Текст книги "Украли солнце"
Автор книги: Татьяна Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)
Когда-то Джулиан задавал, себе этот вопрос. За братом он тогда приезжал! О брате беспокоился! Ещё думал вернуть еду односельчанам. Стремился уйти от будней, в котором ему было тесно, как и в материнском доме. И слава понадобилась. Чего больше хотелось тогда… Теперь и не вспомнишь. Наверное, всё-таки – помочь людям! Почти сразу пожалел, что пришёл в город. В первом же цехе ощутил: не поможет никому, а пути назад нет. Лишь сейчас понял: истинная-то жизнь была в родном селе! Марика правильно как-то сказала: репетиций не бывает, все живут сразу начисто, без черновиков. А теперь и подавно – не выбраться. Теперь надежда только на Гелю. Может, в самом деле любит его?! И будут они жить в тепле и уюте до смерти. Всё равно выбора у него нет, он должен поверить в Гелину любовь, в Гелины слёзы, в Гелину искренность. Только Геля спасёт и его, и Любима, и Апостола.
– Вот. Тебе просил передать Адриан. – Геля протянула ему предмет тускло-стального цвета.
– Что это? – спросил не понимая.
– Саморегулирующийся. Поднимешь, нажмёшь вот здесь, и всё, – почти весело объяснила Геля. – Иди, Джулиан. Всё равно другого выхода у тебя нет. Как и у меня нет возможности быть ничем, кроме как его вещью. Не бойся. Я буду ждать. Здесь. На этом самом месте. Я ведь, правда, очень люблю тебя. А для тех… – она ткнула пальцем в землю, – выхода никакого, даже если они самые лучшие, самые добрые во всём мире. Они проиграли. Не ты, так другой. Нет впереди ничего у твоего брата. Чернота. – Геля обвила его горячим телом.
Пели птицы. Разливался в воздухе аромат цветов. Остро пахла свежестью листва. Мыслей не было.
Но вот Геля сняла с него свои горячие руки.
Он остался один. И внезапно понял: он предал Апостола. Апостолу конец.
Что за предмет дала ему Геля?
– Ты сказала, спасёшь Любима! – сказал с надеждой. – Его ведь можно привезти сюда? Ты обещала ничего не говорить Будимирову о моём друге. Почему ты молчишь? Я буду служить тебе до последнего дыхания. Помоги мне сохранить жизнь брату и Апостолу.
Геля снова заплакала.
– Я ничего не скажу Адриану, но я не знаю, дадут ли мне возможность быть с тобой, если ты не выполнишь его приказа. Сделай своё дело и скорее возвращайся ко мне.
Джулиан, наконец, понял. Главное дело: убить Любима. И Геля помочь не сможет, даже если захочет, потому что Будимирова не прошибить, потому что Геле тоже грозит смерть – за ослушание, а имена Будимиров всё равно вырвет пытками – у того же Гюста! Геля соврала: Будимиров убил Гишу. Прозвучали же слова: «Приговор приведён в исполнение!» И Будимиров был растерян, когда прозвучали эти слова: дядька унёс в могилу тайну, которую очень хотел узнать Будимиров! Неизвестно, какие муки пришлось бы принять дядьке, останься он жив: Будимиров не остановился бы ни перед чем, чтобы выбить эту тайну!
Медленно, покачиваясь, как пьяная, Геля пошла прочь от него. И волосы закрывали всю её спину, как у Маги.
Гиша сказал: Мага жива.
Она может спасти Любима. Только она может повлиять на Будимирова! Надо найти её!
Нет. Будимиров не простит ей исчезновения и убьёт её тоже!
Мысли сменялись, подкидывая спасительные ситуации, но… выхода не было. Убьёт он брата или нет, значения не имеет, брат обречён. И его ждёт смерть, если он откажется убить брата. Но сначала – убийство Апостола на его глазах, смирительная рубашка, электрический ток, изощрённые пытки. Григорий – первый, по его вине погибший. И Гелю он не должен был ни о чём просить. Судьба близких была в его руках. Брата предал в ту минуту, как остался у Гели. А брат и Апостол не остались бы!
