Текст книги "Религия"

Автор книги: Тим Уиллокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)

Он ждал, и Карла согласно кивнула.

– А до тех пор я бы предпочел оставить все, как есть. Море и без того штормит, так к чему же еще раскачивать лодку? Вы сможете примириться с этим?

То, что он давал одной рукой, он же забирал другой, но он позволял себе быть таким, каким был, и его прямолинейность будоражила ее. Если она ведет себя как дура, что ж, пусть будет и это. Тело ее ныло, и, не сознавая того, она подняла лицо, и он поцеловал ее в губы. Он привлек ее к себе, заставив подняться на цыпочки, и она ощутила на уровне живота пульсацию его плоти. Желание отдаться прямо здесь, в переулке, охватило ее. Какое-то противоположное чувство сражалось с ним, но горячие губы Матиаса прижимались к ее губам, его руки обнимали ее талию, и у Карлы захватило дух. Она ощутила, как, шурша, поползла вверх юбка, когда он поднял ее, как его огрубелые ладони гладят ее бедра, и внутри ее все содрогалось, и голова шла кругом. Война разразилась внутри ее. Она думала: «Я не стану отказываться от всего этого из страха или ложного благочестия». Она и не чувствовала в душе ни того ни другого, что уже было победой. Но у Карлы имелись иные причины – весомые причины противиться желанию предаться страсти в переулке, словно уличная девка. Если он был готов изменить Ампаро – а он был человек, только что преодолевший залитое кровью поле, и она не станет судить его за это, – то она была не готова. Его пальцы скользнули между ее ног, лаская – «О боже, о господи, боже мой!» – но она крепко сжала бедра и отстранилась. Противясь всем своим природным инстинктам, Карла уперлась рукой ему в грудь. Он сразу же понял, и, хотя глаза его закатывались от желания, он не стал принуждать ее. Тангейзер отступил назад, откинул со лба волосы.

Карла сказала:

– До тех пор оставим все, как есть.

– Простите меня, – сказал он, голос его прозвучал резко. – Безумие носится в воздухе этой ночью. И не одна дикая тварь тянет его повозку. – Глаза его прояснились. Он криво улыбнулся ей. – Но хотя бы вы оказались мудрее меня. – Он поглядел в конец переулка и на госпитальную площадь за ним. – Вот вы почти и дома, – продолжал он. – А у меня имеются спешные дела, требующие моего обязательного присутствия. Так что вынужден с вами распрощаться.

Ее охватило какое-то смутное подозрение.

– И что это за спешные дела?

– Военные дела.

Она ощущала в нем ту же леденящую кровь отстраненность, какую чувствовала тогда на дороге на Сиракузы, когда он собирался убить священника. Карла видела, что он не собирается ей ничего объяснять. Ничего не говоря, он вдруг достал из рукава свой пропитанный потом платок и потер ей шею.

– Я вас испачкал, – сказал он.

Его неровные зубы ярко блеснули на закопченном лице.

А потом она смотрела, как он разворачивается и уходит в сторону поля боя.

* * *

Карла нашла Ампаро спящей на ее кровати. Она прилегла рядом, Ампаро передвинулась, не просыпаясь, и Карла обняла ее. Она не чувствовала угрызений совести за то, что ее сердце было переполнено любовью. Любовью ко всем дорогим ей людям. Она благодарила Господа за то, что Он окружил ее друзьями. Она молилась Иисусу, чтобы Он понял, чтобы простил ее, хотя, за что именно, она не смогла бы ясно ответить. Конечно же, среди стольких жестокостей любовь во всех ее проявлениях благо. Любовь Матиаса к двум женщинам, даже любовь Людовико к ней. Она молилась за Матиаса и Ампаро. Она молилась за Орланду. Она молилась за Людовико, за то, чтобы его безумие и боль можно было исцелить.

Она провалилась в глубокое, навеянное усталостью забытье. Ей снились живые, фантастические сны, в которых дух ее скитался по незнакомым астральным землям, носился в таинственных вихрях, неведомых бодрствующему сознанию. От всего увиденного захватывало дух, бросало в дрожь, хотелось новых миров, открыть которые означало уже никогда не возвращаться в этот. Обо всех этих мирах, проснувшись, она мало помнила, только то, что в них не было ничего кошмарного или ужасного.

