Текст книги "Украли солнце"
Автор книги: Татьяна Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)
Глава вторая
Дни без тётки скатывались в громадный чёрный ком.
Его ломало и корёжило, разрывало на части. И он не выдержал, решил пойти в город искать её. Он не станет ей мешать делать дела, станет помогать: он тоже способен принести себя в жертву. В то утро встал пораньше. До автобусной остановки четыре километра, иди и иди по дороге, никуда не сворачивая.
Но не успел пройти и четверти пути, как его догнали Григорий с Любимом. Резко осадив лошадь, Любим приказал:
– Садись! Сам не можешь жить, тебе нужны подпорки!
Джулиан сначала остолбенел – брат никогда не говорил с ним так, но тут же вспылил в ответ:
– Это ты сам не можешь жить! Миришься со своей судьбой, научился притворяться, такой же раб, как все! – Показал в сторону села, куда медленно ехали.
– Нет, Джуль, ты не прав, – уже спокойно возразил брат. – Прежде чем что-то делать, я должен созреть. Если вот такой, не готовый, поеду спасать тётку, погибну, и никакого прока от меня никому не будет.
– Это правда, Джуль, – сказал свои первые слова дядька. – Тебя убьют, и всё. А о матери ты подумал?
– Я не нужен ей. Она всегда молчит и смотрит в одну точку. Что можно сделать?
– Помочь ей перестать молчать. Тебя на это не хватает.
– Я пробовал говорить с ней, ничего не меняется.
– Прости за резкость, но ты только себя видишь! – Любим был угрюм. – Я тебе никогда этого не говорил, но ты возомнил себя особенным.
– Он и есть особенный, – вздохнул дядька. – И ты, мой мальчик, тоже особенный. А то, что он пошёл искать Магду, я понимаю. И я бы… – оборвал себя. – Но тогда на моё место поставили бы такого же инспектора, какие везде, и у нас стали бы гибнуть люди, как гибнут в других областях!
– Я не знаю этого, – удивился Джулиан.
– И я ничего не слышал, – признался Любим.
– Вот и плохо, что вы ничего не знаете! Я бы первый бежал. Но мы все по очереди погибнем, если убежим отсюда. Прежде чем искать тётку и подключаться к тем, кто в столице пытается бороться, вы должны, как сказал Любим, созреть. Мы с вами, мальчики, актёры. Актрисой была ваша мать.
– Но сейчас она никакая не актриса. За жизнь не борется.
– Борется, Джуль, как умеет. Думаешь, легко работать в поле? И вас растит, как умеет.
– Да, но почти не говорит с нами.
– Твои стихи любит. Записывает их. Готовит вам, стирает… Увидишь, мама очнётся! Помог бы ей! – Когда подъехали к селу, едва слышно сказал: – Встать на ноги вы сможете лишь здесь, дома, рядом с мамой и со мной. И только тогда победите! А ты больше глупостей делать не будешь, договорились, сынок? – Он угрюмо молчал, но жжение внутри, злость растворялись под голосом дядьки, раскладывались по полочкам ощущения и мысли. – Постарайся снова начать писать, и ты выздоровеешь. Мне очень нужно, чтобы ты навёл внутри себя порядок!
Видимо, дядька поговорил и с матерью. Теперь иногда она рассказывает, что делала в поле, спрашивает, как в школе дела, робко просит его почитать, что он сегодня придумал. Но, когда он бурчит, что – ничего, спешит уйти к себе.
Изо всех сил он пытается заставить себя не думать о Маге. Идёт туда, где получались стихи. Вот аллея… сколько раз по ней вместе шли из школы! Вот тропинка от школы в степь… сколько раз гурьбой спешили по ней уйти из села! Речка… сколько раз сидели возле неё с тёткой вдвоём! А сейчас тётки нет нигде: ни в школе, ни в их укромных местах.
Историю и литературу теперь ведёт Хорёк. Хищное выражение лица, вкрадчивый голос… словно и голосом, и буравчиками взгляда Хорёк хочет внедриться в них, заполнить чем-то, что убьёт всё живое. Не урок, слоёный пирог штампов и деклараций: «Будимиров – национальный герой», «принеси себя в жертву»… Казалось бы, те же слова, что талдычит дядька, но ты чувствуешь его к ним ненависть, тут они искренни и агрессивны, поселяются в голове.
