Текст книги "Религия"

Автор книги: Тим Уиллокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц)

Именно так и начались его дела с мальтийскими рыцарями: он собственными глазами увидел с набережной Ункапани в Стамбуле только что вырубленные кили новых кораблей Сулеймана и тут же понял, что эти сведения могут сделать их с Сабато Сви зажиточными людьми.

Они отчалили из Старого Стамбула той же ночью: Сабато – в Венецию, чтобы пополнить их запасы пороха и оружия, а Тангейзер – в Мессину, чтобы арендовать склад, а затем на Мальту, чтобы договориться с Религией. Бесценные сведения о флоте Сулеймана он передал им бесплатно, выказав свои честные намерения и заключив прибыльный контракт на поставку рыцарям оружия.

«Война – это река, текущая золотом, – говорил он Сабато, – а мы с тобой стоим с ведрами на берегу».

И так оно и было, потому что аппетиты Религии относительно пороха, пушек и ядер оказались ненасытными, а при таких жирных землях, разбросанных по всей католической Европе, карманы у них были глубоки.

– По тому, что я знаю, – сказал Тангейзер Сабато Сви, – получается, что мы богаты и становимся все богаче, независимо от того, положат ли французы перец себе в суп или будут лечиться им от сифилиса.

Сабато засмеялся тем приводящим окружающих в бешенство смехом, какой он позволял себе только в кругу близких людей. Дана толкнула Тангейзера бедром в плечо, но то, что таилось под ее юбкой, больше не занимало его. Он жестом отослал ее прочь, она молча одарила Сабато Сви еще одним недобрым взглядом. Тангейзер проследил глазами за ее удаляющимися бедрами, затем отвернулся и постучал указательным пальцем по столу.

– Ты хочешь, чтобы я два месяца провел в море, когда такая кровавая битва, какой и не припомнят живущие ныне, вот-вот случится у нашего порога.

– Вот мы и добрались до сути дела. Вместо того чтобы радеть о нашем предприятии, ты сидишь здесь, любезничаешь со своими подавальщицами и размышляешь над сплетнями из доков. – Сабато мотнул головой в сторону шумной публики, столпившейся вокруг столов. – Ты столько времени проводишь среди этих жалких пьянчуг, что скоро превратишься в такого же, как они.

– Замолчи! – сказал Тангейзер, но не добился никакого результата.

– Торговля оружием – это неплохо, но пушки не будут грохотать вечно. У нас мало собственности. У нас нет земли. У нас нет кораблей. – Сабато с презрением махнул в сторону выпивох. – Это не богатство. Это всего лишь жалкая возможность приобрести его, возможность увидеть его во сне.

– Я не особенно верю в сны, – сказал Тангейзер. В последний раз ему снилось, как он кует кинжал, которым его отец мог бы гордиться, но только отец так никогда и не увидел этого кинжала. Сон оставил у него в душе пустоту, которую ему никогда не заполнить. Он сказал: – Мы больше не будем говорить о перце, во всяком случае сегодня.

Сабато уловил произошедшую в нем смену настроения, он положил ладонь на мощное предплечье Тангейзера и сжал.

– Меланхолия тебе не идет. К тому же она вредит печени, как и воздух в этой грязной дыре. Давай-ка поскачем в Палермо, узнаем, какое прибыльное дельце можно там затеять.

Тангейзер накрыл ладонь Сабато своей рукой и усмехнулся.

– Ах ты, чертов жид, – сказал он. – Всего через неделю я по твоей милости буду истекать потом на греческой посудине. И ты это прекрасно знаешь.