Неужели Властитель прав, и он – полное ничтожество: его любовь к себе сильнее совести, многовековых традиций графских родов и со стороны отца, и со стороны матери? Неужели ему всё равно, как жить, лишь бы не умереть?!
Он жадно прислушивается к себе – пытается обнаружить живые чувства. Он помнит, щемило сердце, когда брат очнулся после очищения и узнал его. Как же тогда щемило сердце! И ведь когда потащили к выходу Гишу, он чуть с ума не сошёл от сострадания и горя! И сейчас… ему больно, он боится за брата и Апостола!
Нет же, Властитель врёт – он не подлец. Он попробует спасти их. Ему нужен Гюст. Гюст поможет разделаться с Властителем, без суда убивающим даже собственных друзей! Убьёт же Властителя он сам, чего бы это ему ни стоило, и отомстит за гибель своих дедов, бабок, всех родственников, за гибель отца в ненужной войне, за погубленную жизнь матери и Гишу, пронёсшего через страшные годы правления Властителя не тронутую подлостью совесть и доверчивую, верящую лишь в добро душу!
Глава десятая
Он позвонил снова, когда она уложила Григория и сидела возле него. Алина тоже сидела рядом.
– Мама, он мой родной дядя, да? – шептала она. – А Джулиан – мой родной брат, да?
Звонок помешал ответить.
– Мне надо тебя увидеть, – сказал Адриан. – Срочно. Алину с собой не бери.
Он не обнял, не поцеловал её как обычно. Впустил в квартиру и прошёл на кухню. Был очень бледен.
– Джулиан назвал моё имя, – сказал мягко. – И есть два варианта: в худшем случае меня расстреляют, в лучшем превратят в робота. Хочу обрисовать ситуацию. Роботы и Поль готовы. И готовы триста восемьдесят наших людей. Ты говорила, твои тоже готовы.
– Ты должен уйти со мной. – Голос выдал, дрогнул. – Ты не можешь остаться и ждать, когда тебя убьют!
– Я хочу попросить у тебя прощения. Я должен был сразу отправить Джуля к тебе, как ты просила. Ты была права. Его нужно было подготовить, он же ничего не понимал! А они применили все возможные средства для обработки. Отключили его. Он был не в себе всё это время.
– Я знаю. Гиша сказал. Но и Гиша, и Коля утверждают: он никого не называл.
– При них – нет. Передай Гише: я благодарен ему за тебя. Передай Гише, что всех вас я поручаю ему.
– Если мы все останемся живы! Без тебя это сделать будет трудно.
Они разговаривают обычными голосами. Они смотрят друг на друга.
– Прости, Мага, я не послушал тебя, – повторяет он. – И спасибо тебе…
Какая-то сила поднимает её.
– Я скоро приду, – говорит она.
– Ты приведёшь Алину проститься?
– Это что же ты так расквасился?! – Она прячет назад руки, готовые кинуться к нему, обхватить его, вцепиться в него, как когда-то в неё Окса, не пустить никуда. – Кто тебе сказал: это случится завтра? Ты же такой сильный. Прекрати истерику. – И она выходит из квартиры.
Но не в лифт идёт, а стучит к Роберто. «Господи, сделай так, чтобы он был дома!» И Роберто распахивает дверь. Отступает от неё, как от привидения.
– Ты?! Ко мне?! – У него дрожат губы.
И она спешит объяснить.
С каждым её словом гаснут в глазах слепящие точки.
– Что ты хочешь от меня? – спрашивает он уже нормальным голосом.
– Чтобы ты немедленно ввёл ему противоядие, чтобы на него не подействовал препарат.
– Мне нужно для этого хотя бы два дня. Все эти недели я готовил противоядие для уничтожения препарата в организме. Формулы – разные. Но я очень поспешу, обещаю тебе. Впервые за пять дней решил выспаться. Шёл в койку, когда ты постучала. Хоть душ принял! Совсем опустился. Сейчас пойду в лабораторию.
– Ну, пока, мне надо идти.
– Постой ещё минуту, я посмотрю на тебя, наберусь силы. Спасибо, что зашла.
– Ты больше не сердишься на меня?
– Я? На тебя? Нет, мать, я всё повторял и повторяю твои слова… ну, те – про «просто любить». И, кажется, научился. Перед сном желаю тебе спокойной ночи и слушаю твой голос. А утром говорю тебе доброе утро.