Вытягивать его из тины взялся Любим.
Когда умер отец, Джулиан долго не мог осознать этого, всё искал отца. А как-то, за одним из воскресных завтраков, тётка сказала Любиму:
– Посмотри на брата, сынок, он ещё очень маленький, и ему нужен отец. Давай-ка сыграй эту роль!
– А что я должен делать? – спросил Любим.
– А что делал с тобой отец? Играть, читать, дружить.
Тогда Любим взял его за руку, повёл в степь.
Только кончилась война – дрались с соседями, но она ещё везде. Щедро напилась кровью земля, изрыта, истоптана сапогами, пропорота орудиями. Игрушки – котелки, гильзы. Однажды Любим нашёл винтовку, дал ему, сказал: «Ну-ка отомсти за отца!» С винтовкой наперевес Джулиан побежал навстречу врагу: сейчас убьёт того, кто убил отца! И взрыв. От жаркой боли в ноге потерял сознание. Брат отнёс его в больницу. Отделался Джулиан сравнительно легко – лишь два пальца оторвало.
Старше всего на три года, Любим, в самом деле, стал играть роль отца: учил бороться по-честному, лазить по деревьям, орать песни во всю глотку, скакать на коне, принимать решения. Стал включать его во все хозяйственные дела: чинить хомуты для лошадей, пропалывать грядки в огороде. Учил быть внимательным друг к другу. Вот надевает ей на плечи новый платок, купил из первой зарплаты, говорит: «Братик, смотри, какая наша с тобой мама красивая!» Вот делает ему запруду на реке, щурится от солнца, зовёт: «Иди-ка, помоги. Не бойся!»
Любим мечтал попасть в город, рассказывал ему о высоких домах, под небо. «Поедем к Маге и поселимся в таком доме!» – дразнил его. Мечтал никогда не разлучаться с ним. И свадьбы сыграть в один день!
Теперь, после бегства, каждую свободную минуту Любим стал снова уводить его в степь: как и в раннем детстве, заставлял прыгать, орать во всю глотку. Однажды привёл к стене разрушенной крепости. Из щелей между кирпичами нагло пёрла зелёная трава.
– Полезли! – сказал Любим.
– Стена отвесная!
– Вот и хорошо! Мужики мы с тобой или нет? Должны научиться перемахивать через стены, пролезать сквозь них, как эта трава!
– Думаешь, нам придётся когда-нибудь делать это?
– Кто знает! Должны же мы спасти тётку и других!
И вдруг Джулиан помчался прочь.
– Ты куда?! Почему?! – закричал Любим.
А за ним гнались духи прошлого, за ним гнался Будимиров.
Будимиров царит здесь! Его крепость. Его степь.
Ветер свистит в ушах.
И внутри – Будимиров. Сюда-то как попал?
Задохнулся, остановился. Хватает воздух ртом.
При чём тут Будимиров? Тётка бросила его!
Когда была рядом, и в голову прийти не могло, что вот так бешеным псом он будет носиться по степи. Она – для него! Как посмела бросить? Её голос назойливо звучит в ушах: страну хочет спасти! Как сможет сделать это? Обида простудой треплет его: сушит глотку, заливает глаза, стучит в висках. Он гонит её прочь, как злую мачеху: всё о себе, особенном! И вдруг закидывает голову к небу и посылает тётке свои напутствия: «Не верь Будимирову», «Береги себя», «Будь осторожна!» И вроде слышит в ответ: «Буду беречь!»
При чём тут Будимиров? При том. Он украл тётку. Он может убить её!
– Ну и горазд ты бегать! Впрочем, и это пригодится! – Теперь Любим побежал от него. – Догоняй, брат!
Жизнь Любима резко изменилась из-за него: после его бегства Любим бросил школу и по требованию Григория стал работать в Правлении. В его обязанности теперь входило составлять на каждого трудолюбца характеристики, а для этого нужно было выезжать на фабрику и в поле, изучать людей, следить за тем, как выполняются планы, спущенные сверху. Режим свободный!