Тангейзер поднял голову, когда в открытом дверном проеме потемнело и массивный силуэт заслонил собой свет. Это был Борс Карлайлский, de facto управляющий таверны, последний из странной троицы, державшей в своих руках «Оракул». Этим утром во время их обязательного тренировочного боя Тангейзер ударил его в скулу рукоятью меча. Борс ни слова не сказал, но собственная ошибка испортила ему настроение, а опухоль под глазом, цвета индиго, теперь была заметна всем. На таможенных весах Борс вытягивал десять пудов, и большая часть этого веса приходилась на ляжки, бицепсы и грудную клетку. И поскольку лицо у него было такое, будто его использовали в качестве наковальни, синяк смотрелся на нем очень естественно. И все же, входя нынче в таверну, он услышал чью-то негромкую шуточку по поводу своего фингала. Хуже всего было то, что за ней последовал взрыв бездумного пьяного смеха. Не замедляя хода, Борс направился к обидчику и заехал ему по шее своим колоссальным кулаком. Его жертва пошатнулась и, задыхаясь, свалилась на руки приятелей, а Борс пошел дальше через комнату, чтобы занять свое обычное место слева от Тангейзера. Когда он сел, Дана поставила перед ним кувшин и его личный кубок.

Кубок был мастерски вырезан из человеческого черепа. Борс наполнил череп вином, осушил, наполнил снова, затем, запоздало вспомнив о хороших манерах, вылил то немногое, что оставалось в кувшине, в кружку Тангейзера. Толкнул кувшин к Дане, и она отправилась наполнить его заново. У Борса были седые, стального оттенка волосы, а большую залысину компенсировали огромные брови, короткая бородка и пучки волос, торчавшие из ноздрей. Он кивнул Сабато Сви и повернулся к Тангейзеру.

– Красный корабль причалил, – сказал Борс, – к верфи госпитальеров.

– Вот видишь? – обратился Тангейзер к Сабато. – Железо Религии еще горячо. Золото течет к нам.

Борс продолжал:

– Я оставил Гаспаро грузить повозки и седлать наших коней. – Он посмотрел на Сабато Сви. – Твоя лошадь тоже у него?

Сабато отрицательно покачал головой.

– Деньгам Религии я рад, но они считают меня одним из убийц их Христа.

– Они священные рыцари Иоанна Крестителя, – возмутился Борс и перекрестился.

– Рабы в бараках Религии стонут заодно с левантийскими евреями, у которых вся надежда на турок. И у меня тоже, – сказал Сабато Сви. – Уже поползли слухи, что евреи Стамбула финансируют вторжение, и, хотя это ложь, как и все подобные сплетни, хотел бы я, чтобы было так. Когда Мальта падет, каждый оставшийся в живых еврей вознесет хвалы Господу.

– Поскольку они все равно обречены отправиться в ад – пусть возносят хвалы кому угодно.

Сабато посмотрел на Тангейзера.

– Я сам выкупил двух пленников, захваченных в Александрии, заслужив таким образом расположение Моше Моссери.

– Но ты с удовольствием продаешь рыцарям оружие, – заметил Борс.

– Да я просто счастлив нажиться на них перед тем, как их сотрут с лица земли, – заявил Сабато. – Каким фанатиком надо быть, чтобы умирать за кусок голой скалы?

– Они пришли сюда воплотить волю Господню, благородно сражаясь с оружием в руках, – поправил его Борс. – И если мы не станем сражаться с мусульманами на Мальте, в один прекрасный день нам придется биться с ними в Париже, потому что главная их цель – завоевание мира.

– Мы? – изумился Сабато Сви.

– И твое время придет, уж поверь мне, – сказал Борс. – Скажу больше: рыцари, собравшиеся на острове, – самые доблестные воины, каких кто-либо видел в таком количестве разом. – Он посмотрел на Тангейзера. – Этот остров превратят в ад, а нас с тобой там не будет, чтобы пройти проверку на храбрость. – Он в волнении сжал похожие на бочонки кулаки. – Это грубо нарушает естественный порядок вещей.

– Матиас покончил с убийствами и войной. Мне казалось, что и ты тоже.

Борс пропустил слова Сабато мимо ушей и надулся, словно гигантский ребенок.

– По сравнению с этим заварушка в Сент-Квентине покажется плясками на Майский день.

– Нет, – сказал Тангейзер. – Поминальными свечами, какие ставят в церквях старушки.

– Значит, ты согласен со мной! – воскликнул Борс; надежда затеплилась у него в груди. – Этот красный корабль для нас – последний шанс сыграть свою роль. Давай упакуем экипировку и погрузим на телеги прямо сейчас. Судьба зовет. И не говори мне, будто бы ты ее не слышишь.