Что было хорошо, ибо новый день принес и то и другое в изобилии.

Ночная атака на стену завершилась с первыми лучами солнца. Последствия ее были тяжкими. Проснувшись, Карла обнаружила, что Ампаро ушла, и она тоже отправилась, подхватив мешок с бинтами, иглами и прочим, помогать, чем возможно. Головешки догорали, выбрасывая снопы искр. Дети смотрели, как она проходит мимо, глаза их были пусты, на лицах застыло недоуменное выражение, о котором говорил Матиас. Рыцари и солдаты – и причитающие вдовы, ищущие причину своего горя, – растерянно бродили среди хаоса, похожие на ангелов, изгнанных из рая и только что оказавшихся в своих новых, затянутых дымом адских владениях. Солнце выползло медленно, будто не желая освещать подобную мерзость. Стервятники беззвучно снижались кругами, усаживаясь на свежую, нетронутую, падаль, похожие на сгорбленных, одетых в черные мантии третейских судей, разбирающих спор о сущности горя.

Карла, проходя мимо, узнала от Лазаро, что этой ночью фра Людовико из Итальянского ланга и его оруженосец Анаклето Крато оба пострадали во время мушкетной перестрелки. Оба были еще живы, находились в госпитале Итальянского обержа, но Лазаро сомневался, выживут ли они.

Карла же, напротив, нисколько не сомневалась в верности своей догадки. Пока она путешествовала по далеким мирам с их химерическим покоем, Матиас устраивал – при собственном непосредственном участии – свои военные дела. Но у нее не было возможности разузнать все подробнее, потому что, как только солнце вышло из-за горы Сан-Сальваторе, турки атаковали снова, и по всей длине стены.

Осадные пушки громыхали с высот. Барабаны гремели, дудки и имамы завывали. И, зловеще скрипя и стеная, под щелканье хлыстов и хор тоскливых стонов бесчисленных рабов-арапов, натягивающих веревки, по дороге со стороны Марсашлокка двигалась мусульманская осадная башня невероятных пропорций. Когда циклопическое инженерное сооружение поползло через равнину Гранд-Терре, рабы принялись укладывать под его колеса намазанные салом доски, выстраивая дорогу к бастиону Прованса. В чудовищной башне сидел отряд мушкетеров.

Карла наблюдала за продвижением башни, охваченная головокружительным чувством нереальности происходящего. Если позабытые сны этой ночи и казались ей фантастическими, то на фоне разворачивающейся в столбах пыли картины они были совершенно банальны. Карла смотрела на лица защитников. Приближение Левиафана заставило всех христиан испустить вздох отчаяния. Но мужчины и женщины все равно вышли из развалин, когда горны протрубили тревогу, – они снова взялись за оружие, снова развернули знамена Крестителя и снова шагнули на залитый кровью край стены, чтобы защищать от язычников Священную Религию.

* * *

Воскресенье, 19 августа 1565 года

Английский оберж – бастион Прованса

Тангейзера разбудили чьи-то толстые пальцы, сжавшие ему плечо. Он вынырнул из мира, где не было боли и эротического томления и где он надеялся пробыть вечность и еще один день. Тангейзер открыл глаза и увидел Борса.

– Нет, – простонал Тангейзер.

– Да, – возразил Борс.

Борс сунул ему кружку, от которой поднимался аромат кофе. За предыдущие недели он перебил все купленные Тангейзером чашки из измитского фарфора. Откуда-то издалека доносился грохот мощной канонады. Тангейзер приподнялся на локте, взял толстостенную глиняную кружку и отхлебнул. Несмотря на толстые края посудины, вкус был блаженный, но он не стал в этом сознаваться.

– С сахаром ты пожадничал, – сказал он.

– Я вообще не понимаю, как ты можешь пить эту бурду.

– Кофе обладает целительными способностями, в которых я сейчас нуждаюсь.

