Текст книги "Украли солнце"
Автор книги: Татьяна Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
Глава шестнадцатая
Время остановилось.
Тишина сделалась льдом: ни расколоть, ни вырваться из неё.
Вокруг ходили его помощники и слуги. Он не понимал, что с ним происходит. Он ждал. От мальчишки зависит его жизнь. Если Джулиан убьёт своего брата, то безоговорочно, бесповоротно окажется правым он, Будимиров.
Лихорадка – предчувствие: они встретятся. Если Григорий не соврал и Магдалина жива. Он докажет ей, что человек – ничтожен, слаб, изначально способен предать и под угрозой выполнит любое приказание. Вот же предал Джулиан Апостола. Легко. Без пыток и принуждения. Спасибо мудрой. Геле!
Апостол в оппозиции?!
Не Апостол – Номер 101. Ни за что не догадался бы, что это одно и то же лицо. Очень давно в записи поймал это имя – «Апостол», случайно проскочило в разговоре. И никак не связал с Номером 101. Эвелина связала. Слышала, мальчишка Герасим в цехе обронил: «Апостол». О, она умеет стянуть все нити в один узел! По крупицам собирала в одну копилку детали, слова.
Это предательство оглушило.
Сообщение за сообщением: попал в цех, бегал как сумасшедший по цеху. Загадка: чего искал среди роботов?
Будимиров сидит перед экраном, просматривает каждый шаг Джулиана. Пошёл домой. Выскочил, снова бежит в Учреждение. Наконец отправился к Апостолу. Вот и выдал его?! И Геля ни при чём! Он приказал, как только Джулиан войдёт в кабинет к Апостолу… Вот сейчас Апостола доставят прямо к нему. Он сам разберётся с Апостолом. Сам выберет ему смерть.
Стук в дверь.
На пороге Эвелина.
– Спешу доложить, – звенящий голос. – Номера 101 по кличке «Апостол» больше не существует. Я уничтожила главного вашего врага, я превратила его в робота.
– Что?! Без моего приказания?! Как ты посмела? – взревел он, сорвался с кресла и пошёл на неё. Схватил за плечи, со всего маха швырнул на пол и стал бить ногами. И вдруг увидел: она смеётся! – Ты что?! – Он отступил.
– Спасибо! Сколько лет я ждала этого! Вы дотронулись до меня! Вы не равнодушны ко мне!
Теперь она наступает на него. Да сейчас она кинется ему на шею!
– Стоять! – Все свои силы он собрал в это слово.
И она остановилась. Но не испугалась. Ела его взглядом и говорила так же страстно, как минуту назад:
– Да, я самовольно привела приговор в исполнение, но я отомстила за вас! И уберегла вас от волнений. Он стал бы возражать вам или сказанул бы что-нибудь такое, что ранило бы вас. А зачем вам тратить свои нервы на врагов? Выдать он никого не выдал бы. Но это и не надо, для этого есть я: уж я исследую каждый сантиметр пространства и каждого человека.
Он всё ещё клокотал от гнева.
– Как ты посмела?!
Но она всё-таки повисла на его шее, бесстрашно прижалась тонким гибким телом к нему.
– Как вы прекрасны! Как я счастлива! – шепчет ему в ухо. Она дрожит. И бьётся у него на груди, не давая вздохнуть. – Я ждала этого мгновения столько лет! Я так люблю вашу страсть! И вашу праведную злость! Бейте меня! Топчите меня!
Он пытается оторвать её от себя, но она обвивает его, как удав свою жертву, и шепчет горячо, вместо признания в любви:
– Я уничтожила главного вашего врага! Я спасла вас! Чтобы вы жили!
Жажда убить Эвелину пропала. Всё-таки оторвал её от себя. Откинул. А она устояла на ногах. Солдат, а не баба.
– Я верил ему столько лет! Он служил мне…
– Нет. Он саботировал все ваши распоряжения. – Она ловко выдернула из своей сумки пухлую папку и принялась читать исписанные мелким почерком страницы. – Давно знала, кто он, но выжидала: у меня не было фактов. Тогда я проникла в его кабинет, что было практически невозможно. И сделала копии документов, брошюр. Вот листовки, разработки операций. Неопровержимые факты.
Он недоумённо просматривает документы.
– Так, значит, это он делал?! И ты сама раскрыла его?