Тангейзер шевельнулся, потому что в нем тоже взыграла кровь, ему было тяжело видеть в глазах Борса упрек. На лице же Сабато, напротив, отражался ужас: он предвидел полное крушение своих планов. Тангейзер поигрывал кольцом – собственно, кубиком из русского золота, в центре которого была выпилена дыра. Тяжесть кольца придала ему рассудительности.

– Борс, – сказал он, – ты мой самый старый и самый надежный компаньон. Но мы трое уговорились вместе сделаться богачами, этим мы и занимаемся, этим и будем заниматься. Поднимемся ли мы или падем, сейчас мы заняты битвами совсем иного рода. Помнишь, какой ты придумал для нас девиз? Usque ad finem. Вместе до конца. До самого конца.

Борс оставил при себе свои мысли, вместо ответа осушив череп с вином.

– Однако, – продолжал Тангейзер, – Английский ланг будет рад по уши твоему приезду. Если ты хочешь воспользоваться этой последней возможностью – поезжай. Никто из нас не встанет у тебя на пути.

Тангейзер посмотрел в глаза Борсу – серые глаза, обведенные желтым вокруг радужки, глубоко посаженные на покрытом шрамами и морщинами лице. Если бы Борс решился отправиться на войну креста против полумесяца, Тангейзер отправился бы с ним. Борс этого не знал, он был не из тех людей, которые ждут от других жертв в свою пользу; зато Сабато слишком хорошо все понимал и сидел затаив дыхание. Дана принесла новый кувшин вина, прекрасно сознавая, что ее прелести будут высоко оценены этим собранием. Борс издал невнятное рычание и снова наполнил свою кружку.

– Может быть, это не случайно, – заметил Борс, – что я единственный необрезанный за этим столом.

– Подобное несовершенство хотя бы можно запросто исправить, – сказал Тангейзер.

– Сначала тебе придется отрезать мне голову.

– Любая из этих процедур наверняка улучшила бы тебе настроение, – заявил Тангейзер. – Ну давай же, выдай нам свой ответ, старина. Ты с нами или с этим фанатиками?

– Как ты уже сказал, у нас соглашение: подняться или пасть вместе, – проворчал Борс. Он поднял кружку. – Вместе до самого мрачного конца.

Сабато Сви облегченно выдохнул.

Тангейзер поднялся.

– Что ж, пойдем займемся доставкой товаров.

* * *

У себя в комнате Тангейзер переоделся в шелковый камзол цвета бургундского вина, отделанный золотыми полосками. Прицепил меч работы Джулиана дель Рея с серебряной головой леопарда на рукояти, потер рукой отросшую щетину, вместо того чтобы побриться. У него не было зеркала, но он точно знал, что будет самой заметной фигурой на берегу. Борс прокричал его имя снизу, с улицы, прибавив несколько ругательств, и Тангейзер поспешил к нему присоединиться.

Восемь двухколесных повозок, запряженных волами, ждали на улице. Огромные животные стоически переносили жару. Повозки были нагружены порохом, бронзовыми ядрами, ивовым углем и свинцовыми чушками. Борс нетерпеливо ждал, сидя на своем гнедом, а Гаспаро держал под уздцы Бурака.

Тангейзер спросил:

– Гаспаро, как дела сегодня?

Гаспаро был крепкий парень шестнадцати лет, застенчивый и безгранично преданный хозяину. Он широко улыбнулся в ответ, сконфузившись от чести быть спрошенным. Тангейзер похлопал его по спине и повернулся к Бураку, чья искренняя любовь наполняла его бесконечной радостью. Бурак был теке-туркменский конь из оазиса Ахаль; эта порода издавна почиталась священной и именовалась нэсэн – сам Чингисхан ездил на таком скакуне. Подвижный, очень выносливый, удивительно грациозный, конь держал голову высоко, с прирожденной величественностью. Он был цвета только что отлитой золотой монеты, а хвост и короткая, собранная в кисточки грива – пшеничного оттенка. Тангейзер растил его на бараньем жире и ячмене и держал бы коня прямо в таверне, если бы на это согласились его партнеры. Бурак опустил голову, и Тангейзер нежно погладил его.

– Нет тебя прекраснее, – сказал Тангейзер; Бурак всхрапнул и мотнул длинной шеей.