Борс ретировался. Если повезет, он больше не вернется. Тангейзер скосил глаза и увидел, что Ампаро наблюдает за ним из-под простыни. В состоянии безрассудного воодушевления он похитил ее из госпиталя, пока Карла спала. В конце концов, они с последней договорились о необходимости соблюдать статус-кво. Глаза Ампаро светились и влажно блестели. Он ощутил, как ее рука скользнула по его животу туда, где, как он понял, она обнаружит исключительно великолепную эрекцию. Еще он понял с тоской, что все это пропадет даром, потому что его внимание отвлек громкий грохот. Борс вернулся с доспехами Тангейзера и теперь гремел ими у него перед носом.

– Нас зовут к великому магистру, – сообщил Борс.

– Меня мутит от вида великого магистра и от звука его имени, – сказал Тангейзер. – Меня мутит от войны. Меня мутит от турок. Но больше всего меня мутит от тебя, когда ты отрываешь меня от исполнения супружеских обязанностей.

Короткое фырканье.

– Так вот как ты это называешь. – С еще более раздражающим грохотом Борс уронил доспехи возле кровати и вышел за дверь.

Испуская в изобилии нечеловеческие стоны и грязные ругательства, Тангейзер поднялся с постели и пошел одеваться. Каждая косточка в нем и каждое сочленение высказывали свои протесты, и он чувствовал себя столетним стариком. Ампаро суетилась вокруг него, помогая, чем могла, но осуществлению всех ее наилучших намерений, не говоря уже о его собственных, сильно мешал тот факт, что она была совершенно голой. Пока Тангейзер проклинал доспехи с их жуткой тяжестью, все еще пребывая в нужном состоянии, дух его восстал против власти великого магистра, и он взял Ампаро и поставил на колени на край матраса. Так и стоя на ногах, он вошел в нее сзади. Она не возражала, хотя и сопроводила его маневр громкими криками, которые можно было ошибочно принять за протест. Тангейзер услышал, как Борс возмущенно кашляет за дверью, и, словно уступая принятым в обществе приличиям, он одной рукой зажал Ампаро рот. Она укусила его за большой палец, и заглушённые крики перешли в стоны. И этот укус, и издаваемые ею звуки еще больше распалили его желание. Свободной рукой он обхватил ее грудь и, обретя таким образом устойчивое положение, с наслаждением двигался, пока не изверглось семя. В нормальном состоянии он обычно не действовал с такой поспешностью, поскольку, когда дело касалось удовольствий, он склонялся к неспешности, а не горячности, но если великий магистр прождет слишком долго, могут явиться гонцы менее деликатные, чем Борс, что будет нехорошо. К крайнему огорчению Ампаро, он оторвался от нее, и капельки его пота покатились по ее ягодицам. Он закрыл ей рот утешительным поцелуем.

– Ты настоящее сокровище, – сказал он, убирая ее руку от своего поникающего члена.

Охваченный теперь насущным желанием снова лечь спать, он все-таки влез в доспехи, а она затянула ремешки. Мерзкого вида куски засохшей грязи отваливались с металла и падали на пол. Тангейзер решил поручить какому-нибудь рабу – если сумеет отыскать хоть одного живого – отполировать доспехи.

Он спросил:

– Ты пойдешь сегодня к Бураку?

– Я хожу к нему каждый день, – сказала она. – Он по тебе скучает.

– Скажи, что я люблю его. И будь осторожна, ходи по переулкам, улицы простреливаются.

Он взял меч с перевязью и пошел к двери.

– Не умирай, – попросила она.

– Постараюсь.

– Если тебя убьют, я едва ли захочу жить дальше.

Он посмотрел в лицо Ампаро, что было ошибкой, потому что сердце его начало таять. Он пробежал пальцами по ее волосам. Воспоминание о том, как он делал что-то похожее с волосами Карлы какие-то несколько часов назад, шевельнулось в мозгу, и он ощутил себя полной скотиной. Всего этого было слишком много для простого солдата.

– Не желаю выслушивать все эти больные фантазии, – заявил он. – Солнце светит, море синеет, а ты само воплощение здоровья и красоты.