– Сама. И не хотела даже беспокоить вас такой мелочью. Просто устранила. Привела приговор в исполнение.
– Почему ты не сказала мне?
– Боялась не успеть. Хотела сама отомстить за вас! Когда я совершала правосудие, ворвался Клепик. О, как я хотела и его…
– И ты?! – Бешенство трепало его, как ток.
Она засмеялась довольная.
– Не тронула. Я же знаю о вашем эксперименте! Играйте на здоровье с мальчишкой. – И она быстро вышла из кабинета.
Как она смеет распоряжаться им? Почему он разрешает ей делать это?
– Скорее! Бунт! Скорее! – ворвался в кабинет Ярикин.
Какой бунт, когда уничтожен глава оппозиции?!
Он бежал, спотыкаясь, за Ярикиным. Не бежал – валился в чёрную дыру. Она становилась всё шире и всё чернее, а он всё тяжелее.
Надо было самому отомстить Апостолу за предательство!
Как же он расслабился с Эвелиной?! Перестал следить за Джулианом. Неужели мальчишка поднял бунт?
Не может быть, он – трус!
Как же пропустил момент опасности?
Это – Григорий. Расслабил.
Не мысли. Обрывки…
Он отомстит!
Кому? Григорию? Магдалине? Апостолу? Эвелине?
Скачут мысли. И лица. Незнакомые.
Роботы подняли бунт?! В цехе, по сведениям Эвелины, теперь только роботы!
Не роботы. Радость, ненависть в лицах…
Наступают.
Да они сейчас забьют его!
Он выхватывает револьвер, стреляет в эти лица, во все подряд. Вот тебе, Апостол! Вот тебе, Магдалина! Вот тебе, Григорий!
Сам расстреляет предателей. Он – Хозяин их всех, и Учреждения, и города, и страны. И он наведёт порядок в своём королевстве. Он научит их подчиняться. Сам. Он раскрыл заговор, не Эвелина. Он уничтожит главарей и всех участников заговора.
Но сколько их?!
А что делает здесь мальчишка? Это он поднял бунт?
На него поднимает его же оружие?!
– Ха-ха! – Будимиров выныривает из-под дрожащей от страха пули, падает на пол, вскакивает: – Ха-ха-ха! Меня нельзя убить, мальчик! Я вечно живой!
К нему лезет баба, вопит о Боге.
– Я вызов вашему Богу!.. – кричит он.
Отомстить! Он стреляет в упор в бабу.
И с удовольствием видит бегущего с поля боя «зайца». Здесь не место зайцам!
Но почему стекленеют его воины? Почему из их рук выпадает оружие? Почему они не стреляют в бунтарей? Что происходит, он не понимает. Не понимает и того, что сам кричит.
Из кровавого месива его выдёргивает Ярикин, и они снова куда-то бегут.
Врач. Жгучее лекарство. Небо – белёсо-голубое от яркого солнца.
Он расстрелял весь «магазин», он отомстил. Тяжесть должна была перелиться в пули. Почему же он ещё больше налит ею? Он не человек, он – памятник себе, припаян к пьедесталу!
«Апостол – самый уважаемый из всех», «Апостолу так верил!», «Апостол – предал его?»
Никогда не видел Апостола. Не хочет представать перед своими работниками в своём земном обличии. Но если даже Апостол…
Если даже Геля… Предпочла ему трусливого мальчишку.
Если даже Эвелина не ставит его в известность и сама вершит суд над его слугами…
Джулиан стреляет в него.
Где же его власть? Кто он в собственном государстве?
Да, он может пытать взятого силой человека, может разрушить его, убить. Но заставить его сказать правду, если тот не хочет её сказать, не может. Ни над жертвой нет его власти, ни над рабами. Все делают то, что хотят, они сами власть над собой.
Приступ совсем другой, чем прежде. Не на кого обрушить свою тяжесть, и нет спасения от неё.
Он стрелял. Он убивал. А победы не чувствует.
Расползается вокруг что-то… без названия.
Апостол убит. И Григорий убит. А удовлетворения нет.
Где его власть?
Он не может совладать с собой. Он сейчас погибнет под собственной тяжестью.
Дыба. Окровавленный человек. Подросток с кровавыми ногтями, под которые загнаны иголки. Пальцы как подушки.
Григорий в себя вобрал все его жертвы. Как это могло случиться?
Что делать с мальчишкой, поднявшим бунт? Он сейчас пойдёт убивать своего брата.