– Ты правда поможешь Адрюше? – прервала она его.
Роберто рассердился.
– Ты что там подумала?! Да я… да разве я могу конкурировать с ним? Да он – мой учитель! Да я для него…
– Ничего я такого не подумала. Я подумала, успеешь ли ты сделать?
– Если его схватят завтра, нет, не успею. Если будет у меня два-три дня, безусловно.
Она медленно спускалась по ступенькам.
– Господи, дай три дня моему Адрюше! Спаси моего Адрюшу! – шептала она. – Спасибо Тебе, Ты подарил нам почти восемь лет. Подари ещё три дня, чтобы мы успели подготовиться. – Она говорила вслух и вдруг услышала:
– Мама, с кем ты говоришь?
По другую сторону дверцы ждала её дочь.
Они припали друг к другу. И так стояли.
– Что случилось? – спросила Алина. – Ты хочешь, чтобы я пошла к папе?
– Да, – с трудом сказала Магдалина. – Я не хочу. Я хочу…
– С ним всё в порядке?
– Пока да.
– Ты меня, мама, сильно пугаешь. Это мой брат Джуль виноват в том, что может случиться? – вдруг спросила она. И быстро заговорила о другом: – Так много сразу у меня родных! Дядя Гиша крепко спит. Возле него я посадила Гулю. Пока она Лере не нужна. Правда, Коля с Жорой сейчас выясняют отношения, мне кажется, ты можешь понадобиться. А я всё жду тебя. Стою здесь и думаю: если бы я раньше знала, что Джуль – мой брат, я бы его сюда силой привела, вас бы не послушалась, и он бы не наделал столько ошибок! Почему ты, мама, от меня скрывала? Ты всё боишься, что я маленькая. Я, мама, совсем взрослая. И за меня не надо бояться. Джулю нельзя было идти в цех и вообще оставаться наверху! Я говорила папе…
– Лучше бы ты сказала мне!
– Нет, мама. Ты не смогла бы, а я сумела бы объяснить ему… почему нужно было бы идти сюда. А Джуль знает, что папа – его родной дядя?
– Нет! – качнула головой Магдалина.
– Почему, мама, вы взрослые – такие глупые? Как же можно было от него это скрывать?
– Он мог бы всех выдать!
– Никогда! Чужих – да, потому что совсем не подготовленный. А своих – ни за что! Он же очень одинокий был, совсем бесприютный, и ему так нужны были родные! Всё бы для него было по-другому! Не мог бы он свою мать и своего брата погубить, правда ведь?
– Этого я теперь не знаю, – вздохнула Магдалина. И добавила: – Первый раз мы с тобой разговариваем как подруги, а не как мама с дочкой.
– Это только начало, мама. Ну, проводи меня, чтобы ты не волновалась. Я поскорее уложу папу спать. Не волнуйся, ничего не скажу ему такого, он – в опасной обстановке и должен быть спокоен. Так странно быть без Джина! – улыбнулась она.
В эту ночь Магдалина решила не ложиться. Она опоздала помочь Джулиану не сделаться предателем. И теперь старалась вызвать лица графа и о. Петра, попросить о помощи, но почему-то никак не могла увидеть их. «Господи, помоги, молю Тебя! Помоги!» – повторяла и повторяла. И в какой-то момент, помимо воли, очутилась в постели. Уснула мёртвым сном.
Первые, кого увидела утром, были Коля и Жора. Они стояли в её дверях и смотрели на неё.
– Что случилось? – привстала она, не понимая, почему, как они очутились в её комнате.
– Мы решили, ты заболела. Меня к тебе Коля привёл. Не было такого, чтобы ты спала так долго. Как ты себя чувствуешь? – Жора напряжённо вглядывается в её лицо. – Это не у нас, это у тебя что-то случилось. Где Алина? Она в порядке?
– Господи! – испугалась она. – Я не знаю. Я ничего не знаю.
– Твой брат тоже спит. Он проснулся рано утром. Гуля напоила его чаем, и он снова уснул. Прямо сонное царство, – сказал Коля.