Тангейзер сел верхом и, как обычно, тут же ощутил себя Цезарем. Бураку не требовались удила, так чутко он реагировал на самое легкое прикосновение. Взаимопонимание всадника и коня было полным. Бурак тронулся с места так, будто весь поход был задуман им лично, вслед за ним возницы щелкнули хлыстами, волы натянули постромки, и, с всадниками во главе, весь караван повозок покатился через гавань.

Хотя вообще-то Сицилия на дух не переносила иноверцев и инакомыслящих, Мессина, за тысячелетие перевидавшая дюжины завоевателей, была открыта для иностранцев, мошенников и предпринимателей всех мастей. Это была независимая республика, густо населенная, как Рим, и обращающая на последних завоевателей, испанцев, которые тут же попытались обобрать остров до нитки, так же мало внимания, как прежде она обращала на римлян, арабов, норманнов и прочую публику. Эта гавань была темпераментна и богата, как и находящаяся всего в паре миль, по ту сторону пролива, гостеприимная Калабрия, принимала негодяев всех мастей и в громадных количествах. Губернатор за один этот год насобирал здесь и отправил испанской короне столько богатств, сколько весь остальной остров давал лет за пять. Что касается церкви, святая инквизиция собрала здесь целый легион, занимавшийся похищениями людей и убийствами; в эти отряды входили рыцари, бароны, купцы, ремесленники, преступники разного ранга и еще, хотя об этом не говорили вслух, изрядное число городских полицейских. Для людей вроде Тангейзера, желающих сколотить состояние, это место не знало себе равных.

У побережья Мессины была прекрасная гавань в форме полумесяца, защищенная укрепленными дамбами и пушками монументального Арсенала, возвышающегося над морем. За ним поднимались старые городские стены. Очертания башен и колоколен расплывались в послеполуденном жарком мареве. Просторные доки топорщились лесом мачт, рей и убранных парусов, в искрящемся свете, отражающемся от воды, сновали вдоль берега баржи, нагруженные корзинами и тюками. Не считая разрезающих воду рыбачьих лодок и каботажных судов да еще испанского галеаса, патрулирующего в виду берега, море было пустынно: почти все мореходы в эти опасные дни выжидали, пока планы Великого турка станут понятнее.

Верфь рыцарей-госпитальеров располагалась в полулиге от «Оракула». По дороге Тангейзер со своим отрядом, грохочущим по булыжникам мостовой, миновал свечные мастерские и канатные дворы, лавки со специями и гранитные мастерские, бордели, лавки денежных менял и пьяные притоны, похожие на его собственный. Они ехали мимо торчащих грузовых кранов, которые приводили в движение рабы, шагающие внутри гигантских колес с перекладинами; мимо вытащенных на берег для ремонта галер, от которых несло паклей и смолой; мимо продавцов еды, жарящих требуху под двускатными крышами, с которых в качестве украшения свисали туши только что освежеванных ягнят; мимо подметальщиков улиц, лопатами сгружающих навоз в вонючие, облепленные мухами тележки; мимо безногих нищих, босоногих мальчишек и попрошаек; мимо женщин, торгующихся с продавцами-лоточниками; мимо компаний важно вышагивающих bravi, гнусно ухмыляющихся и прячущих в рукавах ножи; мимо тысяч голосов, сыплющих проклятиями, и тысяч голосов, огрызающихся в ответ. Колоссальная лестница возможностей, уходившая вдаль, насколько видел глаз, напомнила Тангейзеру, что Сабато прав: они пока еще не богаты. Он решил зайти на обратном пути к капитану Димитрианосу выказать свое почтение и договориться о том, чтобы на его долю загрузили необходимую для путешествия провизию.

«Куронн» был длинным и узким по форме судном, сто восемьдесят футов[31]31
  Фут – англосаксонская мера длины (около 30 сантиметров), в Средние века употреблявшаяся и в Южной Европе, как и другие английские по происхождению меры длины и веса (дюйм, фунт и др.).


