Текст книги "Украли солнце"

Автор книги: Татьяна Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Глава шестая

– Мама, скорее, тебя зовут! Там от Коли… там умирает…

Магдалина побежала за дочерью и Джином.

В больничке Жора подключал капельницу, Вера готовила раствор. На кровати без кровинки в лице лежал человек.

– Коля, увидев, что он ещё жив после пыток, дотащил его до лифта, нажал кнопку, позвонил мне, я принёс его сюда, – говорит Наум. – Перебиты руки и ноги, содраны ногти.

То, что когда-то открыл ей брат – Будимиров разрывал кошек и птиц, задушил Дрёма, то, что она знала сама – он создал пыточные и погубил много людей, было знанием отстранённым, она не видела жестокости Будимирова и не могла представить себе, как это возможно – мучить тёплое, живое, рождённое однажды. Адриана пытали, тоже повредили ему ноги, но, она была уверена: без ведома Будимирова. Никак не связала она те пытки с жестокостью самого Будимирова. И только теперь, глядя на лежащего перед ней без сознания совсем ещё молодого человека, ровесника Джуля, наконец, осознала: Будимиров – убийца. И не важно, сам или не сам он перебивает людям руки и ноги, вздёргивает их на дыбу, сдирает ногти, именно он допустил в стране пытки и убийства! Она расслабилась в своём царстве добра и потеряла представление о том, что есть жестокость. И у неё не укладывалось в голове: как можно продолжать жить, искалечив, убив такого же, как ты?!

Она видела всё, что происходило вокруг, слышала голоса – дрожащий от страха Лерин «А если Колю вот так?», Верин – строгий «Наумчик, или ты помогаешь, или иди домой», распоряжения Жоры – что подать для наложения шин, что срочно принести от Роберто, но в ней совершался процесс полного отторжения от Будимирова. В неё сливалась кровь раненых и искалеченных, врывались стоны, видения пыток. Сейчас пытают Джуля, как пытали этого мальчика. Пытают Гишу. Она видит их обезумевшие от боли глаза. Не в силах стоять, под их тяжестью опустилась на стул, подставленный ей Наумом.

– Мама, слышишь? Жора говорит, он будет жить! Мама, тебе плохо? – На коленях у неё оказывается Джин, лижет её руки, как когда-то лизал их щенок Дрём. И руки начинают покалывать. Джин лижет её лицо, как когда-то лизал его Дрём. И она ощущает свой кривящийся в страхе рот и вылезающие от ужаса глаза. – Мама, тебе уже легче, да? Он всё равно не может говорить. Я думала, он что-нибудь расскажет, а он не может.

Джин с её колен осторожно, кошачьим движением, переходит на кровать к молодому человеку и ложится ему на грудь.

– Почему на грудь? – шепчет Алина.

– У него повреждены рёбра, – говорит Жора. – Мать, вот выпей микстурки Роберто. Говорят, на ней он держит всех наших. У тебя, мать, воображение слишком богатое, ты не думай, иначе не сможешь никому ничем помочь. Отстранись, мать, пожалуйста, я, как врач, прошу тебя! Аль, отведи маму к Афанасию, он поможет. И скоро собрание по поводу люков.

– Джулиана пытать не будут, сказал Коля.

– Видишь, он останется жить! – воскликнула Алина, а Магдалина склонилась над мальчиком. Хотела сказать «держись», но так много в ней было собрано чужой боли, что не смогла.

– Пожалуйста, мать, иди к Афанасию!

Всей своей тяжестью навалившись на руку Наума, она поплелась из палаты. Наум буквально волок её.

– Мать, пожалуйста, отстранись, как велит Жора, – говорил он дрожащим голосом. Видно было: всеми силами он стремится сам отстраниться. – Лучше препарат, чем…

– Не надо, Наумчик, пожалуйста! Сейчас, мама, сейчас, тебе станет легче! – Алина подставляла себя под другую её руку.

