Текст книги "Украли солнце"

Автор книги: Татьяна Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Глава пятая

– В левую или в правую? – громко спросил Ярикин.

И повисла тишина, в которой ни муха не летит, ни мышь не шуршит. Мёртвая тишина. Не живут в этой комнатной ловушке ни мухи, ни мыши, ни даже пауки.

Будимиров кивнул. Ярикин встал. И сразу шагнули к Колотыгину и встали с обеих сторон бойцы Возмездия.

– Назад! – рявкнул Будимиров. – Эт-то что за самоуправство?! – И, когда Ярикин сел, а бойцы заняли свои места, сказал: – Ты противоречишь сам себе. Человек умирает, а заводы стоят! Я вижу, ты привык агитировать против меня. Похоже, в самом деле, возглавляешь организацию!

К чему продолжать этот нелепый, противоестественный разговор – в расход бунтовщика, и дело с концом!

Сбивает улыбка Колотыгина.

Лихорадочно перелистывает тощее «дело».

– Какая организация? – пожимает плечами Колотыгин. – Я – один. И могу отвечать только за себя. Борюсь ли? Не знаю, как это назвать. Пишу свои записки.

– Где публикуешь?

– А где можно? Для себя пишу.

– Пишут для людей, для себя не пишут. А старик Назаров как оказался рядом с тобой? Если вас даже только двое, это уже организация! – сказал сердито Будимиров и прикусил язык: обещал Магдалине доказать виновность врага, а вот с доказательствами как раз и туго. Разве не может вылезти на трибуну наглец-одиночка и тут же найти отклик? Разные явления: руководитель организации и чудак-одиночка, нашпигованный знаниями и дурацкими идеями.

– Не знаю никакого Назарова, только от вас услышал его фамилию, человек подошёл ко мне с вопросом.

– А кому адресована записка? – Будимиров цепляется за единственную реальную улику против Колотыгина.

– Какая? Я много пишу записок. – Будимиров протянул. Колотыгин прочитал, пожал плечами. – Разве не может у меня быть знакомого библиотекаря? И разве не главное моё дело – просветить как можно больше людей?

– Номер библиотеки, имя-фамилия библиотекаря?

– Чтобы вы применили к нему полный набор своих методов воздействия в левой пыточной и правой?! Ни за что! Меня добивайте!

Будимиров любил сильных, мужественных людей. Запутался парень, не понимает, где зло, где добро, не знает, как жить правильно. Может, не казнить? Приблизить к себе, дать власть, все блага, откормить и посмотреть, захочет ли бунтовать?!

– Хочу спросить. Почему ты так смел? Разве не знаешь, что бывает за бунт и желание низвергнуть существующий строй?

Колотыгин снова пожал плечами.

– Пытаюсь найти с вами общий язык.

– Мы враги и никогда не найдём его.

– Похоже, ничто человеческое вам не чуждо, – кивнул он в сторону Магдалины. – Если бы не это, неожиданное для меня открытие, я не сказал бы ни слова. Кто знает, – он снова посмотрел на Магдалину, – быть может, теперь вы и сумеете встать на место нашего несчастного трудолюбца?!

Опять, не к месту, вспомнил рассказ Магдалины о сеятеле. На кой чёрт ему сдался этот сеятель?! И при чём тут граф? Словно тут он! Какое отношение парень имеет к графу? В сыновья годится, но они оба мёртвы, кости сгнили… Что тут происходит? Почему так саднит внутри? Почему он не может приказать Ярикину «расстрелять»? Так просто. Одно слово. А он словно под гипнозом.

– Я лишь теоретик, – как ни в чём не бывало говорит Колотыгин. – Изучаю прошлые и сегодняшние социальные устройства, ищу для нашей страны такую модель, которая поставит интересы человека выше государственной политики. Как можно низвергать старое, ничего не предлагая взамен, не имея хорошо продуманной альтернативы?! Один мир уже «разрушен до основания». И вообще не революция, уничтожающая тысячи людей, нужна, а медленный переход к новому строю.

Будимирова резануло слово «модель», от Магдалины слышал! Посмотрел на неё и сразу позабыл обо всём.