Будимиров вдруг спрашивает себя: зачем ему так понадобилась смерть Клепика?
Но зачем-то эта смерть нужна.
Он следит за последним актом падения-возвышения Джулиана.
Всю жизнь был уверен: возвышение – власть над чужой жизнью. Да пусть будет его власть над чужой жизнью!
Последний акт.
А дальше…
Глава семнадцатая
Обеими руками Джулиан навёл пляшущий пистолет на Будимирова, выстрелил. Тот упал. И сразу встал. Он или не он? Чёрные мухи залепляют глаза. Сквозь них проступают черты ненавистного лица. Кто же этот бессмертный?! Сам он? Или двойник? Тяжёлые морщины от крыльев носа к углам губ. Не может Властитель оказаться тут! Или он в самом деле бессмертен?!
– Меня нельзя убить, мальчик, – подтверждает Властитель. – Я вечно живой.
Неожиданно около него оказывается Тиля.
– Что ты делаешь?! – кричит она. – Подумай о Боге! До чего ты довёл страну! Я не могу накормить детей. Сколько людей ты погубил?!
Властитель смеётся.
– Я – вызов вашему Богу! Почему он вам не помогает, а помогает мне? Я убью тебя, и он мне ничего не сделает! – Властитель стреляет в Тилю. Тиля падает. Властитель смеётся. – Ну, где твой Бог? Я – вместо Бога!
Джулиан кинулся из цеха прочь.
Как добрался до квартиры, не помнит. Вошёл в комнату и рухнул на измятую им и Конкордией тахту.
Брат был дома.
Ничего не сказал Джулиану, ни о чём не спросил, сидел на стуле обвиснув, лицо – серое.
В настороженном молчании началась ночь.
Чем кончилось побоище, Джулиан не знал. Судя по тому, что никто не явился к ним с радостными вестями, снова победил Властитель со своими «справедливыми». Видно, прибыло подкрепление. Это значит – ни Поля, ни других в живых уже нет.
Любим не выдержал, сел к нему на тахту.
– Твои слова «Как здесь убого!» я понял, – сказал спокойно. – Жить так, как мы живём, ты никогда теперь не сможешь. Тебе нужно вернуться наверх. Но вернуться наверх просто так ты, по-видимому, не можешь. – Каждое слово Любим произносил чётко. Джулиан успевал, как эхо, несколько раз повторить его про себя. – Чего требуют от тебя?
– Твоей жизни, – просто ответил Джулиан. И сразу стало легче. – Я думал, смогу сделать так, чтобы ты убежал. Но понял, невозможно: у них аппаратура, они просматривают всё окрест. Шаг шагнёшь от Учреждения, тебя возьмут и сделают с тобой то же, что сделали сегодня с Апостолом, а может, просто убьют. – Джулиан замолчал, вспомнив, что ему нужно принести сердце и мозг Любима.
– Я видел, Апостола вели в цех к Карелу, Апостола больше нет, – сказал Любим. – Без Апостола я не представляю себе жизни. И Кора исчезла. Была бы жива, пришла бы. Без Коры не хочу жить. – Он помолчал. – Ты зря вернул мне жизнь. Не бойся, убивай. Всегда всему приходит конец. Хоть ты поживи. За всех нас.
– Не убью тебя, убьют меня, – сказал. Сел. – А я не жил ещё. Я надеялся на Гюста. С этой надеждой шёл сюда. Я выстрелил во Властителя, точно знаю: попал. А он жив. Он стал смеяться надо мной. Он убил Тилю. Может, конечно, это не он. Но похож на него. Не простит, если я в него стрелял, если его убил. – Джулиан запутался и замолчал. Он понимал, его слова звучат как бред. В самом деле, ему казалось, он бредит.
– Я помогу тебе, – сказал Любим. – Хочешь, сам себя убью?
Джулиан покачал головой.
– Это они проверяют меня. Я должен убить сам.
От голода стянуло живот. Он привык есть много и вкусно. Привык к послеобеденному отдыху, к езде верхом, к путешествиям в другие страны и эпохи. Ему скучно здесь. И тело бунтует, требует положенного ему: массажей, ванн, вкусной еды…
– Тебе не понравились мои макароны, я достал консервы, – угадал его мысли Любим, – кильки в томате. Ты давно не ел. Давай поедим. Уже рассвело. На рассвете легче делать серьёзные дела, чем днём и вечером.
