Сент-Эльмо. Последние тринадцать дней.
Последовал обмен взглядами, некоторые даже перекрестились, вспоминая о легендарной осаде.
– Когда янычары спускались со своего холма, – продолжал Тангейзер, – мы часто вспоминали вас – как вы начищаете доспехи и попиваете вино в безопасной Мдине.
Несколько мечей покинули ножны, включая и меч юного хлыща. Прозвучали ругательства. Боевые кони забили копытами, сопереживая своим седокам.
Тангейзер прижал свое нарезное ружье к боку. Их болезненное понимание чести почему-то вдруг оскорбило его. Возможно, он все еще был не в себе после лихорадки или после вчерашнего опиума. Может быть, он достаточно насмотрелся на воинственных глупцов. В последнее время он предпочитал воспринимать все со спокойной насмешливостью, но сейчас этот юнец слишком близко поднес огниво к бочонку с порохом. Непривычная, хотя и знакомая некогда ярость затопила разум Тангейзера.
– Снимайте доспехи, – обратился Тангейзер к юнцу, – и я прикончу троих из вас. А если спешитесь, то и пятерых.
Он заставил лошадь сделать шаг вперед. Молодой рыцарь побелел. Подними он свой меч, Тангейзер выстрелил бы ему в лицо. Дальше этого, несмотря на свое хвастовство, он бы не пошел. Де Луньи, знавший людей лучше, чем его молодой товарищ, поднял руку.
– Хватит! – приказал де Луньи. – Пока не прозвучали слова, которые нельзя взять обратно.
Тангейзер не отводил взгляда. Веки молодого рыцаря задрожали, и он отвернулся. Тангейзер посмотрел на де Луньи, успокаивающе улыбаясь.
– Значит, я могу рассчитывать на одного из ваших мальтийских проводников.
– Вне всяких сомнений, – ответил де Луньи, успокаиваясь. Он кивнул головой в сторону холмов, из-за которых доносился рокот пушек. – Как идет сражение? Мы услышали сильный шум и решили, что с нас хватит уже начищать доспехи и попивать вино.
– Эль-Борго выстоит, – сказал Тангейзер. – Но я сомневаюсь, что Сент-Микаэль протянет хотя бы час.
– Они же держались до сих пор.
– Знамена янычаров уже полощутся на стенах крепости.
– А мы не сможем обойти их с фланга?
Тангейзер скрыл сострадательный взгляд.
– У Мустафы на высотах двадцать тысяч резерва.
Де Луньи нахмурился.
– А насколько хорошо защищен их лагерь?
– Их лагерь? – Вопрос был глупый, в нормальном состоянии Тангейзер не позволил бы ему слететь с губ. Желудок говорил ему, что этот день – который и так уже тяжело сказался на его неокрепшем здоровье – обещает стать еще хуже.
– Турецкий лагерь, – сказал де Луньи. – Госпиталь, если его можно таковым назвать. Их запасы продовольствия и вооружений. Повара, матросы, арапы. Этот их рынок.
К тому времени, когда де Луньи завершил свой список обреченных, Тангейзер точно знал, что они отправятся и выяснят все сами, независимо от того, как он ответит. И он сказал правду.
– Даже мыс Виселиц был защищен лучше. Там десятка четыре или около того конных пикетов, растянутых на большое расстояние. Отряд фракийских солдат копает ямы для отхожих мест. И, как вы сказали, повара, матросы, невооруженные рабы, больные. Никаких брустверов или частоколов. Все до единого батальоны стоят на холмах.
Де Луньи не показался Тангейзеру самым великим хитрецом на свете, однако все французы из его окружения ценили его врожденную способность к обману, которая не раз приносила им пользу, особенно в похожие моменты. Де Луньи подался вперед в седле.
– Вы поскачете в лагерь впереди нас, – сказал он. – Галопом. Притворитесь раненым. Поднимете тревогу. Скажете им, что только что прибыло и заходит им в тыл христианское подкрепление с Сицилии и что необходимо сообщить об этом Мустафе как можно скорее. У него не останется выбора, как только отозвать свои войска от Святого Михаила.
– Если они поверят ложному донесению.
– О, они поверят, – сказал де Луньи.
