Текст книги "Религия"

Автор книги: Тим Уиллокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)

Рыцари тоже внесли свою лепту в общий сумбур, когда взорвали мост, соединяющий Эль-Борго с фортом Святого Анджело. Этот эксцентричный поступок еще много дней занимал умы людей в гарнизоне – гадали, результат ли это несчастного случая или же диверсии; на тот случай, если это все-таки преступление, рабов, помогавших подносить порох, утопили в канале. Когда впоследствии выяснилось, что подрыв моста был стратегическим ходом, призванным поднять моральный дух, логика оказалась слишком сложной для понимания большинства, поскольку теперь приходилось ежедневно переправлять тонны продовольствия в Эль-Борго на баржах. Но рыцари, как было известно всем, народ странный, а самый странный из них – преподобный великий магистр, который и отдал этот приказ.

Тангейзера продолжала волновать проблема, как добраться до спрятанной в Зонре лодки. В самые отчаянные моменты план казался ему детской фантазией, придуманной только для того, чтобы не дать ему сойти с ума. Борс никогда не заговаривал об этом деле. Карла тоже. Оба они, был уверен Тангейзер, считают его не заслуживающим особенного внимания. То, что они не верили в серьезность его намерений, было понятно. Просто они никогда не видели изящной фелюки, которую он тысячи раз видел перед своим мысленным взором, не ощущали в волосах морского ветра, уносящего их обратно в Италию.

Двадцать девятого августа был объявлен общий пост в память о дне усекновения главы Иоанна Предтечи. В противовес посту и, возможно, в качестве компенсации в пятницу вечером устроили пирушку, превзошедшую все, какие видел оберж до сих пор. Поскольку Борс был мастер устраивать вечеринки, то, наверное, и на всей Мальте никогда не бывало подобного. Повод вроде бы нашелся сам собой, может быть, внушенный каким-то предчувствием. Они пережили сто дней в этой адской пасти, что уже само по себе было достаточным поводом к безумному веселью. Женщины играли. Вино и бренди лилось рекой. Распевали песни и баллады. Карла исполнила джигу вместе с Мунатонесом, они были блестящей парой, и ревность и возбуждение вынудили Тангейзера уединиться с Ампаро в ванне; хотя он любил Ампаро сильнее, чем когда-либо, он не говорил об этом, сам не зная почему. Камни бессмертия закончились. Но пока продолжалась вечеринка, несмотря на все буйства, Тангейзер никак не мог отделаться от одной мысли, засевшей в мозгу. Лодка из Зонры манила его.

Дело шло к полуночи, растущая, почти полная луна давно уже поднялась на западе; несмотря на то что он был заметно одурманен опиумом и выпивкой, Тангейзер решился отправиться на разведку и переоделся в красный халат и желтые сапоги, снятые с тела погибшего сержанта сипахов.

* * *

Опьянение оказалось благом для Тангейзера. Без помощи наркотиков карабкаться вверх на триста ярдов по склону Сан-Сальваторе было бы слишком трудно. Но все равно он делал частые остановки, во время которых падал на спину и глядел, охваченный изумлением, на движущиеся по небу созвездия. На севере поднималась Большая Медведица, Орион оседлал оконечность Млечного Пути на востоке, Скорпион уже исчез за горизонтом. Вот только кто теперь был охотником, а кто добычей? И имеет ли это какое-нибудь значение? Всему на свете суждено пройти, как уверял Грубениус, даже сами звезды однажды исчезнут. Философия добавила вдохновения к тому, что уже было вызвано опиумом и алкоголем. Когда Тангейзер добрался до турецких позиций, он был так преисполнен самоуверенности и благодушия, что уже через какие-то минуты обнаружил себя сидящим у одного из лагерных костров с миской чечевичной похлебки и ломтем хлеба.