Они опять долго молчали. Сидели на кухне. Ели кильки в томате с макаронами. Пили чай. Только смотреть друг на друга избегали. Потом Любим мыл посуду. И зачем-то снова поставил перед каждым из них чистую тарелку.
Ни о чём не думал Джулиан. И не было никаких воспоминаний. Когда еда заполнила его, почувствовал, как устал.
– Не мучайся, – сказал Любим. – Я понимаю твоё состояние. Ты меня любишь, если можно назвать любовью то, что осталось в тебе после пребывания наверху, тебе меня жалко. А ты не жалей. Конкордия полюбить меня не может. А я – однолюб. Ты всё равно теперь никогда больше не будешь со мной. Без тебя жизнь тоже не имеет смысла. И Апостол…
Преодолевая усталость, сонливость, Джулиан вдруг вынул из заднего кармана брюк пистолет. «Нажмёшь, и всё», – сказала Геля. Пусто, холодно в душе.
Любим ошибается. Ни любви, ни жалости в нём нет. Последняя вспышка жалости и любви была в миг, когда к лицу Апостола приближался смертоносный аппарат. Рецидив любви. А последняя вспышка надежды: когда он выстрелил в Будимирова. И сейчас увидел лицо Будимирова. И словно услышал: «Мы с тобой, мальчик, договоримся по-хорошему», «Я, мальчик, вечно живой», «Я – вызов Богу». А может, в цехе был двойник Будимирова? Он прекрасно знает, что будет, если он не выполнит приказа, если они «по-хорошему не договорятся».
– Зачем ты приехал сюда? – спросил то, что у него спросила Геля, хотя когда-то, в другой жизни, он уже спрашивал об этом. – Мы так чисто жили дома!
Любим улыбнулся совсем как Апостол перед уходом из сознательной жизни.
– Ты знаешь, как я с детства мечтал попасть в город! Отец – из города. Он рассказывал мне про театры, библиотеки, музеи, картинные галереи. Я очень любил отца и хотел стать похожим на него. По первой профессии отец – инженер-строитель. А потом он учился вместе с Апостолом, увлекался философией. Мечтал стать режиссёром, сценаристом. Мне хотелось выучиться на строителя. Думал в городе найти те дома, что строил отец. Отец говорил: «Самое страшное на свете – невежество». Я собирался поступить в институт. Меня привели к Апостолу. И в первую же встречу он спросил, готов ли я спасать людей от тирании? Я оказался в Учреждении. Конечно, громко сказать: открылся смысл жизни. Но, поверь, когда кого-то спасаешь, испытываешь необыкновенные чувства. У нас были большие планы, а я неожиданно перестал быть человеком. – Любим долго молчал. – Когда ты исчез, мы с Апостолом много успели. Очень спешили спасти тебя. – Опять помолчал. Сказал спокойно: – Я ни о чём не жалею, Джуль. Дома я спал, здесь каждое мгновение жил. Я здесь полюбил. Пусть без взаимности. Если ты когда-нибудь переживал это чувство, поймёшь. В моей душе ещё одна душа – Коры, я чувствую её, каждое её слово, каждую её мысль я предугадывал, мы были с ней вместе ежедневно, мы были единым целым. Разве важно, как быть вдвоём: наедине или при людях?! Я благодарен судьбе и за Кору, и за Марику, и за всех остальных. Роберто не успел сделать противоядие, которое нужно впрыскивать в человека, чтобы не превратиться в робота.
Слова Любима скользят по краешку сознания. Джулиан так устал от напряжения, вызванного казнью Апостола и битвой в цехе! Он хочет спать на своей удобной тахте. Хочет искупаться в бассейне или понежиться в тёплом море. А Любим толкует о напряжении мозга, об усилиях души.
– Я понял время, в котором живу. Над нами проводится эксперимент. Кем, не знаю. Может, и Богом. Между прочим, во все века, во всех государствах человеку с душой жить трудно. Нет лёгких времён. Мне только обидно, что я так мало сделал, – сказал те же слова, что и Апостол. – Знаешь, что мы задумали… Это теперь не важно. Жизнь прошла. Нет больше цели, к которой надо стремиться. Есть только вот эта, сегодняшняя, минута, в которую очень важно не обидеть никого, никого не предать, в которую главное – любимые люди рядом с тобой. Я насладился моей минутой как сумел. Только не успел встретиться с мамой. У неё для нас припасена тайна. Она очень ждёт нас. Съезди к ней, прошу. Я пожил, Джуль, теперь твоя очередь…
Джулиан нажал на курок.