– Почему ты так бледна? Может, врача позвать? Чего ты так испугалась?! – Но тут же позабыл о её бледности, разгорячённый первым в его жизни спором с достойным противником, спросил: – Ну, теперь ты видишь сама: он – мой враг?! Или тебе он кажется жертвой, и ты веришь в его болтовню, что он – одиночка, а не руководитель большой организации?! Скажи, что делать, когда сталкиваются два врага? Кому из них жить? Я хочу услышать твоё мнение.

– Вопрос не так стоит: кому жить, кому нет. – Невольно Будимиров переводит взгляд на Колотыгина и, злясь на себя, слушает его: – Смерть одного из нас никак не разрешит наших противоречий, ибо речь идёт не о вас или обо мне, а о том, прогрессивно ли в историческом процессе ваше правление? Суд, способный вынести приговор: над вашей сегодняшней властью!

– Что же это за суд?!

Всеми силами Будимиров пытается возвести между собой и Магдалиной преграду, чтобы, наконец, сосредоточиться и понять то, о чём говорит Колотыгин: врёт он, что один, или не врёт, опасен ему со своими «записками» или нет?

– Всем нам, к сожалению, отпущено немного, и очень трудно судить об историческом моменте лицом к лицу с ним…

– Время, что ли, суд? Почему не отвечаешь, чей суд имеешь в виду?

– Высший! – улыбнулся Колотыгин. – Зачем призывать в судьи время, чтобы увидеть вещи, и сейчас видные невооружённым взглядом?

– Какие? – резко спросил Будимиров.

– Разве можно оправдать гибель миллионов какими бы то ни было высокими целями? – говорил Колотыгин без эмоций, а слова получались тяжёлые, били по темени, и темя заболело, как рана. – Очень жаль, что вы сами себя потеряли, и знать ничего не знаете о высшей истине, что не можете себя поставить на место тех, кого пытаете или превращаете в слепых рабов.

«Слепой вождь слепых», – говорила Магдалина. Ещё одно странное совпадение.

Колотыгин стоит на одной ноге. Видно, вторая болит, но он даже не морщится. И снова Будимиров отдаёт должное мужеству бунтовщика. Редко, но порой он щадит сильных людей, им поручает выполнение сложных и оперативных заданий.

– Сядьте, пожалуйста, – просит он, впервые называя своего подследственного на «вы».

Всего несколько дней назад, до болтовни этого парня и до встречи с Магдалиной, был уверен – вытянул страну из отсталости, и пожалел о том, что граф Гурский не может увидеть его преобразований. И вдруг понял: да для Гурского, как для Магдалины и этого парня, его новации вовсе не достижения. Почему-то они похожи – избитый, измождённый парень и холёный граф Гурский: не только взглядом, улыбчивостью и мягкостью, манерой разговаривать, но и отношением к жизни. И напрямую с Гурским и о. Петром связаны рассуждения парня о высшем суде, рассказ Магдалины о сеятеле!

Гурский любил разговаривать с ними, детьми, о Боге.

Григорий спросил, почему он, Будимиров, отменил Бога?

Разве Бог был в прошлой жизни Будимирова? Были скачки, бесконечная работа и жестокий отец, Бога не было. Кого ж отменять? И за все годы его правления Бог никак не проявил себя: не наказал, не поощрил! Выдумали люди от страха перед смертью! А он смерти не боится, встретит её, как подобает воину. Но при чём тут Бог? Разве кого-нибудь Бог спас от смерти? Даже графа с Адрианом не защитил, хотя те верили в Него!

Будимиров спорил со всеми сразу – и с Григорием, и с Магдалиной, и с Колотыгиным, подбирал аргумент за аргументом, пытаясь отогнать непрошеного гостя – Гурского, и не мог: видел улыбающегося графа. Его школу не закончил – отец считал: науки делают человека лодырем и болтуном, а чтобы молоть языком, вовсе не нужно столько лет просиживать портки! Сам отец состоял при общественных амбарах, куда ссыпалась часть урожая с графских полей, должен был выдавать всем поровну, а если возникали конфликты, ловко умел отбрить односельчан, не стесняясь в выражениях.

Чего это папаша вспомнился? И граф торчит перед глазами: «Я так хочу, чтобы ты учился! Разве тебе неинтересно? А может, тебя кто обидел? Давай я с тобой одним позанимаюсь».