Это были анатолийцы, четыре простых парня, почти мальчишки, храбрые, но смущенные всем происходящим, как и большинство самых молодых солдат; Тангейзер слушал их меланхолические рассказы о проклятой кампании, их воспоминания о родных и любимых, которых они, возможно, уже никогда не увидят, их мрачные соображения по поводу того, в чем состоит воля Аллаха, и об угрюмом безразличии их командиров. Они были заброшены в лишенную растительности, враждебную землю, и, если для Тангейзера большим утешением служило усеянное звездами небо над головой, эти несчастные рекруты смотрели только на свой жалкий костер, будто бы один взгляд на мерцающую бесконечность мог лишить их той малости, какая еще оставалась от их душ и здравого рассудка.

Велись разговоры и о врагах, населяющих христианскую крепость, которые явно заключили договор с Сатаной, все как один, – ведь разве могут человеческие существа сражаться так, как сражаются они, не прибегая к помощи дьявола? Имя христианского чародея, Ла Валлетта, произносилось с суеверным ужасом. Ходили слухи, что его видели в самый глухой час ночи на стене, где он общался с демонами. Это он наслал холеру, выкашивающую их ряды. Рыцари Ла Валлетта были демоническими призраками, мертвецами, поднятыми из могил его заклятиями и чарами. Сам он умеет летать вместе со стервятниками и воронами. Убить его нельзя, потому что он продал душу дьяволу, и дьявол защищает его.

Тангейзер разуверил их, потому что был тронут их искренним дружелюбием, потому что их забросила сюда не колдовская сила – как и всех остальных, – а алчность императоров и королей и еще потому, что в их обществе, говорящий на их языке, он был единственный опытный командир и поднять их пошатнувшийся боевой дух было его первым движением и обязанностью.

– Ла Валлетт всего лишь человек, – сказал Тангейзер. – Наверное, великий и ужасный человек, но все равно просто человек. И его рыцари тоже обычные люди. Мужчины и женщины, живущие в городе, сражаются как дьяволы, потому что здесь их дом, земля их предков, а мы пришли отобрать ее силой. Разве мы сами не стали бы драться так же неистово за собственный очаг и свои семьи?

Они закивали и уставились в огонь; языки пламени взлетали к бескрайнему ночному небу и исчезали так же быстро, как и возникали, словно желая показать, что по сравнению с космосом, таким неумолимым и громадным, человеческая жизнь едва ли значит больше этого проблеска огня.

– Ибрагим, – произнес юноша по имени Давуд, поднимая голову, – завтрашний день станет последним для них? Или для нас?

– Завтрашний день? – переспросил Тангейзер.

– Большое наступление, – пояснил Давуд. – Решительная битва.

Осознав его слова, Тангейзер протрезвел. И решил разузнать что-нибудь еще.

– Нам уже много раз обещали последнюю, решительную битву.

Давуд скривился, соглашаясь с его словами.

Тангейзер указал в темноту, через седловину горы на Санта-Маргариту.

– Я здесь с Кирмизи Бейраком, – сказал он. Он много дней подряд наблюдал стоящие на том склоне красные знамена. – Мы должны поддержать львов ислама во второй волне.

Давуд поглядел на шрамы на лице Тангейзера и на его покалеченные пальцы.

– Ты уже повидал самое страшное, мой друг.

– Самое страшное? – повторил Тангейзер. Он отрицательно покачал головой. – Пока человек жив, самое страшное ждет его впереди. А что вам приказано на завтра?

– До сих пор Аллах был милостив к нам, мы стояли вон там, над заливом, – сказал Давуд. – Даже эти дьяволы не умеют ходить по воде. Но завтра мы пойдем в первой волне.

Анатолийцы обменялись мрачными взглядами. Тангейзер нахмурился, сочувствуя им.

– Все сразу?

Давуд махнул рукой на невидимую в темноте громадину горы Сан-Сальваторе.

– Все, кроме орудийных расчетов.

Сердце Тангейзера учащенно забилось. Он наклонился вперед и с безразличным видом подтолкнул наполовину обуглившуюся деревяшку в костер. Поглядел, как занялось пламя, и сказал:

– Нам, конечно, ничего не рассказывают. Но ты утверждаешь, что наш паша хочет задействовать резерв? Весь резерв?