Джулиана школьный инспектор определил в столярный цех. Брат и дядька устроили его на курсы шофёров. «Закончишь, будешь возить на грузовике мешки с овощами. Дорога, воздух, глядишь, стихам поможет!» – сказал Любим. Договорился с инструктором, что сам натренирует его. Учил объезжать ямы, потихоньку сбрасывать газ, когда приближалась глубокая лужа или покрытый льдом участок, разбираться в шумах машины. «Она, конечно, не лошадь, но тоже живая, – сказал, – ты должен понимать её!»
Вообще Любим принялся контролировать каждый его шаг. Уроки заставлял делать при нём или Григории, а часто за него писал упражнения и изложения. «Нечего тебе эту ахинею читать, я уже защищённый, ты ещё нет. Советую: болтает что-то твой Хорёк, а ты не слушай, представляй что-нибудь такое, что поднимает тебя над этим маразмом», – советовал брат. «Но как же я повторю его рассказ, когда он спросит меня?» «А ты скажи, хочешь ответить письменно, так, мол, намертво запоминается сказанное, а я за тебя напишу ответ!» Обязательно в конце дня Любим вёл его пройтись по степи. Рассказывал о детстве: как папа катал его на плечах, как подкидывал, о чём говорил с ним.
– Ты только родился, – вспоминал, – а отец читает тебе, спящему, или поёт. Мама как-то сказала: «Он же ничего не понимает и не запомнит!» Отец усмехнулся: «Ещё как понимает и всё сохранит в подсознании! Вот увидишь, станет поэтом!»
– Откуда он знал? – удивился Джулиан.
Часто приводил его Любим к театру, рассказывал о спектаклях, актёрах и требовал полного отчёта о дне.
Джулиан бормотал, что не помнит. Любим мрачнел.
Глава третья
Сегодня Будимиров не был готов к спектаклю.
И кабинет, и все прошлые допросы увидел глазами Магдалины.
Возникла неловкость, будто виноват именно перед Магдалиной. Он должен доказать ей, и ещё раз себе: восставший против его правления – враг народа, враг тех самых трудолюбцев, которых он соединил в содружество.
Ярикин недоумевающе уставился на Магдалину, но под его взглядом склонил голову в приветствии.
Красное сукно, графин с водой, один стакан, бойцы Возмездия – в каре за стульями судей.
По данным Ярикина, организация насчитывает около сотни человек, а в руках правосудия – двое: старик Назаров, которого доставить по техническим причинам пока нельзя, и сам главарь банды – Адриан Колотыгин.
Будимиров удивился: Адриан – его имя. То, что сейчас мальчишек называют в его честь, – естественно, но этот… похоже, ровесник. Странное совпадение! Графа звали Адрианом. Сына графа звали Адрианом. И этого зовут Адриан. Понятно, в их селе могли дать это имя в честь графа, но имя-то – редкое!
– Колотыгину тридцать четыре года, – докладывает Ярикин. – За трое суток не удалось собрать о нём сведений, есть лишь запись выступления перед толпой в зале дворца талантов.
– Откуда же ты взял, что он – Колотыгин, что ему тридцать четыре года, если он не отвечает?
– Паспорт! Но, видно, фальшивый, ибо Колотыгин Адриан нигде не значится. Ещё при нём была бумага с его подписью: «Прошу выдать подателю сего сорок книг. А. Колотыгин». Вряд ли по записке рядового будут что-то выдавать!
– А откуда ты взял, что организация насчитывает сотню человек?
– В зале было четыреста. Наверняка сотня – его.
– Глубокие проведены исследования, – усмехнулся Будимиров. – Ну, давай твоего главаря!
На Магдалину он не смотрел, но горела вся правая сторона: от Магдалины шла не подчиняющаяся никаким соображениям и приказам энергия, разрушала его постулаты, совершала над ним насилие, а до сих пор никакого насилия он не терпел.
Ввели Колотыгина. Едва ступая на левую ногу, он долго шёл от двери к столу. На лбу – синяя опухоль.
