Текст книги "Религия"

Автор книги: Тим Уиллокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 47 страниц)

– Снег с Этны? – спросил он. – А вы тут неплохо устроились. – Он поднял свой бокал. – Ваше здоровье.

Она пригубила ликер, глядя, как он одним глотком осушил свой бокал и со вздохом поставил его на стол.

– Исключительный напиток. Вы должны позволить мне взять у вашего слуги рецепт.

– Он наверняка впишет туда болиголов.

Тангейзер засмеялся, непринужденно и звучно, и она осознала, как редко за всю свою жизнь слышала мужской смех и каким упущением это было.

– Он считает, что я ниже его по положению, а он обязан мне прислуживать. Это плеть, которую он сам опускает себе на спину, но, надеюсь, вы простите меня за то, что я немного присыпал его раны солью.

Карла наполнила его бокал, обезоруженная такой прямотой. Наливая ликер, она знала, что его глаза неотрывно следят за всеми ее движениями, и задумалась, достаточно ли они изящны. Когда она ставила кувшин, тот задел бокал, бокал начал падать, и ужас сжал ей внутренности. Но его рука метнулась – именно так! – подхватила падающий бокал и поднесла к губам, не пролив ни капли.

– Вы так добры, – произнес он и выпил. – Итак, госпожа моя, я снова спрошу вас: чем я могу вам служить?

Карла не знала, как начать. Взгляд его чистых голубых глаз лишил ее дара речи.

– По моему опыту, – сказал он, – в подобных делах лучше начать с самого начала, это придает храбрости.

Она глотнула.

– Я приехала сюда шесть недель назад. И сразу же оказалось, что все двери для меня закрыты. И мне дали понять, что только вы моя последняя и единственная надежда.

– Я польщен, – произнес он. – Но вы должны сказать, что за дверь я должен для вас открыть.

– Я ищу способа добраться до острова Мальта.

Она хотела продолжать, но то, как напряглись и застыли черты его лица, заставило ее умолкнуть. И снова ей на ум пришло сравнение с волком. На этот раз – с волком, который услышал шаги охотника.

– Вы сознаете безрассудство, если не сказать глупость, подобного предприятия? – спросил он.

– Мне сотни раз объясняли, насколько это опасно, и в таких подробностях, каких я предпочла бы не слышать. Я знаю все о жестокостях турок и о мрачных перспективах, какие ждут жителей Мальты. Несмотря на то что многие стекаются в крепости, чтобы умереть, мне отказывают вправе избрать подобную судьбу для себя.

– Но вы явно стремитесь не в крепость и не на смерть.

– Нет. Я, разумеется, стремлюсь возложить на Религию ответственность за свою жизнь и благополучие, уменьшить их запас продовольствия и воды и вообще доказать, что я именно то, чем они меня считают: самодовольная и бесполезная женщина, у которой ума ни на грош.

Затаенный гнев, прорвавшийся в голосе, испугал ее. Тангейзер ничего не ответил, и она покраснела. Она поднялась, стиснула руки и отвернулась от него.

– Простите меня, сударь, но, как вы видите, я в отчаянии.

– Они неделями вывозили с острова лишние рты, тысячами, – произнес он, – и их можно понять. При осаде Сент-Квентина защитники крепости выставляли ненужных людей за ворота под копья врагов, где те погибали самым печальным образом.

– Я не стану спорить с вами. Я ведь лишний рот.

– Ради чего вы хотите попасть на Мальту?

Карла не оборачивалась.

– Я мальтийка. – Она никогда раньше не претендовала на это звание, потому что ее предки были родом с Сицилии. Но кажется, так будет вернее. – Она добавила: – Мальта мой дом.

– Никто не бежит в горящий дом только потому, что это его дом, – заметил Тангейзер. – Только если внутри осталось что-то особенно ценное. Что-то такое, за что не жалко отдать жизнь.

– Мой отец живет на острове, в Мдине.

Она давным-давно умерла для своего отца. И он тоже давным-давно умер бы для нее, если бы не боль в сердце, которую поддерживали воспоминания. Тангейзер ничего не ответил. Она понимала, что ее объяснения неубедительны, ей хотелось бы увидеть выражение его лица, но она так и не повернулась.