– Да, время пришло, – подтвердил Давуд.

Резервные полки стояли на Сан-Сальваторе; помимо того, что они защищали свои осадные батареи, они еще и перекрывали дорогу любому возможному христианскому подкреплению вроде того, которое прошло маршем через склоны горы до залива Калькара в июле и с которым пришел Людовико. Но турки тоже не умеют ходить по воде. Чтобы двинуться в наступление на Эль-Борго, резервам придется отойти на юг, и тогда, не считая артиллерийских расчетов, дорога на Зонру – и к его лодке – окажется открыта. Во всяком случае, для компании из четырех человек. Тангейзер отыскал Полярную звезду; над самым краем холма на северо-востоке, в той стороне, где находилась Зонра, торчали рога Тельца. Небесный бык укажет им дорогу домой. Он подумал об Ампаро и счел это явным предзнаменованием. Тангейзер потянулся.

– Вот и мне пришло время уходить, – сказал он.

Совершенно детское выражение появилось на лице Давуда.

Отрывок из Корана всплыл в мозгу Тангейзера.

Он произнес:

– Одному Аллаху ведомо, когда настанет конец мира. Он тот, кто насылает дождь и знает, что творится во тьме. Ни одной душе не дано знать, что ждет ее завтра, ни одной душе не ведомо, в какой земле предстоит умереть. Только Аллах всеведущий, только Аллах знает все.

Четверо молодых людей восприняли его слова с благоговением, но испуг их от этого не уменьшился.

– Вы когда-нибудь бывали в битве? – спросил Тангейзер.

Он оглядел сидящих вокруг костра. Все четверо отрицательно замотали головой.

– Во время боя, – сказал Тангейзер, – держитесь ближе друг к другу, присматривайте друг за другом.

Все четверо внимательно смотрели на него.

– Когда кругом шум, дым, страх, обычно думаешь только о себе самом и об Аллахе, конечно, будь благословенно Его имя. Это естественно, но и смертельно опасно. Восемь глаз лучше двух, четыре меча лучше, чем один. Соберите всю свою храбрость, всю свою ловкость. Куда пойдет один, пойдут остальные, но не держитесь слишком близко друг к другу на открытом месте, иначе вы станете хорошей мишенью.

Он подождал, пока они усвоят мысль; они закивали.

– Берегитесь их греческого огня, летающих зажигательных снарядов. Ну и пушечных ядер тоже, они выскакивают на вас стремительно, как кобра, но если проявить проворство, их легко перепрыгнуть. И еще избегайте драться с христианами, одетыми в полный доспех, они, может, и не дьяволы, но их дьявольски сложно убить.

Они глядели на него так, словно он был Соломон. Их искренние лица тронули его. Тангейзер сунул руку в карман, достал заветную коробочку и выудил два камешка. Почему бы нет? Он достал кинжал, клинок в темных подтеках зловеще заблестел в пламени костра, а анатолийцы глядели, как Тангейзер делит на половинки отливающие золотом пилюли.

– У тех, кто идет в первой волне, мало преимуществ, – продолжал Тангейзер, – но запомните вот что. Ваша задача вызвать врага на бой – в конечном итоге погибая, – чтобы вторая волна могла добить его. Если вы доживете до того момента, когда подоспеет вторая волна наступления, отходите назад, но делайте это с умом, как карманник выбирается из толпы. Не паникуйте. Не бегите. Сохраняйте достойный военного вид. Подбирайте раненых товарищей, несите их назад на позиции. Несите их, не таясь. Если вы сделаете так, худшее, что вас ожидает, – порка, а лучшее – награда за благородный поступок. А теперь протяните мне правые ладони.

Они протянули к нему руки. Сейчас они послушались бы его, даже если бы он приказал им броситься в костер. Тангейзер положил каждому на ладонь по половинке пилюли.

– Проглотите это, когда будете подниматься на холм, когда сердце начнет бешено биться в груди. Но не раньше. У этого снадобья божественный вкус, и оно поможет вам унять страх. А если вам суждено отправиться в рай прямо завтра, это поможет сделать путешествие легким.