Зачем граф загнал его в сопливое детство?

Нужно что-то ответить Колотыгину, а он не знает что. Проще всего разыграть перед Магдалиной привычный спектакль всепонимания и всепрощения, а потом – в расход! И нечего Магдалину посвящать в сугубо мужские дела!

Почему же двойная игра сегодня не получается?

Тишина – странная, словно сейчас произойдёт взрыв. Воздух – тугой.

Выручил Ярикин. Видимо, наконец, сообразил, глава государства не в себе, и, хорошо зная годами отработанные спектакли, заговорил елейным тоном:

– Конечно, можно подождать десяток лет и посмотреть, чья выйдет правда?

Будимиров кивнул и, пробиваясь сквозь преграду, образовавшуюся между ним и Колотыгиным, спросил:

– Ну, допустим, правы вы, каким-то чудом вам досталась власть, что вы сделаете прежде всего?

– Дам каждому возможность выбора, свободу, детям верну детство, да мало ли что?!

– И, знаете, чего добьётесь? – спросил насмешливо Будимиров. – Разгула преступности, беспредела мафии, пьянства, озверения, всё это сопутствует так называемой демократии. Народ не умеет быть свободным, он или разнузданная толпа или, если его направляет жёсткая рука, – организованная сила.

– Мы с вами одно и то же видим настолько по-разному и настолько на разных языках говорим, что, похоже, вы правы, не сумеем друг друга понять. – Колотыгин мельком взглянул на Магдалину. – Конечно, на первых порах проявиться могут и отрицательные явления, естественные в переходный период, но главная установка – человек – очень скоро всё расставит по своим местам. Может, и десяток лет…

– За этот десяток лет, – перебил его Ярикин, – вы со своей организацией много чего разрушите из того, что создали мы!

– Неизвестно, кто и что разрушает, – тихо сказал Колотыгин. – У каждого своя роль в истории. Вы губите страну, а нам в этот трагический период, может, свыше предначертано: сохранить живой душу нашего…

– Хватит! – не выдержал Будимиров игры. – По-моему, вы перешли все границы. Это я гублю страну?!

Магдалина встала и вышла из кабинета.

Будимиров любил сложные ситуации, любил находить выход из них. А сегодня – ни тропки в лабиринте, ни просвета. И не понять, что тут, в его цитадели, происходит?

Магдалина вовсе и не бежит от него, ничего не стоит догнать, а он едва ноги переставляет. Зовёт её, просит остановиться, но слова его тихи, она не может услышать их.

Нет ни государства, ни могущественного Ярикина, способного перемолоть любое непокорство, ничего и никого на свете нет, лишь эта невесомая невиданная птица, улетающая от него. Поймал было и не удержал!

Он сам показал ей этот потайной ход. И сейчас они с Магдалиной соединены в единое целое им, проложенным за кулисами праздничной помпезности его резиденции, они вдвоём и одни в целом мире.

Почему же она улетает от него?

Будимирова охватила паника: никогда больше не увидит её! Побежал было. Чего всполошился? В конце туннеля лифт, возносящий к его жилью. Облегчённо вздохнул, вытер пот и пошёл спокойно. Никуда она от него не улетит.

Магдалина стояла в столовой у окна.

Столовая – неточно сказано. Комната для приёмов, больше графского зала. Вдоль одной стены – серванты с сервизами. Обеденный стол персон на пятьдесят. В углу, около небольшого стола, – его кресло, в котором он любит сидеть, когда сильно устаёт. Окна – намертво закрыты. С детства боится открытых окон и дверей, должен быть уверен: никто не войдёт в его жизнь неожиданно.

Подошёл к Магдалине, встал рядом.

Окно – во двор, посреди которого громадное дерево. Сверху кажется: шатёр раскинулся. На дереве – птицы.

– Почему ушла? – спросил, заранее зная, что она ответит: «Эксперимента не получилось, ничего я решать не смогу, мы должны расстаться».

– Спасибо тебе, – сказала она, впервые называя на «ты», и повернулась к нему.

В её лице произошли изменения: она резко осунулась, потеряла улыбку, наполнилась горестью, такой, какая скапливается только за целую жизнь – в старом человеке.

– За что «спасибо»?