Любим улыбнулся, неловко дёрнулся, откинулся на спинку стула. Он продолжал смотреть на Джулиана, но смотрел не любящими глазами, а остекленевшими, точно такими, какие стали у Апостола, когда его превратили в робота.
Осталось вынуть из груди Любима сердце, из головы – мозг и принести Властителю. Джулиан не успел ни встать, ни движения сделать никакого, как на тарелку, недавно вымытую Любимом, легли мозг и сердце – они ещё пульсировали.
Джулиан раскинул руки, пошарил ими по воздуху. Но в кухне он был один.
– Молодец, – раздался голос Властителя. – Я не ошибся в тебе.
– Я жду тебя, – раздался голос Гели.
«Встань и иди к лифту», – приказал себе Джулиан, а сам продолжал сидеть.
Скрипнула за спиной дверь. Джулиан обернулся, инстинктивно загородил собой Любима и тарелку.
На пороге – полузабыто знакомая женщина. Косы – короной вокруг головы. Глаза – жёлтые.
– Я решилась. Извини. Я должна понять, что дальше. Я всё жду тебя.
Нет, женщина ему не знакома. Провинциальная, неловко скроенная одежда, грубые туфли. Ничто не дрогнуло в его душе. Неужели он когда-то любил эту женщину?
– Иди в комнату! – приказал Степаниде, боясь пошевелиться, вдруг она заметит мёртвого Любима?
Степанида послушно пошла. Он за ней.
Смотрела на него она недоумённо. Наконец сказала:
– Это не ты!
Он усмехнулся.
– Почему не я? Я даже знаю, что у тебя от меня родился сын. Мать написала.
– Не ты, – упрямо повторила Степанида. – Докажи мне, что ты. Если ты, читай свои стихи!
Странная игра. Но неожиданно она увлекла его. Джулиан вспомнил: вот что отличало его от других – он писал стихи.
– Сейчас, – пробормотал он. Поискал глазами, нет ли в комнате его книга, и увидел одну из тех, что издал Апостол в первые часы знакомства: скромную, без эффектных картинок и витиеватых букв. Взял её в руки, открыл, но ни строки прочитать не смог. Какие сложные слова! Не понять. Захлопнул книгу.
Лучше он придумает новые стихи. О чём же? Неба голубого нет. Цветов нет. Любим мёртв. Апостол тоже мёртв. Есть верхний этаж, на который проникают лишь счастливчики. Там птицы, море… Но и о них не получается. Да он больше не хочет ни плавать в море, ни скакать на коне, ни есть вкусную еду, ни любить Гелю. Ничего не хочет. Глухо, темно в душе. Закрыл глаза.
Он помнит снег. Сказал «снег», потом сказал «небо», потом сказал «жизнь». Слова, без связи друг с другом, – разрознены. Нет снега, нет неба. Ничего нет. Пустота.
– Вот видишь, ты не он, – сказала Степанида. – Разве мой Джуль такой? Скажет слово или дотронется до меня, и во мне – пожар. Ты даже внешне чужой. Мертвец. Ты – не он!
Как не он?! Да он сейчас докажет дерзкой девчонке! Он сложит стихи. Вот сейчас. Ещё одно мгновение…
– Если это ты, пойдём со мной! – Степанида с надеждой глядит на него. – Если ты так тяжело заболел, что не можешь придумывать стихи, я попробую, может, и вылечу тебя. Если, конечно, ещё возможно вылечить. Мама ждёт тебя. Ей очень нужно встретиться с вами обоими. Она попросила уговорить вас приехать. Она каждый день перечитывает письмо Любима, Любим пишет, что скоро привезёт тебя, и мама стоит на пороге, ждёт, а вы не идёте. Мама сильно болеет. Она боится умереть без вас. Увидишь сына. Разве ты не хочешь увидеть своего сына? Он похож на тебя. Мы отремонтировали дом, крыша больше не течёт. Ты ведь учился на механика. Будешь работать механиком или шофёром, шофёры и механики везде нужны!
Джулиан очень внимательно слушает то, что говорит Степанида. Хочет ли он увидеть своего сына? Мать ждёт его и Любима. Он напрягается, чтобы понять смысл слов. У него щекочет внутри, нет, показалось, в нём – пусто.