Он подумал, не спросить ли об Орланду, поскольку судьба мальчика не давала ему покоя, но здесь, на другом конце турецкого лагеря, о нем вряд ли кто-нибудь слышал. В любом случае он знал, что кавалерия силахадарв не участвовала в боях с самого первого дня. Не было смысла посылать лошадей на штурм крепостных стен. Тангейзер поднялся.

Молодые люди тоже встали и с благословениями распрощались с ним.

– Никому больше не рассказывайте о том, что произошло между нами, – сказал он. Они кивнули. – Ассалам алейкум, – произнес Тангейзер. И прибавил: – Да хранит вас Аллах.

Когда Тангейзер шел обратно, он видел лагерные костры на высотах Коррадино, его подмывало зайти и узнать, как там Орланду, и, может быть, посидеть и у его костра. Но он не стал и дальше испытывать удачу, да и до восхода оставалось мало времени. Пусть мальчик поспит. Ему и самому нужно отдохнуть. Возвращение через Калькаракские ворота прошло благополучно. Борс прикрывал его на подступах к стене и открыл для него боковую калитку. Прежде чем отправиться к Старки с последними сведениями, Тангейзер рассказал обо всем Борсу. Борс отнесся к его словам скептически.

– Дорога на Зонру будет открыта?

– И лодка дожидается нас, – заверил его Тангейзер. – Настало время паковать наш опиум и драгоценности. Отбываем завтра ночью.

– Все, что стоит у нас на пути, – последнее наступление Мустафы.

– На этом кровавом острове я пережил столько последних наступлений, что уже сбился со счету. Доверься мне, старина, и оно действительно станет последним для нас, как ни для кого другого.

* * *

Суббота, 1 сентября 1565 года

Бастион Германии – «Сакра Инфермерия» – пост Кастилии

На заре, как раз когда зазвучали призывы муэдзина, сто третий мусульманин, жертва осады, был вздернут на грязной веревке над Провансальскими воротами. Уже много недель никто из воюющих сторон не обращал внимания на этот ритуал, кроме, разумеется, самих жертв, однако же, если бы его вдруг не исполнили, смятение было бы так же велико, как если бы над воротами вывесили белый флаг, а не тело. В это утро, когда гарнизон готовился встретить свой конец, Тангейзер снова убедился в гениальности подобной мрачной практики, потому что, когда хлопнула веревка, весь гарнизон издал хриплый вызывающий вопль.

После того как виселица получила очередную жертву, в церкви Сан-Лоренцо началась служба, во время которой молили о спасении острова. В то же самое время капелланы, расставленные вдоль стены через равные промежутки, произносили мессу для всех солдат. В госпитальной палате и на задушенной болью площади перед госпиталем другие капелланы делали то же самое для раненых. Служба отправлялась со всей торжественностью, и, как и в последний день форта Сент-Эльмо, странное спокойствие охватило всех. Бояться больше было нечего. Единственное дело, какое им предстояло исполнить, – умереть. Когда последние «аминь» неслись к небесам, Ла Валлетт сделал следующий блистательный ход.

Серебряный крест ордена, который использовали во время крестных ходов, был пронесен по проходу Сан-Лоренцо, за ним пронесли священную филермскую икону Пресвятой Богородицы. Когда икона проплывала мимо, многие видели, как по бледным щекам Мадонны струятся настоящие слезы. Некоторые даже теряли сознание от экстаза. За иконой последовал меч святого Петра, крышка серебряного футляра была откинута, так что счастливчики могли краем глаза увидеть героическую реликвию, лежащую внутри. Наконец пронесли самое главное сокровище Религии, правую руку Иоанна Крестителя, хранящуюся в украшенной драгоценными камнями дарохранительнице. Почетный караул рыцарей, по одному от каждого ланга, нес эту последнюю реликвию, и возглавлял их сам Ла Валлетт.

