Текст книги "Украли солнце"

Автор книги: Татьяна Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

Достала из сумки ученическую тетрадку, вырвала листок.

Письмо писалось само, и под каждым словом Магдалина словно кровью подписывалась: кончена игра – кончена жизнь. И с последним словом вся кровь вытекла из жил, и вся энергия вытекла из души.

«Смерть страшна только телу. Душа её не мыслит. Поэтому в самоубийстве тело – единственный герой», – снова Цветаева. «Героизм души – жить, героизм тела – умереть».

Душа умерла, а тело, словно разумное, влекло её куда-то.

Ноги сами пересекли комнату, вывели из квартиры, ввели в лифт, мимо стражей пронесли её на улицу.

– Господи, помоги! – творили губы. – Господи, укажи путь ухода! Куда Ты ведёшь меня, Господи?

Слепая, глухая.

Почему же слышит стон? Почему же видит воспалённый взгляд, обращённый к ней? И сила, что увела её от Будимирова, буквально бросает к старику, распростёртому на тротуаре.

– Встать можете? Отсюда надо скорее бежать. – Осторожно приподнимает старика. – Обнимите меня за шею.

Старик виснет на ней.

Сумка с вещами, старик… – непомерна ноша, и вдруг слова: «Иди, мать». Кто произнёс их?

Чуть не падает под тяжестью старика. «Ещё шаг», – просит себя.

Дома тянутся без просвета справа и слева. И лишь голубой прямоугольник неба, сжатый домами.

– Вы знаете город? – спрашивает Магдалина.

И неожиданно сквозь хлюпающее дыхание связная фраза:

– До поворота налево, сразу направо в узкий проём между домами, люк.

У люка чуть не упала, задыхаясь.

Старик буквально сполз по Магдалине на землю и обеими руками ухватился за крышку.

– Чуть надавите вот там, – кивнул на противоположный конец. Секунда, и крышка приподнялась. – Сначала вы, – прошептал старик. – Осторожно, там лестница.

Глава седьмая

Слишком много обрушила на него Магдалина. Самому трудно было разобраться. Будимиров спешил к ней, чтобы она разложила всё по полочкам: и про тайну его рождения, и про Бога, и про их общее будущее, и про новую экономическую политику – её глазами.

Магдалины дома не оказалось. На столе – ключи и письмо. Не мигая смотрит на них.

Обманула? Оказалась хитрее самых хитрых? Прикинулась агнцем? Мать – для всех?

Осел в кресло. Заранее известно, какие слова написала: прости, что пришлось пойти на хитрость, прощай!

Ухнул в чёрную дыру прежде, чем дотронулся до её письма.

Ни руки не поднять, ни век. В нём пульсом бьётся страх жертв, в него свалены камни, засыпавшие в шахтах людей, и станки, которым жизнь дал. Выбраться из чёрной дыры можно, лишь убив Магдалину. Обезоружила, расслабила и предала. Более коварного удара никто никогда не наносил! Своими руками, как когда-то Дрёма…

Но сначала нужно её найти. В детстве ни от кого не зависел. Знал, где живёт Григорий, и, не подвернись под руку Дрём, убил бы его. А где в громадном городе искать Магдалину? Сам не найдёт! Скорее вызвать Ярикина, и сразу сотни «справедливых» кинутся на поиски! Он же не может протянуть руку к кнопке. Даже крикнуть не может. Мутится сознание. Белеет письмо на столе рядом с ключами.

Много прошло времени прежде чем, упершись в кресло налитыми тяжестью руками, он рванул к себе трубку. Стал раскручивать телефон, как аркан, будто собрался набросить на зверя. Зазвенели стёкла шкафов с посудой, люстра. Бросил телефон на пол. Сквозь черноту угадал Ярикина.

– Что прикажете? Что случилось?

– Убью! Расстреляю! Доставь! – обрушился на него. – Перекрой все выходы из города, все автобусы выпотроши, самолёты, машины. Все подъезды…

– Я понял, – раздался спокойный голос. – Доставлю живую или мёртвую.

– Живую!

Сам, своими руками… Сначала намотает на руки волосы и будет возить её по полу, пока все до единого не вырвет.

Швырял рюмки, тарелки на пол, а осколки, словно живые, проникали в него, раздирали плоть. И, чем больше бил посуды, тем больше тяжелел горечью. И стало невмоготу в огромной, чёрными огнями сверкающей столовой. Всей своей тяжестью повиснув на ногах, ожогом ощущая письмо в кармане, двинулся к двери – прочь отсюда. От Ярикина нет вестей, значит, успела сбежать.