Она горестно обхватила себя ладонями, невольно собственными руками добавив себе ошеломляющего эротизма. Одна грудь с темным соском оказалась приподнята на сгибе локтя. От такого зрелища личные горести Тангейзера только усилились. Интересно, Ла Валлетт с турками не могут подождать еще часок? Хотя прошло совсем немного времени, он был более чем готов ко второму разу. Но из-за двери донесся сиплый голос:

– Матиас! Если ты не хочешь делить ее с алжирцами, бросай все и выходи!

Тангейзер решил взбодриться.

Он улыбнулся, и Ампаро улыбнулась ему в ответ. Карла как-то говорила, что, насколько ей известно, Ампаро никогда никому не улыбалась, что сильно польстило Тангейзеру.

– Поцелуй меня, – попросил он.

Она поцеловала, совершенно не обращая внимания на приставшую к нагруднику грязь. Он на прощание сжал ее ягодицы и оторвался от нее. В коридоре Борс оттолкнулся от стены и потопал вслед за ним к лестнице.

– Как думаешь, это касается Людовико? – спросил Борс.

– Я-то думал, алжирцы уже колотят в двери.

– Я серьезно.

– А Ла Валлетт прислал пажа или дежурного сержанта?

– Андреаса, своего пажа.

– Тогда вот тебе и ответ. Но если я ошибаюсь, будем держаться уверенно. Ампаро подтвердит, что мы были здесь, да и все равно, кто поверит, будто кто-то что-то видел вчера в этом хаосе? Его подстрелили турецкие мушкетеры, и дело с концом.

– Они оба живы, – сказал Борс.

Тангейзер замер на ступеньке и развернулся к нему.

– Людо и его верный пес живы, – подтвердил Борс. – Мы промахнулись по обоим.

– Промахнулись? Но я видел, как они упали.

– Ты выстрелил Людо прямо между лопаток, но у него нагрудник работы Негроли. Треснувшие ребра и боль в спине – вот все, что ты ему причинил.

Тангейзер обругал миланского кузнеца.

– А Анаклето?

– Он развернулся, когда его хозяин упал, и моя пуля угодила ему в лицо. Мне сказали, он потерял глаз – и всю свою баснословную красоту, – но наверняка выживет.

Тангейзер нахмурился.

– Надо было мне прирезать его у костра. – Он побоялся вчера размахивать мечом в непосредственной близости от Карлы. Однако он помнил, с каким самообладанием она наблюдала смерть священника, и проклял собственную нерешительность. Но дело было сделано. – Не волнуйся, – сказал он. – Ла Валлетт слишком ценит наши клинки, чтобы вздернуть нас на основании слухов, если эти слухи вообще идут.

– Я пока что ничего не слышал.

– Значит, Людо будет играть сам за себя. Или вообще бросит это дело. В любом случае, сейчас у него больше поводов бояться нас, чем наоборот. – Тангейзер пошел вниз. – Пойдем выясним, чего от нас хотят.

* * *

Они нашли Ла Валлетта и Оливера Старки на командном посту посреди площади: несколько стульев и стол, знаменитые карты и схемы – все было затенено от солнца алым латинским парусом, распущенным на корабельной мачте, вкопанной в землю. Со стены доносился шум сражения, теперь уже не менее привычный и почти такой же неразличимый, как шорох волн по прибрежным камням. Первый раз за все время великий магистр казался озабоченным. Кожа у него была изжелта-бледная, редкие волосы растрепаны, плечи хрупкие, на руках проступали набрякшие вены и сухожилия. Из-за раны в ноге, полученной вчера, он хромал, и, когда поднялся со своего стула, чтобы приветствовать их, ему тут же пришлось опуститься обратно. Тангейзер выжал все возможное из своей собственной хромоты и чтобы подчеркнуть, что валялся в постели не просто так, и чтобы свести к минимуму возлагаемые на него Ла Валлеттом надежды. Он поклонился.

– Ваше преосвященство, – произнес он.

– Капитан. – Ла Валлетт наклонил голову. – Прибыла осадная башня, которую вы обещали.