– За твоё желание поставить меня рядом с собой. За терпение к врагу – ты слушал врага. За желание примирить, – она запнулась, – наши с тобой противоречия! За твоё терпение по отношению ко мне!

Он снова школьник перед ней. Её слова – не те, что он сказал за неё. И это её – «ты»…

– Я видела, как ты хотел понять и его, и то, что я тебе говорила. Не твоя вина, что не можешь.

– Почему не могу?

– Длинная история. Началась сразу, как ты родился. Твоя мама рассказала об издевательствах над тобой. В тебе накопилось много злобы, ты не можешь разом избавиться…

– От злобы, что ли? – перебил он по сложившейся за долгие годы привычке – перебивать собеседника.

Почему именно сегодня он вспомнил и об отце, которого не вспоминал ни разу со дня убийства?! Зачем-то отец побеспокоил его, а столько лет не беспокоил!

– На жестокости стоит твоё правление. Но и не только в ней дело. Ты, – она снова споткнулась на слове, продолжала решительно: – невежественен. Вот и уничтожаешь живое. Не вина, твоя беда. Ты не можешь править иначе. Ты и… он говорите на разных языках, и, как ни старайся, не сможешь понять его.

– Я совершенно не согласен с моделью, предлагаемой Колотыгиным. – Не заметил, как сам употребил слово «модель». – Прочно лишь государство, построенное на неукоснительном повиновении трудолюбца правителю! И, получи власть Колотыгин, он понял бы это очень быстро и запел бы по-другому!

– Есть люди, которым не нужна власть. Мне кажется, ему не нужна…

– Власть нужна всем!

– А разве в нашей с тобой степи один цветок властвует над другим?

– Не знаю, может, и властвует! – сердито сказал Будимиров. – Что же ты предлагаешь? Анархию?

– Нет, конечно. Парламент, выбранный народом, подчиняющийся не человеку, законам. – Мягко смотрит на него Магдалина. – Я зря говорю это, Адриан. Ты себя не изменишь и не изменишь устройства своего государства.

– Ты решила уйти от меня?

Она покачала головой.

– Зачем? Куда я уйду?

– Ты останешься со мной?! После того, что поняла: я – тиран и могу управлять страной только так, как управляю?!

Она кивнула.

Судорожно заметались мысли в поисках её хитрости. Не может она не хитрить. И с его жестокостью примириться не может. Не может она остаться с ним! Вглядывался в неё, пытался найти разгадку и не находил. Выгоды ей не получается. Она не требует от него править по-другому, ни о чём не просит его, не ставит никаких условий.

– Ты остаёшься со мной?! – спросил снова. – Что это значит? Ты станешь моей женой? – Спросил и ощутил нежность в своих руках – провести по её волосам, коснуться щеки.

– Пока нет. Пока не могу. И не знаю, смогу ли, – сказала она торопливо.

– А как же… Ты собиралась советовать мне… вместе управлять… – Сразу понял нелепость своего вопроса – она уже ответила. В который раз удивился её честности – «не знаю», «пока не смогу» и сказал неожиданно для себя: – А хочешь, я отпущу этого, Адриана? Возьму и отпущу. Пусть нас с ним рассудит время.

Пристально вглядывался в неё, пытаясь разгадать хитрость, а видел лишь скорбь, которая печатью стояла на её лице.

– Спасибо. Хочу, – сказала Магдалина просто.

И в который раз он поразился её безыскусности и честности! Вот она вся, на ладони. Поднял трубку:

– Ярикина ко мне.

В тишине прошло, наверное, минут десять. Наконец Ярикин появился. Будимиров смотрел на него с удовольствием. Он подбирал помощников на себя похожих, чтобы в них как бы видеть себя. Этот высокий подтянутый мужик, чуть моложе его, с тем же типом лица – чуть удлинённым, рельефным подбородком, волевыми губами и острым взглядом – нравился ему. И походка – лёгкая, половица не скрипнет. Ярикин угадывал его желания, мысли и чётко выполнял все распоряжения.

– Почему Колотыгин оказался избитым? – Ответа слушать не стал, сказал: – Отпустите его. – И добавил: – На самом деле отпустите.

– А старика? – спросил Ярикин, никак не выражая своего отношения к происходящему.