Четырьмя одинаковыми глазами едят его стражи: что повелит? Они последние видели её. Торопливо вышла из квартиры? Не спеша? Какое было лицо? С трудом формулировались вопросы. И пропали. Поднял было руки – сокрушить часовых, уронил, нужна только она. С трудом дотащился до лифта, всей тяжестью навалился на палец, давящий кнопку.

Вышел во двор и остановился.

Уставился на дерево, как на нечто диковинное и противоестественное в его жизни. На это дерево глядела Магдалина, когда он вошёл в столовую. Небось, понравилось. Ветви падали до земли и поднимались до неба, укрывали весь двор. Всё сокрушающая сила, заполнившая его, кинула к дереву: стал ломать ветви. Они не поддавались – оказались жилистыми, лишь гнулись. Принялся выкручивать их, и казалось: ей руки выкручивает, и сейчас раздастся хруст!

– Что с вами? – Сквозь черноту с трудом узнал Варламова. – Я к вам с известием – переговоры о поставках… – Опустил кулаки на голову Варламова, а когда тот упал, стал избивать его ногами. И вдруг не увидел Варламова. Рухнул на колени.

Обжигающая горечь, боль укола, белый цвет халатов… Лечащий врач, сёстры. А Варламова нет.

– Пойдёмте, вы ляжете. После укола нужно лечь.

Сейчас он снесёт этих белых людей с лица земли! Попытался поднять руки, а они повисли беспомощные. По-прежнему наполнены тяжестью, но она не активная. Сознание гаснет.

– Дерево срубить. Солнце из города убрать. Траву убить камнем. Даю несколько часов. Мне подать самолёт, – костенеющим языком приказывает он. Называет село Магдалины и, поддерживаемый с обеих сторон, движется к машине.

Из черноты вызволил его звук. Ровный, спокойный гул мотора. Он летит? Куда он летит?

Медленно проясняется сознание. Магдалина. Её хитрость. Её ложь. Её предательство.

Он знает, её нет у Григория, она не захочет подставить под удар братца. А ему зачем Григорий? Убить? Но злобы, он чувствует, не хватит, она уже тает.

«Погибли невинные», «Вы – слепой вождь слепых», «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую», «Любите врагов ваших» – звучит её голос. И он понимает: Григорий ни при чём. Григорий не мог научить её коварству. Григорий не виновен. А невиновного нельзя казнить.

Проклятье! Что с ним? Почему, как попугай, он твердит её слова? Он избрал свой путь: чем больше убьёт врагов, тем меньше опасности будет подстерегать его: нужно предупреждать хитрость и предательства. Как это Григорий ни при чём? Он воспитывал её, это он сделал её такой хитрой и коварной. Расправиться с ним немедленно! Снова его заливает злоба. Жжёт сквозь пиджак письмо. Суёт в карман руку и открывает глаза.

Качается пузатый человечек на брелоке. Кто повесил здесь этого зелёного шута?

Кроме гуда моторов, никаких звуков. Он один – на своём диване.

Решительно достаёт письмо. Какую придумала хитрость?

В первое мгновение не может ничего разобрать – мелким почерком сплошь заполнен листок в клетку. Почему в клетку?

Он садится.

Не хочет видеть, гонит её, а она перед ним. И голос звучит:

«Разрыв между моими возможностями, Адриан, и тем, что хотелось бы мне сделать для людей, – пропасть, не смогу ничего: я буду пытаться спасать, ты – уничтожать. Ты оказался прав, жалость – не в помощь, во вред. Моя жалость, моя любовь не спасут никого. Только расслаблю людей.

Когда ты ушёл, представила себе день за днём. Я привыкла учить детей. А теперь вместо полной жизни четыре стены?!

Просто удрать от тебя не могу. Ты был другом Григория, самый смелый и сильный, ты – моя первая любовь. Мы с Сашей Гурской всюду следовали за вами, повторяли ваши «подвиги»: и крепость брали, и речку переплывали, и в овраг скатывались, и на лошадях скакали. Я хотела быть такой же, как ты: ничего не бояться и всё уметь. А потом узнала, ты убил нашего Дрёма. А ещё поняла: я не могу не бояться.