– Судя по тому, что вы пришли ко мне вместе, вы до чего-то договорились? – спросила она осторожно.
– Не мы. Лера. – Коля опустил голову, но тут же прямо уставился на неё своими чуть раскосыми глазами. – Она сказала, что сейчас ни за кого замуж выходить не хочет. Отец есть отец. Раз любит уже ребёнка, пусть заботится. А она вовсе не мать-одиночка, вон сколько у неё родных и нянек, обещают помочь. Ей же хочется разобраться в себе и в ситуации, встать на собственные ноги, получить профессию. – «Здесь, говорит, никто не будет тыкать в меня пальцем. И меня, и ребёнка будут любить просто так, потому что я – человек. А разберусь, скажу! Всё». Так и отрубила: «всё»! – сказал Коля. – Ты знаешь, мать, как с ней спорить. Молчит, молчит, вроде кроткая да безответная, и вдруг отрубит. Ну, я и решил идти с Жорой мириться. Пусть он повёл себя как… – Коля резко оборвал себя. – Впрочем, это ведь тоже её выбор. Со мной она ни целоваться, ни жить не захотела.
– Может, потому, что ты робел? – спросила бестактно она.
Коля мотнул головой.
– Нет, мать, не поэтому. Сейчас, после моего «подвига», как она это называет…
– Я тоже так это называю, – сказала Магдалина.
– …она смотрит на меня другими глазами. Но до «целоваться» далеко. Она сказала: волновалась обо мне. Представляешь себе?! Боялась, что погибну.
– Ты можешь рассказать мне о Джуле ещё раз? И о Будимирове?
– После Колиного монолога мне добавить нечего. Ты, мать, на нас рассчитывай! – сказал Жора. – Ну, я пошёл, меня больные ждут.
– Коля, отвернись-ка, я оденусь, – попросила она. Её словно вело из стороны в сторону, и стоило больших усилий не думать об Адриане и Алине. – Я слушаю, Коль.
– Его не били, не пытали, как других, но я понял, его поставили перед выбором: жизнь или смерть. Что-то он должен сделать для него ужасное, чтобы остаться жить. Но я уже не слышал что. Понял только: ему отключили память в первую минуту, как он попал туда, как роботу, а током и каким-то лекарством вернули.
Сохранить спокойствие. «Не думай, перестань дрожать! – кричала она про себя. И молила: – Господи, помоги моему Адриану! Господи, спаси!»
Глава одиннадцатая
Он не хотел быть жестоким, но в ту минуту, как появился облезлый, жалкий Григорий и принялся поучать его, злоба стала подходить в нём, как тесто. Она разбухала, словно в печи, накалялась и, наконец, вырвалась в слово «расстрелять». Это «расстрелять» не разрушило тяжести в нём. Он должен был убить Григория ещё тогда, в сопливом детстве, вместо Дрёма, как ему подсказывала интуиция. Мудрость уже тогда вела его. И не было бы ни Магдалины, ни сомнений, ни бессонницы. Это Магдалина с Григорием поселили в нём слякоть, какие-то допотопные чувства, которые мешают ему, мучают его. Уничтожить Григория, и сразу отомрёт в нём и Магдалина, которую Григорий вернул ему насильно и которая снова начала баламутить его.
«Расстрелять!» – продуманное, выстраданное им слово.
Как он ждал, ему скажут: «Приговор приведён в исполнение»! С этих слов начнётся выздоровление. Останутся государство и он, создатель и единственный хранитель этого государства. Но вместо слов «приговор приведён в исполнение» слова: «Магдалина жива».
Корчится от страха мальчишка. Кривятся рожи холуев. И никто в целом мире не знает, не понимает, что значат для него слова «Магдалина жива».
О, тогда спор ещё не кончен. Где она? Что делает в жизни? Спряталась от него в каком-нибудь глухом селе – под чужой фамилией и учит детей противостоять ему?! Сколько же детских душ она отравила за эти годы?! «И вот вышёл Сеятель сеять… Одно упало в терние и выросло терние, и заглушило его… Иное упало на добрую землю и принесло плод…»
Немедленно разослать во все самые глухие сёла своих людей с её портретом. Пусть волокут сюда на ковёр – живую или мёртвую.