Мама когда-то укладывала косы короной.
Склонился к лицу Степаниды сказать «поезжай домой» и за короной из кос увидел скромный, почти незаметный венок из цветов и трав. Пахнуло степью. Перед глазами вспыхнул свет, в груди возникла боль.
– Ты права, я мёртв. Надо мной произведён обычный и довольно безобидный эксперимент: меня покупали, и меня купили. – Говорит он быстро, боясь, что не успеет сказать всё, что хочет, и боль исчезнет. – Я не сумел выбрать, пошёл по ложной дороге. С каждым шагом терял что-то своё, и вот меня больше нет. Я – предатель. Я предал Апостола. Я предал мать и тебя. Нашего сына. И Кору. Я убил Любима. Как пойду с тобой и как смогу жить? Я никогда не смогу очиститься, смотреть людям в глаза. Там, – он протянул руку вверх, – предателей чтят. Там я буду нежиться. – Боль тут же, как только он всё это сказал, исчезла, уступила место привычному холодку под ложечкой.
– Ты же всё понимаешь! – очень тихо сказала Степанида. – Ты же мучаешься, значит, можешь выздороветь!
В комнату вбежала Алина, кинулась к Джулиану.
– Где папа?
За Алиной вошла Марика со шприцем в руке. Жадно впился взглядом Джулиан в Марику, точно ещё можно ею спастись!
– Марика говорит, он уехал навсегда. Этого не может быть! Он не может бросить меня! – Алина смотрит на Джулиана сухими взрослыми глазами. – Верни мне папу. Я знаю, он из-за тебя не пришёл домой. Я не хочу жить без него. Я умру без него. Где мой папа?
От Марики остались только глаза с лихорадочным блеском. Кипенно-белый кружевной воротник на тёмном платье. Похоже, и она не умеет спастись. Обстоятельства победили и её.
– Я не успела, – устало говорит Марика. – Мы с Роберто очень спешили. Единственный день я не подключилась к Апостолу. Спешила сделать ему укол. И себе, и Роберто сделала, а ему не успела. – Безразличный, бесцветный голос, глаза сухи, как у Алины. – Роберто остался в лаборатории. Великое открытие. – Она положила шприц на стол. – Апостол в общежитии. – Голос дрогнул. – Если мы с Роберто сегодня останемся живы, завтра очистим его. А эту ночь пусть – со мной. Я не буду жить без него. Из всего мира мне нужен он один. Идём, Алина, я отведу тебя к матери!
«Человек не просто ест и пьёт, – почему-то вспомнились далёкие Марикины слова, – он участвует в процессе общей жизни, или подчиняется силе, уничтожая полностью свою личность, или подчиняет других себе, тоже полностью уничтожая свою личность, ибо личность жива только тогда, когда она ни от кого не зависима». Слова вспомнились, а осознать их он не может, скользнули и канули навсегда в вечность, потому что он хорошо знает: никогда больше их не вспомнит.
– А ты сказала, он в командировке, – строго смотрит на Марику Алина. – Зачем обманывать человека? Его превратили в робота, да? Зачем в общежитие? Отведём его в маме, мы все вместе будем заботиться о нём. И пусть Роберто идёт с нами! Я знаю, папа снова станет человеком. Зачем пугаешь меня?
Дверь бесшумно отворилась, в комнату вошли трое. Те это были, которые убили Апостола? Он видел лишь со спины. Подошли к Марике, двое встали по бокам, а третий – сзади.
Одни глаза живут на её лице. В них, глубоких, как колодцы, вспыхнули ненависть, любовь, отчаяние. Страха нет.
– Вот и хорошо, – сказала Марика, и первая вышла из комнаты.
Но ведь она… – вспомнил Джулиан, – она… Она сыграет свою роль как надо. Если её сделают роботом, а не убьют, чтобы взять сердце и мозг, надежда остаётся.
«А если противоядие не подействует?!» – механически подумал, но тут же забыл о Марике, потому что Алина спросила:
– Это они убили моего папу? За что? Он самый добрый!
И тут Степанида прижала её к себе, зашептала:
– Тише, девочка, а то и тебя убьют. Похоже, им всё равно кого убивать. – Не отрываясь, она смотрит на плотно закрытую дверь, за которой скрылись элегантно одетые убийцы. В ней тот же ужас, что долго мучил его.