Мой путь подходит к концу. Вернуться домой, к Григорию и ученикам, нельзя: рано или поздно ты меня, а заодно и всех, кого люблю, уберёшь. Никому не прощаешь самостоятельности.

Колотыгин – тот, кого люблю. Но он не любит меня. А теперь увидел рядом с тобой и презирает. С ним не буду никогда. И он обречён: всё равно рано или поздно ты убьёшь его!

Остаться с тобой? Какой в этом смысл для тебя? Иметь в доме бессмысленную игрушку, до которой не дотронуться? Скоро я начала бы тебя раздражать, и ты взял бы меня силой! В твоей политике я – враг тебе. Зачем враг дома? Еду тебе готовят слуги. Какая роль отводится мне? Наблюдать, как ты уничтожаешь живую жизнь? А ты остановиться не сможешь никогда. Поверить в Бога, даже если захочешь, уже не сумеешь. Жить по Его заповедям тем более! Около тебя погибну. Поняла это, оставшись у тебя дома. Ухожу не от тебя – из жизни. И, хотя решение моё противоречит учению Христа и самоубийство – великий грех, я не сумею дальше жить, потому что от меня не зависит ничего. Я знала, мне жить – мало. Твоё самолюбие, твоя гордость не порушены. Умереть – не предать. Просьба одна: не мсти никому, главное – Григорию. Помоги ему пережить мою смерть. У него я единственный, близкий человек в жизни.

Твоя Магдалина».

Её голос замолк.

Шум мотора – тоже тишина. Он – в могиле.

Куда летит? Зачем?

Может, она ещё жива? Говорят, большинство самоубийц с первого раза не погибают. Лежит где-нибудь, мучается.

Срочно назад. Спасти. Служить ей. Он готов изменить политику. Чёрт с ней, властью. Лишь бы она была рядом. Не игрушка. Как же он не подумал?! Он построит ей школу, пусть учит детей. Он сделает всё, что она скажет. Быстрее в город!

Позвать кого-нибудь…

Нем. Бессилен. Не дотянуться до звонка, не выйти к людям. Чувствует, её уже нет, иначе почему он не может крикнуть, нажать кнопку? И ему без неё жизнь не нужна.

Позвать.

Опять Бог!

Однажды, когда отец сильно избил их с матерью, мать прижала его к себе, зашептала: «Помолись, сынок, прошу, тебе полегчает. Обратись к Богу, сынок, и Он спасёт тебя!»

Мать мучилась виной.

«Не судите да не судимы будете. Любите врагов ваших». «И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему. Просящему у тебя дай!» Он знал всё это от графа Гурского и о. Петра. Только прочно забыл. И сеятель из Библии! Вот почему свет. Вот в чём её сила. Вот почему он не мог, не смел прикоснуться к ней. Как же без неё теперь жить?

Самолёт пошёл на снижение.

Наконец о нём вспомнили. Лечащий врач. Озабоченная физиономия. Охранники.

– Пожалуйста, выпейте кофе.

Он послушен. Пьёт кофе. Съедает бутерброд. Что прикажет?

Он не знает. Из него вместе с тяжестью и злобой вытекла жизнь.

«Григорию помоги», – просит она. Всего одна просьба – не мстить, помочь. И прежде всего – Григорию.

Самолёт бежит по земле. Сядет он где хочешь, хоть на тропе в лесу; откуда хочешь – взлетит. Бежит, подпрыгивает. И останавливается.

Да, он прикажет. Доставить сюда Григория. Нет, сам не выйдет. Магдалины в селе нет. И графа Гурского нет. Магдалина сказала, граф – отец? Ерунда какая-то. Приснилось. Глаза, сказала, похожи, улыбка. Теперь это не имеет значения: узнать не у кого. Мать могла придумать.

Спинка дивана покорна, прижалась к нему. Какая тишина!

Как хорошо, что сюда не проникают степные запахи и благодаря плотным шторам он не видит ни сухих трав с цветами, ни домов-развалюх!

Когда Григорий окликнул его, вздрогнул.

Избегая жалкого взгляда Григория, кивнул на кресло против себя, протянул письмо.

Нужно попросить у Григория прощения.

Григорий смотрит мимо него глазами Магдалины.

– Чем я могу помочь тебе? – спросил Будимиров.

– Помоги себе.

– Убей меня, – попросил.

Григорий встал, положил на стол письмо.

– Я могу уйти?

В эту минуту вошёл Ярикин.