Тангейзер мысленно обругал благородного Аббаса – значит, это убийственная машина бен-Мюрада лишила его возможности проваляться все утро в постели. Интересно, что изобрел военный гений его старого наставника.

– Идемте, – предложил Ла Валлетт. – Мне требуется ваш совет.

* * *

Они вчетвером пробрались через руины до бастиона Прованса. Стена, казавшаяся совершенно неприступной несколько недель назад, теперь зияла дырами почище, чем ухмылка нищего. Высота стены колебалась от сорока футов изначальной кладки до огромных мусорных завалов не выше человеческого роста. Дыры зияли между разваленными частями стены, а трещины, разломы и вмятины, оставленные в стене турецкими саперами, придавали всей фортификации вид ветхий и болезненный. Целые участки защитных зубцов, разделенные неравными промежутками, были сметены со стены, и теперь было невозможно пройти вдоль нее, не пригибаясь, больше сотни футов. Бастион Кастилии представлял собой не более чем величественную баррикаду, а на проломы по обеим сторонам от него, хотя их и пытались заделать с лихорадочной поспешностью, в любой момент ожидалась новая атака.

Стратегия турок в этот второй день непрекращающегося наступления состояла в том, чтобы обеспечить постоянный приток небольших отрядов, целью которых было не прорваться в крепость, а только измотать неплотные ряды защитников. Вместо того чтобы стоять насмерть, гази отступали в строгом порядке и с минимальными потерями, чтобы дать дорогу новым отрядам, которые сменялись следующими, и так далее и так далее, как волны размывают глинистый берег. По всей длине строя солдат-христиан, в тех местах, где зияли дыры, оборванные женщины и дети и обнаженные, скованные попарно рабы трудились не покладая рук, собирая и устанавливая на место вывалившиеся куски кладки. Работа по восстановлению фортификаций ни на минуту не останавливалась, рабочие отряды трудились и по ночам. В дневное время они несли огромные потери из-за мушкетного огня, но никому не позволялось прекращать работу. Стоны и жалобы разносились во множестве, и среди них контрапунктом звучали бесконечным напевным рефреном голоса капелланов, работающих наравне с остальными, которые молились Богородице, их голоса вливались элегической волной в общий стон, словно золотая нить, вплетенная в гобелен отчаяния.

– Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui Jesus.

– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

– Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui Jesus.

– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

Ла Валлетт никак не прокомментировал этот спектакль. Когда они поднимались по лестнице во внешней стене на бастион Прованса, он остановился и указал рукой на запад, Тангейзер обернулся посмотреть. За понтонным мостом, протянутым через Галерный пролив, дымилась одинокая заброшенная Лизола.

– Дель Монте вдохновляет защитников форта Святого Михаила на удивительные подвиги, – сказал Ла Валлетт. – Но если они дрогнут, им не придется рассчитывать на нашу помощь.

Они остановились под нижним карнизом круглого бастиона. Стена под ногами вздрогнула, когда пушечное ядро пробило очередную брешь с другой стороны. По всей длине стены у них над головами аркебузиры и рыцари отсиживались за парапетом, не осмеливаясь поднять головы. Ибо некоторые уже расплатились за подобную храбрость – их тела были скошены свинцовым дождем. Где-то за парапетом грохнул мушкетный залп, настолько близкий, что над головой проплыли струйки дыма. Хумбарас взмыла в воздух, приземлилась на опаленную стену, чтобы взорваться, но какой-то мальтиец, на корточках, словно громоздкая жаба, подскочил к снаряду и высыпал на огонь ведро песка. Люди, дожидающиеся смерти, представляли собой печальное зрелище. Ла Валлетт указал на амбразуру в восточной стене бастиона.

– Взгляните, – предложил он. – Только осторожно.