И он увидел её здесь, на красном ковре, возле своих ног. Но она смеётся.
Она смеётся над ним!
Она жива. Ведь никто не сказал ему, что она – унижена, забита, слаба. Она плывёт по воздуху птицей. Она улетает от него по туннелю. Она – улыбается ему. Только ему.
Магдалина жива.
А может, Григорий соврал? Она мертва, а он на прощанье захотел помучить его?
И он приказывает вернуть Григория. Вернуть, чтобы узнать правду: жива или нет?
Он слышит такие желанные ещё целую жизнь назад слова: «Приговор приведён в исполнение». А потом слова «Она жива». Слышит и теряет сознание. Проваливается в бездну.
Это секунда. Какая-то секунда. Но она – водораздел между прошлой жизнью и новой.
Да, Григорий с Магдалиной бросают его с рук на руки, не дают ему ни на мгновение отдохнуть. Но он не позволит. Григорий солгал. Григорий сделал это нарочно – чтобы сбить ритм дыхания.
Голос Магдалины звучит: «Иное попало на добрую землю…»
Нет, не желает он слушать её. Он докажет ей, что нет доброй земли. Вот сидит перед ним мальчишка, подопытный кролик. И этот кролик своими руками убьёт собственного брата.
Глава двенадцатая
Ни лететь, ни ехать, ни идти – нажать кнопку лифта, и ты – с ними, с родными людьми.
Гюст наверняка всё это время не сидел сложа руки, подготовил людей и добыл оружие. Естественнее всего прийти к Полю, а Поль знает, где Гюст.
Джулиан подгонял лифт, хотя лифт и так шёл быстро. Был он в лифте один, а, несмотря на это, ощущал на себе взгляд.
Ну и пусть следят. Он имеет право идти в цех – раньше в этом заключалась его работа.
В цех буквально вбежал – так хотелось увидеть человеческое лицо Поля!
И лицо повернулось к нему – человеческое, точно Поль понял, как это сейчас Джулиану необходимо, или плюнул на собственную судьбу – застукают, и пусть! В лице этом, изначально страдальческом, проявилась радость, точно Поль долгожданного сына живым увидел. Но тут же потухла, и Джулиан понял: что-то неблагополучно.
– Здравствуйте! – постарался придать голосу равнодушие. Если и следят за ним, не поймут, как он рад Полю!
У того – землистое лицо. Сильно постарел Поль. Ещё больше похудел. Щёки впали, торчат скулы и обострился нос. В глазах – замешательство. И всё равно бесстрашно улыбается ему!
А кругом – вражеский лагерь, ни о чём не спросить. «Перестань улыбаться!» – закричал Джулиан про себя. Нахмурился и поспешил задать свой главный вопрос: где Гюст? Помнится, когда Эвелина экзаменовала трудолюбцев, Гюста из цеха отослали. Навсегда или временно? Забыл.
То ли Поль не захотел прочитать вопрос, то ли не смог – отвязался от Джулиана пустой фразой:
– Идите по цеху, ищите то, что вам нужно.
Догадался о присутствии невидимки? Или захотел исправить свою первую реакцию на их встречу и нагнал холоду!
Джулиан отошёл от него и про себя закричал: «Спасайтесь все. Не выражайте своей радости при встрече со мной! Апостолу и каждому, кто подойдёт ко мне с улыбкой, грозит смерть. Поль, придумай что-нибудь, спаси Апостола – срочно увези его подальше, спрячь! Поль, помоги!» Сумбурны, рваны фразы, и вряд ли Поль понял их: склонился над своим столом.
Гюст – на месте!
Теперь нужно хорошенько подумать, как подать знак. Лучше всего – записку. Нет ни ручки, ни бумаги. А к Полю возвращаться нельзя. Резким броском откинулся назад, вправо, влево – невидимки нет, поручиться может! Коснулся Гюста. Гюст обернулся. Джулиан отступил. Ни смеха в глазах, ни радости. Курточка – его, а Гюста нет.
Может, ошибка, и это вовсе не Гюст? Гюст в другом месте, просто дал поносить человеку свою куртку? Или научился, наконец, играть? Да нет, вовсе не играет, даже искорки не вспыхнуло в глазах. Это бывший Гюст.