Афанасия в храме не было. Алина побежала за ним. А Магдалина увидела глаза графа. То ли мерещится ей, то ли и в самом деле у этого святого глаза графа, только встретившись с ним взглядом, она глубоко вздохнула. «Надо жить» – раздался голос. Граф явился ей, когда она собралась покончить жизнь самоубийством, сказал «Иди, мать». И теперь звучит его голос «Надо жить», что означает то же: «Иди, мать». Свет из глаз графа довершает начатую Джином работу – словно зализывает в ней боль. Надо жить. Мимо Наума, застывшего в неловкой позе перед Богородицей, она выходит из храма и, едва передвигая ноги, бредёт на собрание. «Надо жить», – велит ей граф. Это значит – перестать видеть Будимирова любящим её, перестать думать о его общей с графом и Адрианом крови, он не человек, убийца, палач, садист, и её задача – поспешить спасти тех, кто может стать следующей жертвой. «Держись, Джуль, держись, Гиша», – шепчет она. Вспомнилась фраза из какого-то забытого рассказа: «Он вышел на тропу войны». Она объявляет войну убийце Будимирову. И должна сильно поспешить.

Глава седьмая

Память. Над убогостью быта, над тьмой – счастливые! Это многократно повторяющееся: «Нельзя проливать кровь», «Человек рождается однажды!» Вот сидит Властитель. Всё у него есть, чего только можно пожелать. А ведь он не производит впечатления счастливого. Счастлив Апостол. Счастлива Марика. Без солнца, без развлечений. Ну же, память, помогай!

Умел бы читать мысли, настроился бы на Марику или Апостола, и они подсказали бы, что говорить. Властитель прав, на него не нужно было затрачивать много сил. Чтобы читать чужие мысли, чтобы помочь хоть одному человеку, нужно уметь забыть о себе, любить других больше, чем себя. Ему не дано.

А может, он ещё успеет стать таким, как Апостол? Со всей пылкостью, на какую способен, стал звать их. Ведь они совсем близко, стоит только войти в лифт и нажать кнопку вниз!

Гюст хотел взорвать самолёты. Если бы сейчас, в эту минуту… Кора дала ему список выбывших из Учреждения. Список остался у Гели дома. Таких, как Апостол, не встретишь здесь. Даже Властителю не желают смерти. О себе не думают. Он видит их. Почему же не может прочитать их мыслей?!

Пытается вздохнуть. Воздух не проникает внутрь.

У них в селе умирала женщина. Разевала рот, как он сейчас, а воздух не проходил. Так и умерла – не вздохнув.

– Сядь, мальчик, – глухо, из-за тридевяти земель, доносится до него голос Будимирова. – Не выстоишь, разговор – долгий. Можно же обо всём договориться по-хорошему! Разве я желаю тебе зла? Ну сядь, сядь, – ласково воркует он. – Никто не собирается обижать тебя, тока больше не будет.

Он сел. Тока не было. Но и сел он уже не так, как привык сидеть здесь – «расползаясь» по креслу телом, а так, как сидят приживалы, готовые в любую минуту быть выбитыми из тёплого угла коленкой под зад. Чёрный поток несёт его к гибели. И губы уже готовы произнести «Апостол», «Марика». Он крепко сжимает их: лучше сдохнуть, чем предать этих святых.

– Нас не скинешь, нас не убьёшь, нас не остановишь! – снова Ярикин. – Неужели мы отдадим власть?! – Ему вторит Варламов: – Не отдадим власть! Ни за что! Смерть врагам!

Будимиров кивает: «Так!» Холёным пальцем нажимает одну из фишек, говорит лениво:

– Попробуем ещё один козырь подкинуть.

Не прошло и минуты, появился дядька. С какой надеждой, с какой нежностью кинулся к нему взглядом Джулиан! Но тут же столкнулся с взглядом Будимирова и потушил свой!

– Твой заступник! – усмехнулся Будимиров. – Хоть ты, Гиша, посодействуй, замолви за меня словечко, скажи, что я тоже графский сын! И попроси упрямца побеседовать с нами по-дружески. Ну?!

Григорий постарел, съёжился. Весёлая лысина его потухла, вместо неё – короткая пегая поросль. Вместо щёк два мешка. Губы блёклы.

– Что, сынок, разглядываешь? Не узнаешь? – грустно спрашивает Григорий. – Я сам себя не узнаю. Привык быть нужным: определял людей на работу, помогал кому мог, никого не обидел, видит Бог. А тут попусту трать время! Тоскую я, сынок, по своему курятнику… Это в юности, при графе, у нас были куры. Десяти расцветок. Пеструшки…

– Будет, будет, – остановил его Будимиров. – Я не за тем позвал тебя, чтобы ты про кур дебаты разводил, ты прикажи ему выложить правду.