– Зря вы прилетели сюда. Ни в самолёт, ни в автобус она не садилась, случилось непредвиденное. – Ярикин разделяет слова резко, точно рубит воздух шашкой. – Ваш приказ не был выполнен сразу, потому что старик не мог стоять на ногах. И выполнен неточно: его просто выбросили за ворота, за что виновный уже понёс наказание. Выбросили, когда проходила…

– И что?! – воскликнул нетерпеливо Будимиров. И Григорий впился взглядом в Ярикина.

– Тот, кто выбросил старика, видел: женщина с длинными волосами едва шла, опустив голову. Когда я забил тревогу, было уже поздно. И она, и старик исчезли. Я прилетел к вам.

– Так, может, она жива? Старик остановил самоубийство?! Она обязательно захочет помочь ему! Я отпущу её домой. Я построю ей школу. Пусть живёт как хочет. Какого чёрта ты молчишь? – Григорий не сводит глаз с Ярикина. – Куда они делись? Ты нашёл их? – нетерпеливо спрашивал Будимиров.

– Я перешерстил весь город… – Ярикин развёл руками.

Глава восьмая

Прежде всего запах – мочи, пота, крови. Сырость.

Ступенек оказалось одиннадцать.

Зыбкий колеблющийся огонь свечи. В его причудливых изломах – испуганные лица детей и взрослых. Магдалина переводит взгляд с одного на другое, но разглядеть не может – слишком скуден свет.

– Ты принесла поесть? – тонкий детский голос.

В эту минуту старик тяжело опустился на землю рядом.

– Она меня спасла! – сказал в темноту.

– У меня нет еды, – растерялась Магдалина.

– Мама! – ткнулась ей в ноги девочка лет трёх.

Ещё минуту назад готовая умереть, сейчас, выронив сумку, жадными руками подхватила тощее, в острых рёбрах, тельце. Девочка тут же вцепилась всеми пальцами в её шею.

– Мамку убили, а где отец, никто не знает, – сказал звонкий мальчишеский голос из темноты. – Окса ревёт и ревёт.

И снова раздалось давешнее: «Иди, мать».

Они с Адрианом стоят над рекой. «Я рожу тебе много детей, – говорит Магдалина, – и все вместе будем сидеть за столом и смотреть друг на друга». «Я тоже хочу, чтобы у нас было много детей», – его живой голос. Отражаются их лица в воде.

Сколько раз потом приходила к реке, смотрела в воду!

Мельтешат в солнечной ряби рыбёшки, возникают лица – её, Адриана, детей, исчезают, снова проступают. Она – мать.

Странное имя – Окса. Прижала девочку к себе, не оторвать.

– У Ганьки тоже нет родителей! – тот же голос.

Сжавшись в комок, лежит на земле ребёнок. Ещё несколько детей сидят, прижавшись друг к другу, еле видны их очертания.

Мокрая земля. Сочится по стене вода.

И для себя неожиданно Магдалина говорит:

– Как нет мамы? Иди, Ганя, к нам!

Мальчик поднимает голову, роняет.

– Помирает! – комментирует смелый голос.

Магдалина, боясь споткнуться и уронить Оксу, чуть не ощупью идёт к мальчику. Смутно различает пушистую голову, говорит громко, словно мальчик глухой:

– Ганя, ты скоро поправишься, и мы с тобой будем играть. Теперь и у тебя есть мама! – шепчет она мальчику.

– Мою маму убили, а папы никогда не было.

Дети обступают её.

– Во что ты будешь с нами играть?

– Ты сказки знаешь?

– Ты не бросишь нас? Ты будешь и моей мамой?

– Ты принесёшь нам поесть?

Шея ноет от Оксиных пальцев, но боль эта сладка: впервые со дня смерти графа Магдалина ощущает себя живой, самой собой, может говорить, что хочет. И она говорит:

– Давайте для начала все по очереди расскажем друг другу о себе. Называйте имя. Должны же мы познакомиться?!

Шаги, шарканье, шорохи. И вот она – в кольце затруднённого дыхания, покашливанья, хрипов, запахов немытого тела.

– Меня с другими диверсантами привели убивать, а я жив! Упал раньше, чем раздался выстрел. Зовут Афанасий.

Свеча – за спинами. Магдалина силится разглядеть, но видит лишь широкие плечи да валик волос.

– Я есть хочу!

– Ты найдёшь моего брата?

– Дай хлеба!