Он улыбнулся, и Тангейзер понял, что у того на уме. Ему стало дурно.
– Что потом? – спросил он.
– Потом просто не стойте у нас на пути.
Тангейзер сомневался, что это будет так просто выполнить.
– С вашего позволения, я бы взял одну из этих накидок, – сказал он.
Де Луньи ухмыльнулся, как улыбается один негодяй, подбадривающий другого, и, кивнув головой, приказал молодому хлыщу снять с себя накидку. Со всевозможным изяществом юнец стянул через голову одеяние без рукавов и перебросил Тангейзеру. Тангейзер скатал его в узел и сунул в седельную сумку. Затем он остановился, словно осененный какой-то мыслью.
– Если вы хотите добычи, – сказал он, – шатры командования и их генералов стоят отдельно от остального лагеря, выше по холму. Но они охраняются гораздо лучше, там стоит отряд мушкетеров, к тому же они расположены ближе всего к первому же подкреплению, какое сможет прислать Мустафа.
Тангейзер несколько преувеличивал, но он хотел уберечь Орланду и, если уж на то пошло, эфиопа от рыцарских мечей.
– Мы знаем, где располагается богатый городок Мустафы, – сказал де Луньи, – и его день придет, только сегодня мы не хотим добычи. Мы здесь потому, что хотим крови.
* * *
Тангейзер вернулся тем же путем обратно к турецкому лагерю. Звуки битвы снова сделались громче. В четверти мили от себя он заметил первую пару конных часовых и обернулся через плечо. Кавалеристов де Луньи не было видно. Он поднял свое исхудавшее тело в седле и пустил кобылу в галоп. Уже приближаясь к пикету, Тангейзер припал к шее лошади и отчаянным жестом вскинул руку. К тому времени, когда он доехал до часовых, притворяться раненым было очень несложно, он чувствовал, что еще немного – и он вывалится из седла прямо им под ноги. Часовые взяли его лошадь под уздцы.
– Псы ада уже здесь, – произнес Тангейзер. – Христианские псы с Сицилии. Их там тысячи.
Он слабо махнул рукой себе за спину и увидел, как изменились лица всадников, когда они повернулись, чтобы посмотреть. Он ощутил дрожь земли, кобыла взволнованно заплясала под ним. Затем он услышал грохот подкованных железом копыт. Все еще прижимаясь к шее лошади, он повернул голову, чтобы посмотреть самому, и ощутил, как животный ужас сжал внутренности.
Он никогда еще не видел идущей в наступление тяжелой кавалерии с точки зрения жертвы. Так чувствует себя олень, которого выследили охотничьи собаки. Всадники де Луньи двигались впереди поднимающейся тучи охристой пыли, они растянулись в широкую алую линию, которая становилась все шире и шире; если наблюдать за ней достаточно долго, начинало казаться, что она вот-вот заполнит собой весь горизонт. Всадники все увеличивали скорость, не выказывая ни малейшего намерения повернуть обратно. Тангейзер взглянул на часовых. Те были охвачены ужасом. Он выбрал из двоих того, кто испугался сильнее.
– Скачи на поле боя, предупреди нашего пашу, – приказал Тангейзер, – иначе армия будет потеряна. Скачи изо всех сил.
Благодарный за нежданное спасение, тот захлестал лошадь по бокам и рванулся вперед. Радость его будет длиться недолго, потому что, когда обман раскроется, Мустафа прикажет запороть его до смерти, но его история будет всего лишь одной из множества печальных историй, случившихся сегодня.
Второму всаднику, желая отослать его подальше, Тангейзер сказал:
– Поставь всех солдат в лагере на защиту провианта.
Когда второй часовой отправился исполнять свою тщетную миссию, Тангейзер понял, что пока что не выполнил самой важной части задания де Луньи – не убрался у них с дороги. Он бросил взгляд за спину и увидел, что шанса обойти всадников с флангов и не оказаться сметенным их потоком у него нет. Ореховую кобылку не пришлось уговаривать, она быстро перестала приплясывать под ним и откровенно пустилась в бегство. Она несла его обратно в лагерь, на каких-то пятьдесят футов опережая грохочущих у нее за спиной преследователей.