– Это ещё что за самоуправство?! – спросил Будимиров у Ярикина. Сколько раз учил не оставлять следов!
Ярикин стал объяснять, почему перестарались:
– Улыбается и молчит, молчит и улыбается. Никакого терпения не хватит.
И вдруг – глаза графа, глаза Адриана. Чушь. Их обоих расстреляли: графа – дома, Адриана – в храме вместе с дедом. Да и не похож вовсе: у того – золотые волосы, у этого – чёрные, у того – губы пухлые, у этого – нормальные. Но какая-то непонятная сила заставляет смотреть в его глаза ребёнка. И почему-то щиплет в носу.
И Колотыгин въедается в него взглядом, точно подследственный – он. Будимиров хрипло говорит:
– Подать стул! Не видите, человек стоит на одной ноге?!
Слова обрывают нелепый поединок изучения друг друга.
Колотыгин взглянул на Магдалину. Будимиров понял его удивление: что делает такая необычная женщина здесь, в застенке?! Покосился на неё – ни кровинки в лице! И разозлился на Ярикина: устроил зрелище! Как раз для Магдалины – избитый мученик!
– Садись, пожалуйста, – сказал, когда перед Колотыгиным поставили стул. – Извини, я был в отъезде, без меня тут нарушили закон. Тебе окажут медицинскую помощь. – Колотыгин улыбнулся. – Быть может, вообще совершена ошибка: тебя обидели напрасно. В таком случае виновные понесут наказание. Попрошу ответить на несколько вопросов: имя, фамилия, место работы, образование, история твоих отношений с Назаровым, задачи и деятельность вашей организации?
Старался говорить мягко, но отеческий тон не давался. Важнее государства и власти, важнее разоблачения врага – испуг Магдалины. И больше всего хочется вернуться к прерванному обеду, включить музыку и смотреть на Магдалину.
Только вот зачем он ей, если потеряет своё государство? Нельзя сейчас думать о ней. Стал листать дело Колотыгина. На Колотыгина не смотрел. Странное ощущение: его глазами с того света смотрят на него граф и Адриан.
– Здесь написано, ты распространяешь лживые слухи о тоталитарности нашего государства, о демократичности других. – Вроде фразы чёткие, а ему кажется: расползаются в воздухе лужицей. Что-то не так сегодня. – Скажи, пожалуйста, почему же в этих хвалёных странах столько безработных, несчастных, так часты самоубийства, так много забастовок и тюрьмы переполнены? Может, потому, что все по одному! А наши трудолюбцы едины в трудовом порыве и в праздники, небось, видел гулянья на улицах!
– Самое демократическое устройство не может защитить человека от одиночества и несчастной любви, болезни и смерти, – сказал свои первые слова Колотыгин. Он будто за обедом сидел, равный с равными. И что-то в его голосе послышалось знакомое, хотя Колотыгин явно старался голос изменить. Где и когда слышал его? – Что касается забастовок. Они – проявление воли свободного человека. Попробуй у нас устрой! Что касается гуляний. Куры и свиньи, хотя ежеминутно их жизнь под угрозой, тоже гуляют в своих загонах и находят какие-то радости! У наших же трудолюбцев радости нет.
– Как это нет? – возмутился Будимиров. Стал рассказывать то, что говорил Магдалине: о соревнованиях, праздниках, о том, что люди любят жить вместе. Ему казалось, не согласиться с ним невозможно! Каково же было его удивление, когда в ответ на его пылкую речь бунтовщик усмехнулся:
– Жильё – клоповники, тараканники, а о праздниках наш трудолюбец и слыхом не слыхивал!
– В левую или в правую? – спросил Ярикин.
За подобные слова, не думая, в любой другой ситуации отправил бы и в левую пыточную, и в правую, а сейчас, увидев в глазах Ярикина холодное бешенство, даже не понял, о чём тот.
– А санатории, а дома отдыха?! – спросил обиженно.
– Армейские казармы! – отвечал спокойно Колотыгин, словно это не он побывал и в левой, и в правой. – Кто-то кашляет, кто-то сморкается, у кого-то недержание мочи, чуть не каждую минуту выходит, шаркая неудобными тапками. Полет-обработка, несъедобная еда, разве не похоже на тюрьму?!