[Закрыть] от носа до кормы и всего двадцать в ширину. Этот корабль, как и все корабли рыцарей, был построен, чтобы быстро двигаться и атаковать. Корпус судна был выкрашен черной краской, а огромные латинские паруса были кроваво-красного цвета. Вытканные на парусах золотые восьмиконечные кресты слепили глаза. Встречать корабль пришли в верфь и стояли сейчас на берегу в своих длинных черных накидках человек двадцать рыцарей Религии. У всех у них поверх ряс были надеты мечи, и, судя по их виду, они были готовы к любым неожиданностям. Тангейзер решил, что они из тех, кто только недавно прибыл из самых отдаленных монастырей ордена, и действительно в некоторых рыцарях явно угадывалось немецкое или скандинавское происхождение, а другие были похожи на испанцев или португальцев. Они по очереди подходили обнять стройного брата, стоявшего между ними. Когда тот повернулся, чтобы поздороваться с очередным рыцарем, Тангейзер узнал Оливера Старки. Их глаза встретились, Тангейзер приветственно отсалютовал и улыбнулся. Смущение отразилось на худощавом лице Старки, но потом он тоже улыбнулся и кивнул, после чего повернулся к братьям. Тангейзер двинулся к Борсу.

– Давай-ка сначала договоримся с капитаном, а брата Старки отыщем позже.

Когда Тангейзер ступил на главный трап, Борс предостерегающе положил руку ему на плечо. Три человека спускались с корабля; солнце светило им в спины. Двое были в рясах доминиканцев, причем вместе они смотрелись забавно, поскольку один из них и в длину, и в толщину был в два раза больше другого. Вслед за ними шел юноша лет двадцати, похожий на испанца, худой как палка, одетый в прекрасный черный камзол. У него были порочные глаза и такой же рот, и всем своим видом он походил на убийцу. На поясе у него висели и меч, и кинжал. Осанка у высокого монаха была как у принца, а потупленный взор – как у нищего. Он двигался прямо на Тангейзера; когда он ушел с освещенного места и оказался в тени корабля, Тангейзер разглядел лицо этого человека и почувствовал, как все внутри него сжалось.

– Людовико Людовичи, – пояснил Тангейзер другу.

– Инквизитор? – уточнил Борс.

Мир, в котором жил Тангейзер, был очень широк на взгляд обычного человека, но при том очень своеобразен. И как раз из-за этого своеобразия для самого Тангейзера этот мир был меньше карты, на которой он располагался. Но другая карта, на которой отмечались злодейства, была меньше мира. Тангейзер почувствовал, как натянулась кожа у него на голове.

Он произнес:

– Людовико отправил Петруса Грубениуса на костер.

Борс взял Тангейзера за плечи и попытался отодвинуть его с дороги Людовико.

– Прошлое есть прошлое. Давай-ка лучше займемся делами.

– Я был скотом, а Петрус сделал из меня человека. Он был мой учитель. Он был мой друг.

– Глуп, кто вечно помнит врага, с которым не может сразиться.

Тангейзер уступил силе Борса и отступил на шаг назад, но он не сводил взгляда с лица инквизитора и видел, что Людовико теперь тоже внимательно изучает его. Низенький монах, болезненного вида человек с надменным лицом, истекающий потом под двумя тяжелыми сумками, прошел мимо них с таким видом, будто бы обходил сочащуюся вредными миазмами навозную кучу, но Людовико в самый последний миг остановился, обернулся и почтительно поклонился Тангейзеру, указав на своего взмокшего собрата.

– Позвольте представить вам брата Гонзагу, легата нашей Священной палаты в Мессине.

Тангейзер помедлил с поклоном, и недоумевающий Гонзага поклонился первым.

– Это Анаклето.

Бездушный юнец, похожий на испанца, удостоил Тангейзера холодным взглядом.

– А я фра Людовико. Но кажется, об этом вы и так осведомлены.

Голос Людовико обволакивал его, спокойный и глубокий, словно море в штиль. Однако в глубине его таились чудовища. Тангейзер указал на Борса.

– Борс Карлайлский. – Затем он коротко поклонился. – Капитан Матиас Тангейзер.

Людовико заинтересовался еще больше.

– Ваша слава опережает вас.

– Всяк кулик хвалит свое болото, – ответил Тангейзер.