– Я инженер с шахты, удалось сбежать, когда стали всех арестовывать. И я, и те, кого расстреляли, не виноваты, порода рухнула. Сюда добирался несколько недель, – слабый голос.

Невысок, худ. Зовут Ив. Маловато для знакомства.

– Меня зовут Саломея. Фамилия рядовая – Макина. Убили мужа и двух сыновей. Последнего, младшего, превратили в робота, я должна отомстить.

Только насыщенный ненавистью голос да библейское имя.

– Я был учителем географии и биологии, да не смог работать так, как требовали, ушёл из школы. За мной явились – определить на завод, я сбежал.

– Как же это ты, Эдик, смог сбежать? От них не убежишь, тем более, ты вон какой фигурный! – злой голос. – Меня зовут Карел. Я, вот, сбежать не смог.

– Тебя сюда на руках принесли?

– Можно сказать и эти слова. Очнулся в луже какого-то отсека. По мне крысы шныряют. Голову поднять не могу. Стал на себя кричать в голос: «Сопля, ленивый урод, приходи немедленно в норму!» Так кричал, что крысы разбежались. Ощупал голову, а она и не голова вовсе, а какой-то скошенный вправо кочан. Гематома. Не внутрь прёт, мозги не придавила. Значит, не помру. В юности собирался идти на врача, для начала взялся учить все интересные слова в медицинском справочнике. Решил избавиться от опухоли: намочу руку в луже, приложу к опухоли, скорее снова в воду. А как смог поднять голову, злостью поставил себя на ноги и пошёл искать выход. Услышал голоса, вот и оказался здесь. Так что ты не ври, что убежал, от них не убежишь. Кто, как, когда меня сюда принёс, понятия не имею!

– Факты, Карел. А врать никак нельзя, большой грех.

– Кто уж тут врать станет, Карел, тут не до вранья, тут душу спасаем, так я говорю, мать?

Магдалина вздрогнула.

Голоса слабы, чувствуется, сколько сил и мужества нужно людям, чтобы вступить в этот, видимо, первый общий разговор.

– Собирался когда-то стать большим человеком: в университете занимался сразу на двух факультетах, экономическом и философском, да с приходом Будимирова ученье кончилось, подался торговать лампами. Весёлое занятие!

– Какими ещё лампами, Троша, чего врёшь? Лампы нынче дефицит! – Откуда силы у Карела – столько эмоций!

– Керосиновыми, какими ещё?! Или у тебя дома были электрические? – пытается парировать Троша.

– Представь себе! Жил в самом центре.

– А что же ты такой сердитый, если вечерами сидел при свете?

– Не сердитый я, Троша, сильно злой. Доброта, Троша, нынче только вред приносит. В пацанах добрый был, а потом, как начала меня жизнь мутузить по мозгам да по сердцу, так доброта-то быстренько выветрилась!

– Всех нас, Карел, в этой стране жизнь потрогала, да не каждый, Карел, позволил себе разозлиться. Вон сколько нас тут, не из всех же злость вылезает!

– А ты, Троша, случайно не поёшь? – раздался женский голос. – Такой сочный бас! У моего отца такой был. Когда он пел, посуда звенела, мебель ходуном ходила.

– Как зовут тебя? – спросил Троша.

– Розой. Да на розу я совсем не похожа. Зато, как и ты, духом не падаю. Люблю петь. Отец заставлял: «Почаще пой, Роза, лёгкие и мозги чистишь, гонишь ипохондрию».

Голоса сразу родственные. Припавшая к ней Окса. Непонятно как очутившийся у ног старик, что привёл её сюда, со свечой в руке. Бледен, глаза закрыты. Огонь свечи мотается из стороны в сторону, освещает измождённые лица.

Карел оказался невысоким, сухоньким старичком, с ёжиком волос, похож на сердитого кота. У Саломеи – собранные в узел волосы, непримиримое выражение лица. Ив курнос, кареглаз.

– Я – оттуда! – Человек взглянул вверх. Лицо аскета. Красив южной яркой красотой, но сейчас походит на растерянную истощённую птицу со встрёпанными перьями. – Зовут Роберто. Меня схватили прямо в университете, привезли в большой дом, посадили в лабораторию и велели делать препарат. В напарники дали парня. Мне казалось, он следит за мной.

– Вас хорошо кормили? – едва слышный женский голос.

Роберто пожал плечами.

– Мне всё равно, ем без разбору. Наверное, нормально. Попался я в другом. Могу делать только то, во что верю, а когда понял, что от меня требуют, потерял и сон, и аппетит. Первая нерешаемая задача в жизни.