– И старика. Конечно, и старика.

Когда Ярикин ушёл, Будимиров налил себе воды из графина и долго пил. Городская вода совсем не походит на их колодезную, пахнет мылом. Пожалуй, Магдалина такую пить не захочет. Надо найти для неё хорошую и подвести к резиденции.

– Спасибо! – сказала Магдалина. – Ты поступил так, как учит Христос. Дословно не помню, а смысл такой: «Не убивай», кто же убьёт, подлежит суду… Просящему у тебя дай и от хотящего у тебя занять не отвращайся. Любите ближнего своего. Любите врагов ваших… Не судите да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерою судите, такою и вам будут мерить… Прости за неточность.

Где, когда он слышал эти слова?

А Магдалина снова бросила его одного – отвернулась к окну, глаз не спускает с разросшегося над двором дерева, волосы мягко укутывают её чуть не до самых ног.

Мать сказок ему не рассказывала, отец не разрешал. Магдалина же наверняка – из сказок, рассказанных графиней, в реальной жизни такая родиться не может.

– Скажи, есть у тебя заветное желание? – спросил он. Кажется, именно в сказках рыцари и принцы исполняют желания своих возлюбленных!

– Есть! – сказала Магдалина.

– Говори! – попросил он. – Я выполню любое.

– Нет, мне не нужно, чтобы ты его выполнил. – И сказала доверчиво: – Я хочу быть матерью.

– Почему же… – начал было и замолчал. Она глядит на него, как глядит сестра на любимого брата или мать – на сына.

– Чтобы стать матерью, нужно хоть раз родить, тогда поймёшь, как созидается человек. – Хотел сказать, это желание легко выполнимо, и он очень хочет наследника, она не дала перебить себя. – Да, очень важно самой родить ребёнка. Но, когда я сказала – хочу быть матерью, я не это имела в виду. Понимаешь, человек беззащитен перед болезнью, извержением вулкана, перед твоей жестокостью. Кто поможет, утешит, собой укроет? – она вздохнула. – Бога-то ты у людей отнял! Только мать. В её распоряжении самая великая сила – бескорыстная любовь и жалость. Только мать умеет прощать. Мне так жалко людей, я хочу стать матерью для них.

– Не всякая, наверное, может простить! Моя, наверное, ненавидела меня – я же бросил ее! Наверняка прокляла меня!

– Нет, – покачала головой Магдалина. – Она жалела тебя. Не тебя, себя считала виноватой: не вложила в твою душу Бога и доброту! Так и не узнала, что ты вовсе не жестокий, что способен… вот же, полюбил! Она мучилась своей виной!

– Что ты говоришь?! – ошеломлённо спросил он, не понимая, как можно мучиться виной, не понимая, как можно вложить в душу Бога.

– Привыкла терпеть. И задуматься боялась, что тебе нужно помочь: научить любить людей. Опоздала. Несчастная она женщина, – вздохнула Магдалина. – Всё молилась: просила у Бога прощения за то, что выпустила жестокость в мир, уж очень она переживала и расстрел нашего графа, и разруху, и смерти по твоей вине…

– Что же за тайну унесла с собой? – спросил он.

– Может, ту, что, по её разумению, Бог есть? А может, ту, что ты – сын графа Гурского. А может, о своей вине…

– Что-о?! Она тебе что-нибудь говорила такое?! Я – сын графа? – Сквозь шум, гул в голове обрывки мыслей: вот почему отец ненавидел их с матерью, вот почему граф приставал к нему… Он слышит свой лепет: – Как же это?! Он что, любил мать или поиграл с ней? Он что, любил меня?! Это что, я убил деда, отца, брата и сестру?!

– Твои глаза на графские похожи, и на глаза Адриана. Похожа улыбка. Любила она графа, и он любил её! Потому и легла умирать, когда ты его убил.

– Что же, я собственного отца убил?! И брата? И сестру? И деда?

– Никак не могла понять природу твоей жестокости…

– Что же, я отца убил? – повторяет, не в силах осознать сказанного.

– Мне, Адриан, власть не нужна, я хочу быть матерью для всех, понимаешь? И для тебя. И для твоих министров. И для моего единственного брата. – Она подошла к нему и сделала то, чего не осмеливался сделать он: провела рукой по его волосам. И он ослаб без воздуха. – Иди, делай свои дела. А я пойду, пройдусь. Встретимся через два часа. Хорошо?