– Какая дочь не захочет быть рядом с отцом в такие смутные времена? – прибавила она.

– Вы хотите, чтобы я рисковал своей жизнью? – спросил Тангейзер. – Если вы намереваетесь подвигнуть меня на это ложью, вы хотя бы должны высказать эту ложь мне в лицо.

Она посмотрела на свои руки. Пальцы побелели. Но она все равно не оборачивалась. Она сумела выдавить:

– Сударь, вы так великодушно потратили на меня свое время. Благодарю вас. Наверное, теперь вы можете идти.

Она сделала шаг к двери, но он мгновенно оказался перед ней, загородив ей проход не только массивным телом, но и взглядом голубых глаз. Его лицо снова оказалось наполовину закрыто волосами.

– Я слышал, как вы играете на своей виоле, – сказал он. – После того как слышал истину в ее чистейшем виде, любая фальшь больно режет ухо.

Она опустила глаза, стараясь не выдать свое унижение и не разразиться слезами. Она не привыкла плакать. Равно как и выставлять себя такой дурой.

Она произнесла:

– Должно быть, вы презираете меня.

Он молча взял ее руку. Это прикосновение придало ей сил. Когда она осмелилась поднять на него глаза, она увидела на его лице непонятное сострадание, желание утешить ее, берущее начало в его собственном горе. Он мотнул головой, указывая на пышно украшенный потолок.

– Подобные комнаты были построены, чтобы произносить в них ложь, – сказал он. – Давайте вернемся в сад. Трудно лгать в окружении роз. И если то, что вы хотите сказать, горько, их сладостный аромат смягчит вкус.

Ей вдруг показалось, что ее сердце разорвется, если она не откроет его сейчас же.

– У меня есть ребенок. – Она замолкла. Перевела дух. – У меня есть сын – сын, которого я не видела с того самого часа, когда он родился.

Сочувствие в его глазах обрело более глубокие тона.

Она сказала:

– Это моя тайна и моя тюрьма. Это та дверь, которую, я надеялась, вы сумеете открыть.

– Пойдемте, – сказал Тангейзер. – Расскажите мне все.

* * *

Они сели в тени пальм под морским бризом, напоенным волнующими ароматами мирта и цветов. Она поймала себя на том, что смотрит ему в глаза. Он был прав. Здесь не было места лжи. И тайны казались бессмысленными. Но насчет последнего она все-таки сомневалась.

– Я труслива, – сказала она. Это, по ее мнению, точно не было ложью. – Вот что вам следует знать для начала.

– Трус не зашел бы так далеко.

– Если бы я рассказала вам все, вы стали бы презирать меня.

– Это игра, которую вы затеяли, чтобы вызвать во мне жалость?

Она замялась.

– Я всего лишь хотела сказать, что ваши страдания, в чем бы они ни состояли, наверняка больше моих, в которых я сама виновата.

– Не о моих страданиях сейчас речь, – заметил Тангейзер. – Но, чтобы успокоить вашу совесть, как мне кажется слишком чувствительную, будет довольно сказать, что я ценю жизнь во всей ее полноте, и я ею доволен. Что же касается злодейства, позора или бесчестия, ибо, кажется, какой-то из этих призраков не дает вам высказать все, что есть, будьте уверены – я совершал преступления, о которых вы и помыслить не можете. Я здесь не для того, чтобы судить, а чтобы решить, выполню ли я вашу просьбу, отвезу ли я вас на Мальту.

– Значит, это возможно? Несмотря на турецкую блокаду?

– Турецкий флот еще не прибыл. К тому же даже у самого шаха Сулеймана не хватит кораблей, чтобы перекрыть сорок миль побережья. Небольшое судно, хороший лоцман, безлунная ночь. Добраться до острова – самая незначительная трудность, с какой нам предстоит столкнуться.

Она поняла, что он мысленно уже разрабатывает план всего предприятия, и все в ней содрогнулось от любопытства, смешанного со страхом. В первый раз перед ней представала возможность действительно осуществить то, что она задумала. Она вдруг успокоилась, поскольку, когда речь заходила о делах практических, она гордилась своим исключительным здравомыслием.