Приближающаяся кавалерия распространила впереди себя волну страха, которая двигалась даже быстрее, чем кобыла Тангейзера. Он бросил взгляд на поле, занятое ранеными, оставшееся слева, и увидел фигуры санитаров, бросивших свои дела и пустившихся наутек. Пекари оставили свои печи, повара бросили костры, а солдаты-прачки – свои котлы и ушаты; все бежали к Большой гавани, ощущая всеми сведенными судорогой внутренностями, что большинство из них не добежит. Солдаты, рывшие ямы для отхожих мест, без командиров, растерянные, силились разрешить задачу, ответ на которую был только один: погибнуть напрасно, совершенно бессмысленно. Некоторые вцеплялись в свои лопаты как в какие-то бессильные талисманы и сбивались в кучу, в напрасной надежде противостоять всадникам. Некоторые бежали вместе с поварами. Некоторые сломя голову бросались в булькающие траншеи с экскрементами, вываливаясь в них, в надежде остаться незамеченными.
Тангейзер обернулся и увидел, что оставшиеся часовые храбро бросились навстречу одетым в железо коням де Луньи. Они исчезли, как семена чертополоха на ураганном ветру. Когда убийцы ворвались под потрепанные навесы госпиталя, грохот копыт их коней и далекий шум осады потонули в повсеместном, доходящем до небес вопле животного ужаса. Ход конницы замедлился, и началась резня, а Тангейзер свернул на восток, в сторону базара.
Он сам не совсем понимал, почему сделал так. Может, из обычного своего расположения к торговцам, а может быть, в панике. Он пробился на своей лошади через сумятицу, уже охватившую базар. Заметил пару лиц из своих знакомых торговцев, заставил их бросить все товары и бежать к холмам. Покончив с этой несложной обязанностью, он поехал через базар обратно, по дороге сдирая с головы и пряча тюрбан. Ему было неуютно без его защиты, но на непокрытую голову падет меньше ударов – во всяком случае, он на это надеялся. Он достал алую накидку и натянул через голову. После чего тут же ощутил, что крест защищает его не хуже дюймовой стали. Пробормотал себе под нос, репетируя: «За Христа и Крестителя», – а затем поскакал обратно в кровавую волну, которая сейчас пенилась на поверхности покоробившейся от солнца равнины.
Труд, предстоящий двум сотням, которые приняли на себя задачу расправиться с тысячами (как бы беззащитны те ни были) с помощью холодного оружия, был громаден, но воины де Луньи принялись задело, словно волки, оказавшиеся в курятнике. Жеребцы выказали себя достойными товарищами рыцарей, их копыта размером с тарелку, подкованные заостренным железом, превращали больных и упавших в беспорядочные безжизненные кучи истерзанного мяса. Раненые расползались с поля, как вспугнутые призраки, только для того, чтобы быть пронзенными копьем, зарубленными или затоптанными в то месиво, из которого они выбрались. Некоторые рыцари спешивались и форсировали океан несчастных пешком, разбивая их головы топорами и булавами, соперничая с конями за возможность растоптать лежащих ничком, выкрикивая молитвы на латыни, словно освящая собственный кровожадный пыл.
Затем рыцари пожали урожай дрожащих от страха фракийцев, разбежавшихся по полю. Удара в грудь от несущегося боевого коня было достаточно, чтобы сломать грудную кость и ребра. Смертоносные копыта взлетали и опускались с таким звуком, словно билась глиняная посуда. Рыцари свешивались с седел и истребляли мечущихся новобранцев целыми верещащими стадами. Хлебопеки, кузнецы, арапы, мясники, повара бросались из стороны в сторону загнанными оленями, кричали на странных языках, заслышав грохот нагоняющих всадников. Их сгоняли в покорные блеющие стада и предавали мечу, копья пронзали им внутренности. Стоя на коленях, они молили о пощаде, пока их рубили, вспарывали, отсекали конечности и оставляли умирать.