Это туманное высказывание застало Людовико врасплох, его чувственный рот начал растягиваться в улыбку так, словно он делал это впервые в жизни. Обиженный возглас вырвался у брата Гонзаги. Анаклето смотрел на Тангейзера, как кот смотрит на залетевшую в амбар птицу. Борс наблюдал за Анаклето, беспокойно шевеля пальцами, которыми предпочел бы схватиться за нож.

– А вы философ, – произнес Людовико. – И весьма искушенный.

Несмотря на вновь разгоревшуюся застарелую ненависть, Тангейзер поймал себя на том, что ему симпатичен этот монах. Знак, что Людовико еще опаснее, чем он может себе представить. Тангейзер покачал головой.

– Ваша милость мне льстит. Я из породы счастливчиков, но я простой человек.

На этот раз Людовико засмеялся вслух.

– А я скромный священнослужитель.

– Значит, мы равны, – заметил Тангейзер.

На сей раз Гонзага с изумлением посмотрел на своего старшего собрата.

– Расскажите, откуда вы знаете меня, капитан Тангейзер, – произнес Людовико. – Если бы мы встречались с вами раньше, я бы непременно это запомнил.

– Я видел вас лишь однажды и давно, много лет назад. В Мондови.

Людовико посмотрел вдаль, словно извлекая из памяти картину во всех деталях, потом кивнул:

– Не считая меня, вы были самым высоким человеком на площади.

Его взгляд вернулся из прошлого, тень затаенного сожаления легла на его лицо. Тангейзер знал, что оба они вспоминают сейчас один и тот же столб пламени и одобрительные выкрики одной и той же дикой толпы.

Людовико произнес:

– Мир купается во зле и теперь, и тогда, и свидетельства деяний Сатаны можно видеть повсюду.

– Не смею вам возражать, – сказал Тангейзер.

– Зло поселилось и жило среди жителей Пьемонта, – продолжал Людовико. – Чистота веры была замарана войной и расцветшими повсеместно зловредными учениями. Было необходимо восстановить порядок. Я счастлив, что вашего имени не оказалось в числе тех, кто был признан виновным.

Тангейзер сплюнул на дощатый настил и растер плевок сапогом.

– Мои грехи слишком обыкновенны, чтобы привлечь внимание таких особ, как вы, – ответил он. – В Мондови вы убивали необычных людей. Людей, обладающих необычными знаниями. Как, например, Петрус Грубениус.

Загоревшийся в глазах Людовико огонек дал понять, что он помнит имя своей жертвы, но вслух он ничего не сказал. Тангейзер указал прямо на юг, в сторону Сиракуз.

– Недалеко отсюда когда-то был убит и великий Архимед, убит неграмотным римским солдатом, когда писал на песке математические формулы. – Он повернулся к Людовико. – Как радостно сознавать, что за прошедшие с тех пор века интерес римлян к ученым нисколько не уменьшился.

Никто из присутствующих здесь людей ни разу не слышал, чтобы инквизитора обвиняли в убийстве. Когда обвинение прозвучало во второй раз, и Борс, и Гонзага побледнели от потрясения.

Людовико воспринял все с невозмутимым спокойствием.

– Наградой мне торжество порядка над анархией. А сия последняя, столь враждебная доброму порядку, рождается из тщеславия ученых мужей. Тот, кто слышит Предвечное Слово, не нуждается в учении, ибо само по себе учение есть отнюдь не добродетель, а та дорога, что ведет в бесконечную тьму.

– Я согласен, учение не способствует обретению добродетели, и свидетельство тому сейчас передо мной. – Тангейзер чувствовал, что Борс сверлит его взглядом, но не собирался останавливаться. – Что касается тьмы, в нее ведут дороги и пошире, чем дорога знаний.

– Что доброго в знании, лишенном страха Господнего?

– Если Господу требуются доверенные смертные, чтобы заставить нас убояться его, скажите мне тогда, что это за презренный Бог?