– А какие еще опасности нас поджидают? – спросила она.

– Пока что оставим это, – сказал Тангейзер. – Мне нужно больше узнать о мальчике. Сколько ему лет?

– Двенадцать.

Тангейзер поджал губы, словно этот факт многое означал.

– Как его зовут?

– Не знаю. Честь выбрать ему имя выпала не мне.

– Вы можете рассказать мне что-нибудь еще? С кем он живет? Чем занимается? Как выглядит?

Карла покачала головой.

– Этот мир жесток к детям, – сказал он. – Откуда вы знаете, жив ли он еще?

– Он жив, – произнесла она пылко. – Ампаро видела его в своем волшебном стекле. – Она пожалела об этих словах, очевидно подтверждающих ее глупость.

Но он, напротив, был заинтригован.

– Эта девушка – кристалломант?

Она никогда не слышала такого слова.

– Кристалломант?

– Медиум между нашим и божественным миром, человек, который может через магический шар общаться с духами, постигать оккультное знание, предвидеть то, что еще не произошло.

– Да, Ампаро утверждает, что обладает подобными способностями. Ангелы говорят с ней. У нее бывают видения. Она видела вас, человека на золотом коне.

– Я не стал бы так уверенно делать подобный вывод, – сказал он. – Никак не хочу быть связанным пророчеством. Во всяком случае, пока.

Она кивнула.

– Вы правы, разумеется. Человек, которого она видела в стекле, был покрыт иероглифами.

Тангейзер отшатнулся, словно его ударили в грудь.

– Хотел бы я посмотреть на этот удивительный магический кристалл.

– Вы повергаете меня в недоумение, сударь, – сказала она. – Мне дали понять, что вы не особенно верите в Бога.

– В наши благословенные времена подобное утверждение может стоить человеку жизни.

– Я только хотела сказать, что меня удивляет ваша готовность поверить в видения Ампаро.

– Шарлатанов множество, но Ампаро совершенно бесхитростна. Хотя – чистое сердце не может служить защитой, когда речь идет об инквизиции. На самом деле подобная душевная чистота скорее проклятие. Я знал одного человека, обладающего подобным даром, и он заплатил за него. – Тангейзер на миг опустил глаза, словно воспоминание было мрачным. – Но ведь все мы затеряны во вселенной, которая бесконечно больше, чем нам дано познать. Или хотя бы представить.

Он посмотрел на Карлу.

– Мой друг Петрус Грубениус верил, что даже солнце – лишь горстка космической пыли, ничтожная в сравнении с окружающим ее пространством. То, что видно, то, что познано, ничтожно по сравнению с тем, что неизвестно, а большинство представлений о Боге основано на нашем невежестве. Ведь для того, чтобы существовали звезды и созвездия и чтобы они влияли на нашу жизнь, да и для ангелов добра и зла, царств и тайных сил, лежащих за пределами нашей досягаемости и выше наших мечтаний, не требуется какого-либо правящего божества. И даже нет нужды в идее творения, хотя это может показаться парадоксальным: но если у вечности нет конца, то, возможно, у нее нет и начала. То, что некий поток существует, – очевидно, потому что есть мы, гонимые, словно обломки корабля, по бурному морю. То, что в этом потоке имеется бесчисленное множество незаметных течений, тоже очевидно. Даже в слепом хаосе имеется смысл. А судьба – сеть, нити которой мы обнаруживаем, только когда попадаем в нее. Но религия, намеренно или нет, толкает легионы глупцов на то, чтобы называть друг друга дьяволами, отрицая внутреннюю сущность вещей. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его. Бог послал Своего единственного рожденного сына на смерть на кресте. Я молился и в мечети, и у алтаря, потому что мне приказывали так делать, и я подчинялся. Но я не услышал голоса Бога ни там, ни там и не ощутил Его милосердия. А в конце я слышал лишь истошные вопли тех, кто сжигал книги, и вой невыносимого ужаса.