Даже когда она убрала руку, продолжал ощущать её, и очень тепло было голове. По голове его гладил только граф. Отец?

Никто никогда на его памяти не хотел быть матерью для всех. И никто никогда не говорил ему ничего подобного. И никто никогда не был так беззащитно искренен с ним – он привык к тому, что все так или иначе себе на уме.

– На тебе ключи, – сказал тихо. – Мне нужно встретиться с Варламовым. Надеюсь, ты уже будешь дома…

– Да, – сказала Магдалина. – Спасибо.

С трудом переставляя ноги под камнепадом «ты сын графа Гурского», «убил отца, деда, брата, сестру» поплёлся к двери.

Глава шестая

Не успела закрыться дверь за Будимировым, как Магдалина без сил рухнула в кресло. Одновременно столько противоречивых ощущений!

Страх. Узнал Будимиров Адриана или нет? Не видел его с их ранней юности. Адриан возмужал после того, как Будимиров бежал из села. И волосы – парик. И лицо – изуродованное. Только глаза никуда не спрячешь! Правда, один – в чёрном окаймлении. А что, если всё-таки узнал и поспешил отменить приказ? Что, если Адриана застрелят в спину, как Игната?!

Растерянность перед недоумением Адриана – как она могла оказаться вместе с Будимировым?!

Чувство отчаяния и беспомощности перед презрением Адриана к ней, оборвавшего все связи между ними!

И тут же – радость: он жив, он смотрел на неё, он победил сегодня Будимирова! И нет в нём ни к кому презрения, тем более к ней, он знает её!

Срабатывает привычное: ощутить его собой. Тело болит, избитое. Не болит. Адриан не помнит о теле, не замечает боли.

И, наконец, только сейчас, она понимает, почему он не звал её к себе. Его лично нет: ни плоти, ни страха. Есть избитый до смерти старик Назаров, которого не смогли даже на допрос доставить. Есть девочка из хора, исчезнувший её любимый, тысячи пропавших, униженных и измученных – в поле и на заводах. Адриан отказался не от неё – от себя.

Когда-то прочитала в Записных книжках Цветаевой: «Тебя уже в тебе нет, ты уже целиком во мне. Пропадаю в собственной груди», «Я тебя люблю тобой».

Все те, кто – в Адриане, оказались сейчас в её душе: распирает грудь от боли.

Она здесь ни к месту. Она предала Адриана.

Нет, не тем, что явилась перед ним сообщницей Будимирова, за это он, может, её и не осудит, а тем, что осмелилась не поверить ему, когда решила: он не любит.

Только что «пропадала в собственной груди» – Адриан целиком был в ней, и сразу – пустота: он исчез. И забрал с собой энергию, державшую её в будимировском мире столько лет.

Какой у неё выход?

Вернуться в село? Там её ждёт смерть – Будимиров не простит бегства.

Остаться здесь, с убийцей миллионов людей, убийцей графа и, возможно, убийцей Адриана? Весьма вероятно, именно в эту минуту догоняет Адриана пуля, посланная Будимировым.

Сын графа убивает сына графа. Брат – брата. Адриан убивает Адриана.

Сон Марты был нарушен в течение многих лет. Часто Марта тяжело спала днём, а к ночи начинала метаться по дому.

– Доченька, не уходи! – попросила как-то.

Луна сквозь окно освещает полубезумное лицо Марты с горящими глазами. Магдалина вернулась от двери, поспешила затянуть окна занавесками, зажгла свечу.

В чуть покачивающемся свете сидит Марта на краешке кровати, ссохшаяся, ноги не достают до пола. Волосы, когда-то лёгкие и пышные, опали сырыми липкими прядями.

Магдалина придвинула стул, руки положила на Мартины острые колени.

– Я любила его с той минуты, как увидела в храме.

Не спросила – кого «его»? Давно поняла: графа.