– Давай, сынок, говори. Если уж говорить, то одну правду. Я тебе так, сынок, скажу, он тут – хозяин. – Григорий кивнул на Будимирова. – Большой начальник. А хозяина и начальника нужно почитать, что поделаешь, попались мы.

– А если нет никакой правды, Гиша, если я знать ничего не знаю ни про каких врагов, тогда как? Я выполнял то, что мне велели, а ни про какую оппозицию слышать не слышал.

Григорий вдруг нахмурился, недобро сощурился, в упор уставился на Будимирова.

– Ты чего это, Адрюха, не веришь человеку?! Сам боролся за то, чтобы нам с тобой верили, и не веришь?! Говорит, значит, так оно и есть. Это дело его совести. Верить надо. Я давно примечаю, что-то не сходится. На протяжении стольких лет всей стране есть нечего, даже семенную картошку, даже семенное зерно увозят! Люди от голода мрут, а тут – разносолы в изобилии. Ладно, моей области ты помог, а остальным людям – помирать? Всех жалко. Я тебе пытался вопросы задавать, так ведь ты не ответил. Всё свалил на переходный период. А сколько он будет длиться, этот переходный период? Почему для тебя и для них он давно, я вижу, кончился, а для народа всё длится?!

– Расстрелять, – раздался чёткий тихий приказ.

– Нет! – воскликнул Джулиан и поперхнулся словом.

– Чего? Что ты сказал? – несказанно удивился Григорий. Не успел договорить, к нему от двери шагнули два бойца, заломили руки назад. – Ты что, Адрюха?! А-а, понял, не потрафил я тебе! Правду дурак старый брякнул. Я-то столько лет не хотел себе признаваться в том, что помогал вредителю человеческого рода. Потому и стали меня кошмары мучить! Деревенщина я, мелю языком по-простому. Не бойся, от страха в штаны не наложу, страха давно нет, помереть не боюсь. Только в толк не возьму, зачем тебе графское происхождение понадобилось?

– Увести, – снова чёткий хлыст из звуков.

И вдруг дядька засмеялся, звонко, по-мальчишески. Будимиров удивлённо вскинул брови. Бесстрашно, легко, словно в радости смеялся Гиша, а когда отсмеялся, сквозь слёзы сказал:

– К графам приравнял на старости. Ишь, сподобился, хоть умру как граф. За это спасибо. – И повернулся к Джулиану: – Ничего, сынок. Не жалей меня. Не кривил я душой, честь и традиции народные да графские изо всех сил берёг, людей берёг, как умел, на позор да на муку не отдал ни одного доверенного мне Богом, несмотря на его распоряжения! Не печалься обо мне, сынок. – Он ласково смотрел на Джулиана, застывшего от ужаса. – Всё равно давно не живу. Что за жизнь – без праздника, без любви? – Молодые люди поволокли его к выходу, а он упирался, как бычок, и продолжал ласково говорить Джулиану: – Скучно мне стало, вера в этого у меня окончательно порушилась! – Он споткнулся. – Сколько я зряшных восхвалений делал! А он – душегуб! Ты, сынок, не поддавайся ему. Помни, что я тебе открыл, себя не потеряй. Себя…

И тишина. Только молотки в голове.

– Дурак, эх, дурак! – неожиданно прозвучал весёлый голос Властителя. – Не захотел попользоваться, пока я живой! – Молотки забивают его слова. – Ну что ж, мальчик, забудем о недоразумении. Люблю эксперименты!

Будимиров ощерился в смехе. Следом раздался кашляющий смех Ярикина. И – гусиное гоготание Варламова. Бессильно смотрит Джулиан на Властителя. И его так же сейчас к стенке одним словом припечатают.

Нет у него больше любимого дядьки, его Гиши!

То, что говорит Будимиров, Джулиан слышит, но странная апатия притушила страх, он слушает почти равнодушно.

– Ты сейчас же вернёшься к своим прежним обязанностям и будешь жить, как жил раньше. Прямо выдавать никого не нужно, просто те, кто встретится с тобой радостно, будут изъяты из употребления. Вот и всё.

В это мгновение вошёл один из тех, кто волок дядьку на расстрел. Будимиров удивлённо смотрит на него, Теперь Джулиан кое-что понимает, взгляд означает: «Как посмел явиться без вызова?» Но молодой человек стоит и не собирается уходить.

– Ну? Что? – спрашивает Будимиров.