Надо же, всё поняла!
– Беги, Степь, отсюда прочь, – сказал Джулиан. – Сама видишь. Беги. И никогда не отпускай нашего сына в город. Пусть он растит хлеб, доит коров, если коровы к тому времени останутся в нашем селе. И если останутся сами села, в чём я теперь сильно сомневаюсь. Пусть лежит под драндулетом и ищет причины поломки. Сделай его смелым. Научи думать не о себе, о других. Выжги из него понятия «слава», если это понятие в нём когда-нибудь зародится, даже если из него получится поэт или художник. Выжги из него понятие «красивая жизнь». Пусть он не верит никаким властителям, которые якобы живут для народа, даже если они будут врать ему, что несут нашей стране светлое будущее, пусть никогда не захочет он подняться над людьми, получить даже маленькую власть над ними. Ты видишь всё сама. Я – в западне. Алина! – Девочка смотрит на него глазами Апостола. – Ты уже большая. Ты должна всё знать. Ты правильно поняла, папу превратили в робота, а это значит: он больше не умеет думать, улыбаться, помогать людям. Теперь ему не нужна и ты. Ему всё равно, холодно или тепло. Он теперь умеет только работать. Ты должна сама решить свою жизнь. Если противоядие не действует, Марика тоже станет роботом. О Роберто и Поле мы сейчас, в эту минуту, ничего не знаем. Где их искать, не знаем. Я тебе советую уйти с этой тётей. Пока нас громят. Угомонится всё, и станет ясно… надо переждать. Здесь тебе нельзя оставаться ни минуты. Если узнают, что ты – дочь Апостола, тебя тоже превратят в робота. Тётя Степанида очень хорошая, очень добрая, я помню это. Ты будешь вместе с ней растить моего сына. Возьми книжки, которые найдёшь у себя дома. Обязательно все их прочитай, тогда папа навсегда останется с тобой. Дай прочитать эти книжки тёте и моему сыну, когда он научится понимать. Может быть, вы сделаете то, чего не сделали мы. Больше я ничем не могу помочь тебе. Но я верю в чудо. Если Марика и Роберто по случайности останутся живы, они спасут папу и разыщут тебя. Я оставлю им твой адрес.
К нему подошла Степанида.
– А может, ты ещё жив? Ты так говоришь! А может, ты пойдёшь с нами? Я буду беречь тебя, – с отчаянием, как в бреду, говорила Степанида и гладила его лицо. Руки у неё похожи на наждачную бумагу, не нежные, как у Гели и у девушек верхнего этажа.
Джулиан усмехнулся.
– Нет, Степь. Ты же сама видишь, я слишком много знаю, и живым меня не отпустят Я погиб, когда переступил порог Учреждения. Я уже не жив, потому что предатель. Ты понимаешь это слово? Я не человек. И выбора у меня нет. Я уже там! – Он показал пальцем на потолок.
Изумлёнными глазами смотрит на него Алина.
– Иди, Степь, скорее отсюда. Не оглядываясь, беги прочь. И пуще глаза береги девочку. Она – дочь святого. И, я верю, за нею скоро придут Марика и Роберто.
Алина встряхнула головой, словно отгоняя наваждение.
– Мне есть куда идти, Джулиан! – сказала холодно. – Пусть тётя проводит меня. Из города мне уходить нельзя! Нужно перевести папу домой, поместить в больничку и срочно найти Роберто. Думать обо мне – не твоя печаль! – Алина первая вышла из квартиры.
Оставшись один, Джулиан долго стоял посередине комнаты, недоумённо повторял слова Алины и прислушивался к тишине за дверью.
Подействовало противоядие на Марику и Роберто или нет, он не знал, но это было не важно. Несмотря на то что он сказал Алине, он ощущал их мёртвыми. И он стоял на пепелище, слушал тишину, привыкал к тому, что из всех выжил он один.
Потом медленно пошёл в кухню. Каждый шаг давался ему с трудом. Ему нужно взять тарелку с сердцем и мозгом брата, войти с ними в лифт и нажать кнопку. Умная машина поднимет его на верхний этаж.
Навсегда он покинет этот жуткий тёмный мир – без солнца и радости. Его ждёт голубое небо, солнце. Его ждёт Геля.
Когда он вошёл в кухню, сердце брата ещё билось. И мозг ещё пульсировал – жил.