– Это был первый день, когда его отец стал священником. Совсем мальчишка, а стоял как взрослый – знающими глазами смотрел на отца, читавшего свою первую проповедь. Каждое слово было ему известно и понятно. И все они – для жизни: «милосердие», «прощение», «служение», «о душе думать, не о теле, душа уйдёт жить дальше». Сколько лет прошло, а каждое слово помню – через его глаза. Не о себе. Не для себя. Нам улыбался, как его отец. С детства – святой, как и его отец. Мы часто встречались. Посмотрю ему в глаза и бегу уроки делать или огород растить. Алина всегда была с нами. Тоже смотрит на него, а он на неё. Он, хоть и ровесник наш, все мы ещё в школе учились, а рано стал хозяином сёл и университетскую программу изучал.

– Не надо, Марта, пожалуйста, – почему-то Магдалина испугалась сильно и всё не знала, куда руки деть. Коленки Марты жгли их, а прибежища им не было: на свои колени положить боялась, словно могла заразиться от Марты жаром и сгореть.

– Надо, доченька. Умру скоро. С собой уносить не хочу. Бумаге доверить не могу. У меня был насильный жених. Его родители решили меня взять Будимирову в жёны – работяща и молчалива. А молчалива была, ясно, почему: в себе такую ношу таскала неподъёмную! Всего Адриана целиком, с проектами, музыкой, книжками, жалостью к людям. Считай, вместе с ним проводила электричество, и фабрику запускали вместе, и врачей в больницу подбирали, и деревца насаживали между сёлами. Как-то осенью уехала Алина к бабке в город, бабка растила Алину и время от времени вызывала к себе. И вот та ночь. Шли мы с ним между прутиками, а он и обними меня. Страстный был. Сам сколько раз жаловался: «Слепну от света, становлюсь беспамятный». Такой беспамятный он и творил свои добрые дела: ничего не видит, кроме дела или человека, которому помогает. И тут закружилось всё для нас обоих, я такая же, как он.

– Не надо, Марта, пожалуйста, я боюсь почему-то.

– Надо, доченька. Нет о. Петра, ему хотела б исповедоваться. Ты одна у меня. Мой священник. Простишь, уйду с миром. Два пьяных, два сумасшедших, как хочешь называй. Очнулись мы через несколько дней в его комнате. Отец в храме. А матери с детства не было, рано умерла. Дом словно вымер – неизвестно где няньки, мамки, растившие его. Вдвоём мы с ним в белоснежной комнате с голубыми занавесками, на балконе, друг с друга глаз не сводим. Как во сне слышу голос: «Пойдём к отцу, Марта, венчаться. Жить с тобой будем целую жизнь как единое существо, так задумал Бог – мужчина и женщина в одном!» Не успел договорить последних слов, голос в прихожей: «Марта!» Будимиров?! Я и позабыла о его существовании.

– А вы ему слово давали? – спросила Магдалина.

– Какое там… Я обмерла, словно всю свою будущую судьбу узрела. Адриан вышел к нему.

«Ты зачем пришёл сюда?» – спрашивает его.

А тот так скрежещуще говорит:

«Если ты граф, то можешь у меня моё отнять?»

«Я у тебя ничего не отнимал. Нет понятия «моё», «твоё», всё Божеское, и Бог решает, кого с кем сводить, кому что давать».

«Шибко умный ты, граф. А того не понимаешь, что человеку Бог дал право самому решать свою жизнь. Ты, граф, имеешь всё, я одну Марту».

«Разве ты имеешь её? – спрашивает граф. – Ты её спросил: согласна она жить с тобой?»

«Кто же о таком бабу спрашивает? Родители решают, за кого ей идти».

Долго молчал граф, а потом тихо сказал:

«А вот я её попросил за меня замуж выйти».

– Теперь молчит Будимиров, а я не знаю, как сердце угомонить.

«Поздно, граф, – сказал Будимиров. – Её родители Марту мне отдают. Так что кончились твои блудливые денёчки, граф, пусть отправляется под венец».

Марта не плакала, и не было в ней жалости к себе, но от неё такой шёл жар, что Магдалина со своим стулом отодвинулась.