– И как же из положения вышли? – жадно спросила Магдалина.

– Я не дипломат, но тут сообразил: показать свои чувства нельзя – убьют, и я обязан изучить состав препарата, его действие на людей, чтобы попробовать найти ему противодействие.

– И нашли? Ты спасёшь моего сына?! – Саломея чуть не трясёт Роберто. – Обещай, что спасёшь.

– Пока не нашёл, – вздохнул Роберто, – но кое-что понял. Препарат отшибает память. Жизнь начинается как бы с чистого листа. Что-то типа сильной анестезии: отключает нервную систему полностью, а вместе с ней и большинство болезней. Известно, разрушают здоровье нервы. Главное его действие: чёткое исполнение приказаний. Большинство компонентов знаю. А те, с которыми работал напарник, всегда были под замком. Чтобы найти их и создать противоядие, так я назвал его, нужны условия: лаборатория и люди. К сожалению, время идёт. Боюсь, в голове не удержать! Увидел вас, – смотрит он на Магдалину, – и понял: мы все спасены, вы поможете!

– Как помогу? – удивилась Магдалина. – Я одна из вас!

– Я ждал тебя все эти годы! Родители погибли во время войны, жены, детей нет. Ты одна у меня…

– Меня зовут Тиля. – Толстая женщина, с ребёнком на руках, протиснулась между Роберто и Карелом. В совиных глазах треплется пламя свечи, чёрная шаль с бахромой прикрывает ребёнка, за неё с двух сторон цепляются мальчик и девочка. – Мой сын только что умер от голода. Вот старшие, они тоже умрут, если ты сейчас же не поможешь. Ты – мать Оксы. Наверное, ты мать и Гани, так?

– И моя, – сказал детский голос.

– И моя.

Она не понимает, что тут происходит.

Часто снилось: у неё много детей. Но слишком реальны запахи мочи, плесени, давно немытых, слабых от голода людей, сгрудившихся вокруг, онемевшая от боли шея, вода капает.

– Видишь, кто ты, – снова Роберто. – Ты для нас посланница. До тебя мы все лежали и умирали. А сейчас, смотри, головы подняли, даже встали! Каждый однажды прозревает. Вот я… долго мучился в той ловушке, терпел и стал бороться со своей отрешённостью от жизни. Изучал обстановку. Научился хитрить. Разработал план бегства. Скитался, прятался, голодал. Совсем стал доходягой. Нашёл меня Владим на свалке, привёл сюда. Но и здесь живу затаившись, в город не выхожу, повторяю и повторяю то, что никак нельзя забыть. И вот ты словно чудо. Ты поможешь мне создать противоядие, и мы расколдуем роботов. Ты должна осознать своё назначение.

– При чём тут я? Что могу? – Её бьёт дрожь под электричеством взглядов, сошедшихся на ней.

И вдруг… или кажется: яркий свет? Поток сверху. И слова: «…Да святится имя Твоё…» Так было в прошлой жизни, когда о. Пётр начинал вслух молиться и просил их повторять за ним. Она видела слова. И сейчас!.. «Господи, спасибо! – шепчет. – Наконец ты со мной! Наставь меня на путь: что делать?» – И слышит свой голос:

– Что будем делать? – И в свете видит о. Петра и графа. Этот свет тушит грязь и запахи. Магдалина облегчённо вздыхает и говорит уже уверенно: – Наверное, сначала нужно достать еду и помочь больным и раненым. Есть у нас врач?

– Есть-то есть. Зовут меня Жора. Ухом слышу болезни, точно ставлю диагноз, делал сложные операции. Да какой от меня прок здесь? Нет возможности промыть и дезинфицировать раны, даже йода нет. Сюда бегут голяком…

– У меня кое-что есть… перекись, болеутоляющее…

– Что же ты столько дней молчал?! – Жора пробрался к Роберто. Пшеничные волосы и ресницы, глаза почти прозрачные. И веснушки. Как они-то выжили в подземелье?

– Могу делать лекарства! – говорит Роберто.

Старик открыл глаза, но тут же снова на них упали веки. Магдалина погладила его по голове. Сказала:

– Надо бы добыть необходимые компоненты для лекарств. Где и как?

– Я работал фармацевтом, – подходит к ним немолодой, крупный человек. – Меня зовут Наум Гудков.