«Что случилось?» – чуть не завопил Джулиан на весь цех, но прикусил язык. Это конец.
Ему дали передышку. Но, если он за несколько дней не выполнит задание, его уберут. В худшем случае – как убрали Григория, в лучшем – как Гюста. А разве это не смерть?!
Апатия овладела им. Он поплёлся домой.
Нужно заставить себя думать – делать то, чего никогда не шел, и чему хотели и, видимо, не сумели научить его Апостол, Кора и Марика. Нужно в чёткую мысль собрать разбредающиеся слова. Если мысль не получится, как же Поль и Апостол прочитают её?!
Марика считает: человек может победить любые обстоятельства и сам определить свою судьбу, как определила свою судьбу она! Значит, если верить Марике, выход есть всегда? И из сложившейся ситуации тоже?
Сейчас он придёт домой, сядет за стол, сосредоточится и найдёт этот выход.
Но одному побыть не удалось. Любим в середине рабочего дня оказался дома. Лежал на кровати лицом к стене.
Джулиан замер на пороге, не решаясь войти или просто окликнуть брата. Брат услышал звук закрываемой двери, повернулся. Маска вместо лица. Но, увидев его, вскочил, и в лице вспыхнула жизнь!
– Ты?! Господи! Какое счастье! Я думал, ты погиб. Люди сказали, тебя убили. Я, видишь, заболел, – сказал виновато. – Работать не могу. Жить без тебя не могу. – Дотронулся до Джулиана. – Ты? Ты! Ну, теперь мне ничего не страшно. А у нас тут такие дела! Меня раскрыли! Началось всё с бумаги. А потом мы провели реконструкцию станков, теперь они вырабатывают не совсем то, что раньше. И ещё у нас с Апостолом возник один интереснейший проект! – И другим тоном: – Почему не трогают меня, не понимаю, но, чувствую, скоро тронут. С Гюстом беда. – Любим жалко скривился. – Я виноват. Я тогда не понимал, надо было рискнуть. Кора сразу сказала, тебя украли наверх. Они с Гюстом решили спасти тебя. Апостол просил хорошо подготовиться, Гюст поспешил завести знакомство с одним из слуг верхнего этажа. Вроде бы надёжный парень, обслуживает самолёты. И я подгонял его! Кропус… – Любим виновато вздохнул. – Скольких погубила! Запомнила Гюста по цеху, много месяцев через своих верных людей наблюдала за ним, надеясь собрать богатый урожай. И собрала. В общем, захватила Гюста с бомбами: он не успел передать наверх. Апостол почему-то с самого начала сомневался в том парне с верхнего этажа. Может, тот «свой» парень как раз и донёс Эвелине на Гюста, а может, Эвелина проявила чудеса шпионажа?! Всё равно Гюст был обречён. Он так хотел спасти тебя! – Любим помолчал. – В общем, под руководством Эвелины его превратили в робота. Гюст смеялся, пел, кричал, сопротивлялся и только в последний миг заплакал.
Джулиан не смел глаз поднять на брата, не то что спросить о чём-нибудь, и лишь про себя перебирал беспомощные вопросы: работает ли лаборатория, есть ли в достаточном количестве противоядие, возможно ли спасти Гюста или за Гюстом даже сейчас ведётся наблюдение? Но если лаборатория и не погибла и есть противоядие, надежды на спасение брата нет: в запасе мало времени, излечения Гюста не дождаться.
Любим говорил не переставая:
– Теперь мне ничего не страшно, раз ты вернулся. У меня теперь столько сил! Начну жить сначала.
Джулиан раскинул широко руки, пошарил впереди, сзади – невидимки вроде нет.
– Что с тобой? – испуганно спросил Любим.
Во рту возникла горечь и не проходила, судорога свела члены, Джулиан боялся встретиться взглядом с братом. А тот взгляда искал. Когда-то казавшаяся роскошной, сейчас квартира, подаренная Властителем, показалась убогой. И сумеречный свет стоял в ней, как болото.