– Я не доверенное лицо Господа, – возразил Людовико, – скорее посланник истинной церкви. – Он указал на рыцарей на дамбе. – Эти доблестные рыцари Иоанна Крестителя, чьи подвиги, я надеюсь, вы уважаете, пришли, чтобы защищать крест от багряного зверя ислама. Война, которую ведет наша матерь-церковь, еще ожесточеннее. Враги, ополчившиеся на нее со всех сторон, гораздо страшнее, они вездесущи и, что самое худшее, вскормлены ее собственной грудью. Война, ведомая церковью, исчисляется не неделями, не годами, а столетиями. И в ней решается судьба не армии, не острова, не отдельных людей, а судьба всего человечества на вечные времена. И моя задача в этой войне – не сеять страх, а защищать тот престол, вокруг которого Петр собрал паству Христа.

– Я в самом деле уважаю этих рыцарей, – сказал Тангейзер, – но только они пришли сюда скрестить мечи с храбрейшими воинами в мире, а не пытать слабых и не казнить кротких.

– В раю среди святых обретут они свою награду. Однако же и вы тоже носите меч. Если вы верите в глубине своего сердца – а даже до вашего сердца доносится глас Господень! – что вы избавите мир от зла, избавляя его от меня, тогда, прошу вас, прямо сейчас с легким сердцем выхватите ваш меч и нанесите мне смертельный удар.

Чем больше говорил этот человек, тем больше нравился он Тангейзеру и тем больше он верил, что ему действительно стоит избавить мир от величайшего зла, прикончив его на месте. Он улыбнулся.

– Я больше не стану тягаться с вами в словесной баталии, – сказал он, – вижу, мне вас не превзойти.

– Мое предложение вполне искренне, – заверил Людовико. – И ваш товарищ совершенно уверен, что вы собираетесь его принять.

Тангейзер посмотрел на Борса, который в самом деле напрягся, готовый кинуться на него. Заметив выражение лица Тангейзера, он успокоился и почему-то приобрел глуповатый вид.

– Я не ставлю целью своей жизни освобождение мира от зла, – сказал Тангейзер. – Скорее, я хотел бы стяжать богатство и толику знания, чтобы потом умереть под грузом всех тех пороков, которые сможет вынести мой хребет. Я давным-давно отвернул лицо свое от Господа.

– Поверьте мне, Он живет в вас так же верно, как живет во мне, – сказал Людовико. – И точно так же верно Он будет судить меня за мои деяния, как Он будет судить вас за ваши.

– Тогда, возможно, в Судный день мы окажемся с вами на одной скамье, бок о бок.

Людовико кивнул:

– О, и в этом тоже нам не приходится сомневаться.

Людовико бросил взгляд на Гонзагу, который не только был заметно потрясен всем услышанным, но еще и напрягал последние силы, чтобы не уронить зажатые в руках сумки. Людовико снова посмотрел на Тангейзера.

– Будем молиться, чтобы Господь в своем милосердии простил тогда нам наши прегрешения.

– Мне казалось, вы, священники, оставляете это право за собой.

– На этот счет имеются разные мнения, если говорить о теории, – ответил Людовико. – Священник может освободить вас от наказания, полагающегося за грех, обрекая тем самым на вечные муки, но если некой высшей властью будет постановлено, что грех состоит в ожесточении сердца, тогда искупить его возможно одним только раскаянием.

– Вам тоже есть в чем раскаиваться, – заметил Тангейзер.

– А кому из нас не в чем? – Он ждал, и Тангейзер согласно кивнул. Людовико продолжал: – И если раскаяние открывает врата милосердию Господнему, какой же разумный человек станет его избегать?

Тангейзер не отвечал. Людовико улыбнулся, но как-то меланхолически.

– Однако я отрываю вас от дел. Несмотря на ваше бессовестное богохульство, может быть, вы примете благословение скромного священника, прежде чем мы расстанемся? Это успокоило бы мою совесть, даже если не успокоит вашу.

Тангейзер бросил взгляд на Анаклето и уловил на его пухлых губках купидона тень усмешки. Он колебался. Но грубость была не в его натуре, поэтому он склонил голову. Людовико поднял руку и начертил в воздухе крест.

– Ego te absolvo a peccatis tuis in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.[32]32
  Отпускаю тебе грехи во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь (лат.).


[Закрыть]

Тангейзер поднял голову. Он осознал, что у Людовико самые холодные глаза, какие он когда-либо видел.

– Ассалам алейкум ва рахматуллахи ва баракатух![33]33
  Традиционный мусульманский ответ на приветствие.