– Велел передать: Магдалина жива, – чётко разделяя слова, произносит молодой человек. – Не поблагодарит за твои… ваши милости!

Какое-то мгновение – тишина. Лицо Будимирова на глазах белеет и покрывается мелкими каплями пота.

– Вернуть Григория, – говорит Будимиров. Молодой человек продолжает стоять. – Что я приказал?

– Приговор приведён в исполнение, – разделяя слова, докладывает молодой человек.

И снова ничего не дрогнуло в лице Будимирова.

– Что ещё он велел передать?

– «Она стала, кем хотела стать».

Будимиров вскочил, вплотную подошёл к молодому человеку, едва слышно спросил:

– Ещё что?! Где она?

– «Так и должно было произойти. Я, дурак, не расчухал, снова попался: поверил в добро!»

– Что должно было произойти? – равнодушно спросил Будимиров и тут же задал другой вопрос: – Ещё говорил о Магдалине?

– Нет.

Будимиров вернулся к столу, нажал кнопку. Тут же по обе стороны молодого человека встали двое.

– Он свободен, – холодно сказал Будимиров. – Расстрелять.

Мага жива! Его Мага жива.

Как же он не расспросил дядьку?

Зачем? Разве у него будет возможность встретиться с Магой? Не сейчас, позже… но его ждёт смерть.

Хоть на минуту встретиться с Магой. Её сила…

Не смей думать о Маге, – приказывает себе Джулиан.

Долго стоит тишина. Глаза Будимирова недобро сощурены, щёки обвисли.

– Тебе будет дано единственное задание, – наконец говорит он. – В компоненты эликсира входят мозг талантливого и сердце доброго человека. Потому эликсир и делает нас мудрыми и жизнеспособными. Никакая химия не способна полностью поменять состав уставшей, отравленной, вялой крови, обновить, омолодить человека, улучшить все наши функции. Вот для чего нам нужны самые совершенные люди страны! Тебе плохо? – Властитель не сказал «воды!», но вода с растворённым в ней лекарством была поднесена ко рту Джулиана услужливыми руками. – Какие нежные эти поэты! Как чутко воспринимают жизнь! Дела-то на десять минут! И ради десяти минут…

Когда вернулось сознание, Джулиан услышал:

– Враги – угроза не только для меня лично, но и для тебя, если ты останешься здесь. Нельзя их щадить. Один из главных врагов – твой брат. Удивляюсь, почему он по-хорошему не обратился ко мне, я бы всё устроил ему в лучшем виде, работник он добросовестный. – Будимиров сокрушённо причмокнул. – Эх, поздно я узнал о его графстве, когда он уже запятнал себя! За те месяцы, что ты здесь, он совершил несколько преступлений против страны: раскрыл и уничтожил наши важные объекты, устроил саботаж некоторых наших распоряжений. Мы придерживали наказание только потому, что это твой брат. Без тебя, не узнав о твоей судьбе, исчезнуть он не может. Тебе мы поручим привести приговор в исполнение. – Будимиров захихикал. – Очень интересно посмотреть, как один графский сын убьёт другого графского сына! Убьёшь своего брата и принесёшь нам его мозг и сердце. Тебе помогут, не бойся. Твоё дело – убить. Тебе опять плохо?!

Когда чернота перед глазами рассеивается, он видит три пары глаз, в упор смотрящих на него.

– Не вздумай избежать встреч с женщинами своей оппозиции. Хорошеньких можешь доставить сюда, им всегда найдётся применение. – Будимиров осклабился. – Здесь есть рыцари, готовые развлекать их. И им здесь будет повеселее, чем среди вашего серого сброда. А вообще-то женщин лучше сразу же убрать, – зло сказал он, – они изощрённее, чем мужчины, в методах воздействия на человека: от них ожидать можно всего, вне логики и здравого смысла. – Злой голос Властителя бьёт по барабанным перепонкам. – Как правило, они фанатичны и идут до конца. Я дам тебе надёжное средство для их усыпления. Брату я приготовил мужскую смерть, пусть умрёт достойно. Ты лишь наведёшь саморегулирующийся…

Джулиан снова потерял сознание.

Глава восьмая

Алина ворвалась в комнату собраний.

– Мама, скорее, Коля вернулся. С ним старик, еле идёт.

Магдалина, пробормотав «простите», кинулась в коридор.

– Мама! Ты только больше не волнуйся. Я боюсь за тебя. Он на своих ногах идёт, значит, его не пытали.