Процессия вышла из церкви и двинулась по разбомбленным улицам, шествуя мимо госпиталя и поредевшего строя защитников, растянувшегося вдоль бастионов и стен. Все опускались на колени и крестились, когда мимо проносили священные реликвии, и каждый ощущал, как сила Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы, святого Петра и Крестителя наполняет сердце. Мысль о мусульманских псах, отсекших руку Иоанна Предтечи, вызывала волну гнева и удваивала силы каждого христианского солдата, стоявшего на стене. К тому моменту, когда процессия вернулась обратно в Сан-Лоренцо, боевой дух обескровленного гарнизона был так же неукротим, как в начале осады.

Тангейзер пропускал обряд евхаристии – он предпочитал иные, самые простые способы поклонения Богу. Но пока они с Ампаро искали Карлу, ему поневоле пришлось увидеть большую часть грандиозной процессии, прошедшей мимо, и он поразился тому впечатлению, которое произвело на него это зрелище. Получалось, что парад реликвий стоил лишней тысячи человек, а может быть, даже больше, потому что сражаться за себя – это одно, но сражаться за правую руку человека, который крестил самого Христа, – совсем другое дело. Ту самую руку, которой он погрузил Его в воды Иордана, ни больше ни меньше. Даже Тангейзер ощутил, как забурлила кровь, и задумался: может быть, жизненный путь Христа все-таки не был просто путем к Вознесению?

Тангейзер нашел Карлу на госпитальной площади, она сама, казалось, была на грани блаженства. Карла подносила чашу с вином к губам человека, обе руки которого были укорочены и замотаны пропитавшимися кровью бинтами. Карла казалась усталой и измученной, взлохмаченные волосы в грязи, выцветшее черное платье совсем истрепалось, но, когда она повернулась к нему и улыбнулась, Тангейзер был готов поклясться, что она никогда еще не была так хороша. Он осознал, что являться к ней вместе с любовницей было не слишком вежливо, но Карла восприняла это совершенно естественно. Он подумал, может быть, их договор удастся продлить и на время после заключения брака, но потом решил, что, даже если подобное и будет возможно, это лишь положит начало новым глупостям. Любить двух женщин одновременно… В сравнении с этим и война – сущий пустяк. Тангейзер отпустил Ампаро и принял по-военному деловитый вид.

Не успел он раскрыть рот, как Карла сказала:

– Надеюсь, вы хорошо выспались этой ночью.

Тангейзеру ее замечание показалось довольно ехидным, как, впрочем, и улыбка. Он еще на шаг отошел от Ампаро и разразился горячей речью.

– Если уж вы спросили, большую часть ночи я провел на ногах, – сказал он, – рискуя лишиться жизни или конечностей во вражеском лагере, когда старался приблизить осуществление нашей общей мечты.

– Нашей заветной мечты?

– Именно ее.

Карла окинула взглядом плотные ряды раненых, и он понял, что в ней ожили прежние сомнения.

– Из каждых десяти человек, которые с оружием в руках поднялись на защиту города, девять уже покойники или близки к тому, – сказал Тангейзер. – Вы служили им, отдавая больше души, чем требовали от вас честь, или долг, или даже сам Господь Бог. Если мы переживем этот день, у нас появится возможность послужить Орланду. И нам самим.

Карла взглянула на него. Он улыбнулся. Она кивнула. Он жестом подозвал Ампаро.

– Оставайтесь здесь и держитесь вместе, – сказал Тангейзер. – Никуда не уходите. Я вернусь с наступлением темноты. Будьте готовы.

* * *

Тангейзер выяснил, что этой ночью не только он совершал вылазку. В предрассветные часы Андреас де Мунатонес, певец, танцор и рыцарь Сантьяго из Астурии, возглавил отряд, спустившийся под землю по вырытым христианами встречным тоннелям. После яростной схватки в свете факелов саперы, мамелюки и лахимьи были повержены, две укрепленные балками турецкие галереи, змеями уходящие в сторону ничьей земли, забросаны снарядами с горючей смесью. Мальтийские саперы вытащили Андреаса из второй галереи с киркой, торчащей из груди, и отнесли его в Сан-Лазаро, где он скончался во время утренней мессы.