– Что с тобой? – повторил Любим растерянно. – Ты не в себе. Тебя опоили. Ты как на цыпочках стоишь, не дышишь. Могу я помочь тебе? Ты спас меня. Теперь моя очередь. Я так волновался за тебя! Кора несколько раз настраивалась на тебя, но не смогла прочитать твои мысли. Говорит, чернота. И Апостол, и Марика пробовали тоже. Ты всё это время спал? Ты был без сознания? Что они делали с тобой? Мне всё мерещились ужасы, тебя мучают, пытают, издеваются над тобой… Да, я совсем забыл, тебе письмо.
Джулиан пошёл в ванную, подставил голову под холодную воду, а спазм в глотке не проходил.
Сейчас идти бы вдвоём по степи – к солнцу. А потом сидеть бы всем вместе за борщом и лепёшками.
– Тебе плохо? – Голос брата сквозь шум воды глух.
Джулиан вытер голову и достал оружие. Никогда он не держал такую штуку в руках. Поднёс дуло к виску. И передёрнулся. Вот так, сразу, и умереть? Совсем молодым? Рука с оружием опустилась.
Вода продолжает литься, он сидит на краешке бассейна.
Как у матери жизнь кончилась, когда убили её родителей, деда и отца, как у Гиши она кончилась, так и у него кончается теперь, когда его вынуждают убить брата. Нужно найти мужество погибнуть.
Григорий говорит: «Сохрани себя». Сохранить себя – значит не совершить надругательства над собой: не поднять руку на брата. В этой ситуации выход один: убить себя.
Снова вскидывается рука к виску. И снова опускается.
– Тебе плохо? – тревожный голос Любима.
Прячет оружие, выходит из ванной. Брат даёт ему письмо.
– Я сейчас накормлю тебя. Ты, наверное, голоден? У меня есть макароны! – Он пошёл на кухню, загремел сковородой.
Письмо от матери.
«Ты канул, как в воду. Мы не знаем, что и думать. У Степаниды родился твой сын. Она не верит, что ты бросил её. Ждёт. У неё пропало молоко. Кормим мальчика коровьим. Я взяла их к себе в дом. Но сама я плоха. Все глаза проплакала о тебе. Неужели я ошиблась, и вы с Любом не выполните назначения, предначертанного вашим отцом? Неужели я отправила тебя на гибель? Или ты просто забыл нас? Неужели дашь мне умереть, не увидев тебя, а сына лишишь отца? Или ты загулял, или тебе плохо. В любом случае отпиши. Любим прислал письмо, обещал вернуться вместе с тобой. С того письма прошло много времени, никто из вас больше не пишет. Что с вами обоими случилось? Мне нужно успеть поговорить с вами перед смертью, исповедоваться, открыть тайну нашей жизни, передать семейные реликвии. Я ждала твоего двадцатилетия, а видно, не дождусь. Пишу то одному, то другому, сердце ноет от предчувствия беды. Откликнись, сынок, молю тебя! Хочу попрощаться с вами!»
Прежние письма от матери были написаны одним почерком, это – другим: буквы неровны, строчки наползают одна на другую. Видно, в самом деле плоха. Но в новом его состоянии – отстранённости от всего ему дорогого, ничто не дрогнуло в душе: мать сейчас бесконечно далеко от него, за чертой жизни!
Степанида?! Да, была когда-то знакомая – Степанида. Как и мать, вовсе и не в его жизни. Худая девочка с длинными косами и жёлтыми глазами. Что их связывало? Разве он любил её? Сквозь броню апатии увидел: она снимает со своей головы венок, дарит ему. Талисман их любви. Да, помнится, зимой и летом носила венок из степных цветов.
Что-то произошло с ним – он замёрз, так замёрз, что звенит весь. Где его прошлая жизнь? До Властителя и Гели? А ведь что-то было очень важное в той его жизни, без чего нельзя жить. Усилием воли стал вспоминать: лодка, от солнца – лучи, Степь раскинулась в траве, Степь – одна на остановке в облаке пыли, поднятой отъезжающим автобусом. Простушка. Провинциалка. Теперь он знает, какой должна быть женщина и близость с ней. И всё-таки открыл баул, достал венок, поднёс к лицу. Прошлое не вернулось. Сено и сено. Смешно. Люди связывают жизнь с глупыми мелочами, с наивными смешными амулетами. Сжал. Посыпался на пол сухой пахучий порошок. Равнодушно смотрел, как он сыплется. Прах. Даже бессмертники, вечные цветы, разлетелись пылью, не желая сохранять себя.