Тангейзер прокрался вдоль стены и выглянул из-за зубца. Хотя появление осадной башни не было для него сюрпризом, вид ее со столь близкого расстояния наполнил его первозданным ужасом. Башня располагалась всего в двадцати футах от стены, и он видел только верхнюю треть, которая завершалась открытой площадкой, где, под защитой железных ворот, размещались в ряд четыре мушкетера, которые стреляли оттуда прямо по форту. За первым рядом мушкетеров стояла наготове вторая четверка, а за ней – третья. Первый ряд только что выпустил залп, и Тангейзер наблюдал, как стрелки уходят, по двое в каждую сторону, проходят мимо последней четверки и спускаются вниз по лестнице на нижний ярус, где смогут в безопасности перезарядить ружья. Второй ряд тем временем шагнул вперед, отыскивая в Эль-Борго своих жертв. Тангейзер понял, что с такой выгодной позиции добрая треть города видна им как на ладони: и рабочие у брешей в бастионе Кастилии, и любой, кто стоит на стене, начиная от этого места и до самого бастиона Германии. Ну и кто-нибудь еще, кто, как и он сам, достаточно глуп, чтобы высунуться в амбразуру. Он заметил, что дуло мушкета нацелилось на него, и присел, когда вспыхнул фитиль. Миг спустя пуля отколола кусок камня от зубца стены, осыпав голову Тангейзера каменной крошкой.

Он прокрался вдоль стены к следующей амбразуре и выглянул еще раз. Вся башня была защищена от пуль слоем сыромятных воловьих шкур и кольчужным покрытием. Во многих местах шкуры были опалены и дымились, запах паленой шерсти смешивался с пороховой вонью. Голоса внутри выкрикивали приказы и восхваляли Аллаха. Свежая четверка мушкетеров поднималась по задней лестнице, чтобы сменить третий ряд. Они были бодры и прекрасно обучены, единение людей с механизмом было совершенным, как будто врожденным. Башня поскрипывала и покачивалась от перемещений стрелков и залпов длинных мушкетов, но с опор на каждом углу башни уходили вниз натянутые корабельные канаты. Они были привязаны к столбам, вкопанным в землю, для придания башне устойчивости. И в самом воплощении идеи, и во внешнем облике этой безумной конструкции угадывался гений Аббаса.

Со своего места Тангейзер разглядел, что передние ворота, защищавшие мушкетеров, крепились на петлях двумя ярусами ниже, их можно было опустить на цепях, и тогда из них получался перекидной мост на стену. Но в этом мосте, если все будет продолжаться в том же духе, не возникнет нужды. Делая более тысячи мушкетных выстрелов в час – и, что хуже всего, с такого близкого расстояния, – осадный механизм парализовал защитников, он методично уничтожал их, при совершенно незначительных потерях со стороны турок.

Тангейзер вернулся к Ла Валлетту и Борсу, ждущим на лестнице.

– Она великолепна, – сообщил Тангейзер.

Ла Валлетт сморщился, соглашаясь с ним.

– И место для нее выбрано чертовски хитро. Ни одна из наших пушек не в силах ее достать, а выстраивать новую батарею под их огнем мы тоже не можем. Мы пытались. Нижние ярусы этой башни тоже набиты мушкетерами. Когда Сьер Поластрон попытался совершить вылазку из ворот, всех перебили еще на пороге. Ни один не добрался хотя бы до моста. Если бы я приказал, мы могли бы обойти их сзади, но тогда Мустафа пошлет с высот конницу. Потери в этом случае будут слишком велики, а жизни защитников как раз то, чем мы не можем рисковать, в отличие от Мустафы.

– Зажигательные снаряды? – спросил Борс.

– Шкуры не горят, – ответил Старки. – Они все время окатывают их морской водой. Они лупят по форту прицельным огнем, не получая ни единого выстрела в ответ. Если им достанет терпения, мы останемся без солдат еще до наступления их следующей атаки.

– Вы говорили мне, они собираются построить две осадные башни, – вставил Ла Валлетт.

– Кажется, так, – ответил Тангейзер. – Но на месте Мустафы, видя успехи этой башни, я бы выстроил и третью. – Он поскреб бороду ногтем большого пальца. – Я не смог разглядеть основания башни.

– Она катится на шести сплошных колесах, – сказал Старки. – Нижняя платформа в два раза больше верхней. Четыре основные опоры сделаны из корабельных мачт. Мачты, такелаж, перекрестные скобы, камни для балласта. Нижний ярус открыт и ничем не защищен, чтобы у них была возможность отбить атаку с земли, как они это и сделали.