Подобные вылазки, несмотря на всю отвагу, не смогли предотвратить продвижения нескольких других тоннелей, набитых порохом, которые турки подвели под самую стену. Три заминированные шахты взорвались, принеся огромные разрушения, в качестве прелюдии к наступлению.

Тангейзер с Борсом, которые решили испытать судьбу в одном строю с северянами, видели, как рванули шахты, когда они подходили к бастиону Германии на левом краю христианских фортификаций. Внутренняя стена Кастильского бастиона, которую восстанавливали много мучительных недель, была уничтожена за мгновение. Между бастионами Италии и Прованса тридцатифутовый отрезок куртины обрушился в ров. Два десятка защитников были погребены под каменными завалами. На вершине холма Санта-Маргарита был развернут санджак-и-шериф. Огневой вал от турецких осадных орудий залил светом гребни холмов. И когда клубы дыма скатились вниз в долину и силы джихада в очередной раз объединились, тысячи гази ринулись через равнину Гранд-Терре, намереваясь осуществить волю Аллаха.

– Аллах акбар!

Равнина была похожа на озеро зловонной грязи, запекшейся под солнцем, однако за все лето не выпало ни одного дождя, а местные почвы были светлые. Запекшаяся темная корка, по которой мчались язычники, образовалась от свернувшейся крови и всего, что извергается из человеческого тела перед смертью. Пыль, которую взбивали ноги гази, была не землей, а высохшей кровью их погибших товарищей. Радужные рои трупных мух сине-зелеными спиралями завивались к небу, некоторые воины падали на бегу, проваливаясь по щиколотку в кишащие личинками ямы, не заметные сверху. Когда заработали пушки Религии, очередные десятки гази полегли тут же с чудовищными ранениями; раненые извивались в зловонной грязи, похожие на каких-то первобытных тварей. Но все равно отряды шли вперед. Когда они были в трехстах футах, дали залп мушкетеры, увеличивая их потери.

Тангейзер забил в дуло ружья новую пулю и утер лоб. Армия, надвигающаяся на них, больше не была неумолимой силой, которая изначально высадилась в Марсашлокке. Тенор мусульманского боевого клича был пронзителен, они выскребали собственную воинственность с самого дна изможденной души. Они шли на штурм стен уже не ради своего султана, не ради трофеев или славы, не для того, чтобы выразить ненависть к Христу, – подобные чувства вдохновляли их прежние атаки. Они шли сейчас даже не для того, чтобы увидеть лик Господа. Сейчас они рвались вперед, подчиняясь слепому стадному чувству, которое есть зло и проклятие всего человечества. Каждый из них двигался вперед, потому что так делал его сосед, и с точно такой же ни на что не направленной храбростью. Тангейзер взялся за затвор колесцового замка и прицелился.

Когда он уже был готов выстрелить, его внимание привлекла группа из четырех рекрутов, движущихся на брешь, где находился пост Кастилии. Они двигались, словно дети, потерявшиеся на некоем зловещем базаре. Тангейзер опустил ружье. Медное пушечное ядро пролетело над полем, и у него от беспомощной жалости стиснуло сердце, он видел, что ядро движется на эту четверку. Мальчишки тоже следили за полетом ядра, они взволнованно перекрикивали друг друга и смогли бы разбежаться, избегнув удара, если бы один из них не вцепился в товарищей. Но он вцепился, и они окаменели от ужаса. Они увидели (и Тангейзер тоже увидел), как ядро, оттолкнувшись от земли, подскочило на высоту колена и опрокинуло их одного за другим, прокатившись дальше. Один из них силился выбраться из беспорядочной кучи изуродованных тел, он вопил так же громко, как и его товарищи, хотя, кажется, единственный из них не пострадал. Он поглядел вниз на изломанные тела. Его вырвало. Затем он воздел обе руки к бастиону, нависшему над ним: его рот беззвучно раскрывался, словно он сдавался не врагу, а какой-то силе, более злобной и бесчувственной, чем все враги, вместе взятые.

Тангейзер узнал Давуда.