– Граф не отпустил меня. Пришёл о. Пётр, позвали мамок-нянек, стали обсуждать, как устроить нашу свадьбу. И, словно подгадала, к нашему пиршественному столу явилась Алина: с поезда сразу сюда. Сказали ей: видели нас, молодой граф потерял голову. Не к графу, ко мне кинулась Алина: «Не отдашь его мне, жизни себя лишу. Он мне тоже в любви объяснялся». Смотрю на Адриана, а он с меня на Алину, с неё на меня взгляд переводит. И вижу: её-то он тоже любит. Говорят, не бывает. Ещё как бывает: можно двух сразу любить. Стою перед ними, будто кипятком облита. Знаю: а ведь погибну, если выйду сейчас из этого дома. И ещё понимаю: сам Адриан выбрать не сможет, любит нас обеих равно, просто так обстоятельства сложились. Алина дрожмя дрожит. Говорит: «Тут жизнь и смерть, Марта. Без него смерть. Спаси, Марта. Я знаю, он и тебя любит, и меня. Мы с тобой и должны решить между собой».

– Но ведь вы уже были с ним близки, как же он и о. Пётр могли отпустить вас?

– О.Пётр смотрит на сына, и единственный раз в жизни я увидела его растерянным. Он не знает, что делать. А домашние все смотрят на о. Петра.

– Ну и что решили?! – лепечет Магдалина.

– Что видишь, доченька. – Марта потухла, устало откинулась на подушку. – Не стала я дожидаться, когда они что-то решат, ушла. Адриана любила больше себя, не хотела мучить.

– И он не пошёл за вами?

– Как не пошёл, пошёл. Да только я его спросила у двери: «Сможем мы с тобой жить, если Алина с собой покончит?» А то, что для меня разлука с ним – смерть, не сказала, нет. Зачем мучить его? Он и так потом увидел это: вся моя жизнь развернулась перед ним. Приходил ко мне, деньги на жизнь давал, уговаривал вместе с сыном перейти жить к нему в дом. – Марта тяжело вздохнула: – Алина через себя погибла. Сколько раз приходила, прощения просила, деньги и подарки приносила, тоже уговаривала перейти к ним. Совсем совестью измучилась. И не выдержала: слегла. Никому жизни не получилось. Зато дети у них хорошие родились. У меня – урод, у них – настоящие люди. Значит, должен был он на Алине жениться, а не на мне.

– Жили бы вы с графом, и ваш сын был бы другим. Разве нет? – Марта не ответила. – А зачем пошли за Будимирова? – всё-таки спросила Магдалина.

– Кто меня спросил? Родители приказали. О.Пётр уговаривал не делать этого. Да они отрезали: «Наша дочь, наша воля. Твоё дело – венчать или хоронить, а не лезть в нашу жизнь, хоть ты и наш граф. Ты можешь дать или не дать нам кусок своей земли, место на фабрике, но мы не твои рабы». С тем и ушёл о. Пётр, а меня повели в храм. До свадьбы уговаривал забыть графа, его полюбить. До тех пор по-своему обхаживал, пока не узнал, что я графского сына под сердцем ношу.

Остальное Магдалина знала сама.

Забылась Марта под утро и всё вздрагивала во сне, словно кто пугал её, а Магдалина так и просидела возле, сторожа её сон, пока не пришло время идти на уроки.

Звучит голос Марты в доме её сына. И, кто знает, может, прямо сейчас исполняется приказ: брат убивает брата.

Пройдёт час-два, вернётся домой Будимиров. Убийца всех, кого любили его мать и она. Разрушитель живой жизни.

Изо дня в день сидеть с ним за общим столом! Дышать одним воздухом!

А ведь изменить его не сумеет. И перестроить общество он не даст. Остаться с ним – стать соучастницей его преступлений, его убийств. Она будет есть еду Будимирова, улыбаться ему, пока он будет охотиться за Адрианом, чтобы убить, если сегодня Адриан каким-то чудом и останется жить.

Нет, игра кончена. И жизнь кончена. Тупик. К Адриану пути нет. С Будимировым остаться невозможно. Ей сто лет. Она познала любовь, дружбу, братскую нежность и заботу, прекрасную профессию, в которой не смогла состояться, так как не имела возможности учить детей тому, что считала важным. Ничего нового будущее не принесёт, пока Будимиров у власти… а он вечно будет у власти. Адриан – герой, да. Но это избитый герой. Одиночка. Что он может? Разве один одолеет хитроумную систему, созданную Будимировым?