– Сейчас напишу, что надо в первую очередь! – Роберто с надеждой смотрит на Гудкова.

– Меня обвинили в том, что травлю больных. Если схватят, тут же превратят в робота!

– Есть выход, Наум! Сам не пойдёшь!

Наконец Магдалина увидела Владима, чётко отвечавшего на все её вопросы и спасшего, видно, не одного человека. Это был худенький, невысокий мальчик с радостными и дерзкими глазами, чем-то напоминающий Джуля.

– Скажешь, к кому идти, и дашь мне записку, Роберто напишет, что нужно, я и схожу.

– Не так сразу, я должен вспомнить, не знаю, кому можно доверять, кому нет. Вдруг тебя схватят и превратят в робота?

Владим засмеялся.

– Меня?! Да я не дамся.

Наум вздохнул.

– Я видел… одна минута, и всё, ты не человек. Пожалуйста, дайте мне время, я должен порассуждать сам с собой, проанализировать ситуацию. Как я понял, это единственный шанс, нельзя ошибиться…

– У меня знакомая работает в аптеке, она… мы… не важно. Там есть фармацевт…

– Сходишь к ней, Ив? – обрадовался Роберто.

– Я вспомню, потерпите немного, я вспомню, – тревожно говорит Наум. – Я обязательно вспомню. Чтобы наверняка! В аптеку тоже идти опасно. Этот фармацевт… не предаст ли…

– Успокойтесь, пожалуйста, – слышит Магдалина свой голос. – Я знаю, что такое страх… Он не в помощь, с ним надо бороться. Мы должны рискнуть. У нас нет другого выхода. – Она говорит, или её голосом – граф? – Страх парализует, а мы должны работать. Вы все тут до одного, и вы, Наум, – герои: не смирились, сопротивляетесь гибели, терпите…

– Как зайцы! – перебила её Тиля. – Мы – трусливые зайцы, умеем шибко бегать, вот и всё наше геройство. Хороши герои: залезли в яму, сидим и подыхаем.

– Вот и нет! Роберто повторяет то, что знает, чтобы не забыть, Владим спасает людей!

– Я верю, мы выживем! – восторженно говорит Троша. – У меня остался ключ от магазина. Принесу лампы и канистры с керосином.

– Представляешь, сколько ламп сюда нужно? – спрашивает Жора. – Ну, четыре, ну, шесть возьмёшь. А ещё керосин… как дотащишь?

– А ты со мной пойдёшь! И ещё смельчаков приглашаю. Чем больше людей, тем больше ламп и керосина.

– А где потом будем доставать керосин?

– Да на базе!

– Подожди, Троша. Допустим, вы толпой благополучно доберётесь до своего магазина, что уже сомнительно, улицы просматриваются! А как бойцы Возмездия воспримут исчезновение ламп? И где же это такое количество ламп понадобилось? Да не иначе как под землёй, где ж ещё?! И всех нас загребут!

– Что же ты, Наум, предлагаешь: подыхать?

– Подумать надо, я подумаю.

– Нельзя сидеть во тьме и голодать, из-за трёх-четырёх шума не будет!

– Всё равно это воровство! – тревожный голос Наума.

– Воровство?! – взревел Карел. – У нас отняли всё, скажи, своровали. И мы не можем вернуть себе хотя бы сотую часть своего?

– Не воровство – справедливость!

– Скажи ты, мать!

Она вздрогнула. Слово – магическое. Сразу рушится реальность, исчезают тело, жажда, она всемогуща и невесома. Все эти люди… – близкие! С удивлением слышит свой голос:

– Это ваше. И лампы, и лекарства. Больные должны выздороветь, голодные – наесться, униженные – осознать себя нужными. Хорошо бы достать тряпки, мыло, воду… Ночь святых действий. Бог благословляет вас! – Не она, во плоти, говорит, она передаёт людям волю Бога и произносит Его имя и на мгновение погружается в тишину. И тут же словно слышит голоса, повторяющие короткое, запрещённое слово «Бог», эхо возвращает его к ней. – Бог будет беречь вас в эту ночь! Каждый сделай, что можешь. Но только нельзя идти по одному, давайте подумаем, кто с кем…

– Я решил. Я знаю, на кого могу положиться, я иду! Мать объяснила. Я больше не боюсь. Мне поможет Бог!