Сирийское длинное ружье Борса громыхнуло за зубцом стены, и голову Давуда окутало багровым туманом. Когда туман рассеялся, тело какой-то момент еще стояло, череп, наполовину срезанный, торчал обрубком, булькающим и непристойным, затем тело рухнуло сверху на все еще подергивающиеся тела товарищей, своим весом увеличивая их страдания.

Тангейзер отвернулся.

Он видел, как из-за поднимающегося в тысяче футах холма выдвигается и выходит в кошмарную долину вторая волна турецкой пехоты. Он оглядел стену. Языки пламени и дым за Галерным проливом означали, что форт Святого Михаила тоже осаждают. Напротив бреши в завале, бывшем когда-то бастионом Кастилии, обреченные останки первой волны турецкой атаки дрогнули, когда заполыхал греческий огонь. Тех немногих, кому удалось вскарабкаться на кручу, проткнули копьями или порубили на куски рыцари. Аркебузиры, стоявшие за зубцами стены, перезарядили ружья и выпустили залп по новой толпе атакующих. Подергивающиеся тела были затоптаны в грязь второй приливной волной. Стрелки-тюфекчи с левого фланга наступающих турок подошли на расстояние выстрела, они образовали огневой заслон, паля из своих длинных мушкетов. Звуки горнов двинули вперед третью волну наступления, которая последовала сразу же за второй. Теперь равнина Гранд-Терре пестрела яркими одеждами и хлопающими знаменами красного, желтого, зеленого цветов. Айялары, дервиши, мамелюки, азебы. Кровь в них бурлила, их кличи зазвучали уверенно, и их было так много, их сомкнутые ряды двигались так быстро, что пушечное ядро, прокатившееся через них, почти не оставило по себе следа.

Оливер Старки присоединился к Тангейзеру на бастионе Германии и привел за собой весь Английский ланг, обоих его членов, католиков, искателей приключений Джона Смита и Эдварда Стэнли. Каждый из них разрядил свой мушкет в толпу наступающих. Затем Старки прислонил свое ружье к амбразуре и достал меч. Он дышал непоколебимой безжалостностью, которая пугала особенно сильно, поскольку исходила от человека с внешностью ученого. Тангейзер заметил с тоской, что все германцы, шведы и поляки достают топоры и мечи.

– За мной! – приказал Старки братьям. – На пост Кастилии.

Они были более чем готовы. Старки поглядел на Тангейзера, словно ожидая, что тот скажет. Тангейзер указал на каменную насыпь поста Кастилии, где над общей свалкой свистели турецкие лассо, взлетали копья, оружие ближнего боя сверкало в лучах поднимающегося солнца. Подразделение одетых в кольчуги янычаров из второй волны храбро преодолело потоки греческого огня и теперь вплотную подошло к поредевшему и неуверенно держащемуся отряду христианских рыцарей. Еще одна рукопашная завязалась у подножия захваченной осадной башни, с верхнего яруса которой отряд мальтийцев и tercios осыпал толпу внизу градом пуль и зажигательных снарядов.

– Если Мустафа послал вперед Зирхли Нефера, едва началась битва, – произнес Тангейзер, – значит, он рассчитывает на скорую победу.

– Так мы опровергнем его расчеты, – заявил Старки. – Идем врукопашную. – Он обращался к двум десяткам, или около того, воинов Германского ланга. – Наши братья не устоят без нашей помощи. Заходим клином в тыл турок, сохраняя строй. Движемся по моему приказу. И помните: когда турки побегут, мы не станем преследовать их.

Тангейзер поднял ружье. Пулями он сможет каждые пять-шесть минут убивать по одному врагу, что гораздо больше, чем в рукопашном бою.

– Здесь от меня больше толку.

Старки не стал спорить.

– Как вам угодно, – сказал он.

– Стигматы Христовы! – воскликнул Борс, поглядев за парапет.

Приглушенный подземный гул достиг ушей Тангейзера, и он обернулся.