Тангейзер никогда раньше не воевал с подобными механизмами. Он пытался вспомнить, что говорилось о них в легендах, в десятках тысяч баек о тысячах битв, расцвеченных и приукрашенных, которых он наслушался за многие годы. Он не помнил, чтобы где-то речь шла об осадных башнях и о том, как с ними бороться. Но что-то шевельнулось в его голове. Он перегнулся через край лестницы, чтобы взглянуть на подножие внутренней стены сорока футами ниже. Стена была сложена из массивных блоков известняка разных размеров, вплоть до кусков три на два фута, скрепленных раствором.

– Какова толщина этой стены в основании? – спросил он.

– В поперечнике? – переспросил Старки. – Около двенадцати футов.

Мысль еще не успела оформиться в голове Тангейзера, но стоило Ла Валлетту взглянуть на него, и Тангейзер знал, что тот все уловил и уже прикидывает, что потребуется для работы.

– Когда Сулейман вторгся в Венгрию в тридцать втором, – начал Тангейзер, – самая долгая битва велась за маленький городок, настолько ничего не значащий, что я даже не помню его названия. Гантц, кажется? Не важно. Восемьсот защитников держались против тридцати тысяч татар и румелийцев больше недели. В одном месте, как я слышал, мадьяры пробили дыру в собственной стене, перетащили туда пушки и расстреливали атаки врага в упор.

Борс со Старки одновременно уставились на толстенные блоки внизу, а затем так же одновременно задрали головы вверх, на титанический каменный массив, поднимавшийся от фундамента.

– Нет никаких сомнений, стена там была гораздо меньше, – добавил Тангейзер, – кроме того, я не инженер. Но если бы удалось прорезать проход в двенадцати футах камня, причем не привлекая внимания, и выкатить через отверстие шестнадцатифунтовую пушку, можно было бы разнести опоры башни и спокойно наблюдать за ее падением.

– Угу, – засопел Борс, – если только раньше нам не придется наблюдать за падением стены бастиона.

Старки, кажется, собирался высказать свои собственные возражения, когда Ла Валлетт вдруг побежал вниз по лестнице с таким целеустремленным видом, который обычно выражал у него душевный подъем. Он остановился и повернулся к Тангейзеру.

– Капитан, – сказал он, – что касается отца Гийома…

– Боюсь, мне незнаком никто с таким именем, ваше преосвященство.

– Вы сами лишили себя такой возможности. Вы его застрелили, вчера. Капеллана с поста Кастилии.

Тангейзер вспомнил растерзанного, охваченного паникой священника. Казалось, с тех пор прошли недели, а не какие-то неполные двадцать четыре часа. Тангейзер уже собирался придумать какое-нибудь оправдание, сказать о царившем вокруг хаосе, о пороховом дыме, об ушедшей в сторону пуле, но Ла Валлетт поднял руку.

– Я уверен, совесть ваша отягощена… – произнес он.

– И как сильно, ваше преосвященство, как сильно.

Оба они прекрасно знали, что это неприкрытая ложь.

– Так облегчите ее, – сказал Ла Валлетт. – Отец Гийом лишился рассудка, позабыл собственную душу. Этот выстрел был просто необходим.

– Благодарю вас, сир.

– Но не переусердствуйте. У нас на счету каждый человек, включая и наших священников.

Тангейзер посмотрел ему в глаза. Интересно, это завуалированный ответ на его попытку уничтожить Людовико? Невозможно сказать. Ла Валлетт повернулся к Старки, и об этом деле было забыто.

– Пошлите за главным каменщиком и его отрядом.

* * *

Поскольку он чувствовал, что заслуживает этого, и поскольку здесь было место тенистое и удобное, Тангейзер уселся на верхнюю ступеньку и принялся наблюдать за дальнейшим ходом событий.