Карла пристально смотрела на него. Она чувствовала себя еще более неуверенно, чем прежде. Но она поняла, что знает вещи, которые неведомы ему.

– Мне не хватает знаний, чтобы спорить с вами, – произнесла она, – но я точно знаю, вину за жестокость людей нельзя возлагать на Господа.

– Это утешает: я вспомню об этом на собственной казни.

– Милосердие Господне – это дар.

Она произнесла эти слова с такой убежденностью, что он замолк. И кивнул в знак уважения.

– Значит, я сделал недостаточно, чтобы снискать его, – произнес он. – Меня учили, что лучший способ достичь этого – бесконечное покаяние, которое так высоко ценит Римская церковь.

– Милосердие Божье нельзя завоевать. Оно может быть только лишь принято, и вами точно так же, как и любым другим, если вы откроете свое сердце. Если вы раскроете свое сердце любви нашего Господа Иисуса Христа.

– Без сомнений. – Он улыбнулся, от его улыбки на нее повеяло снисходительностью. – Но оставим эту тему на какой-нибудь другой раз и вернемся к нашему делу. Кто отец мальчика?

Она заколебалась.

– Монах.

– Вот как. Расскажите подробнее.

– Мне было пятнадцать лет, я была единственной дочерью своего отца. Моя беременность стала ужасным позором для семьи и, как мне сказали, ускорила смерть моей дорогой матери.

Тангейзер фыркнул, словно сочтя последнее утверждение явной выдумкой.

– Как бы то ни было, мой отец забрал ребенка, как только он родился. Я больше ни разу не видела сына и ничего не знаю о его судьбе.

– Довольно обычная история, – заметил Тангейзер.

Карла вздрогнула.

Он пожал плечами.

– Любой может оказаться в плену у страсти. Отцы на Сицилии ревностно опекают целомудрие дочерей. А когда дело доходит до того, чтобы отречься от плода сладострастия, – у священников здесь огромное преимущество перед остальными. Доки Мессины кишат такими подкидышами, участь которых обычно печальна. – Он сжал руку в кулак, подбадривая ее. – Но если ваш мальчик выжил, он будет сильным. Вы хотя бы представляете, куда его могли поместить?

– Подкидышей обычно относят в госпиталь «Сакра Инфермерия» в Эль-Борго, там им находят кормилиц. Когда они немного подрастут, мальчиков отправляют в camerata, сиротский приют, где они остаются до трех лет, а затем, если находится подходящая семья, их отдают на воспитание.

– Двенадцать лет, – задумчиво протянул он. – Долго же вы ждали, прежде чем пуститься на поиски своего ребенка.

– Как я уже сказала вам, я труслива.

Его рот исказила нетерпеливая гримаса.

– Та маска, которую вы надеваете, маска человека, лишенного храбрости, фальшива насквозь. Ваши поступки не соответствуют ей. Она вам не идет, и с ней вы не завоюете моей симпатии. Правда же, напротив, может помочь.

– Меня признали недостойной той прекрасной партии, которую готовил мне отец, – начала Карла.

– Ну, существуют же способы помочь такому горю, – сказал Тангейзер. – Засохшая кровь голубя или зайца, например, если потом ее увлажнить…

– Сударь, у меня вообще не было права распоряжаться собственной девственностью. Мдина – это не Париж, внебрачные связи там не приняты. Гнет, под которым я жила, был очень тяжел. Мои родители были против меня, и единственное утешение я находила в Боге, которого вы так запросто отвергаете. Повторяю, мне было пятнадцать лет. Мой брачный контракт с человеком, даже имени которого я не знала, к тому времени, когда родился ребенок, уже был составлен. Когда у меня забрали сына, я впала в глубокую меланхолию, и в таком состоянии меня погрузили на корабль, идущий в Аквитанию. Я не хочу вашей жалости. Больше всего мне необходим ваш опыт.

Она прервалась, чтобы сдержать клокочущий в груди гнев. Он ничего не говорил.