Прямо у него на глазах две широкие глубокие траншеи прорезали равнину Гранд-Терре, и столбы оранжевого пламени внезапно взметнулись высоко к небу, проносясь через передние ряды наступающих мусульман. Надвигающаяся орда в смятении свернула в сторону, но многие успели свалиться в разверзшуюся под ногами огненную пропасть – словно сам Сатана метнул стрелы с крыши ада.

Тангейзер тотчас же понял, что подземные галереи, выжженные Мунатонесом перед рассветом, провалились, не выдержав веса наступающих. Без сомнения, Старки тоже все понял, но это не помешало ему увидеть в случившемся знак Божественного благоволения.

– Вот оно, знамение! – воскликнул Старки. – Бог все еще на нашей стороне.

Борс заревел:

– За Христа и Крестителя!

Тангейзер посмотрел на него с ужасом. Весь Германский ланг ответил Борсу фанатичным эхом. Возглавляемые Старки и его англичанами, они с грохотом двинулись вдоль стены к лестнице. Тангейзер схватил Борса за руку. Борс вынул из ножен любимый двуручный меч и отрицательно помотал головой.

– Лучше молчи, – проворчал он. – Английский ланг не будет сражаться без меня!

Борс потопал вслед за соотечественниками. Тангейзер подавил внезапный спазм в животе. Пот, целыми пинтами стекавший у него по спине и по груди, вдруг сделался ледяным, и он задрожал под доспехами. Тангейзер прижал к плечу ружье, прицелился в толпу высоких белых шапок, надвигающихся на брешь, и выстрелил. Не интересуясь результатом, он прислонил ружье к стене рядом с остальными и вытащил из-за пояса перчатки. Сердце его упало. Он боялся той изнурительной работы, которая ожидала впереди. Тангейзер поглядел на восток, на гору Сан-Сальваторе. Турецкие шатры и палатки стояли опустевшие. Остались только артиллерийские расчеты топчу. Когда стемнеет, до свободы будет рукой подать, но пока что солнце только добралось до гребня Сан-Сальваторе. Когда Тангейзер уже надевал перчатки, его взгляд упал на золотой браслет, который он не снимал с запястья. Львы на нем по-прежнему скалили пасти. Поддавшись суеверному порыву, он снял браслет и прочитал арабскую надпись, выгравированную на внутренней стороне: «Я пришел на Мальту не за богатствами и не за славой, а ради спасения своей души».

Это утверждение казалось таким же неверным, как и раньше, однако девиз утешил его. Он снова надел браслет и натянул кольчужные перчатки. Потом вынул меч и направился к ступенькам. Миг спустя он присоединился к Борсу и остальным северянам в стальном клине. Борс захохотал при виде его, а Тангейзер от души обругал его в ответ. По команде Старки они забрались на каменную кручу, приведя в смятение отряд Зирхли Нефера, толпящийся у пролома, после чего объединенные ланги Германии и Англии ринулись в общую свалку.

* * *

Вскоре после полудня, и в страшной спешке, всех служителей госпиталя «Сакра Инфермерия» собрали в прачечной, и Карла слушала, как фра Лазаро передает приказ великого магистра: все раненые, которые еще способны передвигаться, обязаны отправиться на стены в помощь защитникам, и как можно быстрее.

Поскольку госпиталь давно уже принимал только тех пациентов, которые лишились конечностей или получили другие, не менее тяжкие увечья, этот приказ был встречен минутой недоверчивой тишины. Судя по выражению в глазах Лазаро, по сероватой бледности его лица, он вполне разделял общее смущение, но он получил приказ непосредственно от Ла Валлетта и уже как-то успел с ним свыкнуться. Никто особенно не ждал, что раненые бросятся в битву, но их требовалось одеть в шлемы и красные накидки – это было особенно важно, – после чего расставить по стенам, чтобы у Великого турка создалось впечатление, будто у христиан гораздо больше войска, чем предполагалось. Сотни женщин и детей уже стояли с копьями в рядах солдат. Сражаться до последней капли крови – это отныне не просто слова. Всем присутствовавшим в прачечной было приказано подготовить добровольцев и помочь им добраться до стен.