Взрывы расцветали желтым и оранжевым, черные столбы дыма поднялись в небесную лазурь, когда запасы продовольствия, склады, шатры, повозки и ящики с зерном были выпотрошены и подожжены. Целые табуны лошадей и стада мулов кричали, метались, бились в загонах, глаза их вращались и выкатывались от страха, а лязгающие чудовища резали им сухожилия и вспарывали животы, шлепали по дымящейся крови, словно дети, собирающие ракушки в волнах кровавого прибоя. Авангард христиан в итоге добрался и до базара; Тангейзер услышал, как молят о пощаде самые жадные и недалекие: там тоже началась резня, и скоро языки пламени уже поднимались к полуденному небу и оттуда.
Проезжая через разоренную долину, словно аргонавт, которому дарован свободный проход через страну смерти, Тангейзер внимательно смотрел по сторонам – как бы самые неистовые из воинов не напали на него; но крест у него на груди не вызвал никаких подозрений, и он снова добрался до границы лагеря без всяких затруднений. Дорога на Мдину была свободна, кобыла, кажется, поняла это, потому что хотела мчаться вперед, хотя уже была утомлена всем пережитым. Тангейзер успокоил ее перед путешествием, затем бросил последний взгляд на кровавую картину, оставшуюся сзади. Если и нужен был миг, чтобы усомниться в милосердии Бога, то это был он. Однако из чувства противоречия, к которому склонно сердце человека, Тангейзер сейчас искренне надеялся, что Он все-таки существует.
Едкие облака дыма заползали в низины, все, преданное огню, стонало в унисон с агонией людей и животных. Затянутые дымным маревом руки рыцарей продолжали подниматься и опускаться – они были как марионетки в руках безумного кукловода. Столбы дыма от горящего зерна, шелка и плоти, экскрементов, пороха и горелого хлеба – словно у отчаяния имелся собственный запах, – смешиваясь, тянулись в стороны и поднимались вверх. На холмах Тангейзер увидел вспышки турецких мушкетов, выстрелы которых, учитывая отсутствие иного эффекта, могли бы показаться салютом кровавой резне. Со стороны города за холмами, где шла еще одна кровавая бойня, Тангейзер услышал исступленные завывания турецких горнов, призывающих к спешному отступлению.
План де Луньи удался. Святой Михаил продержится еще один день.
Кавалеристы тоже услышали горны. Они перестроились и начали отступление по опаленному полю, добивая по пути все, в чем еще теплилась какая-нибудь жизнь. Позади них остался только мертвый турецкий скот, а перед собой они гнали табун испуганных лошадей. И, как раньше на мысу Виселиц, де Луньи не потерял ни одного человека, ни одного боевого коня.
Тангейзер потер глаза, разъедаемые вонючими испарениями. Спина у него болела, он сильно проголодался. Плечи у него поникли. Хотя полдень едва миновал, жизненные силы Тангейзера были на исходе, а ему еще предстояло проделать немалый путь до завтрашнего восхода. Тангейзер похлопал лошадь, и она помчалась по каменистому подъему, ведущему в Мдину.
Еда, которой его накормили по прибытии туда, была обильной, но невкусной, хотя, возможно, он неверно воспринимал вкус. Маршал Копье расспрашивал его о турецких потерях и их моральном духе. Мальтийского проводника он получил, точнее, Тангейзеру предложили сопровождать уже назначенного гонца: требовалось доставить последнее сообщение от вице-короля Гарсии де Толедо из Мессины. Они отправятся с наступлением темноты, пешком. Тангейзер снял свою одежду: она так сильно пропахла дымом, что ночью запросто могла бы выдать его часовому. Затем он отправился на соломенную подстилку спать. Ему снились чудовищные преступления, в которых он тоже принимал участие.
Сон оказался слишком коротким, чтобы восстановить его силы. К тому времени, когда Тангейзер со своим мальтийским проводником проделал крошечный отрезок пути в сторону Эль-Борго, он еле ковылял и был близок к тому, чтобы позорно рухнуть на землю.