– Испанская корона, – продолжала она, – позволяет наследовать титул по женской линии, и вся моя ценность заключалась теперь в этом самом титуле. Мне повезло. Муж, которого подыскал брачный агент, оказался богатым престарелым вдовцом, он хотел чем-то подкрепить свое ходатайство на соискание титула, при этом он был так измучен водянкой, что хотеть меня не мог вовсе. Действительно, он умер через два года после заключения нашего союза. Однако же искомый патент был куплен у короля Франции до его смерти, и мой пасынок, который старше меня, сейчас именуется графом де Ла Пенотье. Я же по счастливом завершении контракта унаследовала состояние и доход достаточный, чтобы прожить безбедно до конца своих дней. Так что, как видите, сударь, я дочь того сословия, которое слишком цивилизовано, чтобы прибегать к помощи голубиной крови.

Горечь в ее голосе не укрылась от Тангейзера. Он склонил голову.

– Признаю себя достойным наказания и прошу прощения, – произнес он.

Карле в этот момент не нужны были его извинения.

– В свое оправдание, – сказал он, – позвольте мне сообщить, что еще в детстве я попал в мир, из которого женщины были исключены совершенно. В сообщество мужчин, которые едва ли подозревали о существовании женщин. Мужчины же, которые знали женщин, которые желали их, мечтали о них, имели право любить их, были слабыми. Янычары были сильными. И только когда я покинул их очаг, отказался от всех их верований и нарушил все обеты, оказавшись в Венеции, только тогда я снова обнаружил, что в мире существуют женщины. И из-за пробелов в познаниях женщины так и остаются для меня самой большой загадкой, так что до сих пор я время от времени, совершенно невольно без всякого умысла задеваю их чувства.

Ни один мужчина никогда не говорил с ней так откровенно. В его намерения явно не входило завоевать ее, но он это сделал. Из вежливости она произнесла:

– Никакие чувства не задеты, а если вам требуется мое прощение, я даю его. – Но она чувствовала, что такой малости ему не хватит, чтобы простить самого себя. Она добавила: – Почему вы рассказываете мне об этом?

– Я никогда не знал женщин так, как знают их другие мужчины. Именно по этой причине я выслушиваю вашу историю так, как не смог бы ни один другой мужчина.

Она смотрела на него, не находя, что ответить.

– Вы никогда не держали своего ребенка на руках, – сказал он. – Вы никогда не давали ему грудь. Вы никогда не протягивали ему руку, помогая преодолеть страх.

Она внезапно схватила ртом воздух, будто бы ее ударили, и отвернулась.

– Ребенку было отказано во всем, в чем нуждается ребенок, точно так же, как вам было отказано в том, в чем нуждается любая мать. У вас не было сил предотвратить это подлое преступление, но вина за него лежит не на тех, на ком должна лежать, не на тех, кто его совершил, она вечно с вами, могильным камнем давит вам на грудь. Иногда вы просыпаетесь среди ночи и не можете вдохнуть. Видите лицо своего ребенка во сне, и сердце ваше рвется на части. Его крик отдается эхом в пустоте, которую ничто на свете не может заполнить. И со временем осознание собственной невиновности начинает терзать вашу совесть с большей жестокостью, чем любое зло, какое вы когда-либо совершили.

Она повернулась к нему. Взгляд его был пронзителен, но лишен злости.

– Да, я выслушал вашу историю, – сказал он. – Я понимаю ее. И лучше, чем вы может себе представить.

Карла почувствовала, что ее душат слезы. Она сглотнула.

– Как вы можете говорить о подобных вещах с такой язвительностью?

– Не обращайте внимания, – сказал он. – Лучше я еще раз спрошу вас, поскольку вы мне не ответили: почему вы решили искать ребенка только сейчас?

Она взяла себя в руки, зажала в кулак чувства и откашлялась.

– Приблизительно три месяца назад шевалье Адриен де ла Ривьер останавливался в моем доме на ночлег – он направлялся в Марсель, где надеялся сесть на корабль, идущий на Мальту. Он знал о моем происхождении и был уверен в теплом приеме. Когда я узнала, что остров, скорее всего, будет сдан туркам, я поняла, что обязана отыскать своего потерянного сына. Не важно, чего это будет мне стоить, не важно, какой срок отмеряет нам Господь, чтобы быть вместе.