Будимиров ошалело смотрит на улыбающегося человека и не может поверить, что слышит и, главное, добровольно слушает всю эту чушь! Даже Магдалине должно быть ясно: Колотыгин замахивается на самое дорогое!
– То, что наговорил тут, подтверждает обвинение: ты расшатываешь систему! Из твоих слов следует: тебя многое не устраивает в нашем правлении?!
– Практически всё.
Колотыгин бросает ему вызов, а смотрит дружелюбно: ни ненависти, ни злобы!
– В санаториях можно сделать комнаты и на пять человек. Можно придумать развлечения, – чуть не оправдывается перед ним Будимиров. – Что тебя не устраивает конкретно? – спрашивает мягко. И прикусывает язык. Совсем рехнулся – сантименты развёл! Ясен же Колотыгин: в расход без разговоров. Но от Магдалины – волны, окатывают его, путают мысли, и что-то такое витает над всеми ними, словно граф присутствует, и обычная игра не получается: не может Будимиров победить интерес к врагу, к его, вражескому, мнению!
Странная неловкая тишина.
Колотыгин смотрит на Магдалину.
Неужели и его она лишила здравого смысла: заставила откровенничать – высказать весь этот несусветный бред?!
Будимиров вдруг встаёт, обходит стол, загораживает Магдалину от Колотыгина и говорит, глядя в детские глаза:
– Ты знаешь, что значит управлять огромной страной и держать народ в повиновении, что значит развитие совершенно новых отраслей хозяйства? Ты знаешь, что такое мечта? Я с детства мечтал построить такое общество, в котором все будут вместе, всем будет хорошо, а труд определит смысл жизни.
Кому он старается что-то доказать – Колотыгину и Магдалине или самому себе?
Колотыгин встаёт.
– «Всем хорошо?» – спрашивает тихо. Будимиров выворачивается из-под его взгляда, сбегает на место. – Миллионы лучших, думающих, добрых, талантливых людей погублены: замучены в пыточных, психушках, лагерях, казнены без суда и следствия, многие застрелены в спину на бессмысленной войне. По вашему приказу! И соседей вы позвали: своих убивать! «Всем хорошо»? Трудолюбец лишён самых минимальных прав и каких бы то ни было возможностей проявить себя. Легко заменим: убили одного, на его место, как болт в машину, воткнули другого. Человек ничего не стоит!
– Наконец я понял. Тебе не важен престиж государства на мировой арене?! Впервые за всю историю наша страна на равных с самыми крупными державами! Благодаря развитию промышленности…
– Военной, в основном, – тихо вставляет Колотыгин.
– Не только военной! В большинстве отраслей мы впереди! Государство – вот главное. Каждый должен думать о его благе, а не носиться со своей персоной! – горячится Будимиров.
– Но ведь вы со своей носитесь, себе ни в чём не отказываете?
– В левую или в правую?! – повторил Ярикин.
– Не ношусь! – обиделся Будимиров. – Я сам вынужден во всём разбираться, сам допрашивать, ибо без меня могут быть совершены непоправимые ошибки. В своей памяти я держу все объекты и цифры, всех героев… Я сплю по четыре часа в сутки, я не знаю, что такое отдых, праздность. Для меня существует только моя страна.
Что происходит? Почему он оправдывается перед бунтовщиком, поставившим под сомнение смысл всей его жизни? Почему щурится под его взглядом? Почему всё время ощущает присутствие графа?!
– Государство состоит из людей, и развивать промышленность прежде всего нужно для них.
– Не понимаю, что такое промышленность для людей? Для государства. А люди должны работать…
– Неужели человек рождается только для того, чтобы работать? – Колотыгин словно нависает над ним: смотрит в упор.
– Почему же у меня есть только право работать?
– Человек рождается, чтобы быть счастливым, – улыбается Колотыгин. – Вы отрицаете значимость личности… но вместе с человеком умирает весь мир! Каждый живёт лишь раз. Вы перевернули всё с ног на голову, уничтожаете живую жизнь.