Коля стоял в столовой и, закинув голову, пил. Григорий сидел возле, пригнувшись к столу.

Они не виделись больше семи лет. И, когда он поднял голову, Магдалина не узнала его. Глаза – мёртвые. Но вот он увидел её. С трудом встал и пошёл навстречу. И припал к ней.

– Твоего сына пытать не будут, но ему готовят какое-то страшное задание, – говорит Коля. – Пока он никого не назвал. Очень испугался за Григория.

Вокруг них люди. А она всё никак не оторвёт от себя брата. И не умолкает голос Коли. Он подробно рассказывает о том, что увидел и узнал наверху. Лера не сводит с Коли глаз. Дети ощупывают его.

Возбуждение Коли заливает их. Они с братом должны столько сказать друг другу! Слепыми глазами смотрит на неё Гиша. Заросшая лысина путает, он словно заболочен по макушку. И ей распутать его, помочь ему. Теперь и ему она – мать.

Из Колиных слов складывается незнакомый образ. Будимиров всё время учится, заботится о слугах. Для себя ему ничего не нужно. Не сметь больше воспринимать его как человека. Он не человек, убийца. «Пытает сам, люто жесток с теми, кого считает врагами», – подтверждает Коля.

Убийца. И довольно. И нужно делать дело.

Первое сейчас – Джуль.

– Его сейчас отправят вниз, – словно слышит её брат. – От него требуют что-то ужасное…

– Коля, вернулись твои, иди скорее, из лифта вышли! – кричат дети. И Коля бежит за ними.

Адриан выслушал информацию Григория и Коли спокойно. Когда она взяла, наконец, трубку, на другом конце стояла глубокая тишина. Спросила:

– Что делать? – Адриан молчит. – Ты отключился?

– Нет.

– Ещё не поздно переправить его сюда, – говорит она. И добавляет: – И, если возможно, тебя с Любом тоже.

– А остальными пожертвовать, – тихо говорит Адриан. – Это гуманно.

– Что же это, поражение? – Она отключает трубку. И сидит, крепко сжимая её.

Зло оказалось действеннее добра.

Стоп. Коля с ребятами спасли брата. Адриан спас тысячи людей.

– Пожалуйста, – просит она Наума, – собери всех в зале.

И она идёт туда первая и каждому, кто входит, заглядывает в глаза. Она чувствует, вместе с Джулианом должны погибнуть многие её дети. И, весьма вероятно, Адриан. Что же, за одного Джулиана?

А кто тебе сказал, что он должен погибнуть? Весьма вероятно, он выполнит своё ужасное задание и вознесётся наверх.

Вопрос стоит совсем по-другому: они не должны позволить Джулиану выполнить его задание. Как сделать это?

Никогда во всей своей жизни не чувствовала себя такой беспомощной. И она опускает глаза. Она не имеет права смотреть в глаза этим людям, это по её вине не состоялся Джулиан. Он смог прижиться в мире убийцы. Она плохо растила его. Она бросила его. Она знала, что его страх сильнее его воли.

– Мать, происходят чудеса! Джин по очереди лежит на всех больных местах Ростика. Ты знаешь, его зовут Ростик, и ему всего девятнадцать лет. Он уже стал говорить. – Вера гладит её по плечу. – Джин лечит. Это совсем особая собака. Что же, он в себя вбирает болезни? Тогда он сам должен заболеть! – И вдруг шепчет: – Ты, мать, не расстраивайся, вот увидишь, всё будет хорошо. Смотри, как нас много! – она кивнула в зал. – К сожалению, я не могу остаться, бегу к Ростику!

– Несколько человек отошли очень далеко, работают под Учреждением и никак не успевают, – говорит ей Наум и тоже, как и Вера, гладит её по плечу.

Теперь она жалость вызывает! Все знают: Джулиан – её сын, и он оказался предателем.

– Господи, помоги мне! – шепчет она. И сжимает руку брата. – Что будет теперь, Гиша?! Что делать теперь, Гиша?!

Глава девятая

Очнулся от сильного жжения в груди. Над ним – солнце. Он так любил его всегда, а теперь оно показалось чёрным. Небо уходило, бесконечное, вверх и во все стороны света и тоже казалось чёрным. Журчала вода. Налитые яблоки гнули ветки вниз – вот-вот сорвутся созревшие и убьют его!