Тангейзер никак не дал понять, будто находит это нелогичным. Он кивнул, чтобы она продолжала.

– Я сказала себе, что это абсурд. Но той же ночью у меня было видение. Я видела Ее рядом со своей кроватью так же ясно, как вижу сейчас вас, Матерь Божью с младенцем Иисусом на руках. И в этот миг я почувствовала огромное успокоение. Я поняла, что отправиться на поиски сына – вовсе не нелепая причуда. Это воля Господня. Если я не допущу в свою жизнь хотя бы этой искорки правды, то так и буду до конца своих дней жить во лжи. Скажу вам, капитан Тангейзер, моя жизнь была сплошной ложью с того дня, когда я позволила им отнять моего мальчика и не сделала ничего, чтобы остановить их.

Слезы застилали ей глаза. Она испугалась, что он примет их за слезы жалости к самой себе, когда на самом деле это были слезы ненависти. Она утерла их. Тангейзер задумчиво смотрел на нее.

– Так вот, – сказала она, – я рассказала вам все. Теперь ответьте мне, возьметесь ли вы за мое дело и какова будет цена. Какой бы она ни была, я заплачу.

– Монах, отец вашего ребенка… – произнес Тангейзер. – Кто он такой?

– Неужели моя история все еще недостаточно скандальна, чтобы вы могли поделиться ею в своей таверне?

Тангейзер засмеялся, так же непринужденно и звучно, как прежде, и ее вдруг охватило внезапное желание ударить его.

– Чтобы позабавить собирающийся там сброд, потребуется куда более пикантная история, – сказал он. – Нет, я задаю этот вопрос не из пустого любопытства. Может быть, внебрачные связи у вас и не приняты, однако же на Мальте живет немало рыцарских бастардов. Если ваш любовник, я говорю в самом лучшем смысле этого слова, был госпитальером и если сейчас он среди тех, кто собрался защищать остров, лучше бы мне об этом знать.

– Он был не рыцарь, а монах, из другого монашеского ордена. Он бежал с Мальты без предупреждения, раньше, чем я сама узнала о том, что жду ребенка… – Она прервалась, чтобы подавить еще один сильный приступ гнева. – С тех пор я ничего не слышала об этом человеке.

– Он разбил вам сердце, – заметил Тангейзер.

Карла выжидала до тех пор, пока не уверилась, что голос ее не будет дрожать.

– Мне потребовалось много лет, чтобы забыть его лицо. Я забыла бы и его имя, если бы могла. Но если вы попросите меня, я назову вам его.

Он отмел ее предложение взмахом руки.

– В вас говорит гнев и боль незалеченных ран, – сказал он. – Но если он не байлиф[57]57
  Байлиф (бальи) – предводитель, глава ланга.


[Закрыть] одного из лангов или какой-нибудь другой высокопоставленный рыцарь, его имя меня совершенно не интересует. Забудьте его раз и навсегда.

Он поднялся со скамьи и прошелся между рядами роз. Затем остановился и повернулся к ней.

– Итак, ближайшая задача, если я все правильно понял, состоит в том, чтобы отправиться на Мальту, минуя турецкую блокаду, отыскать двенадцатилетнего мальчика, чье имя и внешность нам неизвестны, а затем с его молчаливого согласия, которого, кстати, может быть, он и не даст, вернуться с ним на Сицилию, не попав при этом на виселицу как дезертир или как шпион Великого турка.

Она смотрела на него, не в силах заговорить. Ее оцепенение привело его в недоумение.

– Разве я понял что-то неверно? – спросил он.

– Все верно. Просто мои надежды не простирались так далеко.

– Что это значит?

– Вы привезете моего мальчика обратно на Сицилию?

Он развел руками.

– А есть какое-то другое место, куда его надо привезти?

– Я никогда не загадывала в своих мечтах дальше того, как найду его и объявлю ему, что это я его мать. – Карла чувствовала, как сжимается горло. Она сглотнула. – Поездка на Мальту и миг встречи, может быть, с Божьего благословения, момент прощения, – вот все, что я осмеливалась себе вообразить.