* * *
Мальтийского проводника звали Гуллу Кейки. Он был на добрых тридцать лет старше Тангейзера и выглядел так, будто был высечен из той самой скалы, по которой они карабкались, причем проводник делал это с проворством обезьянки. Гуллу поглядывал на бледное лицо своего спутника, на его шаткую походку и на испарину со смесью презрения и опасения. Поскольку Гуллу говорил только по-мальтийски, да и долго было рассказывать, Тангейзер не стал объяснять, что он только недавно оправился от едва не сведшей его в могилу лихорадки и измотан сегодняшним кровавым днем, поэтому страдал молча. А частые глотки, которые он делал из кожаной фляги Гуллу, лишь вызывали у последнего презрительное фырканье. Желтые турецкие сапоги для верховой езды – они плохо подходили к штанам и кольчуге Тангейзера, но им не нашлось замены подходящего размера – вызывали у Гуллу подозрение. Оно рассеялось, когда Тангейзер жестами попросил его понести нарезное ружье, которое делалось тяжелее с каждым шагом, а последнюю милю вообще казалось настоящей кулевриной. Гуллу закинул ружье на правое плечо. С его левого плеча свешивались седельные сумки, в которых лежали кофейные зерна и три фунта с четвертью опиума – с ними Тангейзер тоже предпочел бы не расставаться. Нагруженный таким образом, Гуллу Кейки рванулся вперед, и через несколько шагов пытавшийся нагнать его Тангейзер понял, что его положение не сильно облегчилось.
Гуллу нес донесение в медном цилиндре, на поясе у него висел глиняный горшок с тлеющим углем. В цилиндре содержалось еще и некоторое количество пороху: если ему будет угрожать неизбежный плен, Гуллу должен был засунуть уголь в цилиндр, чтобы избегнуть таким образом пыток. Жилистый мальтиец по широкой дуге обогнул Марсу, пройдя сначала на юг, потом на запад, вниз по крутым склонам и через зазубренные хребты, по такой пересеченной местности, какой Тангейзер не видел со времен похода через Иран. Если бы у него еще оставались силы посмотреть наверх сквозь пот, застилающий глаза, он смог бы угадать их местоположение по звездам. Турецкие орудия молчали, лишая всякого ориентира. Но Тангейзер вместо того смотрел себе под ноги, спотыкаясь о камни позади Гуллу Кейки, который, хоть он и растворялся время от времени в темноте, всегда дожидался его где-нибудь впереди, словно отставшего ребенка.
Они карабкались по голой скале к хребту, четко вырисовывавшемуся на фоне неба цвета индиго, когда на Тангейзера дохнуло запахом разложения. Этот безнадежный запах заставлял предположить, что ему не удастся добраться до вершины скалы, но он добрался и, испустив облегченный вздох, посмотрел вниз на сторожевые огни Эль-Борго. Они находились на каком-то из склонов горы Сан-Сальваторе, вражеские позиции должны быть где-то неподалеку, однако за всю ночь они не увидели ни одного турка, и Тангейзер не видел ни одного и сейчас. Тангейзер считал себя опытным лазутчиком и следопытом, но Гуллу был настоящим мастером этого дела. Воодушевление Тангейзера померкло, когда Гуллу указал за Калькаракский залив и принялся делать лягушачьи движения руками. Он предлагал отправиться дальше вплавь. Тангейзер замотал головой и изобразил, основываясь на недавнем опыте, утопающего человека. Презрение Гуллу, которое постепенно сходило на нет, вернулось в полной мере, однако же он нисколько не огорчился. Он снова исчез в темноте, и Тангейзер последовал за ним.
Гора Сан-Сальваторе, которую Тангейзер считал просто слишком большим холмом и на самом деле не раз на нее поднимался, располагалась в стороне от дорог и состояла из сплошных складок, как слоновья шкура. Эти складки были достаточно глубоки, чтобы скрыть человека. Тангейзер с Гуллу ползали по ним взад-вперед, по собственным ощущениям Тангейзера, приблизительно час, так и не заметив никого живого. Когда они подняли головы в следующий раз, они уже находились на южном конце залива Калькара. Бастион Кастилии поднимался в каких-то пятистах футах от того места, где они залегли. Слева, еще через сотню футов от бастиона Кастилии, тоже выходящий на воду и завершающий линию фортификаций, поднимался бастион Германии и Англии. Под ним находились Калькаракские ворота.