– Ты – мой враг! – жёстко сказал Будимиров. – Всё, что ты говоришь, – чушь!
– В левую или в правую? – громко спросил Ярикин.
И повисла тишина, в которой ни муха не летит, ни мышь не шуршит. Мёртвая тишина. Не живут в этой каменной ловушке ни мухи, ни мыши, ни даже пауки.
Будимиров кивнул. Ярикин встал. И сразу шагнули к Колотыгину и встали с обеих сторон бойцы Возмездия.
Глава четвёртая
Иногда Джулиан сбегал от брата и один бродил по степи. Почему возле крепости ему примерещился Будимиров? Что же, и степь – будимировская? Всё чаще ощущал нежить внутри: словно кто-то из него его тянет, как тянут проглоченный уже кусок, больно и задыхаешься.
Какая-то сила однажды подвела к храму.
Вошёл и тут же отпрянул: нищенкой стояла на коленях мама перед распятым на кресте человеком. Голос её был зыбок. То ли она говорила, то ли ему казалось, что говорит:
– Помоги, Господи! Помоги, Падрюша, помоги, деда! Силу дайте. Поднять детей, спасти детей. Сохраните Адрюшу и Магду живыми. – Голос мамы рвался, звучал нереально. Может, слов и не было вовсе?!
Если бы он мог бухнуться рядом с мамой на колени! Если бы смог в свою пустоту впитать странный свет, струящийся от распятого человека и золотистых ликов на стенах, он бы ожил. А он не в силах с места сдвинуться и не в силах в себя вобрать ту жизнь, которую чувствует здесь!
Вот кто протоптал сюда тропу! Это мамин храм. Невольно сложились сами слова:
– Помоги, Господи, моей маме.
Вслух не сказал их, а они загремели.
Ему стало легче, словно вес свой потерял. Попятился и очутился на тропе. И побежал прочь. Бежал и бежал, пока не оказался в роще.
Тётка всё время толковала о Боге, вечной жизни. Мама верит в Бога, раз ходит в Храм и так истово молится, почему же, если Бог есть, Он не помогает ей, почему не пробудит её от горя? Отца убили давно, столько лет прошло, а мама до сих пор не живёт.
Что значит – «отец умер»? Есть вечная жизнь? Не живут ведь те, без кого мама не жива. Не только сами совсем умерли, но и маму умертвили.
Или это и есть любовь: умирает один, и сразу гибнет связанный с ним человек!
Наступит день, и мама умрёт. И Мага. И Любим. И он.
Помчался прочь от своих мыслей. Обжигал ветер лицо, ширилось в нём пустое пространство. Вот что такое смерть.
– Нет! – закричал он. – Не хочу! Бог, верни папу! Бог, не забирай маму, Любима, меня! Не хочу!
Куда бежал сначала, куда потом, как снова очутился в степи, не помнит: его била дрожь…
В ту ночь не мог уснуть.
На цыпочках под ровное дыхание Любима выскользнул из их комнаты, подошёл к материной. Щель. Тусклый свет. Мама читает. Снова не сам, какая-то сила подвела к матери.
– Ма, я хочу сказать тебе спокойной ночи, – пробормотал он. – Ты только не умирай. Ты только береги себя.
Мама села в кровати, взяла его руку в обе свои и долго держала.
– Тебе тоже спокойной ночи, ты тоже береги себя.
Последнее перед сном: мамина хрупкая фигура на коленях перед человеком, распятым на кресте.
С этого дня он желал маме и Любиму спокойной ночи, а утром – доброго дня.
Он не умрёт. И сделает так, чтобы не умерли все его родные. Страх смерти тает в закате.
Ранние сумерки причудливо меняют реальность. Ему кажется, несёт его в себе облако, ветер, серо-мутный цвет подступающей ночи, звёздный свет – луна, наконец, размела облака. Несёт то в одну сторону, то в другую, крутит на месте, взмётывает вверх, низвергает к драчливым колючкам. Он пытается вслух кричать слова. Стихи не получаются. Внутри пусто.
– Господи, помоги! – шепчет он.