– Всё равно, – бормотал Джулиан. – Всё равно. Пусть.
Вместе с венком прахом разлетелось прошлое: он ничего не помнит, не может вызвать в себе ни ассоциаций, ни прежних чувств. Сам рассыпался, как этот венок, в прах. Степанида, мать, Апостол, Гюст, Конкордия, даже Любим – манекены на выставке, неживые, задёрнуты прозрачными шторами. А он сам, как Кай в сказке Андерсена «Снежная королева», заледенел сердцем и хочет лишь одного: остаться жить материальным телом, просто жить. Как смешна жизнь духа, которую пытаются объявить главной Апостол и не знакомая ему мать! Какой дух, когда черви едят тебя?! И Марика врёт: ничего от человека не зависит, как миленький, каждый рассыплется в прах. Ну, как бы она, Марика, выжила в его обстоятельствах?!
Марика не попала бы в его обстоятельства.
Властитель прав, его легко было купить! А теперь он отравлен райской жизнью. Не доскакал на скачках, не доиграл в теннис, не доплавал в море, не допутешествовал. Жизнь разума? Жизнь духа? Жизнь души? Смешно. Вместо цветов – пыль. Вместо людей – прах. Пир для червей. Близкое будущее Апостола и брата. А он хочет просто жить.
– Садись, ешь, – заботливый голос Любима. – Остынут макароны. – Теперь брат избегает его взгляда. – Чем отравили тебя? Не препаратом, нет, чем-то тоже убивающим душу и мозг.
Джулиан усмехнулся, как усмехался Властитель.
– Посмотри, как убого твоё существование! Здесь так темно! И кухня не лучше, – с презрением оглядел он скромную утварь. Взял в рот макаронину, стал жевать, тут же выплюнул. – Это несъедобно! Не могу, извини, пожалуйста. – Отодвинул тарелку. – Всю жизнь в этой дыре? Как ты можешь?!
Во все глаза смотрит на него Любим.
– Что с тобой сделали?! Ты много написал стихов? – Голос у него неуверенный. – Я вижу, ты – такой, что больше не может быть стихов! Тебя заморозили?! Я сейчас, я скоро приду. Не уходи никуда.
– Куда ты собрался?
– Добуду тебе нормальной еды, чтобы ты всё-таки поел. И приведу Апостола. Я не понимаю, что с тобой. Апостол поймёт. Он так мучился из-за тебя!
– Нельзя Апостола. Не смей подходить близко к Апостолу.
Как близко брат и как далеко! Не брат, мать смотрит на него своими карими глазами. Из-за тысячи столетий смотрит, из-за тридевяти земель, через Римскую империю и Средние века, инквизицию и Возрождение прорывается мать к нему. И брат прорывается к нему. У брата дёргается бровь.
Сказать брату, чтобы бежал. Не смеет.
Он не смеет даже взглянуть на брата, потому что себя любит больше, чем брата, потому что он хочет жить! Пусть лишь так, как живёт трава или птица, но не здесь – в солнце. Будимиров провёл удачный эксперимент и оказался прав: психологическая обработка гораздо эффективнее физической! За то, чтобы жить, Джулиан готов бороться, даже убить родного брата.
– А впрочем, иди к Апостолу. Скажи, через час пусть выйдет на террасу своего этажа! Я буду там.
– Тебе совсем плохо. Скажи, что мучает тебя. – Как сильно дёргается у брата бровь!
Он хочет сказать: «Сбрей волосы, приделай усы и беги отсюда прочь. Скорее!» Но черви… они ползут по телу…
Лицом к лицу. Или брату жить, или ему. А если бежать обоим? Смешно. За ними кинутся яхты, машины, кони, самолёты, ракеты и даже, наверное, спутники. Куда убежишь от всевидящих невидимок и вездесущего Властителя? Вся военная промышленность и техника в его руках. Что стоит для Властителя жизнь поэта и вообще жизнь человека?!
– Ты иди! Скажи Апостолу, что я через час приду, – повторяет Джулиан.
Одному остаться не пришлось.