Мальтийские каменщики в кожаных фартуках, вооруженные долотами, ломами и кирками, собрались вокруг Ла Валлетта у подножия стены, и завязался короткий спор, как лучше всего выдолбить проход в основании башни. Главный каменщик присмотрелся к кладке в нижнем венце и, повинуясь внутреннему чувству, которое не смог бы объяснить словами, быстро отметил мелом нужные блоки и в нужной последовательности. А затем мастера приступили к работе с неторопливой сноровкой, поразившей всех, кто их видел. Строительный раствор и камни вырезались из стены, словно куски бисквита, и спустя полчаса грубоватого вида арка зияла в основании стены, достаточно широкая, чтобы могли пройти разом два человека. За ней начинался завал из плотно спрессованных камней, размером по большей части с козлиный череп. В ход пошли тараны, ломы и лопаты, и, когда все булыжники были расшатаны и сложены в сторону, плотники укрепили потолок получившейся пещеры стропилами.

Вкатили пушку – погонное орудие, снятое с галеры и установленное на лафет, – и канониры прочистили и зарядили ее. Погонное орудие обычно стреляло сорокавосьмифунтовыми железными ядрами. Ла Валлетт приказал для первого выстрела отмерить такой же вес мушкетными пулями, получилось двенадцать на фунт. Еще он приказал смешать пули с полной лопатой свиного жира. Плотники проложили дощатый настил через грубый пол пещеры, и через час после того, как были вынуты первые булыжники, два каменщика, вооружившись кувалдами, вошли в пещеру и вынули внешние блоки в основании стены.

Тангейзер позвал Борса, они захватили свои длинные ружья и поднялись к амбразурам. Быстрого взгляда хватило, чтобы увидеть, что турецких мушкетеров на платформе охватила тревога и что они все, как один, целятся вниз, наставив дула мушкетов на дыру, вдруг возникшую в основании стены. Тангейзер с Борсом встали, положили ружья на зубцы стены и выстрелили. Двойной фонтан мозгов забрызгал всех, кто был на верхней платформе, и мертвецы рухнули среди товарищей, увеличив общее волнение. Пока турки пытались преодолеть смятение, дюжина аркебузиров поднялась из-за парапетов бастиона Прованса и выпустила по взбудораженным туркам залп свинца.

Тангейзер высунул голову из-за парапета.

Из дыры внизу стены вылетели полтысячи мушкетных пуль и потоки горящего свиного сала и устремились прямой наводкой в толпу несчастных, собравшихся на нижнем ярусе башни. Столбы дыма окутали основание конструкции, и внутри этих зловонных испарений обрел жизнь такой зловещий микрокосм, какого лучше было не видеть. Запасы пороха и огненные снаряды рвались с оглушительным грохотом, обгорелые и искалеченные тела сыпались с башни, ползали и корчились по земле в невыносимых страданиях. Капитаны и надсмотрщики орали на толпу арапов, ждавших в безопасности под стеной, и часть из них кинулась развязывать усиленные грузами веревки, которые удерживали башню. Другая часть, погоняемая наконечниками копий и кнутами, ринулась в удушливый смрад, защищать опоры-мачты и столбы, а христианские мушкеты принялись стрелять по ним из амбразур. Когда сооружение со скрежетом отползало обратно по своей колее из промасленных досок, рабы поскальзывались на крови и сале, попадали под чудовищные цельные колеса, лишаясь рук и ног, но их крики и их дергающиеся тела едва ли были замечены в общем столпотворении.

Перегруженная башня проползла всего ярдов пять, когда погонное орудие снова грохнуло из тоннеля в стене. Канониры Религии оттачивали свое мастерство, выстреливая по вражеским кораблям с ходящих вверх-вниз палуб галер. И башня в тридцати с небольшим футах была самой легкой целью из всех, какие им когда-либо доставались. Ядро угодило в правую угловую опору, в то место, где к ней крепилась крыша нижнего яруса. Щепки взлетели вихрем, вонзаясь в злосчастную плоть, и ослепленные и выпотрошенные внесли свою лепту в общее завывающее безумие. Осадная башня дернулась и накренилась с громким стоном. Люди принялись спрыгивать с верхних ярусов, метя на извивающиеся тела своих товарищей внизу, чтобы смягчить удар. Двое гази выхватили мечи и ринулись к дыре в стене, собираясь расправиться с пушкой и командой артиллеристов.