– Здравствуй! – услышал он Гелин голос. Геля – на траве рядом с ним. – Что же ты так раскис? – спрашивает участливо. – Неужели тебе так дороги твои приятели? И брат не самый же близкий человек на свете! Если бы мать или жена – другое дело. Но на них-то никто не посягает. Не ты первый, не ты последний. Тебя и пальцем не тронули, а ведь могли бы?! Адриан обещал мне обойтись с тобой по-хорошему и сдержал слово. А ты оказался совсем хлипким.

Несмотря на чудовищность того, о чём говорит Геля, её слова его не задевают, голос журчит, как вода, не мешает смотреть в небо. Он пытается вспомнить, что с ним произошло. Его и правда пальцем не тронули. Ему сказали. Что же ему сказали?!

Чушь! Не может разумный человек сказать такую чушь!

Пригрезилось. Приснился страшный сон.

Когда ему оторвало пальцы на ноге, Любим нёс его, истекающего кровью, в больницу, крепко прижимая к себе, и говорил: «Потерпи, братишка! Всё будет хорошо, всё будет хорошо! Мы с тобой поплывём по реке. Мы с тобой пустим кораблики. Мы с тобой всегда будем вместе. Всё будет хорошо!» Набор по сути бессмысленных фраз, ласковый, насмерть перепуганный голос брата, детские ещё его руки, с усилием удерживавшие его у своей груди, были любовью. Эта любовь всегда с ним. Из-за него Любим не женился.

Жизнь брата – в опасности. Или его жизнь в опасности. Властитель произнёс слово «брат», значит, брату грозит неминуемая смерть, независимо от того, сам он убьёт Любима или не сам. Брата найдут везде, даже если он убежит домой. Будимиров – из их села, и стоит ему приказать… А если старики, как и дядька, не захотят их с Любом выдать, прозвучит короткое «расстрелять!». Интересно, а если бы они с братом спрятались у матери Будимирова, свою мать он пощадил бы или тоже – «расстрелять»? Бежать некуда. Пропитанные, как и он, страхом, чужие люди безропотно выдадут их с Любом.

Дядьки больше нет. Был рядом со дня рождения. Никому ничего плохого за жизнь не сделал. Ну, любил речи толкать! Так ведь он должен был их с братом и своих детей вырастить и помочь односельчанам. Никого из них не дал увезти из села, посадить, убить! Дядьку убили.

А ему обещают жизнь.

Как много это слово включает в себя понятий! Жить – это просто смотреть в голубое небо, греться в лучах солнца, целовать женщину, плыть в море. Не та жизнь нужна, которую любит Апостол, а самая обыкновенная, он хочет просто жить! Не жить – это сырость могилы, вечное молчание, черви…

Любим не будет жить?! Брат, заменивший отца? Джулиан поднялся. Тело его точно камнями избито. Есть только один выход. Гюст предлагал. Убить одного – того, кто требует убить Любима. Убить одного и разом спасти всех. И тогда пусть является новый Властитель, нестрашно, Апостол устроит: они все рассыплются, как ртуть, по стране, разве найдёшь их?! Гюст прав. Совсем ещё мальчик, а голова светлая. Чем плох его план? Прост и вполне доступен. Особенно теперь, когда он, Джулиан, всё здесь знает.

Знает, где находится дворец Властителя. Но дальше гостиной ему никуда хода не было. И кто сказал, что Властитель живёт именно в этом дворце?

План Гюста может легко провалиться ещё и потому, что техника здесь совершенна и непредсказуема, и он, Джулиан, понятия о ней не имеет, разобраться в ней никогда не сможет. Гюст и вовсе. Рассчитывать на Гюста не приходится. Остаётся одно: раз всё равно он должен кого-то убить, он убьёт Властителя сам, без чьей-либо помощи. Попросит о свидании и убьёт.

Но тут же понимает смехотворность своего плана – дом полон невидимых слуг, послушных вздоху Властителя, фиксирующих каждое его движение, руку-то не успеть поднять, не то что выстрелить. И где он возьмёт оружие?

А если взорвать дворец? Конечно, это выход. Найти Гюста, взять у него горючую смесь, попросить Властителя о свидании, незаметно пронести смесь во дворец. Лишь бы самому успеть выскочить! Значит, главное сейчас: найти Гюста.

Надежда родила силы. Он ещё поборется!