[Закрыть] – сказал Тангейзер.

– Когда-нибудь мы встретимся снова, – произнес Людовико.

– Я принесу свои дрова.

Тангейзер смотрел, как уходит доминиканец, вслед за которым потрусил и Гонзага. Анаклето со своими волчьими ужимками замыкал процессию. Пройдя шагов десять, он многозначительно посмотрел через плечо. Тангейзер выдержал его взгляд, Анаклето отвернулся, и вся троица растворилась в сутолоке порта.

– Хочешь, чтобы всех нас вздернули на дыбу? – взвился Борс. – Никогда в жизни не видел такой глупости.

– Орел не охотится на червяков, – возразил Тангейзер. – Людовико наметил своей жертвой Религию.

– Видел я его лицо, когда он тебя благословлял, – настаивал Борс. – Будто посылает тебя на виселицу. Или на костер. Попомни мои слова, это благословение окажется проклятием.

Тангейзер похлопал его по спине.

– Благословение, проклятие… Я не верю ни в одно ни в другое, так что займемся делами.

Капитаном галеры оказался кавалер Джованни Каструччо, с которым Тангейзер был знаком, поэтому после краткого обмена любезностями их с Борсом пригласили на борт забрать чек на зафрахтованный груз с печатью и подписью покупателя и организовать погрузку товара, которая должна была занять остаток дня. Платеж будет переведен на их счет в банке Венеции – орден никогда не оставлял за собой долгов. «Куронн» отчалит с полуночным приливом; авангард турок мог появиться на горизонте в любой час, и Каструччо совсем не улыбалось прорывать их блокаду. Когда с делом было покончено, Тангейзер и Борс сошли по трапу на берег и обнаружили на набережной Оливера Старки. Тангейзер протянул ему руку, Старки пожал ее.

– Брат Старки! Вот нежданная радость.

– Тангейзер! – Старки развернулся, чтобы пожать руку и Борсу тоже. – И Борс де Карлайл!

Он произнес имя своего земляка с ироническим удивлением. И верно, прозвище Борса было несколько экстравагантно и вроде бы намекало на благородное происхождение – но что тогда говорить о «Тангейзере»? Они выбрали свои noms de guerre за бутылкой бренди в Милане, куда приехали, собираясь наняться на службу к Альбе. Не отмеченная на карте грязная дыра, откуда был родом Борс, хотя бы находилась недалеко от Карлайла, «Тангейзер» же был позаимствован из какой-то рыцарской баллады, из старинной трубадурской сказки, в которой речь шла о рыцаре, замученном женщинами и изгнанном в итоге из чертогов Господних. Но имя само по себе дышало силой, не важно, праведной или наоборот, и они гордились своими прозвищами и тогда, и сейчас.

– Что привело вас в Мессину накануне войны? – спросил Тангейзер.

– Вы, – ответил Старки.

– Если вам нужны еще люди, осмелюсь пообещать, что смогу найти еще несколько человек, хотя, надо признаться, почти все они пьяницы и подонки… – Он замолк, видя, что на лице Старки написано явное отсутствие интереса. – Но я совсем забыл о хороших манерах. Прошу вас, отобедайте с нами…

– Простите меня, Тангейзер, я не из тех, кто привык ходить вокруг да около. – Замешательство Старки было очевидно. – Я приехал не заключать сделку, а просить о милости.

– Вы в кругу друзей. Просите, и покончим с этим.

– Я приехал, подчиняясь строгому приказу великого магистра, чтобы просить вас встать на сторону Религии в войне против Великого турка.

Тангейзер заморгал. Украдкой покосился на Борса.

Борс поглаживал усы и облизывал губы.

– Короче говоря, – подытожил Старки, – великий магистр хочет, чтобы вы присоединились к нам.

– На Мальте?

– На Мальте.

Тангейзер уставился на Старки с таким недоверием и опаской, что Борс ударил руками по коленям и заревел от хохота. Он хохотал так раскатисто и так радостно, что моряки, убирающие косые латинские паруса, и портовые грузчики, истекающие потом у повозок, оставили все свои дела и принялись оборачиваться, пытаясь понять, что случилось.