Под взглядами людей она говорит:

– Спасибо, Наум. Спасибо всем! Но прежде, чем уйдёте, давайте дослушаем тех, кто ещё не рассказал о себе. Нам много чего нужно: тряпки, щётки, чтобы убраться тут, хоть какие лежаки, пока только бы для больных и детей, доски, чтобы построить уборные. Прошу говорите, кто что может достать.

– Я делал матрацы. Мне бы изменить внешность, попробовал бы пригнать сюда машину.

– И кто ж тебе разрешит?! – скептический голос.

– Так это фабричная! Мой кореш развозит матрацы по общежитиям и санаториям.

– Я могу менять внешность людей, так изменю, никто не узнает. Только для этого кое-что нужно, – говорит Роза.

– Я могу много еды принести. С кладбища!

– Взорвёшься, Владим! – Но в голосе Тили надежда.

– Не сможешь всех накормить!

– Я ж не один раз схожу! Не волнуйся, мать, всех накормлю! Уж я такой. – Мальчик вдруг погладил её по плечу. – А ты меня подержишь на руках? – спросил жадным голосом.

– Да разве мать удержит тебя? Ты вон какой у нас!

– Постараюсь покачать и тебя, – тихо говорит Магдалина. – Только, пожалуйста, будь осторожен, хорошо? А ты в школе учишься?

Он засмеялся.

– Ещё как! Родителей превратили в роботов, живут при заводе. Меня поместили в детский дом. А там старшие у младших всё отнимают, младших бьют. Воспитатели тоже нас лупят, наказывают – без еды оставляют. Я и убежал. А как нашёл кладбище, стал сыт. Там один подорвался, так я теперь прут вперёд себя пускаю. Принесу столько, сколько в мешки поместится.

Не успела ничего сказать, Владим растворился в темноте.

О кладбищах еды писал Адриан. Со всех сёл свозят мясо, яйца… гнить. Лишь бы людям не досталось.

«Господи, побереги мальчика!» – молит она и с удивлением слышит свой голос:

– Мы с вами проведём здесь электричество, найдём растения, которые смогут жить без света и кормить нас кислородом. Построим город. – И она рассказывает, какой. – А ещё мы теперь одна семья, давайте все на «ты»!

Разглядеть лиц не может, лишь дыхание – хриплое, рваное. Никогда её не слушало так много людей сразу. И никогда не жило в полной беспросветности столько надежды! Что же, в самом деле, сверху ей ниспослано назначение: она – мать и должна спасти всех этих людей? Она улыбается и, как граф, ищет взгляда каждого. Пусть не видит многих, но надежда стольких людей превращается в веру: все они выживут.

– Говорите, – просит она. – Почему замолчали?

– Ты говорила!

– Ты и правда думаешь: мы не погибнем?

– И нас никто не найдёт здесь?

– Так, есть желающие идти за лампами и лекарствами? – спрашивает Магдалина.

– Я иду в аптеку. Роберто, давай список. Я попробую!

– Я с тобой, Ив! Может, увижу что-то, очень нужное!

– Нет, Роберто! Категорически нет, – пугается Магдалина. – Кто найдёт противоядие? И Жоре нельзя, один врач на столько больных! Ив попросит девушку…

– Ха, жди! – усмехнулся Карел. – Как только поймут, что пропали лекарства, твою девушку, Ив, того!

– Что «того»? – пугается Ив.

– В робота превратят или расстреляют без суда и следствия! Не будет никакого второго раза! Раз – один, вы что, все дураки здесь? Или ты, мать, осознанно приносишь в жертву людей? Но тогда не лицемерь. Или мы должны сидеть здесь тихо, как мыши, и подыхать, или играть в героев!

– Я приведу её сюда! Я спасу её.

– Ха! – В это «ха» Карел вложил всё своё ехидство. – Побежала! Ты её спросил? Какие у неё обстоятельства? Больные дома или учится? Что это вы так легко решаете чужие жизни?!

– Вроде ты едва дышишь, откуда силы на агрессию?!

Лишь теперь Магдалина ощутила усталость и слабость. С той минуты, как улетела с Будимировым из села, бросив на произвол судьбы свою семью, она словно угорелая неслась, чуть не падая, головой вперёд, на возбуждении, на пределе всех своих сил. И вдруг сил нет. Что вообразила? С истощёнными людьми построила город?! Карел прав: этих спасать, тех – губить? Ведь погибнут все до одного, кто хоть чем-то им поможет! Напарник Наума, знакомая Ива, тот, кто возит матрацы. Никак нельзя жертвовать людьми! Карел прав.