Слева от них узкая оконечность равнины Гранд-Терре, отделяющая городские стены от седловины между Сан-Сальваторе и Маргаритой, была густо усеяна телами мусульман, отбрасывающими в свете убывающей луны вытянутые тени на посеребренную глинистую землю. На захваченных турками высотах над ними царило молчание, словно в знак траура по постигшему их сегодня несчастью. То здесь, то там Тангейзер замечал огоньки костров между притихшими батареями осадных орудий. Он увидел, что справа проделанные турками траншеи тянутся вниз через всю гору Сан-Сальваторе до берега залива. В траншеях тоже мерцали костры, и время от времени их свет случайно вырывал из ночи силуэт в тюрбане возле стоящего на рогатине мушкета. Именно с этой стороны им следовало опасаться прицельной стрельбы.
Гуллу Кейки протянул Тангейзеру его ружье, и Тангейзер взял. Гуллу жестами показал, что собирается преодолеть открытый участок ползком, что он, без сомнения, сделает со стремительностью кобры. Гуллу пояснил дальше, что когда он окажется под воротами и их начнут открывать, потенциально опасный момент даже для него, тогда Тангейзер и должен будет последовать за ним. Это позволит Тангейзеру не задерживаться, а сразу попасть в город и еще увеличит шансы благополучно доставить донесение с Сицилии – эту цель Гуллу ставил выше жизни Тангейзера. Правда, старый сукин сын не был совсем равнодушен к его судьбе, потому что ткнул костлявым пальцем в небо.
Тангейзер проследил за его жестом и на мгновение озадачился. Палец указывал на созвездие Скорпиона. Что он имеет в виду? Затем Гуллу раскрыл ладонь и медленно надвинул ее на растущую, почти уже полную луну, низко висящую над юго-восточным горизонтом; Тангейзер запоздало заметил, что на некотором расстоянии от луны серо-голубое облако движется в том же направлении, что и ладонь мальтийца. Это было маленькое, одинокое облако, Тангейзер не поставил бы и дуката на то, что оно закроет луну и тем более отбросит тень на землю внизу. Но ему предстояло поставить на него свою жизнь. Гуллу изобразил быстрый бег и ткнул пальцем в грудь Тангейзера. Затем Гуллу кивнул ему и двинулся по камням в сторону стены.
Тангейзер посмотрел на облако. Теперь, когда он остался в одиночестве, оно показалось ему даже меньше, чем раньше, двигалось оно не совсем в нужную сторону, и казалось весьма сомнительным, что оно поможет ему остаться незамеченным. Тангейзер посмотрел, как Гуллу пробирается через открытое место. Оказалось, что он ползет скорее как краб, а не как змея, но не менее быстро, чем ожидалось, перебирает ладонями и ступнями, время от времени замирает, распластываясь по земле, затем снова срывается с места так же внезапно, как остановился. Если бы его даже заметили, приняли бы скорее за какое-то ночное животное, а не за человека.
Тангейзер снова поглядел на облако. Казалось, оно почти не движется, и чем пристальнее он смотрел на него, тем очевиднее делалась его неподвижность. Здесь, внизу, ветра не было, кажется, не было его и наверху. Когда Тангейзер перевел взгляд с относительно яркого неба на темную землю, Гуллу Кейки уже исчез.
Тангейзер остался в полном одиночестве. Для защиты у него имелось только его нарезное ружье и кинжал, и от того и от другого было мало утешения. Фляга с порохом и пули, как он запоздало вспомнил, остались в сумках за спиной у Гуллу. Он смотрел теперь только на облако и смотрел минут двадцать, пока убедился, что оно все-таки движется. В самом деле облако вдруг почему-то довольно быстро поплыло к луне, но такие шутки часто проделывают небеса. Тангейзер опустился на корточки, взял ружье и наблюдал, как облако скользит через созвездие Стрельца. Оно закроет собой снежно-белую луну, только очень ненадолго. Тангейзер подумал поползти к воротам, но локти и колени были ободраны, грудь словно набита тлеющими углями. Тридцать секунд бега лучше, чем десять минут ползком на брюхе с выставленным к небу задом. Передний край облака наполз на белое светящееся пятно, затем закрыл его, и темнота окутала ничейную землю. Тангейзер вскочил на ноги и побежал.