Геля подошла, встала на цыпочки, принялась гладить его щёку. Это простое движение успокоило. Но тут же стало ясно: ещё мгновение, и он никуда не пойдёт. Отвёл Гелины руки.

– Ляг, Джулиан! – Лицо её неожиданно детское, просящее. – Полежи. Надо набраться сил, прежде чем приступать к такому важному делу, а я вижу, ты готовишься к большому делу. – Геля обвила его тонкими руками. От её рук и тела разлился по нему привычный покой. Всё как-нибудь да обойдётся, не может не обойтись. Она усадила его. – Я люблю тебя одного во всём мире, – сказала неожиданно и заплакала. – Ты думаешь, я всё забыла? Как меня силой доставили сюда? Как принудили стать тем, кем я стала? Как отняли у меня моего сына?! Можешь не верить, но я в первый раз люблю. Без страха. – Она долго молчала. – Адриан обещал отдать тебя мне. Обещал не делать ничего плохого твоим друзьям. Он вовсе не такой кровожадный, как кажется. Возьми хотя бы слуг. Да, они работают на него. Но, во-первых, работают совсем немного часов в день, во-вторых, живут ничуть не хуже, чем мы: у них есть свои дома, свои поля. Иначе как заслужишь их преданность?! Зато на них можно полностью положиться. Их не подкупишь, не подговоришь, у них есть всё, что нужно, и они будут биться за Адриана насмерть, этим будут биться за себя. Он всем как отец. Даже нас, когда мы стареем, не убивает, не превращает в роботов, что вполне мог бы сделать, а переводит в слуги и одаривает всем необходимым. Нет, он вовсе не жесток. Просто у него такая глупая манера – пугать людей. Ничего не бойся, ты под защитой моей любви. Что-нибудь придумаем.

– А то, что он расстрелял Григория? – поддался он искренности, втайне надеясь: Будимиров специально для него разыграл спектакль, чтобы запугать, заставить быть послушным!

– О, это он пошутил! – рассмеялась Геля. – Уверяю тебя, пошутил. Он любит попугать своих подчинённых. Детская игра – «Хочу, чтобы все боялись меня!», «Ух, какой я страшный!» – подтвердила она его надежды.

Ему так хотелось поверить Геле, и он поверил, сознательно отбросив явную растерянность Будимирова, его слова «Отменить приговор». Кто знает, может, в нём пропадаёт великий актер?! Конечно же, разыграл! Конечно же, пошутил! Вот же ему Властитель ничего плохого пока не сделал! Попугал, да! Но если он любит пугать… Геля знает, иначе зачем стала бы говорить?! Его не пытал же, не бил!

– Григорий очень добрый! Я удивился даже, как так, они же друзья! У нас в селе об их дружбе все знают!

– Пошутил! – кивнула Геля и раскинулась на траве. Полуодетая, с розовыми, тёплыми просветами кожи, никогда она не казалась ему такой красивой, как сейчас. И он расслабился.

– Знаешь, какой у меня брат?! – заговорил доверчиво. – Сама доброта. От смерти меня спас. А я должен его убить?

– Давай перетащим его сюда! Хочешь? И не нужно убивать. Так как он провинился, какое-то время послужит Адриану. Стоит мне поговорить с Адрианом, и всё устроится.

– Ты в самом деле спасёшь его?! – воскликнул Джулиан радостно. Но тут же поник. – Он не захочет прийти сюда, предпочтёт смерть.

– А хочешь, я поговорю с Адрианом насчёт твоих друзей? Адриан уважает дружбу, видишь же, вызвал Григория, создал ему замечательные условия.

– Убил! – воскликнул Джулиан.

– Нет же! Пошутил с ним. Раз ты любишь своих друзей, значит, они стоят того. Как зовут твоего самого большого друга?

И снова Джулиан, будто сам не был свидетелем растерянности Будимирова, когда ему сказали, что приговор приведён в исполнение, будто не было той дикой, непонятной, необъяснимой сцены, принялся доверчиво рассказывать:

– Он – святой. Совершенно не думает о себе! Он такой добрый, такой благородный, знаешь, он даже врагов не хочет убивать! Ни одной капли крови не хочет пролить. Для него самая большая ценность – жизнь каждого.