– Все это, конечно, поможет вам искупить свой грех и успокоить свою совесть. Может быть, это даже принесет вам утешение и радость. Но все это не спасет вас и вашего сына от турецкой стали. То, что в этом возрасте он будет участвовать в сражениях, очевидно. Мальтийцы составляют основу гарнизона Ла Валлетта. На них придется основная тяжесть удара. И наибольшее число потерь.

Карле стало не по себе.

– Вы считаете, что в этой войне нет никакой надежды?

– Я бы так не сказал, хотя это отличное место для всякого храбреца, желающего с честью сложить голову. Но, должен заметить, если на турок ставят пятеро, на рыцарей Религии только один. Да и не важно, кто из них выиграет или проиграет: и победители, и побежденные заплатят за все большой кровью. Если вы не собираетесь совершить свое путешествие только ради того, чтобы посмотреть, как мальчик погибнет, нам придется похитить его.

– Похитить? – Его слова привели ее в ужас. – Разве это возможно?

Он снова сел на скамейку рядом с ней.

– Я провозил контрабандой грузы и покрупнее, и в более суровых условиях. Но для начала мы должны его найти.

– Я узнаю его, когда увижу, поверьте мне, – сказала она.

– Разумеется, – подтвердил он, явно не разделяя ее уверенности. – Но едва ли мы сможем просить Ла Валлетта, чтобы он отозвал из рядов защитников всех детей, чтобы вы смогли выбрать.

И так же быстро, как ее сердце воспарило, оно рухнуло в пропасть. Она проделала весь этот путь, веря в сказку, настолько поглощенная преодолением трудностей большого мира, что просто ни разу не задумалась о самых простых практических вещах. Она была глупа. Но Тангейзер глуп не был, сейчас это проявилось явственнее, чем когда-либо.

– Римская церковь надежно пустила корни среди мальтийцев, – произнес он. – Мальчика должны были крестить, законнорожденный он или нет, а его имя должным образом занести в метрическую книгу прихода. Если ваши сведения о приюте верны, в таком случае соответствующая запись должна сохраниться в книгах «Сакра Инфермерии».

– Но, как вы уже заметили раньше, мы не знаем его имени.

Усилие, какое он сделал над собой, чтобы ничего не сказать вслух, заставило ее еще явственнее ощутить собственную глупость.

– Это верно. Но вы должны хотя бы помнить дату его рождения.

– Последний день октября, тысяча пятьсот пятьдесят второй год.

Как и возраст мальчика, дата его рождения, кажется, что-то значила для него.

– Канун Дня всех святых,[58]58
  День всех святых празднуется 1 ноября.


[Закрыть] – сказал он. – Солнце в знаке Скорпиона. – Он покачал головой. – Какие странные пути, госпожа графиня. Воистину странные пути привели нас в этот сад над морем.

Он не стал ничего объяснять; прежде чем она успела спросить, что он имеет в виду, Тангейзер сжал руку в кулак:

– Ну почему вы не обратились ко мне раньше? Вы же пробыли здесь шесть недель? Мы могли бы съездить туда и вернуться обратно, не рискуя ничем, разве что утонуть во время пути.

Возмущение стиснуло ей горло.

– Но до сегодняшнего утра я понятия не имела о вашем существовании!

Подозрение промелькнуло на его лице.

– И кто же поставил вас в известность?

– Фра Оливер Старки из Английского ланга.

Она видела, как гнев вспыхнул в его глазах синим светом из самого сердца пламени, и она испугалась, что он оставит ее. Почему имя Старки вызвало у него такую реакцию, она не знала.

– Брат Старки очень высоко отзывался о ваших талантах.

– В этом я не сомневаюсь.

– В его письме…

– В письме?

– В его письме говорилось, что вы человек замечательных способностей, который не боится ничего и относится с презрением к любым законам, моральным, юридическим, религиозным. – Почему это должно было ему польстить, она не знала, но верила, что польстит. – Еще он сказал, что вы прежде всего человек слова.

– Этот англичанин гораздо искушеннее, чем я думал.

В итоге она почувствовала, что должна сообщить о чем-то полезном.