На службе у султана Сулеймана он пробежал, должно быть, не меньше пятнадцати тысяч миль – янычары бегали всю жизнь, – и это умение не покинуло его: дышать глубоко и ровно гнилостным воздухом, локти к бокам, ружье крепко прижато к груди. Он бежал широкими шагами и быстро, наклонившись вперед под весом своего груза, усталость отступала при мысли о скором конце путешествия. Прямо впереди блестела вода залива, черная как чернила, справа от него лежали непроницаемые тени и турецкие позиции. Мушкетные выстрелы начались, когда он был в семидесяти футах от траншей, поразив его своей громкостью и яркостью. Он не замедлил бега, но сделал несколько зигзагов. Одна пуля высветила блестящий кривой меч; он заметил человека, быстро бегущего вдоль берега, чтобы перехватить его под выступом Кастильского бастиона. Тангейзер прибавил ходу. Расстояние сокращалось. Но тонкая полоска серебристого света на глинистой почве расширилась и поползла к нему, когда облако сдернуло свою завесу с луны.
Гази теперь было видно, его одежды развевались со свистом, зубы были оскалены от напряжения или, может быть, от злости. Он перехватит Тангейзера прямо под бастионом Кастилии, и если мушкетные пули не причинили ему вреда, то турецкий ятаган сделает это наверняка. Дуло ружья Тангейзера было повернуто влево. Он мог бы переложить ружье и выстрелить с левой руки, что было весьма затруднительно, а мог остановиться, развернуться и потом выстрелить, но это означало бы безрассудно потерять столь тяжело выигранное время и оказаться на линии огня турецких мушкетеров из траншеи. Еще одно дуло расцвело огнем, и Тангейзер почувствовал, как пролетела пуля. Затем гази оказался перед ним, раскинувший руки, словно дискобол, клинок занесен назад, чтобы поразить его на бегу.
Когда они уже были готовы столкнуться, Тангейзер развернулся, продолжая бежать задом наперед. Ружье описало полукруг вместе с ним. Ятаган гази блеснул, устремляясь к голове Тангейзера, и в ответ ружье того выплюнуло шестидюймовое пламя и полдюйма пули прямо ему в грудь.
Во всяком случае, он думал, что случилось именно это. Но в тот же самый миг покрытая тюрбаном голова гази разлетелась фонтаном блестящих осколков, и не успело взлетевшее на воздух тело упасть обратно, а Тангейзер снова развернулся – для всего маневра потребовался какой-то один шаг, один полный поворот – и помчался, опустив голову, преодолевая последние сто футов до Калькаракских ворот.
Когда он огибал стену с амбразурами, пули выбивали облачка пыли из кирпичной кладки. Выход, предназначенный для лазутчиков, оказался калиткой в широких основных воротах. Калитка была не намного шире его плеч. Внутри мерцал факел. Первым, что увидел Тангейзер, ввалившись в калитку, был Борс, который стоял, засыпая порох на полку своего еще дымящегося серебристо-черного мушкета. Борс поднял голову и засопел.
– Ну и к чему были эти пируэты? – поинтересовался он. – Я держал этого дьявола на прицеле с того момента, как он покинул свою траншею.
Тангейзер перевел дух.
– Так почему же ты не пристрелил его раньше?
– Потому, – сказал Борс, – что ты бы тогда бежал еще медленнее и вообще не добежал бы. Тебя и так шатало под весом твоего золота. – Он указал на золотой браслет на правой руке Тангейзера. – Заблестел как дарохранительница, не успел ты встать на ноги. Неудивительно, что они едва не прикончили тебя.
Тангейзер не стал ничего отвечать. Пара стражников закрыла лаз дверью с железным засовом, усилив ее сложной системой подпорок и болтов. Тангейзер внимательно наблюдал за всей процедурой, собираясь снова воспользоваться дверью, как только позволят обстоятельства. Борс приблизился и протянул Тангейзеру его седельные сумки.
– Гуллу Кейки просил передать это тебе, с его благодарностями.
– Гуллу не говорит по-итальянски.
– Он говорит по-испански не хуже короля Филиппа, а по-итальянски получше тебя. При его ремесле без этого нельзя. Ты должен гордиться, что получил такого проводника.
Сумки в руках Тангейзера были ощутимо легче, чем раньше. Он открыл их. Внутри остался лишь один промасленный сверток, тот, в котором лежала жалкая четвертинка опиума. Хотя более удивительным было исчезновение мешочка с кофейными зернами.