– Ничего плохого не сделают ему, вот увидишь! – лениво, чуть растягивая слова, ласково говорит Геля. – Просто он и другие твои друзья будут освобождены от работы в Учреждении! Разве они не найдут себе работы в другом месте? Найдут. Скажи, как зовут его? И его оставят в покое. Он будет жить как хочет. – Геля потягивается и сладко зевает. – И ты будешь жить, не запятнав своей совести. Лишь бы ты был со мной! Мне ничего больше в жизни не надо.

Пережив потрясение. Джулиан так жаждал участия и доброты, так ждал чуда спасения, что всей душой поверил в Гелину искренность, а значит – в несуразность того, чему был свидетелем: не может человек убить своего единственного друга, осмелившегося возразить ему, не может быть так жесток, чтобы требовать убийства родного брата. И он поспешил позабыть и разговор с Будимировым, и чувство ужаса, вызванное им.

– Посмотри, как прекрасен мир! Все твои розы распустились! – мягко говорит Геля. – Слышишь, птицы поют? Дороже тебя у меня никого нет. Никто, кроме тебя, не интересовался моим состоянием, настроением, никто не видел во мне человека, только женщину, способную доставить удовольствие. А ты… помнишь, в начале наших отношений спросил: «Почему ты плачешь?», «Почему ты такая грустная?» Я никогда не забуду! Ты отнёсся ко мне по-человечески, ты умеешь жалеть. Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Выполнишь то, о чём просит Адриан, и вернёшься ко мне, – говорит Геля. – И я всегда буду рядом с тобой. Адриан обещал. Ну, расскажи о себе. С кем ты дружишь больше всего? Мы будем приглашать его в гости. Кто у тебя самый необыкновенный?

Точно затмение на него нашло. Нет никакого зла, одно добро и – солнце, рождающее это добро. И звучит голос Апостола: о ценности человеческой жизни.

– А ты не причинишь ему вреда? – спрашивает Джулиан доверчиво.

Геля засмеялась.

– Зачем? Если я собираюсь строить с тобой жизнь?! Мне просто интересно, как ты жил раньше. Адриан понял, что я люблю тебя, и отпустил меня по-хорошему. Он дал слово, если ты выполнишь его условия, подарить тебя мне! А значит, и всех, кого любишь ты. Все, кого ты любишь, уже дороги мне.

Он почти не разбирает слов, голос Гели, как вода, журчит, журчит, и снова нет страха, к нему приходит сила от звука Гелиного голоса, есть надежда на жизнь. Словно Геля в него проникла и увидела в нём Апостола, он сказал благодарно:

– Самый лучший из всех в мире человек – Апостол. Необыкновенный. Святой. Увидишь его, влюбишься.

– Ты думаешь, человек выбирает что-нибудь в своей жизни? – вдруг горько говорит Геля. – Никто никогда никого и ничего не выбирает. Тебе ещё легче, чем другим. Меня украли у мамы, которую я сильно любила. Мама была такая добрая, такая ласковая, всё рассказывала мне сказки с хорошим концом. Мы с мамой шли в воскресенье гулять. Коричневая громадная машина остановилась около. Меня затащили в неё, привезли сюда. Было мне тринадцать лет. Я плакала, хотела к маме. Надо мной смеялись. И учили. Хорошо учили, надо признаться. Как вести разговор с мужчиной, чтобы ему не было скучно, как понимать психологию мужчины, как развлекать его. – Она вздохнула. – Тело тут не на первом месте. Я должна знать искусство, литературу, историю, чтобы в нужный момент подсказать повелителю, как понять ту или иную ситуацию. Должна ублажать его поэзией и игрой на каком-нибудь музыкальном инструменте. О, я очень образованная куртизанка. Выросла, мечтала стать учительницей. Я так люблю детей! Так и представляю себе: рассказываю им то, что знаю. А мне ничего нельзя! Подруг иметь нельзя, своего ребёнка растить нельзя. И, конечно, – тело. О, это целая наука: как ублажать тело! Но я нужна, пока я хороша внешне. А хороша я, пока молода и пока терпелива. Стоит постареть или вспылить, и никакие мои знания, никакие мои таланты не помогут, мне – конец. Я – трезвая. Давно отрешилась от всех иллюзий, понимаю, что к чему. Лелею своё тело. На поверку-то оказалось, мужику от меня больше ничего и не надо: ни до каких дел, ни до какой души не допускает. Зачем тогда я столько училась?! Ведь, кроме тела, есть… – Она горько усмехнулась, не договорила. – А ты, зачем ты сам, добровольно приехал в город?