– Фра Старки сказал, что может на «Куронне» довезти нас до места.

Эти слова нисколько не улучшили его настроения.

– В этом я не сомневаюсь.

– «Куронн» отходит с полуночным приливом.

– Он уйдет без нас.

Он отмел прочь гнев и улыбнулся.

– У войны длинные руки, она сжимает своими пальцами мне глотку, но я все равно от нее ускользну.

– Но разве «Куронн» не самый надежный способ попасть на остров?

– Возможно. Только сделку с дьяволом лучше отложить до более безнадежных времен.

Он помедлил, словно на краю лестницы, с которой высоко падать. Затем кивнул.

– Доверьте все приготовления мне и забудьте о брате Старки. Я появлюсь самое позднее через два дня.

Ей потребовалось время, чтобы понять: произнося эти слова, он соглашается на ее просьбу. Она хотела заговорить, но не смогла найти слов. Тангейзер поднялся со скамейки и поклонился с исключительной галантностью. Он указал на дом.

– А сейчас, если это возможно, я хотел бы взглянуть на магический кристалл девушки. На ее волшебное стекло.

Карла встала.

– Мы еще не поговорили об оплате.

Он колебался, словно бы уже назначил цену, но она казалась ему чрезмерно высокой.

– Если я доставлю вас и вашего сына с Мальты живыми и невредимыми, я попрошу вас выйти за меня замуж, – сказал он.

Карла застыла. Ей показалось, она неправильно поняла его.

– Замуж?

Он казался сконфуженным.

– Обвенчаться. Заключить таинство брака. Стать моей женой и так далее.

Какой-то миг все в ней дрожало. Спящие импульсы зашевелились где-то глубоко в животе. Ее покачнуло, как от внезапно пришедшего опьянения. Она почувствовала, как его рука легла ей на плечо. Посмотрела на него. Его глаза были такими ясными, что в них невозможно было прочесть что-либо. Она не знала, что отражается у нее на лице, но он воспринял это как некую разновидность страха.

– Подобная просьба – конечно же, верх нахальства, – сказал он. – Однако мною движет не порочность и тем более не алчность. Даже слабый аромат благородного происхождения, который придаст мне подобный союз, окажется неоценим для моих дел. Цена, которую я запросил, высока. Учитывая разницу в нашем общественном положении, даже возмутительна. Но и риск, которому я подвергну себя по вашей просьбе, тоже немалый. Разумеется, мы сможем заключить контракт, у меня не будет прав на ваше состояние и на ваши доходы, на которые я и не покушаюсь. Более того, даю вам слово чести, что я ни в коем случае не воспользуюсь без спросу теми правами, которые получу в результате нашего соглашения.

Радость от собственной наивной фантазии испарилась. Это деловое соглашение, ничего больше. Они так же далеки друг от друга по характеру, и по положению тоже, как только могут быть далеки два человека. У нее нет права думать о нем плохо. К тому же она никогда не ставила мужчин особенно высоко. В обмен на то, что он обещает, цена совсем невелика. Но все равно что-то внутри ее, то, что начало возрождаться к жизни в этот последний час, увяло. Она старалась, чтобы голос ее звучал твердо, и слышала, что он звучит холодно.

– Вы неправильно понимаете суть благородного звания, – произнесла она. – Женитьба сама по себе дает только видимость обладания титулом, не больше.

– Но я смогу на законных основаниях называться графом, требовать, чтобы ко мне обращались «ваша светлость» или «мой господин» и выказывали прочие знаки почтения?

– Вне всякого сомнения.

– Тогда видимость тоже кое-чего стоит. Не важно, пусть будет одна лишь видимость, меня это вполне устроит.

– Отлично, – сказала она. – Мой титул один раз уже продавали. По крайней мере, на этот раз я сделаю это по собственному желанию.

– Значит, мы заключили сделку?

– Нужно позвать адвоката, чтобы подписать контракт?

– Пока что будет довольно простого рукопожатия.

Он протянул руку. Рука была большая и грубая, с мозолями от меча на ладони. Она в ответ протянула свою руку, но он попятился.